Текст книги "Цирк приехал!"

Автор книги: Александр Аронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава двенадцатая
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОКОНЧЕНО…

Борьке стало страшно, когда, вернувшись из паноптикума, он увидел в центре арены черную могилу.

У её края валялись лопаты, ломы, молотки, гвозди и стоял гроб.

Шпрех объявил:

– Сейчас всемирно известный итальянский силач, атлет и гладиатор Вонави исполнит смертельный трюк «живой мертвец». Номер сопряжен с большим риском для жизни исполнителя, поэтому дирекция цирка просит всех слабонервных удалиться! Вонави ляжет в гроб, который будет заколочен, опущен в глубокую могилу и зарыт. Богатырь пролежит под землей без воздуха свыше часа!

По рядам прошло волнение.

– После того как знаменитый гладиатор будет закопан, – продолжал шпрех, – на манеже обычным порядком пойдет второе отделение программы. После её окончания гроб будет отрыт. В третьем отделении артист продемонстрирует свою богатырскую силу: забьет кулаком гвозди в доску, выдернет их зубами, разогнет подковы, выжмет штанги и покажет ещё множество силовых трюков. В финале выступления, по желанию уважаемой публики, он либо сломает телеграфный столб, либо согнет трамвайную рельсу, держа на себе при этом двадцать человек!

Цирк ахнул.

– Мне страшно, Ванечка, я лучше уйду, – испуганно прошептала супруга похоронных дел мастера.

– Не бойся. Все это липа, фокусы. Двойное дно. Гири внутри пустые. А в гробу будет дышать через трубку.

– Вы уверены, что через трубку? – спросил отец Ромки Смыкунова.

– Точно! Без липы даже этот бык не выдержит. Я с ним знаком. Он у меня гроб заказывал! Хоть и здоров, верно, а не выдержит.

– Выдержит! Спорим? – И Ромкин отец назначил цену.

– Согласен! – ответил гробовщик.

– А я разобью! – азартно предложил Ромка. Сделка состоялась.

Дядя Проня и Сандро стояли возле выхода на манеж.

– Не надо долго лежать, да? Что с тобой в прошлый раз было… Помнишь, да? Полчаса хватит, – умоляюще сказал Сандро.

– Полчаса не годится, Шурка. Сам понимаешь. Успеха не будет – прогорим. Все от премьеры зависит…

– А я в гроб свет провел, – улыбнулся Сандро. – У дяди Донат ещё батарейка брал. Старый батарейка, но ничего – «гном» называется. Со светом тебе веселее будет…

– Ай да молодец! Спасибо тебе.

– Итак, – торжественно объявил шпрех, – вызываю на манеж чудо-богатыря, атлета и гладиатора, известного на весь мир итальянского артиста Вонави!

Оркестранты дунули в трубы.

– Ну, ни пух ни перо… – прошептал мальчик и прижался щекой к черному полутрико.

– К черту! – Дядя Проня крепко обнял Сандро. На глазах Сандро блеснули слезы.

– Что ты волнуешься, дурачок? В первый раз, что ли?

– Ну, не больше часа, ладно? Не больше часа!

– Постараюсь!

Великан легонько оттолкнул мальчика, перекрестился и только хотел распахнуть занавес, как к нему подошел Глеб Андреевич и что-то шепнул на ухо.

– Ладно уж… – буркнул дядя Проня и вышел на манеж.

Грудь богатыря опоясывала красная муаровая лента, на которой сверкали многочисленные медали и бляхи. Раздалась громкая барабанная дробь. Цирк встретил артиста громом аплодисментов. По рядам прошел гул одобрения.

– Ну и здоров…

Дядя Проня был бледен, но приветливо улыбался. Барабанная дробь оборвалась.

– Вам ничего не хочется сказать зрителям на прощанье? – бойко спросил шпрех.

– Нет.

Шпрех поднял руку.

– Обратите внимание на лампочку, лежащую на барьере! Она соединена с гробом. Если итальянцу станет плохо, он три раза подряд нажмет кнопку, лампочка загорится, и гроб будет по его требованию вырыт. Примерно через каждые десять – пятнадцать минут артист будет подавать сигнал «жив», мигая лампочкой один раз. Значит, запомните: один раз «жив», три – «выкапывайте»! Желающих удостовериться в том, что могила настоящая и не содержит никаких секретов, а также желающих собственноручно закопать гроб, попрошу сюда!

Толпа любопытных выбежала на манеж.

