Текст книги "Шухов: Покоритель пространства"

Автор книги: Александр Васькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Навязываемая сверху теория непрекращающейся классовой борьбы, которая к тому же и обострялась с приближением коммунизма, породила недоверие между старыми «буржуазными» и новыми «коммунистическими» кадрами, которое было взаимным, о чем свидетельствуют все те же бакинские записки Шухова, в которых он прямо говорит об этом.

То, что Шухов починил аппаратуру для крекинга в Баку, спасло его от неминуемой расправы. И в этом нет сомнения, ибо к 1931 году уже осудили, например, профессора Императорского московского технического училища Николая Францевича Чарновского – видного ученого в области технологии металлов, в 1938 году его расстреляют. За вредительство был осужден Лазарь Германович Рабинович, горный инженер, бывший депутат Государственной думы и председатель промышленной секции Госплана СССР. В 1929 году расстреляли крупнейшего специалиста в области экономики горного дела, инженера, консультанта Госплана СССР, участника составления плана ГОЭЛРО Петра Акимовича Пальчинского, Героя Труда, как и Шухов. И это лишь несколько известных имен, можно себе представить, какие невосполнимые потери понесла русская инженерная мысль в 1920—1930-е годы.

Решение советского правительства закупать оборудование для крекинга на Западе избавило Шухова от вполне предсказуемых осложнений в судьбе. Он сосредоточил свои усилия в новой области, связанной с другим видом топлива – природным газом. Владимир Григорьевич проектирует типовые проекты хранилищ природного газа объемом до 100 тысяч кубических метров, в 1934 году в составе авторского коллектива он получает свидетельства на подушку для уплотнительных приспособлений к поршням сухих газгольдеров (свидетельство СССР № 37656) и и в 1938-м за приспособление для прижатия к стене резервуара уплотнительных колец для поршней сухих газгольдеров (свидетельство СССР № 39038).

Не нужно объяснять, к чему может привести ненадежность затвора газгольдера, грозящая самыми катастрофическими последствиями для окружающей среды. Эти изобретения не только позволили решить актуальную проблему, но и наконец избавиться советской промышленности от иностранной зависимости, ибо за использование затворов для сухих газгольдеров приходилось платить немалые деньги немецким фирмам – владельцам патентов. Достаточно привести такой пример: затраты на газгольдер объемом 100 тысяч кубометров обходились 25 тысяч рублей золотом, которые выплачивались немцам.

Шухов работал над проектами сухих и мокрых газгольдеров. Сотрудник Шухова Галанкин вспоминал: «Владимир Григорьевич поручил мне однажды построить самый большой в Петербурге газгольдер с водяным затвором. Когда я сдавал газгольдер комиссии из десяти человек, в составе которой были профессор и два директора заводов, то после подсчета показаний измерительных приборов получалось, что газгольдер дает значительную утечку воздуха. Я проверил плотность клепаных швов и заклепок мыльной водой, и хотя течи нигде не находил, газгольдер все-таки сдать не мог. От переживаний я даже захворал. И вот больной, с перевязанной головой возвращаюсь в Москву, предстаю перед Шуховым.

– Голубчик, вы как солдат после сражения. Что с вами? Как газгольдер? – спрашивает участливо Владимир Григорьевич.

– Газгольдер сделан замечательно, – отвечаю я чуть ли не со слезами на глазах. – Сцепление затворов точное, течи нигде нет. Но сдать не могу, так как при проверке по подсчетам получается утечка воздуха.

– А вы объем подмостей, на которые опирается крыша колокола при посадке газгольдера, вычитали? – спрашивает, глядя на меня, Шухов буквально через несколько секунд.

Я едва не упал в обморок от неожиданности. Голова закружилась, в глазах потемнело. Пробормотав несколько слов благодарности и извинившись, я выбежал из кабинета Владимира Григорьевича, бросился на вокзал и взял билет на ближайший поезд до Петербурга. И вот сижу в купе и ругаю себя последними словами: «Эх ты, голова!» Вот теперь я вас спрашиваю: как это могло получиться, что, ни на минуту не задумываясь, Шухов мгновенно понял, в чем был секрет моей неудачи! Мы вдесятером сидели неделю, проверяли, считали, советовались и, зная отлично конструкцию газгольдера, упускали самое главное: не вычитали объема подмостей. А он, которого многие считали обыкновенным инженером-проектировщиком, молниеносно, как будто бы заранее уже зная, с какими вопросами мы к нему можем обратиться, решал непосильные для нас задачи»^{246}.

