Текст книги "Азиат"
Автор книги: Александр Шмаков
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Герасим Михайлович понимал, он не одинок. Но пока еще не знал, кто же направлял подпольную, умело организованную связь. Догадывался лишь, что Митюха был ее надежным звеном.
Волновался Мишенев напрасно. Рудокопы дружно подходили. Поначалу беседа не вязалась. Ждали, когда начнет Герасим Михайлович. И он заговорил о тяжелой работе, о низких расценках, о которых узнал от Огаркова. Рудокопы молча слушали его. Потом зашумели.
– Придет получка, а получать-то и нечего, один пустодым.
– То обсчитают, а то оштрафуют. Начальство готово с потрохами сожрать…
– Не жизнь – одна маята шматовская…
– Еда тоже – хлеб с квасом да редькой. За смену-то ухайдакаешься, едва ноги волочишь.
– Скоро совсем протянем, – как бы подытожил все их разговоры Егорша, сидевший поодаль от других и потягивавший трубку.
– Рано о смерти думать, Егор Иванович, надо за жизнь бороться, – вмешался Мишенев. – Разве лучше живут рабочие Златоустовского завода? А там не собираются протягивать ноги, там поднимают руки и борются за свои рабочие права. Там бастуют, устраивают стачки…
Мишенев встал с серого камня, на котором сидел, снял фуражку, достал из-под подкладки листовку, бережно развернул ее. Рудокопы в ожидании притихли.
«Товарищи рабочие! – начал читать Мишенев. – Вы уже убедились, как заботится об нас разное начальство. До тех пор, пока мы слезно просили разных начальников о своих нуждах, они не хотели с нами даже разговаривать как следует. Теперь же, когда мы стали настойчиво требовать того, что нам нужно, мы кое-чего уже добились. Потребуем же и теперь на всех заводах, – Герасим Михайлович повысил голос, – вырешения наших вопросов…»
И он стал перечислять требования, изложенные в листовке. Никто не шелохнулся, не перебил его. Все, Мишенев видел, старались вникнуть и понять то, что говорил.
«Товарищи! – продолжал читать Мишенев дальше. – Ради самих себя, ради своих жен и детей, подумайте, насколько важны поставленные здесь вопросы. И дружнее все вместе идите и боритесь за свое освобождение от новой крепостной зависимости и за лучшее человеческое существование!»
Герасим Михайлович обвел тогда взглядом угрюмо молчавших рудокопов и понял: что-то дошло до сердца, раз насупились и молчат. Если не теперь, так потом поймут: иначе жить надо, больше терпеть нельзя.
…В долгой дороге припоминалось Герасиму Михайловичу и это первое собрание на Шихан-горе.
Припомнилось и знакомство с Карловной – лекарской помощницей в Усть-Катаве. Он приезжал к ней, чтобы установить связи по подпольной работе. На заводе она и больных врачевала, и славилась как учителка, организовавшая рабочую школу. Она же и драмкружок создала, и устраивала молодежные вечеринки по воскресеньям. Наслышался о ней Мишенев тем же летом, когда читал листовку рудокопам на Шихан-горе. Заодно познакомился и с ее мужем, учителем Василием Наумовичем Емельяновым. От них тогда он узнал – связаны они с женой Георгия Валентиновича Плеханова – Натальей Александровной – врачихой, живущей в Миньяре. Помогала Плеханова им, присылала нужную литературу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Едва забрезжило голубое утро сквозь жалюзи, как Герасим встал с постели и вышел в маленький дворик, похожий на сад. Он решил прогуляться до озера.
Навстречу уже шел оттуда Ленин с полотенцем через плечо.
– Купаться? – приветливо улыбнулся ему Владимир Ильич. – Хорошо освежиться…
Утро, насквозь пронизанное лучами встающего солнца, его теплом, словно бы предвещало, что и весь день будет заполнен бодрящим оживлением, связанным с приготовлением делегатов к переезду в Бельгию, где намечено открытие съезда.