Дядя Проня снял с себя ленту с медалями, поцеловал её, бережно положил на барьер, обнялся на прощание со шпрехом, послал привет зрителям и лег в гроб.

В мертвой тишине стучали молотки, в мертвой тишине гроб на полотенцах опустили в могилу.

В гробу пахло свежей сосной, скипидаром и вонючим до тошноты клеем. Артист лежал с открытыми глазами. Он почувствовал, когда гроб коснулся земли.

«Опять неровную яму выкопали, – с недовольством подумал дядя Проня. – Ноги выше головы лежат… Сколько раз просил, чтобы поаккуратней рыли… Теперь все тело затечет».

Оркестр нестройно заиграл вальс.

«„На сопках Маньчжурии“, – узнал дядя Проня. – До чего фальшивят…»

Могилу начали закапывать.

Трах… Трах… Трах… – стукались о гроб комья земли.

«Человек пять стараются…» – представил себе великан.

Трах… Трах… Трах…

«А Шурка молодец! Свет провел. Как я раньше до этого не додумался. И верно, веселее так лежать. И часы можно было бы приспособить к крышке. Если ещё когда-нибудь „мертвеца“ работать буду, обязательно приспособлю часы. Чтобы время не угадывать, а точно знать. До чего лукавый старичок нарисован на батарейке. Верно, что гном…»

Трах… Трах… Трах…

Запах вонючего клея и скипидара бил в нос. «Сейчас глаза заслезятся», – с недовольством подумал дядя Проня.

Лежать было неудобно. Голова сползала вниз. Великан приподнялся и передвинулся. Тошнотворный клей пах тухлой рыбой. Глаза разъедало.

«Не просох ещё как следует. Вся обивка сырая, как низ, и такая же холодная…» Дядя Проня поежился, хотел было ощупать стенки гроба и даже приподнял руку, но тут же в страхе отдернул её назад. «Что я делаю? Разве можно столько двигаться, так силы расходовать?» Он расслабил мышцы и замер.

Трах… Трах… Трах…

Удары стали глуше, музыка тише. Ещё тише, ещё…

«Скоро совсем ничего не будет слышно. Совсем ничего… – подумал великан и пододвинул поближе звоночную кнопку. – Надо, чтобы все время под рукой была».

Могилу посыпали тонким слоем свежих опилок и разровняли граблями.

Гном в красном колпаке лукаво глядел на дядю Проню. Хотелось чихнуть. Богатырь попробовал удержаться, но не смог. «Будьте здоровеньки, Прохор Васильевич», – сказал он про себя и улыбнулся.

Лилипуты вывели на манеж дрессированных собачек.

– Это просто умора! – весело сказал гробовщик супруге, увидев, как один из фокстерьеров, подняв заднюю лапку, помочился на могилу.

«А Глеб Андреевич все-таки скотина, – думал артист, – шепнул на прощанье, чтоб я больше часа постарался пролежать. Легко сказать… Сам бы попробовал, каково тут. И пяти минут не выдержал бы. Откуда ему знать секрет дыхания? Да и не только в секрете дело. Хуже всего, что один лежишь. Минуты годами тянутся. Ну ладно… Пролежу подольше, раз нужно».

Наверху два несмешных клоуна лениво колотили друг друга палками и обливали водой.

Дышалось по-прежнему легко. Но дышать надо было умеючи, экономно расходуя воздух. Сколько времени ушло на то, чтобы выработать такое дыхание! Сколько репетиций!

Дядя Проня вздрогнул. Ему показалось, что на его голом плече что-то шевелится. Это неведомое «что-то» медленно поползло по груди. Атлет в ужасе дернулся и сильно ударился головой о крышку. Горло захватила спазма.

Громко зажужжала муха. «Ну и напугала, проклятая… Э-э, матушка моя, да мы вместе с тобой погребены… Очень приятно. Не так скучно будет».

Муха перестала жужжать.

– Что, испугалась? То-то! Тут, брат, шутки плохи! – Собственный голос звучал в гробу очень странно.

На манеже продолжали кривляться клоуны.

– Ка-ан-ц-церт пра-а-адал-жается! – кричал первый, терзая смычком струну, натянутую на обыкновенной метле с бычьим пузырем.

– Маруся атра-а-а-ви-ла-ась гарячей ка-а-а-лба-сой… – завывала метла.

В ответ гнусаво фальшивила пила:

– И бедную М-а-а-русю везут в приемпа-а-а-кой… Клоуны перестали играть и поклонились. Раздались жиденькие хлопки. Ромкин отец снял с ног узкие лакированные штиблеты, которые ему чуть жали.