В Петербурге Шухов проектировал газгольдеры для Общества столичного освещения (на территории газового завода на Обводном канале) и Политехнического института. Но для Шухова нашлось и еще одно любопытное дело…

Глава двадцать четвертая
«И АКАДЕМИК, И ГЕРОЙ, И МОРЕПЛАВАТЕЛЬ,
И ПЛОТНИК». ШУХОВ И КОНСТРУКТИВИСТЫ

Если в инженерном деле творцом, опередившим время на пол столетия (по крайней мере), является Шухов, то в авангарде архитектуры оказались конструктивисты. Конструктивизм – архитектурный стиль, порожденный революцией 1917 года и до сих пор привлекающий к себе внимание всего света не только как материал для исторических исследований, но в качестве основы для поиска будущих оригинальных идей. Конструктивизм давно стал азбукой мировой архитектуры. В своем роде это единственное явление в советской архитектуре, которое и по сей день представлено во всех международных энциклопедиях по зодчеству XX века, в отличие, например, от мертворожденного так называемого сталинского ампира. «Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства – конструктивизм, понимающий формальную работу художника только как инженерную, нужную для оформления всей нашей жизни. Здесь художникам-французам приходится учиться у нас. Здесь не возьмешь головной выдумкой. Для стройки новой культуры необходимо чистое место. Нужна октябрьская метла» – так образно охарактеризовал Маяковский роль и место конструктивизма в культуре и ничего при этом не приукрасил^{247}.

Шухов и конструктивисты не могли не пересечься, ибо шли они к одной цели – поиску новых форм. И в данном случае новаторство должно было послужить той единой творческой платформой, объединившей идеи старого инженера и проекты молодых дерзких архитекторов. Трудно представить, но в 1920-е годы прошлого столетия, благодаря активно развивавшемуся в тот период конструктивизму, крупные советские города (Москва, Ленинград, Харьков и др.) воспринимались за рубежом как центры мировой архитектуры. «Создавалась новая школа конструктивизма в архитектуре на основе новой инженерной техники (курсив мой. – А. В.). Принципы конструктивизма по тому времени были довольно жизненны. Строить что-нибудь сложное было трудно, а новое направление давало возможность при помощи железобетонного каркаса и почти без всякой отделки создать новый тип здания с производственным и свежим направлением. Конструктивизм дал возможность русским архитекторам стать известными во всем мире – и в Европе, и в Америке. После революции иностранцы заинтересовались нашей архитектурой… Мельникова, Бархина знали как сторонников нового направления. За рубежом с нами стали считаться»^{248}, – отмечал Алексей Щусев.

Конструктивистские постройки кажутся адекватным ответом на требования времени. Ведь что тогда проектировалось и строилось? Дворцы труда, Дома Советов, рабочие клубы, фабрики-кухни, дома-коммуны и т. д. – все это было не просто актуально, а сверхвостребовано в условиях перенаселения города, с одной стороны, и непростой экономической ситуации, не предусматривающей роскоши, – с другой. Храмы и барские усадьбы уступали место клубам и общежитиям. Архитекторы-конструктивисты, среди которых на первый план выдвинулись такие известные мастера, как Мельников, братья Веснины, Леонидов, Ладовский, свое основное внимание направили на поиск новых, более рациональных форм и приемов планировки городов, принципов расселения, выдвигали проекты перестройки быта, разрабатывали новые типы общественных зданий. Как правило, такие здания должны были четко отражать свое функциональное назначение, что требовало применения новых методов строительства, в частности, железобетонного каркаса. Сторонники конструктивизма, выдвинув задачу «конструирования» окружающей среды, активно направляющей жизненные процессы, «стремились осмыслить формообразующие возможности новой техники, ее логичных, целесообразных конструкций, а также эстетические качества таких материалов, как металл, дерево, стекло. Показной роскоши буржуазного быта конструктивисты противопоставляли простоту и подчеркнутый утилитаризм новых предметных форм, в чем видели олицетворение демократичности и новых отношений между людьми», пишет энциклопедия.

Из всех конструктивистов с Шуховым выпала честь поработать, пожалуй, самому яркому представителю стиля – Константину Мельникову, с которым они создали два гаража – Бахметьевский на улице Образцова и на Новорязанской улице. В СССР при жизни Мельникова называли прямолинейным и последовательным архитектурным эквилибристом и парадоксоманом, а после смерти – гением. В наше время его дом-цилиндр в Приарбатье с окнами-сотами стал местом паломничества туристов, а гаражи являются самыми рейтинговыми его постройками и упоминаются во всех архитектурных каталогах.