Кажется, это было вчера. Мишенев перебирал в уме свои первые знакомства в Уфе. Свидерский, Цюрупа и Крохмаль – служащие губернской земской управы, доктор Плаксин, супруги Горденины и Покровские, высланные за участие в социал-демократическом движении. Они имели связи с Центром и за границей. Нелегальная литература, поступавшая из Женевы, вызывала полезные споры.
В небольшой холостяцкой квартире Крохмаля, заставленной шкафами с книгами, собрались почти все уфимские марксисты.
– Наш товарищ с Бакальских рудников, – представил его Крохмаль.
– Мы очень мало знаем о рудничных рабочих, а знать надо, – сказал Александр Цюрупа. Восточного типа лицо его было чисто выбрито, острые глаза, смотревшие сквозь очки в аккуратной оправе, внушали и уважение, и робость.
– Нам надо знать, друзья, Усть-Катав, Миньяр, Златоуст – очаги революционного пожара… – снова послышался голос Цюрупы.
– Именно тут, – подхватил его мысль Крохмаль, – р-рабочие и поднимут свой голос. Уже есть и предвестник – стачка на казенных заводах. Листовки златоустовских рабочих п-предсказывают бурю!
Виктор Николаевич Крохмаль немного заикался. Он имел почтенную внешность. В тот день на нем был нанковый костюм соломенного цвета, придающий ему особую интеллигентность.
– Дошла ли листовка до рудокопов? – спросил Крохмаль у Мишенева.
– Читали!
– Листовка златоустовцев – п-порох, товарищи! Побольше бы такого п-пороху, и мы добьемся в-взрыва. Важно п-поднять на борьбу рабочих Урала.
Естественник по образованию, Виктор Николаевич работал в земском статистическом бюро и, как статистик, с большой похвалой отозвался о книге «Развитие капитализма в России», полученной из Центра.
– Обилие аргументов делает этот труд оружием в политической борьбе с народничеством и самодержавием. Ильин подводит к глубоким в-выводам. Он оперирует фактами и цифрами. Я уверен: будет в-восходящим светилом русского марксизма…
– Позвольте, а Плеханов, Георгий Валентинович Плеханов? – остановил Крохмаля Свидерский, хотя тоже был покорен научной основательностью книги Ильина. Но тщеславный Виктор Николаевич продолжал развивать свою мысль. Его выслушали со вниманием. И тогда Мишенев поинтересовался:
– Кто он, Ильин?
– Говорят, петербуржец, – отозвался Свидерский и добавил: – Если Маркс превратил социализм из утопии в науку, то Ильин, – он сделал ударение, – дает нам, русским социал-демократам, пример того, как нужно и необходимо практически применять в условиях России разработанную теорию Маркса…
Сергей Горденин, в прошлом студент Военно-медицинской академии, высланный из Петербурга за участие в двух демонстрациях, слушая друзей, все больше удивлялся: вроде бы знал столичных марксистов, но автора книги «Развитие капитализма в России» назвать не мог.
– Думается, не столь уж важно знать, кто он, этот Ильин, к-куда важнее отметить: н-нашему полку п-прибыло, – успокоил Горденина Крохмаль. – В книге п-правильно охарактеризована и горная промышленность и верно п-показано состояние рабочих Урала… Я смею это заверить.
…В тот вечер уфимские товарищи посоветовали Мишеневу перебраться в губернский город. Он согласился. Открывалась возможность продолжить учебу в учительском институте. И когда поделился заветной мечтой с Сергеем Гордениным, тот одобрил. Казань в те годы была заметным центром социал-демократического движения в России. Герасим успешно сдал экзамен. В этом городе судьба свела его с Конрадом Газенбушем, руководившим марксистским кружком студентов. Они поддержали забастовавших рабочих типографии Петрова в 1898 году и участвовали в маевке. Приподнятое настроение, какое охватило его тогда, он испытывал и позднее – в дни успеха деятельности революционного подполья. Но начались аресты. Газенбуша выслали в Уфу. Полиция могла нагрянуть и к нему. Надо было на что-то решиться. А тут еще горькие вести из Покровки: умер брат, тяжело заболел отец.