Веселый гном двоился в глазах, наполненных слезами.: Дядя Проня глядел на него и улыбался. Он вспоминал о Пансито. О старом обрусевшем японце Пансито, который посвятил его, молодого артиста Проньку, в таинство исполнения «живого мертвеца». Давно это было… Они подружились в маленьком южном городке России много лет назад, когда великан выступал в труппе «Десять арабов-прыгунов Мариано» никому не известным сальтоморталистом. Познакомились они вскоре после приезда японца в город. Старик ходил в глубоком трауре: он только что овдовел и остался с маленьким сынишкой. Мальчик почти не говорил по-русски. Пронька привязался к малышу, играл с ним, обучал несложным трюкам: стойкам, колесикам, кульбитам, учил русскому языку и сам учился японскому.

«Значит, „мама“ по-японски будет „хаха“?» – спрашивал он.

«Хаха», – соглашался малыш.

«А „папа“?»

– «А „папа“ – „тити“».

– «Ну скажи ещё что-нибудь…» – просил Пронька.

«Хаха синда…»

– «Что значит „хаха синда“?»

– «Хаха синда» значит: «мама умерла»…

Очевидно, благодаря этой дружбе японец относился к Проньке более приветливо, чем к остальным. С окружающими он был замкнут. Но на него никто не обижался: в цирке умеют понимать чужое горе.

На афишах японца было написано, что он первый и единственный исполнитель «живого мертвеца». Это было неправдой: подобные номера существовали и до него, но по количеству времени, проведенному под землей, у Пан-сито действительно не было равных. Он мог пролежать в могиле свыше двух часов.

И вот однажды случилось несчастье. Заканчивалось второе отделение программы. Пансито лежал в гробу, а над ним шло представление. Все точь-в-точь как и сегодня. В темноте над могилой Пансито жонглер подбрасывал горящие факелы.

Раздался яростный удар грома. Блеснула молния. Сильный ветер сорвал и унес брезентовую крышу. С неба хлынул поток воды. Ещё порыв ветра. Затрещали и ловалымсь столбы, погасли лампы. Раздался крик ужаса.

Люди бросились из цирка, пересекли рыночную площадь и укрылись в церкви. Бушевал ветер, град стучал по крыше, вода затопляла землю.

Ураган стал затихать. В толпе жался от холода Пронька. Он вдруг коротко вскрикнул.

Пансито! Забытый всеми Пансито уже свыше двух часов лежал в глубокой могиле.

Пронька бросился в цирк. За ним, утопая в грязи и лужах, побежали остальные артисты. Издали они услышали судорожный звон колокольчика, соединенного веревкой с гробом.

В центре пустого манежа, в мутной воде, лежал сынишка Пансито. Горько плача, он ожесточенно разрывал сырую землю ногтями. Колокольчик яростно трезвонил. «Тити! Тити!» – кричал мальчик. Колокольчик звенел все громче и настойчивей.

Увидев Проньку, мальчик бросился к другу: «Тити синда! Тити синда! Хаха синда… Тити синда!»

Колокольчик умолк. Лопнула веревка. Яму быстро откопали. Пронька рванул крышку гроба. Со скрипом выскочили гвозди. Разгневанный и ни о чем не ведавший старик поднялся и залепил Проньке такую пощечину, что Тот повалился на спину. Так началась дружба.

«Где-то теперь старик?» – вспомнил, улыбаясь, великан.

Сандро стоял у занавеса и кусал губы. Почему нет сигнала? Прошло уже пятнадцать минут. Почему так долго нет сигнала?

Чарли Чаплин бегал по манежу и безуспешно пытался поймать собственную шляпу. В ложе хохотали до слез. «Ну как можно сейчас смеяться?» – думал Сандро. На барьере зажглась лампочка.

Ухмыляющийся гном весело щурил глаз, вот-вот захохочет. Дышалось по-прежнему легко. «Пожалуй, пролежу часа полтора, – размышлял атлет, – сил не убавилось. Не то что в прошлый раз. Тогда в это время голова начала болеть. Если пролежу, прибавит Индус, прибавит. Уплачу ещё взнос. Останется последний – и все: удав мой… Уйдем. В ЦУГЦе „мертвеца“ не заставят работать… Не так плохо в ЦУГЦе. Врут Гораций с Глебом Андреевичем. Зачем государству артистов обманывать?»