Мельников по возрасту годился Шухову в сыновья, он родился в 1890 году. В Московском училище живописи, ваяния и зодчества будущий конструктивист учился с 1905 года в общей сложности 12 лет, но не потому, что был отстающим – грамоту он постигал в церковно-приходской школе. Потому в училище сперва он получил общее образование, а уже затем закончил его по отделениям живописи (в 1914 году) и архитектуры (в 1917 году). Одаренность Мельникова-художника отмечали его учителя, среди которых были Константин Коровин и Николай Клодт. Архитектуре его учил Иван Жолтовский, сразу оценивший своеобразный талант ученика. «Неизменный успех его оригинального творчества объясняется исключительным дарованием К. С. Мельникова к пластическому искусству»^{249}, – писал мастер.

Интересно, что Мельников в своей работе пересекался с теми же архитекторами и инженерами, с кем работал и Шухов. В частности, преддипломную практику он проходил под руководством А. Ф. Лолейта. А когда в 1918 году Мельников пришел работать в Архитектурно-планировочную мастерскую Строительного отдела Моссовета, там в качестве старшего мастера трудился Щусев.

Популярность к Мельникову пришла в Париже. Илья Эренбург писал: «Мода на Мельникова докатилась до самых широких слоев падких на любую новинку парижан, стала приметой времени и молвой улицы: случайная прохожая называет своему спутнику самые острые на ее взгляд признаки современности – футбол, джаз, павильон, выстроенный Мельниковым…»^{250} Имеется в виду спроектированный им павильон для Международной выставки современных декоративных и промышленных искусств в Париже в 1925 году, вызвавший бурю восторга у французов, в том числе и Ле Корбузье. После успеха на выставке Мельников получает предложение на проект гаража на тысячу машин для Парижа, он делает два варианта: стеклянный десятиэтажный куб со стоянками и висящую над землей консольно-подвесную конструкцию. Но вместо Парижа Мельников проектирует гаражи в Москве, используя наработанные идеи, прежде всего прямоточную «систему Мельникова», основанную на расстановке машин пилообразными рядами, что давало существенную экономию средств, времени и эксплуатационных расходов – принципы, исповедовавшиеся и Шуховым.

Цитата Мельникова будто навеяна творчеством Шухова: «Моя система, как психологический натиск, нарушила все существовавшие нормы, сузив отверстие расходования средств и времени на пользование автотранспортом»^{251}. Тщательно изучив графики движения автобусов при парковании, Мельников создает такой гараж, в который машина может не только заехать, но и выехать передним ходом, короче говоря, проехать здание насквозь, не создавая помех другим. Примечательно, что Бахметьевский гараж сохранял свою рентабельность еще полвека после постройки, несмотря на существенное изменение технических характеристик автопарка.

Мельников сам обратился к Шухову: «Стальные фермы по моей просьбе были спроектированы лично В. Г. Шуховым. Я, как новатор, был им принят и обласкан большим трогательным вниманием. Владимир Григорьевич усадил меня на диван, а сам стоит, восьмидесятилетний. Не о гараже, который я ему привез, шла речь о красоте: и с каким жаром объяснялась им игра сомкнутых и разомкнутых сводов русских церквей!»^{252}

Фермы Шухова для Бахметьевского гаража опирались на 18 стальных колонн, подчеркивающих деление здания на три нефа. Общая площадь кровли была достаточно большой и превышала более 8,5 тысячи квадратных метров. С виду, да и на плане гараж очень напоминал манеж, внутри его не было перегородок (кстати, московский Манеж в 1920-е годы использовался под гараж правительственных автомобилей). Процесс строительства гаража был запечатлен на фотокамеру^{253}.

Бахметьевский гараж с 1927 года долго и без перерыва служил своему первоначальному предназначению, за все время эксплуатации, не удостоившись даже реставрации, что не могло не сказаться на его состоянии. Под предлогом срочного спасения памятника архитектуры автобусный парк был выведен с улицы Образцова и началось его перепрофилирование под Центр толерантности и Еврейский музей. Однако эти, казалось бы, благие цели чуть не кончились полной потерей шуховских ферм. Примечательно, что проведенная в 2000 году экспертиза обнаружила превышение токсичных веществ в грунте и стенах гаража, что вызывало большие вопросы о целесообразности вообще какого-либо его использования в дальнейшем. А плачевное состояние металлического перекрытия, изъеденного коррозией, было подтверждено в 2001 году и грозило ее полным обрушением^{254}.