Старший Мишенев всегда говорил, что Герасим – человек с большими задатками, употребит свои знания впрок, пойдет далеко, и всячески поддерживал его учебу.
Выбор пал на Мензелинск. В январе 1899 года Мишенев покинул Казань. На руки ему выдали свидетельство: «Обучался при очень хорошем поведении… уволен из института за невзнос платы за право обучения и содержания его в институте по прошению». Нет худа без добра. Он устроился работать агентом губернского земства по страхованию. Небольшой степной городишко стал светлой страницей в его биографии. Мишенев сошелся здесь с нижегородским мещанином Яковом Степановичем Пятибратовым, супругами Николаем Николаевичем и Марией Казимировной Покровскими, отбывавшими ссылку. Встретился и с Анютой. Вскоре они поженились. Поручителем при бракосочетании был Пятибратов – приятель революционера Петра Заломова. Яков встречался и с Лениным на совещании социал-демократов в Нижнем Новгороде. Об этой встрече он рассказывал Мишеневу. С того памятного 1901 года и запомнилось Герасиму имя Владимира Ильича. Скажи ему кто-нибудь тогда, что через два года встретится с Лениным в Женеве, усмехнулся бы, не поверил.
…Мишенев не знал, сколько времени он провел у озера, но чувствовал, что порядком засиделся. На глаза ему попадались делегаты, которых успел узнать. С того утра, когда приехал в Женеву, незаметно пролетела неделя. Выйдя с маленьким саквояжем из мрачного вокзала на площадь Корнаван, он пересек небольшой скверик с подстриженным кустарником. После шумного Берлина Женева показалась тихой, спокойной.
Площадь окружали высокие дома с черепичными, крутыми крышами. На карнизах большими буквами были указаны названия отелей.
Вдоль тротуара стояли экипажи. Холеные лошади в нарядной сбруе, с выгнутыми шеями, напоминали цирковых. Вниз уходила прямая улица. В просветы виднелись купы могучих каштанов и волнистая линия гор.
Герасим слабо себе представлял маршрут, о котором ему говорил Петр Ананьевич. Он вслушивался в непонятный говор без всякой надежды уловить русскую речь, и вдруг до него донеслись слова на родном языке: «Извиняюсь, вы – русские?» – «Да».
Герасим поспешил, боясь в толпе потерять этот счастливый компас.
Двое мужчин, одетых в элегантные европейские костюмы, обернулись. В одном из них Мишенев узнал спутника, с которым ехал в рыдване Петруся.
– Впервые в Женеве? – спросил Герасима смуглолицый, в кругленьких очках. – В каком отеле намерены остановиться?
Это был Сергей Гусев, встречавший делегатов на вокзале. Храбрый, бесстрашный человек. Он организовал стачку, провел демонстрацию в Ростове-на-Дону и тут же выехал за границу на съезд.
Назвать отель Герасим не мог. Вспомнил, что ему нужно явиться в пансион мадам Морар на площади Плен Де-Пале.
Гусев приветливо ответил:
– Значит, попутчик…
И поплыли кричащие вывески богатых женевских магазинов, витрины, прикрытые полосатыми тентами, окна с решетчатыми жалюзи. До пригорода Женевы – Минье езда показалась совсем не долгой. Очень скоро показались домики дачного типа с крутобокими крышами из красной черепицы – шале, исконное жилье швейцарцев. Здесь остановились участники съезда.
Делегаты часто собирались в русском клубе за круглым столом, за чашкой дымящегося кофе. Заглядывал сюда и голубоглазый красавец Бауман, делегат от Московского комитета. С ним приходила молодая жена – тоже социал-демократка, распространявшая «Искру» среди киевских рабочих. Тут бывал и Сергей Гусев, заражавший товарищей весельем и шуткой.
Из клуба Герасим обычно возвращался один. Он задерживался на берегу Женевского озера, любуясь, как водную гладь прорезала лунная полоса. Она чуть тускнела, когда легкая тень облаков ложилась на воду. Ни яхт, ни яликов, ни рыбацких лодок не было. Ничто не нарушало ночной тишины. И только слабые всплески волн еле слышно набегали на влажный берег.