Над манежем повесили сетку. Шпрех объявил воздушный номер «четырех чертей».

«Интересно, был полет или нет? – думал дядя Проня. – Как там Донат? Небось летает, а сам про меня думает. Не волнуйся, Донечка, выдержу. Вместе уйдем. Всех с собой заберем. Шурка будет рад. Эх, Шурка, Шурка, славный парень… Ведь я сразу понял, что поколотили тебя в школе. Выдумал про подвал с мелом. Не хотел меня расстраивать, вот и соврал! Не волнуйся, Шурка! Сейчас для тебя специально подам длинный сигнал. Знай, что думаю только о тебе, болезный ты мой…» – И артист нажал кнопку.

– Тебе не кажется, что лампочка слабей стала гореть? – спросил Сандро Василия Тихоновича.

– Что ты! Что ты!

– Эх, дядя Вася, зря я насчет батарейки подал мысль, – снова нагнулся к лилипуту Сандро. – С колокольчиком надежнее.

Время шло… Высоко под куполом передвигался, вися вниз головой и переставляя ноги из петли в петлю, «человек-муха». Артист раскачался на последней петле и очутился на мостике. Борька, Влас и многие зрители не видели этого. Взоры их приковывала лишь лампочка на барьере.

В гробу стало темнее. «Неужели батарейка садится? – с досадой подумал дядя Проня, глядя на меркнувшего гнома. – Говорил же Сандро, что старая батарейка была у Доната…»

Тело снова сползло. Голова уперлась в переднюю стенку гроба. Атлет передвинулся наверх. Он дышал медленно и глубоко. Воздух стал тяжелым. В гробу было жарко.

Дядя Проня провел рукой по мокрому лбу и вытер её о горячую, влажную борцовку. «Опять зря сколько сил потратил. Нельзя так».

В висках заколотилась жилка. В затылке дядя Проня ощутил резкую боль. Казалось, в череп вонзили длинную острую иглу. Боль увеличивалась с каждым мгновением, но прекратилась так же внезапно, как и появилась. «Ну совсем как в последний раз», – со страхом вспомнил богатырь.

Снова зажужжала муха. Зажужжала громко, отчаянно, с силой колотясь о крышку гроба…

Лампочка горела слабей и слабей. Гном таял в темноте.

– Посмотрите на часы. Сколько он там пролежал? – спросил у гробовщика Ромкин отец, блаженно шевеля пальцами ног.

Вынув из жилетного кармана массивные золотые часы, Иван Пантелеймонович глянул на циферблат:

– Прекрасно! Пятьдесят шесть минут. После такой нагрузки он не выдержит дальше.

– Выдержит! – уверенно заявил Ромка.

– Нет, не выдержит. Плакали ваши денежки! – засмеялся гробовщик.

– Как бы ваши не заплакали! – возмутился Ромкин отец.

– Может, удвоим ставки?

– С удовольствием…

Гробовщик громко захлопнул крышку часов. Ударили по рукам. Ромка разбил.

«Почему нет сигнала? Почему опять так долго нет сигнала?» – нервничал Сандро. Рядом с ним стояли, сгрудившись, все остальные участники программы. На лампочку смотрели все: зрители, оркестранты, билетеры и даже Чарли Чаплин, который сидел на барьере, пиликал на концертино и пел песенку:

 
Немало страшных номеров
Пришлось вам посмотреть,
Остался самый страшный —
Сейчас я буду петь…
 

Никто не смеялся. По цирку шел ропот. Доктор Асиновский не выдержал, поднялся с места и крикнул на весь цирк:

– Я дежурный врач и требую прекратить представление! Гроб необходимо откопать.

– Правильно! – громко поддержал Коля Плодухин. Ромкин отец подпрыгнул на стуле и, забыв, что он в одних носках, сделал два шажка к барьеру ложи:

– Неправильно! Не имеете права! Мы за удовольствие деньги платили!

Цирк загудел.

– Правильно! Мы деньги платили! Пусть ещё лежит! – шумели одни.

– Откапывайте! Хватит! Довольно! – кричали другие.

На манеже зажглась лампочка. Стало тихо. Ромкин отец сел на место и поставил ноги на штиблеты.