Тем не менее вместо логичного решения о капитальной реставрации было принято ошибочное решение о демонтаже ферм Шухова. Крышу разобрали (вместе с фонарями верхнего света), десять ферм демонтировали. Лишь вмешательство общественности приостановило полное уничтожение металлоконструкции, путем возведения временной крыши над сохранившимися конструкциями. Только к 2008 году удалось закончить реставрацию Бахметьевского гаража и восстановить утраченные шуховские фермы. По мнению ряда специалистов, реставрация памятника архитектуры прошла с большими нарушениями, исковеркавшими первоначальный проект Мельникова и Шухова.

А вот еще один гараж Шухова и Мельникова на Новорязанской улице (1926–1929) сохранился даже лучше, чем на улице Образцова. А все потому, что не менял своей функциональности (вот и думай, что на самом деле хорошо для памятника архитектуры!). Этот гараж оригинален еще и по причине своей формы – в виде огромной подковы, что было вызвано крайне неудобным – треугольным – периметром земельного участка, на котором эта подкова уместилась. Но и эта необычная форма породила свою, подковообразную схему парковки грузовиков, отличавшуюся удобством, вместимостью и компактностью. Для гаража на Новорязанской улице Шухов спроектировал столь же оригинальные перекрытия. Будем надеяться, что после бережной реставрации (а ее не избежать) судьба этого уникального здания окажется более счастливой, нежели здания на улице Образцова.

Конструктивистские гаражи Мельникова и Шухова не раз становились объектом интереса другого конструктивиста, фотохудожника Александра Родченко, снимки которого украшали собой страницы многих иностранных журналов той поры. Родченко полюбил и другие произведения Шухова – башню на Шаболовке, дебаркадер Брянского вокзала, Большой Аджигольский маяк, образ которого послужил фотохудожнику для иллюстраций к первому изданию поэмы «Про это» Маяковского.

Еще об одной совместной работе с Шуховым сообщает Мельников в своих мемуарах – речь идет о гараже с «новейшей системой перекрытий в виде деревянного свода», способной увеличиваться в обе стороны «по перпендикуляру к линии заездов». Этот гараж проектировался в 1929–1930 годах в рамках конкурса на так называемый Зеленый город Москвы – не просто огромное место для отдыха, но и своего рода город будущего. Проект Мельникова назвался под стать его сути – Город сонной архитектуры, что подразумевало осуществление идеи рационализации отдыха за счет сна.

Мельников не раз бывал у Шухова в Кривоколенном переулке, в его кабинете, одновременно и домашнем, и рабочем. «Одна дверь кабинета, – вспоминает Федор Владимирович Шухов, – вела в длиннющий коридор квартиры, вторая в конструкторские помещения проектной конторы. Обе двери весь день были отперты и вход был свободный. В послереволюционные годы Владимир Григорьевич жил в том же доме и на том же этаже, где была расположена контора, занимая четыре комнаты и теплую веранду, служившую столовой». В кабинете стоял «большой письменный стол с красочными иностранными техническими журналами, и шкафы с книгами на разных языках в красивых переплетах, и модели башен и барж, и электрофорная машина на шкафу. Интересно было смотреть, как дедушка брал из шкафов книги на разных языках и делал необходимые выписки. Когда в конструкторских помещениях не было проектантов, дедушка открывал дверь в контору и показывал чертежи на досках, расчетные таблицы, графики, как бы приоткрывая для нас, «мальчиков», рабочий процесс проектирования. Удивляло количество весело звеневших арифмометров и вычислительных линеек. Высокий уровень вычислительных работ отличал стиль работы конторы.

Обедать у дедушки было в высшей степени интересно. За большим столом собирались вся семья и гости из друзей, учеников, совместно работающих людей. Здесь бывали академики, профессора МВТУ, Строительного института, практические работники промышленности. Владимир Григорьевич был прекрасным собеседником, умел и рассказывать, и слушать. Эрудиция его во всех областях жизни была огромна. Он прекрасно владел русскими словами и оборотами речи, поговорками, очень точно подбирал слова. В построении его речи совмещалась русская простота и ясность с французским изяществом.