Герасим смотрел на озеро и дивился краскам ночного пейзажа, уходящего вдаль, к темным громадам Альпийских гор. В эти минуты ему хотелось поговорить с Анютой, поделиться своими чувствами. Из-за дочурки жене пришлось на время отойти от подпольной работы.
Он вспомнил, с каким старанием Анюта переписывала целые куски из работы Н. Ленина «Что делать?» Это было летом 1902 года. Они тогда еще не знали, что Н. Ленин – тот самый Ульянов, который приезжал в Уфу три года назад. Тот самый, которого он видел сегодня рано утром.
«По лесам или подмосткам этой общей организационной постройки скоро поднялись и выдвинулись бы из наших революционеров социал-демократические Желябовы, из наших рабочих русские Бебели, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятьем России.
Вот о чем нам надо мечтать!»
Строки Анюта зачитала вслух и задумалась.
– Ты о чем?
– О мечте, – ответила жена.
И Герасим начал Анюте объяснять, что эта книга прежде всего сильна логикой, верой в рабочий класс, в революцию.
…Небольшую дачку, где жили Ульяновы, показал Сергей Гусев. Мишенев решил посетить Владимира Ильича и встретиться с ним дома. Надежда Константиновна стояла у плиты на кухне. Она подогревала большой эмалированный чайник на случай прихода гостей. Крупская обрадовалась появлению уфимца и окликнула Владимира Ильича. По деревянной лесенке Ленин энергично сбежал со второго этажа, простучал ботинками по каменному полу.
– Гость с Урала, – сказала Надежда Константиновна.
Здороваясь за руку, Владимир Ильич пригласил Мишенева сесть за стол на единственный стул, а сам устроился рядом на ящике. Надежда Константиновна, не отходя от плиты, представила:
– Делегат от Уфимского комитета. Работает в земской управе страховым агентом, связан с постоянными разъездами. До Уфы жил в Мензелинске.
Просторная кухня, видимо, служила своеобразной приемной. Ленин встречался здесь с приезжающими делегатами и друзьями. Обаятельная простота общения «Ильичей», так любовно называли Ленина и Крупскую их близкие, сразу расположила Герасима. К тому, что сказала Надежда Константиновна, он добавил:
– Из Мензелинска в губернский центр перебрались супруги Покровские, Малышев, с которыми вы встречались на квартире Крохмаля. Составилось ядро нашей уфимской «искровской» группы.
Ленин кивнул, ободряюще улыбнулся и продолжал с интересом слушать, довольный встречей с Мишеневым. Он хорошо помнил, как в письме Глебу Кржижановскому настоятельно просил: «Обдумайте атаку на… Урал». Речь шла о том, чтобы отколоть рабочие массы от оппортунистического «Уральского союза». На Урал был послан испытанный революционер Василий Петрович Арцыбушев.
– Рассказывайте, рассказывайте, – нетерпеливо и горячо поддержал Владимир Ильич.
Герасим Михайлович хорошо знал, что с приездом Ленина в Уфу свежий бодрящий воздух ворвался не только в узкий круг революционеров. Он быстро распространился по другим городам Башкирии и Урала, где имелись социал-демократические кружки и группы.
Мишенев понимал, что Владимиру Ильичу прежде всего хотелось узнать, как обстоят дела сейчас. И он продолжал обстоятельно рассказывать о деятельности Уфимского комитета и настроении рабочих масс.
– Боюсь, что вы все это уже знаете, – Герасим Михайлович остановил свой взгляд на Крупской, которой уфимцы сообщали обо всем в письмах. – Комитет связан с такими заводами, как Миньярский, Усть-Катавский, Симский…
Герасим понимал, что Ленин слушает его с таким вниманием неспроста, он знает о делах не понаслышке, а из писем, присланных в «Искру» из многих городов России. Он хорошо осведомлен о работе комитетов на местах и из разговоров с делегатами.
Владимир Ильич опять ободряюще улыбнулся.