Гнома уже не было видно. Дядя Проня не отрывал взгляда от меркнущей тонкой витой ниточки. Нудно жужжала муха, бьющаяся о крышку гроба. «А что, если и наверху батарейка села?» – с ужасом представил себе артист, и от этой мысли бешено заколотилось сердце. Ему захотелось тут же нажать на кнопку. Нажимать, пока не откопают, но он отдернул руку: «Рано…»

Его тело уже давно сползло вниз. Но передвинуться не было сил. Дыхание стало тяжелым. Хотелось только выдыхать из себя обжигающую липкую массу, которую нельзя было назвать воздухом. Каждый вдох сопровождался резким уколом в сердце. Тело стало совершенно мокрым. Он чувствовал, как трескаются губы. Их хотелось облизнуть языком, но слюны уже не было. Муха вдруг умолкла, упала на щеку и так осталась лежать на ней.

– Отмаялась… – шепнул дядя Проня и смахнул муху. – Сколько она выдержала? Я уже больше часа лежу… Ещё бы полчаса… Ну хоть двадцать минут, хоть десять продержаться… Удав мой… Шурка… ЦУГЦ…

Ярко вспыхнув, лампочка на миг осветила гнома и погасла. В глазах пошли зеленые круги. Потом желтые, синие, красные. Словно воздушные шары. Такие, как в детстве. На ярмарке, когда выступал ещё совсем маленьким мальчишкой на ветхом коврике под шарманку. Кругом толпа, и шары в небе, много шаров: зеленые, желтые, синие, красные. И в каждом шаре отражается по Проньке. Такому же маленькому, как сын Пансито. А сейчас он большой уже вырос, сын Пансито. Хороший артист… В ЦУГЦе работает. «Надо вылезать, – решил великан, – а не то сам, как эта муха, останусь здесь».

И в ту же секунду тысячи острых игл вонзились в голову. Зажужжало несметное количество мух. Они бились в ушах, во рту, в носу. Неожиданно хихикнул и громко расхохотался веселый гном.

«Скорее, скорее! Надо успеть… Задохнусь… Сейчас задохнусь».

Кнопка выскользнула из потных, скользких рук.

«Где она? Куда отскочила? Скорее… Скорее…»

Руки судорожно шарили по дну гроба.

Мухи жужжали невыносимо громко. Хохотал гном. Барабанные перепонки, казалось, лопнут…

Вот кнопка. «А что, если уже бесполезно?» – почти обезумев, подумал дядя Проня и что есть силы нажал на кнопку.

Раз… Два… Третьего сигнала не последовало – кнопка выпала из рук.

Могилу откопали. Сняли крышку гроба. Дядя Проня открыл глаза и на мгновение увидел встревоженное лицо шпреха.

– Тебе плохо было? Почему ты не дал третьего сигнала? – тихо спросил он.

Великан хотел ответить, но задохнулся свежим воздухом. Свет обжигал глаза. Дядя Проня зажмурил веки, закашлялся, откинулся назад и затих.

– Ну вот, теперь все, – весело сказал Иван Пантелеймонович. – Дорого вам обойдется сегодняшний цирк. Пари проиграно!

– Погоди радоваться. Кажется, он приходит в себя…

Над артистом склонился доктор Асиновский.

– Дайте-ка сюда руку. Проверим пульс…

– Я просто закашлялся. Что-то в горло попало, – сказал дядя Проня, переведя дух. – Чувствую себя прекрасно.

– Почему ты дал только два сигнала? Тебе было плохо? – снова тихо спросил шпрех.

– Ерунда какая-то получилась, – твердо ответил богатырь, приподнимаясь и деликатно высвобождая свою ручищу из маленьких, но крепких рук доктора. – Каких два сигнала? Вышла ошибка. Вы меня рано вырыли. Я давал только один сигнал. Наверное, плохо сработала кнопка.

Все зааплодировали.

– А сколько вы ещё могли бы пролежать без воздуха? – нарочно громко спросил шпрех.

– Ещё столько же.

Цирк снова дружно захлопал.

– Правильно! Пусть ложится обратно! Наладит кнопку и ложится! – визгливо закричал похоронных дел мастер.

Цирк загудел.

– Давай обратно! Закапывай снова! – кричали одни.

– Хватит! Не надо! – спорили другие.

Шпрех объявил антракт.

В гардеробной, у ящика, на котором отдыхал, укрывшись мохнатым халатом, дядя Проня, стояли доктор Асиновский, директор и Глеб Андреевич. Сандро, дядю Доната и остальных друзей доктор выпроводил из комнаты.

– Меня обмануть невозможно, – говорил он директору. – Я по пульсу вижу, что организм перенес серьезное потрясение. Товарищ Вонави сказал неправду. Ему было плохо. Видите, он до сих пор не может прийти в себя. О каком же дальнейшем выступлении вы можете говорить? Как врач, я категорически протестую!