С годами из слышанного в кабинете и за обеденным столом у меня стал возникать обобщенный образ дедушки – крупного инженера и ученого, называемого иногда «главой инженерного корпуса России», участника многих крупных проектов в стране. Работал Владимир Григорьевич много, по 10–12 часов в день, иногда по вечерам прерывал разговор с гостями, чтобы на полчаса-час пройти в конструкторские помещения, чтобы в одиночестве проверить пришедшую ему идею.

Значимость дедушки в глазах внуков еще больше росла от того, что он мог свободно говорить по телефону с М. И. Калининым, с А. И. Рыковым, бывшим в ту пору председателем Совнаркома, с Косиором – заместителем председателя ВСНХ и другими крупными государственными деятелями. Кроме того, мы всегда гордились тем, что башню на Шаболовке дедушка строил по указанию самого В. И. Ленина. И кстати, строил ее малым числом рабочих. Они были члены одной артели, или как бы сегодня сказали – кооператива. Работали на хозрасчете.

Слава Владимира Григорьевича росла, он уже стал членом-корреспондентом Академии наук СССР, дважды Героем Труда. Отмечались его юбилеи, а он оставался таким же простым, доступным. По вечерам много гулял. Телеграфный переулок (так назывался тогда Архангельский переулок. – А. В.), где он жил, выходил на Чистопрудный бульвар, и дедушка проходил иногда почти полное Бульварное кольцо, что составляло около шести километров. В воскресенья выезжал гулять на Ленинские горы, к смотровой площадке, или в Сокольники»^{255}.

Тот факт, что Шухов поддерживал прямую связь с главой советского правительства Рыковым, не является исключением. Например, старейший инженер-нефтяник Давид Ландау в 1930-х годах постоянно получал из канцелярии Молотова (новый председатель Совнаркома с 1930 года) пакеты с просьбой сделать тот или иной расчет. А Сталин мог позвонить тому или иному крупному ученому и спросить его мнение по тому или иному вопросу. Звонил ли Сталин Шухову – неизвестно.

Тема «Шухов и конструктивисты» была бы неполной без упоминания имени Владимира Татлина – идеолога конструктивизма, известного своим «Памятником III Коммунистическому интернационалу» 1919 года. Это тоже башня, но иного рода. Башни Шухова и Татлина нередко сравнивают, пытаясь найти общие черты, в частности, материал, из которого они сделаны. И все же отличий больше, ибо Татлин создавал свою башню в одном экземпляре, а Шухов рассчитывал на ее многократное повторение, причем в практических целях. Более того, можно услышать мнение, что башня Татлина есть не что иное, как альтернатива конструкции Шухова. Вот такая фантазия. Так или иначе, но и Татлин, и Шухов похожи в одном – в оригинальности идей.

Перекличку с гиперболоидом Шухова можно уловить и в творчестве другого известного конструктивиста архитектора Ивана Леонидова, если взять хотя бы его конкурсный проект здания Наркомтяжпрома на Красной площади 1934 года.

Сотрудничество Шухова с Мельниковым не получило дальнейшего развития по причине наступления официальной идеологии на относительную свободу творчества. В начале 1930-х годов происходит централизация управления всеми видами искусства в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 года. Отныне конструктивизм был объявлен вредным течением – формализмом. А его лучшие представители, такие как Константин Мельников, подверглись остракизму и порицанию, да еще и в самых оскорбительных выражениях. Жесткие термины, использованные в процессе «творческой дискуссии» о путях развития советской архитектуры, свидетельствовали об опасности упорствования в отстаивании конструктивистами-формалистами своей точки зрения. Так можно было накликать на свою голову и более жестокую кару, чем ежедневное полоскание своего имени на страницах «Правды». Однако время расставило многое по своим местам. И сегодня среди памятников, оставшихся в наследство от советской архитектуры, гаражи архитектора Константина Мельникова с перекрытиями инженера Владимира Шухова привлекают к себе пристальное внимание мирового архитектурного авангарда, чем еще раз подчеркивается необходимость бережного к ним отношения.

«И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник» – эти пушкинские строки с полным основанием можно отнести и к Шухову. В период работы над гаражами Владимир Григорьевич Шухов удостоился признания академического сообщества, будучи избранным 2 февраля 1928 года в члены-корреспонденты Академии наук СССР, а 13 марта 1929 года он стал ее почетным членом^{256}. Избрание Шухова поддержали академики Алексей Крылов и Петр Лазарев, отметившие, что кандидат в академию «пришел к выработке своеобразного полугеометрического метода исследования, быстро ведущего к окончательным результатам», кроме того, «нет почти области строительного дела и машиностроения, которой не уделил бы своего внимания Шухов и в которую он не внес бы тотчас же усовершенствований или новых изобретений. Он везде ищет наивыгоднейших соотношений между элементами конструкции и наивыгоднейших условий постройки и эксплуатации»^{257}.