– Деятельность нашего комитета отвечала требованиям, предъявляемым к организациям, участвующим в работе съезда. Нам было не понятно, Владимир Ильич, почему Организационным комитетом мы не были включены в список местных организаций, намеченных к приглашению на съезд?
– Я и сам недоумеваю, почему крупнейший рабочий район – Урал – оказался без представительства, – сказал он. – Да, так это и было. Надюша срочно написала в Самару Кржижановским: «В списке участвующих нет Уфы, ее надо бы пригласить, ибо иначе весь Урал остается без представительства».
Владимир Ильич доверительно и откровенно сказал об ошибке Организационного комитета, чтобы Мишенев знал: в этом не было никакого злого умысла.
Герасим оценил это доверие по достоинству.
Надежда Константиновна поставила на стол два стакана чая.
– Спасибо, Надюша!
Герасим Михайлович тоже благодарно кивнул.
– Уфимский комитет, когда выходил из «Уральского союза», послал заявление в редакцию «Искры», где говорилось, что мы присоединяемся к Российской социал-демократической рабочей партии и солидарны с теоретическими воззрениями и организационными идеями «Зари» и «Искры»…
Владимир Ильич повернул голову к Надежде Константиновне.
– Получили, – подтвердила Крупская.
– Хочу еще добавить, – продолжал свою мысль Герасим Михайлович, – что наш комитет считает эти органы для себя руководящими и сегодня.
– Очень хорошо сделал Уфимский комитет, – заметила Надежда Константиновна, – что вышел из «Уральского союза». Никакого союза не может быть между социал-демократами и социал-революционерами…
Разговор явно затянулся.
– Не утомил я подробностями о комитетских делах? – неожиданно спросил Мишенев.
– Продолжайте, пожалуйста, второй делегат от вас Крохмаль жил в Киеве и за границей, а вы наш подлинный представитель Урала, из Уфы, – Ленин сделал на последнем слове особый акцент. – Знакомый и милый город, – с мягкой картавинкой сказал он и прикоснулся к плечу Герасима Михайловича: – Дважды бывал в Уфе.
– Вам низкий поклон от Хаустова.
– От Хаустова? – Владимир Ильич прищурил глаза и посмотрел на Крупскую. – Запамятовал… – Он ладонью тронул большой лоб.
– Слушали вас с Якутовым… Рабочие железнодорожных мастерских.
Ленин всем туловищем подался вперед.
– С Якутовым! – повторил он и смущенно посмотрел на Крупскую.
Надежда Константиновна улыбнулась и пояснила:
– Тот, который «пульверизацией» Маркса хотел заняться.
Якутов взял у нее тогда «Капитал» Маркса, чтобы прочитать в своем кружке. Но на следующий же день вернул: «Ничего не понял, не дорос до Маркса».
– Ну, как же, помню, помню! – радостно проговорил Ленин. Он рассмеялся. – А Хаустов… такой тихий молодой человек?!
– Да, да!
– Припомнил, Надюша, отлично припомнил, за спину Якутова все прятался. – Он доверчиво наклонился к Мишеневу: – Ну, как они чувствуют себя? Я об уфимцах самого отличного мнения. Здоровые и сильные люди, не так ли?
– Уфимцы мечтают о революции, о свободе.
– Сверхпохвально! Я за такую мечту, – отозвался Ленин.
– Учатся в воскресных школах, набираются знаний…
– У нас должны быть свои Бебели. Лучших рабочих обязательно вводите в комитеты РСДРП. К примеру, Якутова.
– Якутов уехал из Уфы. У нас не прекращаются аресты. Теперь где-то в Сибири…
Ленин задумался.
– Хороший и надежный товарищ!
Крупская согласно кивнула, погладила волосы, аккуратно причесанные и собранные на затылке узлом. В скромном платье и накинутой на плечи клетчатой кофте, она сейчас напомнила Кадомцеву. И Ленин тоже был одет просто: в темно-синей косоворотке навыпуск, схваченной пояском.
– Такие на каторгу, на смерть пойдут! – И, задержав взгляд на Крупской, добавил: – Он, кажется, так и сказал тогда, а? – Ленин вскинул руку: – Ну, а кружки? Как работают кружки?