– Вы ошибаетесь, коллега, после «живого мертвеца» – это обычное состояние, – сказал директор.

Рядом с высоким и сильным Глебом Андреевичем он, сухонький и тщедушный, казался ещё ниже ростом.

«На кого он похож? На кого?» – напряженно думал дядя Проня.

– И ещё одно, – вмешался Глеб Андреевич. – У нас в цирке есть нерушимое правило: начав номер, артист обязан его непременно довести до конца.

Дядя Проня молчал. В гардеробную заглянул шпрех:

– Как себя чувствуешь?

– Все в порядке! Все в порядке! – поспешно ответил Али-Иидус.

«Вот на кого он похож… На гнома!»

– Даю третий звонок, – неуверенно сказал шпрех и посмотрел на артиста.

Дядя Проня молчал: как решат, так и будет. Шпрех скрылся.

– Заявляю категорически! Я снимаю с себя всякую ответственность! Я не могу быть соучастником преступления! – сказал доктор, резко повернулся и вышел из комнаты.

Раздался третий звонок.

Артист медленно поднялся с ящика, сбросил халат на табуретку, подошел к гримировальному столику и пристально глянул в треснувшее мутное зеркало. Оттуда на него смотрел незнакомый человек с синими кругами под глазами.

Дядя Проня ткнул заячьей лапкой в пудру, хотел было провести ею по лицу, но раздумал и бросил назад в пудреницу. Коробочка перевернулась. Пудра рассыпалась по столику.

– Скорее, Вонави, слышишь, как хлопают, – заискивающе сказал Али-Индус, – мы, наверное, один взнос за удава с тебя снимем, раз отработаешь сегодня. Как думаешь, Глеб Андреевич?

– Если хорошо отработает, пожалуй, можно только последний взнос оставить, – согласился Глеб Андреевич.

Дядя Проня глянул на директора и Глеба Андреевича так, что им стало не по себе.

– Повидлы вы оба… дешевые… – сказал он и вышел из гардеробной.

У занавеса стояли Сандро, Нонна, дядя Донат, лилипуты.

– Ну, я пошел, ребята. Не волнуйтесь. Самое страшное позади. Теперь остались одни семечки…

И, действительно, любо-дорого было смотреть, как легко он работал с гирями и штангами. Последнюю, самую маленькую, бронзовую, закрутил вокруг руки так быстро, что она превратилась в сплошной золотой круг. Её даже трудно было остановить, и дядя Проня чуть не упал, но удержал штангу и эффектно ударил ею об опилки.

– Ну, кто был прав? С кого причитается? – спросил Ромкин отец.

Иван Пантелеймонович засопел и отвернулся. Манечка нервно теребила жемчужные бусы.

– По желанию большинства зрителей Вонави согнет на себе трамвайный рельс! – громко и торжественно объявил шпрех. – Для исполнения этого трюка попрошу на манеж двадцать человек.

Дядя Проня медленно обтирался махровым полотенцем. В цирке было жарко, и от его скользкого, словно смазанного жцром, могучего тела валил пар. Тяжело дыша, атлет разглядывал зрителей, перелезающих со всех сторон через барьер. «Как шакалы!» – подумал он.

– Вонави, вы готовы? – спросил шпрех.

– Готов! – устало ответил дядя Проня и бросил полотенце униформисту.

– Маэстро! Снимите музыку! – скомандовал дирижеру шпрех.

Дядя Проня вышел на самую середину арены, на место, где была могила. Усыпанная свежими опилками, она выделялась на грязном манеже, как заплата.

«Жаль, что не спросил, когда телегу нагружал, от какого дерева такие опилки получаются? Как снег белые… – подумал артист. – Надо будет обязательно узнать, какое дерево было. Обязательно…»

На плечи дяди Прони наложили кучу мягкой ветоши, сверху которой, как коромысло, водрузили тяжелый рельс. Борцовка сразу стала мокрой.

«Ржавая рельсина-то… – подумал богатырь. – Руки долго отмывать придется…»

– Прошу по пять человек с каждой стороны крепко взяться за рельс, – скомандовал шпрех.

Великан поднатужился, легко поднял груз и немного потряс. Все весело рассмеялись.

– Карусель! Настоящая карусель!

– Раскрутил бы он их как следует!

– Ещё по два человека с каждой стороны… Рельс не сгибался.

«Эти черти тоже ржавчиной перемажутся…» – озорно подумал дядя Проня.