Тут следует отметить, что в те времена это было совсем иное научное учреждение, имевшее смелость иногда перечить советской власти. Академию наук СССР создали постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1925 года на базе Российской академии наук, размещалась она до 1934 года в Ленинграде. Бывшие царские академики (так их порой обзывали в прессе) всячески сопротивлялись проникновению в свои ряды коммунистов, пытаясь забаллотировать их на выборах. Усиление партийного контроля над академией и репрессии в отношении отдельных ее членов, переезд президиума в Москву, в конце концов, позволили власти дожать непокорных ученых (для здания президиума академии Шухов будет консультировать перекрытия зала заседаний на Большой Калужской улице).

Шухов влился в ряды академии в самый разгар схватки за пролетарскую советскую науку. В 1929 году в результате предпринятой ЦК ВКП(б) «чистки» из академии изгнали более 650 научных сотрудников, в том числе ее непременного секретаря на протяжении четверти века (!), бывшего кадета С. Ф. Ольденбурга. Параллельно разворачивалось так называемое «Академическое дело», приведшее к аресту и осуждению в 1931 году более ста человек, в том числе академиков Платонова и Тарле. Академия стала куда более сговорчивой. В этой связи вспоминается рассказ академика Сергея Алексеевича Христиановича на общем собрании Академии наук 10 октября 1991 года: «У Сталина были своеобразные мысли в голове. Когда его спросили, почему надо платить академикам и членам-корреспондентам, он сказал: ученые на то они и ученые, что они все время шебуршатся, предлагают, чем-то недовольны. А мы их, не разбираясь, часто сажаем в тюрягу, снимаем с работы и т. д. Чтобы они не боялись нам говорить правду, опасаясь, что без них семья умрет с голоду, надо им заплатить».

Избрание Шухова в почетные академики послужило серьезным подтверждением его вклада в инженерную науку. В основном почетными академиками избирались иностранные ученые. Например, в один год с Шуховым звания почетного академика удостоились датский физик Нильс Бор и Жак Адамар, французский математик и механик, в 1930 году в академию избрали Эдисона. Позднее почетными академиками были избраны Сталин и Молотов.

В начале 1928 года Шухову за успехи в социалистическом строительстве в области нефтяного дела присвоили звание «Герой Труда» – это почетное звание было введено постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1927 года и присваивалось «лицам, имеющим особые заслуги в области производства, научной деятельности, государственной или общественной службы, проработавшим в качестве рабочих или служащих не менее 35 лет». В подтверждение присвоения высокого звания Шухов получил грамоту ЦИК и две тысячи рублей. Всего героями почти за десять лет стало более тысячи человек, из них Шухов проходил под № 31. В 1938 году на смену этому званию пришло новое – «Герой Социалистического Труда»^{258}.

В 1929 году Шухов был удостоен премии имени В. И. Ленина, учрежденной 23 июня 1925 года «в целях поощрения научной деятельности в направлении, наиболее близком идеям Ленина, а именно в направлении тесной связи науки и жизни». Ежегодно присуждалось по пять премий, среди лауреатов – генетик Николай Вавилов, геолог Владимир Обручев, химик Николай Курнаков и единственный инженер и изобретатель Владимир Шухов. Премия присваивалась до 1935 года.

Помимо прочего, Шухов получил звание заслуженного деятеля науки и техники, а также был дважды депутатом Моссовета, членом ВЦИКа (тогда высшего законодательного, исполнительного и распорядительного органа страны) и Московского губернского исполнительного комитета. А вот орден Ленина к восьмидесятилетию в 1933 году Шухову почему-то не дали – на это обстоятельство обращает внимание Сергей Шухов, сын инженера. Но ведь кого тогда награждали орденом Ленина – газету «Комсомольская правда» (знак ордена № 1), Московский электроламповый завод и секретаря ВЦИКа Авеля Енукидзе (который сам подписывал грамоты о присвоении ордена). Так что Шухов не много потерял. Все эти регалии тем не менее не ставили инженера в положение неприкасаемого – это особенно ярко проявилось во время его работы по строительству завода «Советский крекинг» в Баку. Что же касается архитектурного авангарда, то связи с ним Владимир Григорьевич не терял до конца своих дней – он скончался в доме, построенном в стиле конструктивизма.