– Пропагандистские кружки действуют на заводах Миньяра, Усть-Катава, Белорецка. В январе комитет выпустил на гектографе проект программы занятий.
– Не замыкайтесь на работе кружков. Нет ничего порочнее такой практики.
– С весны наша пропагандистская работа расширилась. Наладили издание литературы. Комитет выпускает газету. Напечатали первомайские прокламации. Они отосланы на заводы Златоустовский…
– Златоуст! – с теплотой произнес Владимир Ильич. – Не бывал в этом городе… проезжал. Но много слышал о нем. Дед мой по матери жил там, лечил рабочих…
Ленин встал. Они вышли на улицу и задержались у дачки, обнесенной палисадником. Грушевые деревья протягивали через изгородь тяжелые ветви. Домики-близнецы на этой спокойной улице Сешерона невысокие, запрятанные в зелени. Здесь, в рабочем предместье, Владимир Ильич свободно и подолгу беседовал с делегатами.
– Что же мы стоим? – как бы спохватился Владимир Ильич. – Пойдемте на берег. Озеро особенно красиво в предзакатный час!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И Сергей Гусев любил прогуляться и посидеть на берегу, заросшем буками и вязами. Здесь безлюдно, тихо и старый парк спускается прямо к воде.
На этот раз с ним на прогулке был Крохмаль. Гусев, успевший хорошо познакомиться с Плехановым и Потресовым и по их настоянию выступить с публичным докладом о ростовских событиях в Женеве и Цюрихе, несколько охладел к Георгию Валентиновичу. Он сейчас возражал Крохмалю, защищавшему Плеханова. Речь шла об «Искре» и обстановке в редакции.
– Очередное собрание? – с усмешкой спросил Ленин, быстро подходя к товарищам. – О чем спорите?
Крохмаль поспешил ответить, что разговор зашел о позиции Георгия Валентиновича в газете. Ленин вскинул брови и тут же включился в разговор.
– Были и продолжаются стычки, – потер рукой лоб, – даже по тому, где лучше размещаться редакции – в Мюнхене, Лондоне или Женеве. Я предвижу на съезде сражения по важнейшему пункту проекта Программы – о диктатуре пролетариата…
Владимиру Ильичу увиделась вся предшествующая деятельность Плеханова. Он много сделал для создания революционной партии, когда был одним из редакторов «Искры» и «Зари». Ленин не забыл первую и вторую встречи с основателем марксистской группы «Освобождение труда». Это было на квартире Плеханова, на улочке Кондаль. Владимир Ильич привез тогда свою книгу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Он изложил ее содержание, главные проблемы, занимавшие его как автора. То были тактические проблемы пролетарской революции в России, идеи диктатуры пролетариата и союза рабочих и крестьян.
Плеханов согласно покачивал красивой головой, но как только Владимир Ильич перешел к программе действия, испуганно откинулся в кресле и протестующе замахал руками.
И уверенность, с какой Владимир Ильич приехал тогда в Женеву, убежденный, что встретит горячее сочувствие и поддержку, если не исчезла, то пошатнулась. Споры между ними затянулись на несколько недель.
Плеханов убеждал: не следует, это преждевременно. А Владимир Ильич страстно доказывал, что жизнь России требует новых форм революционной борьбы, что только партия пролетариата, русские рабочие, стоящие на твердых классовых позициях, смогут выполнить новые задачи, сыграть свою историческую роль и привести общество к победе грядущей революции.
Плеханов, как и другие русские эмигранты – Аксельрод, Дейч и Засулич, – объединившиеся вокруг него, «не понимали», зачем в данный момент обострять отношения с народниками, отталкивать их от себя, исключать из борьбы либеральную буржуазию и явно преувеличивать роль рабочего класса и его союза с крестьянством.
– Пора понять, что пролетариат – главная социальная сила в России, – доказывал Ленин.
Плеханову нравился запал молодого Ульянова, но понять его все же отказывался: довлели сложившиеся привычки, а главное – плохое знание того, что происходило в России, как изменилась там расстановка революционных сил.