– Ещё по одному… Отлично! Семнадцатый и восемнадцатый, прошу…

Рельс начал медленно гнуться. Висящие на нем почувствовали это и радостно застонали.

Шея, грудь и лицо великана стали багровыми. Кончики пальцев побелели. На шее вздулись жилы. Пот больно ел глаза.

Рельс перестал гнуться.

– Подбавь ещё, – прохрипел дядя Проня.

– Девятнадцатого и двадцатого прошу, – пригласил шпрех.

Цирк замер.

До последних рядов галерки доносилось прерывистое дыхание богатыря.

Двое повисли с разных концов рельса. Рельс затрещал.

– Алле… – с хрипом вырвалось из груди дяди Прони.

– Б-р-р-р-аво! – застонал цирк.

– Маэстро, туш! – крикнул шпрех.

«Отчего я не слышу аплодисментов? И туша не слышу. Вот чудно-то! Вижу, как хлопают, а ничего не слышу…» – удивился великан.

Неожиданно тишину разрезало знакомое жужжание. Оно становилось все громче и пронзительней. Дяде Про-не показалось, что откуда-то издалека летит муха. Та самая муха, которая была в гробу. «Ожила, что ли? И почем я знаю, что это та самая? Я ведь так и не видел её…»

Муха росла и жужжала все пронзительней. Она подлетела близко, стала огромной. Подмигнув, совсем как веселый гном, она уселась на правый висок и больно кольнула…

Артист покачнулся, потерял равновесие и неловко завалился набок. «Какой породы было дерево? Надо узнать…» – успел подумать он, глядя на стремительно падающий в лицо манеж…

Люди сыпались с рельса как горох. Они быстро поднимались, смеялись и очищали костюмы от опилок, а артист продолжал лежать в нелепой позе, придавленный ржавым рельсом, уткнувшись лицом в белые как снег опилки.

Опилки быстро краснели от крови:.

На весь цирк раздался гортанный крик Сандро. Оркестр умолк. Цирк замер от ужаса.

К артисту со всех сторон бросились люди.

– Карету «скорой помощи»! Скорее! Карету! – закричал и заметался в страхе по манежу Али-Индус.

– Поздно… – тихо ответил доктор Асиновский, поднимаясь с колен. – Он мертв…

– Ну, так кто из нас выиграл пари? – торжествующе спросил Иван Пантелеймонович, играя брелоками от часов.

– За такое зрелище никаких денег не пожалеешь! – отозвался Ромкин отец, натягивая на ноги узконосые штиблеты…

Ребята облепили школьное крыльцо.

– Самого Сандро мы с Борькой так и не видели, – рассказывала Нина. – Мы обо всем узнали от дяди Доната.

– А когда хоронить будут?

– Сегодня. Только вчера вечером всё с похоронами уладилось. Фамилии настоящей дядя Прони никто не помнит. Потерялась… Вонави и Вонави. На всех венках так и написано… Хорошо, что мы с венком успели. Дядя Донат его сразу в гардеробную к Сандро отнес.

– А Сандро, значит, от гроба так и не отходит? – спросила Римма Болонкина.

– Он вообще в цирк жить переехал. А Минька воет так, что слушать жутко. Будто человек стонет: «О-о-ох!» Сегодня часов в шесть вошел дядя Донат в цирк. Слышит, на манеже кто-то разговаривает. Заглянул потихоньку и видит: перед гробом на коленях стоит Сандро и как с живым говорит с дядей Проней. По-грузински. А рядом Минька. Дрожит весь. А по морде настоящие слезы катятся…

– Гроб, значит, на манеже стоит? Тот самый? – спросила Римма.

– Тот самый…

– Вы что, звонка не слышали? – раздался сзади голос нянечки Ариши. – Маргарита Александровна давно в классе.

Ребята побежали на урок. Едва учительница вызвала к доске Борьку, как с улицы донеслись звуки траурного марша.

– Можно глянуть? – попросил Влас. Учительница разрешила.

Ребята бросились к окнам.

– Смотрите! Гроб на полотенцах несут. Совсем как в цирке было, – тихо сказал кто-то.

– Народищу, народищу сколько…

– А что это у лилипутов в руках за подушка? Что на ней блестит?

– Как – что? Лента с медалями…

– А почему лошадь идет за гробом? Так в цирке полагается?

– Не знаю. Наверное, Нонна её специально взяла проводить дядю Проню в последний путь. Если бы не он, задушил бы удав Буяна…

– А вон и Сандро…

– Ребята! Ребята! А где же наш венок? Неужели Сандро так обижен, что не захотел принять венок от школы?

– Может, мы просмотрели…

После похорон Сандро с дядей Донатом вернулись в цирк. От неожиданности Сандро замер на пороге гардеробной.

На стене, рядом с афишей, висел большой венок из живых осенних цветов. На черной ленте было написано:

«ДЯДЯ ПРОНЯ ВОНАВИ, ПРОЩАЙ. ТЫ БЫЛ БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК И АРТИСТ.

Ученики 6-й школы города Пореченска».

– Прости, Шурка. Это я виноват, – сказал дядя Донат. – Забыл в суматохе. А ты что же? Не видел его?

– Я в гардеробный не заходил. Не видел, – глухо сказал Сандро. – Пойдем. Назад на кладбище. Нехорошо получился. Венок класть…

– Куда ты сейчас пойдешь? – сказал дядя Донат. – Ты в зеркало на себя глянь! На кого похож стал? Сколько суток не спишь…

– Нечего мне в зеркал смотреть. Надо идти, да?

– Ладно, пойдем. Только ты приляг на пять минут.

– Только на пять минут. И пойдем…

Но, едва Сандро прикоснулся головой к подушке, глубокий сон свалил его. Дядя Донат осторожно снял с мальчика туфли, бережно укрыл мохнатым халатом и на цыпочках вышел из гардеробной.

Сандро спал спокойно, без сновидений.

Сумерки затушевали предметы в комнате. Из-за туч выглянула луна. На стене гардеробной отчеканилась тень оконной рамы. Сандро проснулся. Рядом, в паноптикуме, раздавались голоса.

– Вот Наполеон, о котором я вам говорил. Сандро узнал Глеба Андреевича.

«Сколько же времени я спал? – подумал мальчик. – И кому это Глеб Андреевич решил ночью паноптикум показывать?»

Сандро заглянул в щелку. Рядом с Глебом Андреевичем стоял худой человек в высоких хромовых сапогах и разглядывал куклу Наполеона.

– Ну, что скажете? – спросил Глеб Андреевич.

– Отличная вещица, но, боюсь, будет чересчур натурально.

– Ничего не натурально. Скомбинирую. А человек ваш не подведет?

– Человек мой уже все сделал. Сегодня вечером.

– Один?

– Нет, мальчонки подсобили… А здесь не опасно бу дет работать? Ведь у вас в цирке, как я погляжу, двор проходной…

– А что вы можете предложить?

– Церковь нашу. Здание старинное и две потайные комнатки имеются, да такие, что не отыщет ни одна собака.

– А в них светло? Ведь работа тонкая.

– И темная и светлая есть. Окна, правда, незастекленные, но, если понадобится, и застеклить можно. Денег на это не жалко. Только сделать надо все хорошо. И быстро.

– Все в порядке будет. Только за Наполеона придется приплатить отдельно.

«При чем тут Наполеон? Ничего не понимаю», – недоумевал Сандро.

– Вы сказали, у вас в церкви есть хорошие тайники?

– Отличные. А что?

– Откровенность за откровенность. Тайну за тайну.

– Пожалуйста, говорите.

– Нельзя ли на время спрятать в вашей церкви ящик?

– Ас чем ящик-то?

– Не с краденым товаром, не бойтесь…

– А по мне, хоть с краденым. Но этого без священника не решишь. Я поговорю с ним.

«Удава припрятать хочет, – догадался Сандро. – Поимка решил затеять. Вот арап! Интересно, какой поимка будет? Городской или междугородный?»

– Насчет ящика считаю, мы договорились?

– Не от меня зависит, повторяю… Но, думаю, разрешит батюшка.

Сандро, боясь пошевельнуться, слушал этот ночной разговор.

– А вы что не работали сегодня? В субботу-то?

– Нет. Из-за похорон этих, будь они неладны! И чёрт его дернул умереть не вовремя!

Сандро еле удержался, чтобы не закричать.

Спустя двадцать минут Сергей Михайлович вышел из цирка и направился к отцу Никодиму. Войдя в сад, староста поднялся на крыльцо и тихонько постучал. Появился полуодетый отец Никодим.

– Это вы? Проходите!

– Да нет, чего же будем весь дом поднимать? Дела хорошие. Очень хорошие, слава господу! Предмет в комнатке уже. Голову я смотрел. Подходящая.

– Ну, слава те господи!

– Он просит у нас ящик какой-то схоронить.