Георгий Валентинович восхищался напористостью молодого марксиста и даже чуточку завидовал. Он отлично понимал: все, что выслушивает сейчас, говорится человеком, искренне преданным рабочему делу. И все же, завидуя молодости и безграничной энергии Ульянова, Плеханов менторски заметил:
– Однако, какой ярый спорщик! В ступе пестом не утолчешь.
Это было в 1895 году. Прошло пятилетие. Второй раз Ленин встретился с Плехановым в Корсье, чтобы обговорить вопросы, связанные с созданием «Искры». По-прежнему Георгий Валентинович отнесся к предложению Ленина свысока и не сразу принял изложенную программу выпуска газеты. Возникли разногласия и по составу редакции.
Владимир Ильич, вспомнивший все это сейчас, продолжал следить за разговором товарищей.
– Пошатнулся Георгий Валентинович. На него д-давят старые друзья, – сказал Крохмаль. – Они не согласны с н-национализацией помещичьей з-земли…
– Досказывайте, досказывайте же главное, что землю следует непременно передать крестьянам. Молчите? А это так и будет в конце концов. Иначе незачем огород городить…
– Все это весьма серьезно! – невольно вырвалось у Мишенева. – А мы на местах ничего не знаем.
– Наша общая беда, что мы на местах ничего не знаем, – согласился Ленин. – А разногласий еще много и нельзя поэтому приступать к работе съезда, не поняв и не разобравшись в них. Четкие и ясные определения спорящие товарищи пытаются подменить обтекаемыми формулировочками. А тут еще хорохорится Бунд, делегаты его настаивают на закреплении национальной обособленности в РСДРП, хотя «Искра» стояла за интернациональное сплочение рабочего класса России. Важно понять – национальные особенности не должны мешать единству нашей партийной работы, монолитности социал-демократического движения…
Владимир Ильич по привычке приподнял руку и тут же опустил ее:
– В партии всегда и без того будут разные группировки, группировки не вполне единомыслящих товарищей по вопросам и программы, и тактики, и организации. Никаких обязательных перегородок мы не признаем и потому федерацию в принципе отвергаем… Неужели не ясно, что централизм требует отсутствия всяких перегородок между Центром и самыми отдаленными, самыми захолустными частями партии! – Ленин махнул рукой. – Все это грустно и неприятно сознавать.
– Но это партийная борьба, она придает организации силу и жизненность, – убежденно произнес Гусев.
– Совершенно верно, борьба! – живо подхватил Ленин. – Об этом замечательно сказал Лассаль. Но партийная ли это борьба? – И смолк.
«Если вызов брошен, – решил про себя Герасим, – будем драться».
Чуть раньше Мишенев узнал от товарищей в русском клубе, что в редакции «Искры» нет полного единодушия, но не допускал, что все зашло так далеко.
– А мы считали, что Плеханов как крупнейший марксист помогает вам, – сказал он, поглядев на Крохмаля. – Выходит, ошибались.
– Нет! – возразил Ленин. – Плеханов действительно сильнейший теоретик марксизма. Но он оторвался от живого русского революционного движения и не знает, каким стал рабочий класс в России. Докажите ему, что люди выросли…
Озеро было удивительно спокойно. Горы с лиловыми и фиолетовыми снеговыми шапками походили на сказочных витязей в шлемах.
– Восхитительно! Не правда ли? – заметил Ленин и снова заговорил о главном:
– Нельзя в борьбе щадить политических врагов. По кому-нибудь придется панихиду петь, как говаривал купец Калашников. Наша борьба есть борьба насмерть. – И неожиданно спросил: – Не кажется ли вам, что «Искра» стремится командовать комитетами, как утверждают здешние товарищи?
– А как можно добиться строжайшей дисциплины на местах другим путем? – быстро спросил Мишенев.
Владимир Ильич дружески обратился к уральцу:
– Сколько вам лет?
– Двадцать седьмой пошел.
Владимир Ильич пристально посмотрел на Гусева с Крохмалем: они были почти сверстниками, моложе его пятью-восемью годами. Понимал: впереди у всех большая дорога, и важно пройти ее, не сворачивая в сторону.
– Спасибо товарищи! – сказал и заторопился.
Мишенева тоже потянуло домой.
– Надо дочитать Чернышевского.
– Чернышевского вспомнили? – мгновенно повернувшись к нему, отозвался Ленин. И повторил: – Все-таки почему вспомнили Чернышевского?
– Люблю этого писателя.
– Кто из нас не увлекался Чернышевским? – вздохнул Ленин. – Я много раз перечитывал его книги и всегда открывал для себя что-то новое. Мы должны учиться борьбе у Чернышевского…
Владимир Ильич хитровато посмотрел на всех:
– А даму в трауре помните?
Никто не ответил.
– Как же так? – удивился Ленин. – «А юноша-воин на битву идет. Ружье заряжает джигит…» – Взмахами руки он подчеркивал ритмику строк. – Это дама в трауре поет… Она зовет Веру Павловну, Кирсановых, Лопуховых в подполье. В этом же весь смысл!..
Проводив Ленина до калитки, Сергей заспешил в клуб, рассчитывая на засидевшихся посетителей, а Герасиму не терпелось рассказать своему соседу по комнате о сегодняшнем вечере.
Судьба свела его с Андреем раньше, чем с другими делегатами, но Герасим так и не сблизился с ним: замкнутость киевского токаря не располагала к откровенности.
На столе лежала брошюра об аграрной программе, розданная делегатам для ознакомления. «Видимо, читал». Это был ответ товарищу Иксу – экономисту Петру Маслову на критику проекта программы Ленина.
В небольшой комнате стояла также и кровать Гусева, на ней Герасим увидел записку, оставленную Бауманом. Он писал, что будет ждать Сергея в клубе.
– По заданию Организационного комитета их куда-то посылают, – пояснил Андрей.
Разговор не клеился. Герасим, почувствовав усталость после напряженного дня, разделся, потушил лампу, но заснуть еще долго не мог. Перед глазами стоял Владимир Ильич.
– …Бывают минуты, – звучал его голос, – иногда взгрустнешь по России, по Волге, по Сибири… Особенно, когда с нетерпением ждешь весточки или человека с родной земли. А в эти дни хорошо! Вокруг товарищи по борьбе. Среди них, вот и вы, Герасим Михайлович.
Мишенев смутился.
– Спасибо, Владимир Ильич, на добром слове.
– Что ж, хорошо! – произнес Ленин. Вскинув голову, спросил: – А задумывались ли вы над тем, что разрушать легче, чем создавать? Хватит ли силы на завоевание новой жизни, нового общественного строя?
– Хватит, Владимир Ильич, – твердо ответил Мишенев.
Ленин смерил его добрым взглядом, убежденно сказал:
– Я тоже так думаю.
…На следующий день, после обеда, Герасим отправился в партийную библиотеку Куклина: надо было перечитать «Искру», восстановить кое-что в памяти. В тетрадочку он выписал цитату из передовой статьи, в которой шла речь о насущных задачах рабочего движения.
«Социал-демократия есть соединение рабочего движения с социализмом, ее задача – не пассивное служение рабочему движению на каждой его отдельной стадии, а представительство интересов всего движения в целом…».
Он отчеркнул двумя жирными чертами последние слова. «Эту единственно правильную линию разделяли когда-то Плеханов и Мартов. Почему же теперь они изменили курс?»
Мишенев переписал в тетрадку еще одно место:
«Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется все, что есть в России живого и честного».
Герасим задумался. Разве златоустовская стачка рабочих не является доказательством? Рабочие выступили против введения расчетных книжек, диктовавших кабальные условия. Забастовали. Остановили завод.
По заданию Уфимского комитета Герасим выехал тогда в Златоуст. Он должен был поддержать справедливые требования рабочих. Но не успел. Оружейные залпы уже прогремели, и Арсенальная площадь обагрилась кровью. Над Уреньгинским кладбищем долго, очень долго звучала траурная песня: