Текст книги "Шухов: Покоритель пространства"

Автор книги: Александр Васькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Выгоду от применения лупинга на нефтепроводе Грозный – Туапсе Шухов продемонстрировал следующим образом. Его нефтяная петля (параллельная линия нефтепровода) обошлась в 750 тысяч рублей, благодаря ей пропускная способность выросла вдвое. Достижение аналогичного роста при использовании традиционного метода, то есть насосных промежуточных станций, коих нужно было бы выстроить три, потребовало бы куда больших расходов – более двух миллионов рублей. Налицо почти тройная экономия. Применение нефтяной петли на маршруте Грозный – Туапсе – истинно шуховское решение – с одной стороны простое, с другой – остроумное и обладающее неоспоримой способностью к многократному применению, что в конечном итоге принесло огромную экономию всей нефтяной отрасли страны. Без лупингов впоследствии невозможно было представить ни один советский нефтепровод.

Строительство нефтепровода Грозный – Туапсе можно назвать семейным делом Шуховых – в нем участвовал сын ученого, Сергей, сотрудник Государственного исследовательского нефтяного института (ГИНИ), организованного в 1925 году в Москве при ВСНХ СССР. Институт создал и возглавил Иван Михайлович Губкин. Это было головное научное учреждение в области нефти в СССР. Шухов принимал участие в проектировании здания института на Большой Калужской улице^{232}. Силами института решено было построить опытный участок будущего нефтепровода в Москве в 1925 году, для испытаний которого привезли образцы нефти из Баку и Грозного. В лаборатории ГИНИ также была создана и действующая модель трубопровода.

Сооружение нефтепровода в Туапсе началось 2 марта 1927 года, оно включало в себя и возведение нефтеперерабатывающего завода. Если для самого нефтепровода применялось все отечественное, в том числе и 10-дюймовые стальные трубы, и насосное оборудование, то строительную технику пришлось закупать за рубежом, на что ушло немало времени и средств. Пока экскаваторы дошли, все делалось вручную – рабочие лопатами копали траншеи, а трубы, привезенные гужевым транспортом, опускали в вырытые ямы с помощью веревок. Так проложили почти половину маршрута. Неудивительно, что газеты вовсю писали об ударной стройке первого советского магистрального нефтепровода. Ударная – значит киркой и лопатой. Но были и объективные причины для гордости – впервые в мире трубы соединялись электродуговой сваркой.

В рамках создания нефтепровода Шухов проектировал листовые клепаные цилиндры мешалок для керосинового завода в Грозном, резервуары, стропила, мосты для нефтепроводов, мост через реку Сунджу. Ряд зданий, обслуживавших нефтепровод, были также спроектированы архитектором Капитоном Дулиным. В основном строительство закончилось к концу 1927 года, сам же нефтепровод должны были сдать (традиция того времени) к празднику – 7 ноября 1928 года. Так и вышло: в «красный день календаря» нефтепровод был торжественно пущен, в этот день заработал и нефтяной пирс Туапсе. А первая грозненская нефть наполнила туапсинские резервуары 5 декабря 1928 года.

Но Шухова на этом празднике жизни не было и быть не могло – в октябре 1928 года у него случился инсульт. Произошло все дома во время обеда 16-го числа, когда Владимиру Григорьевичу стало плохо – отнялась левая рука. Врачи поставили диагноз: кровоизлияние как следствие переутомления и истощения сил. 75-летний ученый надорвался. Ему прописали длительный отдых и полный отказ от какой-либо работы, в том числе и от чтения. Советом врачей подлечиться в Кисловодске Шухов пренебрег, как и предупреждением, что избранный им ритм жизни в его возрасте следует серьезно пересмотреть – годы-то уже не те! Но похоже, что у Шухова свой взгляд на то, чем и как ему заниматься. Он лучше знает, ведь столько работы его ждет, сколько дел пришлось отложить… Жена Анна Николаевна выхаживает его, общая слабость, отсутствие аппетита, приступы болезни – все это на некоторое время заставляет Шухова взять паузу в творчестве, даже читать ему разрешено совсем немного. Дневник он не ведет – без сил, да и писать-то не о чем, работы-то нет…

Свою роль в ухудшении здоровья неутомимого изобретателя сыграли, по всей видимости, отнюдь не творческие неудачи в поиске оптимальных инженерных решений. Еще в 1925 году бывшая «Строительная контора Бари» была соединена с заводом «Парострой», что было расценено Шуховым как уничтожение конторы. Свое несогласие с предпринимавшимися попытками объединения ставшей для него родной конторы с различными организациями Шухов открыто высказывал и позже, писал разные записки, доказывающие нецелесообразность предстоящих изменений^{233}. Иногда к его мнению прислушивались, а порой просто игнорировали. Так, в 1930 году контора стала подразделением вновь созданного треста «Стальмост». Шухов тяжело переживал неудачные реформы, вредившие делу и с организационной, и с экономической точки зрения.

Оклемался Владимир Григорьевич лишь к весне 1929 года. А тут как раз предложение от советской власти поступило – передать все патенты на котлы безвозмездно родному государству. Здесь надобно вспомнить, что в 1926 году Шухов получил патенты на водотрубный котел, № 1097 от 27 февраля 1926 года взамен привилегии от 1913 года, на водотрубный паровой котел, № 1596 от 31 августа 1926 года, на воздушный экономайзер, № 2520 от 31 марта 1927 года, на устройство для выпуска жидкости из сосудов с меньшим давлением в среду с большим давлением, с соавторами, № 4902 от 31 марта 1927 года. В Архиве Академии наук хранится договор национализации патентов Шухова, согласно которому изобретатель передает Машинотресту безвозмездно право на «исключительное в СССР изготовление и сбыт означенных котлов в течение всего времени… одновременно отказываясь от права непосредственного осуществления означенных изобретений»^{234}.

Предложение это было того рода, от которых не отказываются. Почему именно котлы понадобились от Шухова в виде подарка – вполне понятно, ибо это было на тот момент одно из самых востребованных его изобретений. Статистика утверждает, что в одном лишь только 1927 году завод «Парострой» выпустил 351 котел Шухова, в 1929 году – 369 котлов, в 1930-м – 588 котлов, в 1931 году – 606 котлов. Столь высокие темпы были связаны с осуществлением в это время первой пятилетки (1928–1933), которую выполнили за четыре года и три месяца. По всей стране развернулось строительство предприятий тяжелой индустрии, которой как воздух необходимы были шуховские паровые котлы. Сам Шухов принимал участие в проектировании так называемых гигантов первых пятилеток – огромных металлургических заводов, в том числе мартеновских цехов Кузнецкого, Ижевского, Верх-Исетского, Таганрогского, Запорожского, Пермского заводов, «Азовстали». Имя Шухова связано с проектированием Челябинского тракторного завода, Харьковского паровозостроительного и других заводов^{235}.

Работа над проектами для Магнитки и Кузнецкстроя отняла у Шухова немало сил и времени – число необходимых чертежей исчислялось сотнями. Шухову пришлось отстаивать свою правоту в долгих спорах с зарубежными консультантами, к услугам которых вынуждено было прибегнуть советское правительство. «Проверка американцами наших расчетов и чертежей Кузнецкого строительства», – отмечает он в дневнике 2 августа 1930 года. А через три дня: «Сердечный припадок». Несмотря на плохое самочувствие, Владимир Григорьевич работу не откладывает, 6 августа он пишет: «Американцы настаивают на поправках нашего проекта Кузбасса. Требуют изменения колонн, верхних связей, оснований и т. д. Особые требования предъявляют к жесткости секций длиной 60 метров»^{236}.

Главный инженер Кузнецкстроя Иван Бардин позднее вспоминал: «Мне посчастливилось самому в период постройки Кузнецкого завода пользоваться советами Владимира Григорьевича и работами созданной им проектной конторы на Кривоколенном переулке. Несмотря на свой возраст, Владимир Григорьевич всегда принимал личное участие даже в разработке рабочих чертежей мартеновского цеха Кузнецкого завода. Небезынтересна краткая характеристика темпа и качества проектирования этого сооружения, выполненного под руководством Владимира Григорьевича без какой-либо иностранной помощи, так как американские консультанты приехали лишь тогда, когда не только были уже готовы рабочие чертежи, но даже были изготовлены основные колонны, и им пришлось согласиться с проектом «Паростроя». Это мартеновское здание по количеству печей, по их размерам и тоннажу являлось в те времена первым в мире. К проекту приступили в августе 1929 года, рабочие чертежи стали получаться в июне 1930 года. Четыре печи вместе со зданием на шесть печей были готовы в сентябре 1932 года, и первая печь дала первую плавку. Здание было значительно экономнее последующих мартеновских цехов других заводов, спроектированных под руководством американцев. Оно было рассчитано сразу на двойную осадку и в эксплуатации не потребовало никакого укрепления подкрановых балок и колонн. В последующей эксплуатации в суровых условиях сибирской зимы это здание показало себя исключительно хорошо, не потребовав никаких дополнительных реконструкций. По производству стали в одном здании цех, спроектированный конторой Шухова, не имеет себе равных в мире. Этим всем мы обязаны громаднейшему опыту, знаниям, трудолюбию, исключительной скромности этого великого инженера и созданной им школе. Забыть такие заслуги и не изучить все оттенки его творческой жизни нельзя, надо на них учиться»^{237}.

Параллельно с перевыполнением пятилетки в СССР в 1932–1933 годах в результате насильственной коллективизации и репрессий против крестьян распространился массовый голод в России, на Украине, в Казахстане, на Северном Кавказе, в Поволжье, на Урале и в Сибири. Жертвами голодомора стали не менее двух миллионов человек. Но об этом в советских газетах не писали. Надо полагать, лишение Шухова патентов на котлы – а по-другому это не назовешь – принесло Советскому государству большую прибыль, хорошо еще, если бы эти деньги пошли на спасение голодных детей, а не на закупку тракторов.

Владимир Григорьевич в газетах тоже выступал. В 1930 году по случаю столетия Московского высшего технического училища, получившего тогда имя большевика Николая Баумана (никакого отношения к нему не имевшего – разве только его гражданская жена носила фамилию Менделеева), Шухов напечатал в местной многотиражке статью «Привет от старейшего студента». Вот что в ней говорилось: «Только в стране, строящей социализм, за короткий промежуток времени созданы решительно все условия для прогресса научной мысли, условия, которых не знала царская Россия. Разве когда-либо на протяжении всей истории человечества был известен такой расцвет науки и техники, свидетелями которого мы являемся в социалистической стране!» Комментировать не будем.

«В России надо жить долго» – эту фразу приписывают Корнею Чуковскому, но ее мог бы сказать и Шухов. В то время, когда он болел, развернулось строительство нефтепровода Баку – Батуми по его проекту, разработанному еще в 1884 году при горячей поддержке Менделеева, то есть 44 года тому назад. Действительно, стоило дожить до этого дня. Первоначальный проект Шухова исходил из того, что диаметр труб будет 6 дюймов – на этой основе в 1904–1907 годах был спроектирован керосинопровод вдоль железной дороги Баку – Батуми, но меньшего диаметра и другими инженерами. В 1928 году началась прокладка магистрального нефтепровода огромной длины – 883 километра – с использованием уже десятидюймовых труб и с применением новаторских идей, опробованных ранее на строительстве нитки Грозный – Туапсе. Строительство нефтепровода закончилось в 1930 году, Шухов на правах главы Экспертно-технической комиссии Госплана СССР осуществлял техническое руководство над внедрением проекта. С введением нефтепроводов ощутимо вырос экспорт советской нефти на мировой рынок, в итоге к началу 1930-х годов доходы от ее продажи были сравнимы с объемом от реализации продукции лесной отрасли – одной из первых по прибыльности в народном хозяйстве.

Заслуги Шухова в развитии нефтяной (да и газовой) отрасли нашей страны несомненны, именно его идеи и лежат в основе современной системы магистральных трубопроводов, нити которой уходят далеко за пределы России. Но одним лишь этим вклад изобретателя в нефтяное дело не исчерпывается, мазутопровод с подогревом – это тоже его проект, ставший новаторским благодаря применению предложенной им формулы, определявшей наиболее рациональный диаметр трубопровода в зависимости от объема перекачивающегося мазута. Это достижение Шухова в нефтяной гидравлике.

Еще одно давнее изобретение в области переработки нефти, известное ныне как крекинг, также получило свое воплощение в эти годы. Шухову было уже под восемьдесят, когда в Баку построили завод «Советский крекинг» (1929–1931). Здесь уместно вспомнить, что еще в 1923 году на том самом подмосковном Кусковском заводе, когда-то принадлежавшем Бари, была сделана экспериментальная попытка создания крекинг-установки, детали для которой изготовили под руководством Шухова на заводе «Парострой». Но то ли собрали не так, то ли не так сели, то ли место какое-то было несчастливое – в середине 1920-х годов работы в Кускове приостановили. А в Баку все получилось, завод отстроили, крекинг-установку собрали и запустили. Только проработала она недолго – сломалась. Местные умельцы запустить завод вновь не смогли, и тогда в Баку в октябре 1931 года, за тридевять земель, пришлось ехать Шухову.

Практически всеми работами на месте руководил директор завода инженер Матвей Алкунович Капелюшников – ученый-нефтяник, впоследствии член-корреспондент Академии наук СССР. Его фамилия не раз встречается в тетрадях Шухова. А во многих архивных документах Академии наук мы можем встретить и такое сочетание: «Завод «Советский крекинг» конструкции Шухова – Капелюшникова в Баку»^{238}. Соавторство это, вольное или невольное, дало повод ряду исследователей обвинять Капелюшникова в подлоге, дескать, он, не имея никаких на то оснований, примазался к изобретению Шухова. Так или иначе, но и в ряде фундаментальных источников речь действительно идет не о старом проекте Шухова, а о «создании новой нефтеперегонной установки, получившей название «Советский крекинг»». Утверждают также, что Капелюшников присвоил себе и изобретение турбобура. История эта неприятная и давно стала предметом непримиримого спора между биографами Шухова и родственниками Капелюш-никова, мы в нее ввязываться не будем. Но подобных случаев, как мы уже убедились в этой книге, в жизни и науке бывает немало.

Интереснее другое – Шухов приехал в город своей молодости, где им был построен первый нефтепровод Российской империи и где задуманы были многие плодотворные идеи и проекты. Казино в Баку – столице Советского Азербайджана – уже нет, пропал след Мирзоева, Лианозова и прочих, а вот предприятия их остались и объединяются нынче под общим названием «Азнефть». Азербайджан стал главным нефтеносным источником СССР. Стоит и Девичья башня – а чего ей сделается. А еще повсюду стальные резервуары Шухова, а вот и новенький крекинг-завод, огромная установка глубокого разложения нефти под давлением, состоящая из множества труб разного диаметра. На этот завод возлагались огромные надежды как на исключительно отечественное производство с применением советского оборудования.

В Баку Шухов приезжает с Анной Николаевной – она не может позволить себе отпустить мужа одного в столь дальнюю поездку. Вообще вызывает большой вопрос та причина, что заставила старого инженера отправиться на побережье Каспийского моря, бытует мнение, что это была личная просьба наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе (он также оставил след в истории бакинских нефтепромыслов, но как член местной организации РСДРП, работая фельдшером здесь в 1906 году). Внучка Шухова передавала рассказ его сына Сергея, согласно которому, Орджоникидзе особо выделял изобретателя среди прочих «спецов» за то, что тот «указывал нам на наши просчеты смело, не боясь. Многие этого не понимали, и только потом приходилось убеждаться в его правоте и честности»^{239}. А просчетов было немало, ибо намеченные большевиками форсированные темпы экономического и промышленного развития страны не были научно обоснованы.

Шухова встречают со всем кавказским гостеприимством, в газетах публикуют его фотографию и статьи, где воздают должное его заслугам, предоставляют в личное пользование автомобиль с шофером, а также большую квартиру на 4-й Заводской улице (совр. улица Мехти Мехтизаде). 9 октября он начинает осматривать город, принимает морские ванны, ходит по Черному городу, осматривает жилье для рабочих, приходит в гости к Капелюшниковым, что жили на улице Азизбекова, 57. Шухову показали новую электростанцию и новые пристани, где нет грузчиков. «Нет амбалов», – отмечает он в дневнике. Он едет на Биби-Эйлат, осматривает первую буровую установку в море. Восхитил его поселок Стеньки Разина – первый рабочий городок Азнефти, построенный в промысловых районах Баку. Поселок, рассчитанный на 25 тысяч человек, состоял из небольших домиков из известняка на одну семью. Шухов отметил красоту и удобство домов.

Многих мест Шухов просто не узнает, его впечатления в какой-то мере выразил Владимир Маяковский, сравнивший Баку в 1926 году с тем городом, который он запомнил в 1913-м: «Сейчас первый же встречный спросил:

– Вы видали промысла?

Второй:

– Вы уже были в Черном городе?

– Как вам нравится Разинский поселок?

– Вот побывайте на заводе Шмидта…

И т. д., и т. д.

Весь интерес города вертится вокруг промыслов. Не только интерес добычи и прибыли, а весь интерес внимания, культуры, подъема. Черный город. Сейчас уже название «Черный» стареет. Сносятся мелкие отсталые заводики раньше конкурировавших фирм, и вся строительная энергия бросается на расширение, укрепление больших, по последнему слову оборудованных заводов вроде бывшего Нобеля. Железный и стальной лом свозится на фабрику Шмидта, и снова пойдут в работу раньше негодные миллионы пудов. Вместо отечественных лачуг с паршивым «дымом отечества» выводятся и растут рабочие поселки, с домами в террасах, с электричеством, на газе. В Разинском, в Романинском и Балаханском поселках уже исчезли чернота и дым. И Черный и белеющий город – конечно, не случайность и не благотворительность. Это – отражение, это – продолжение способов добычи нефти. В изумлении хожу по промыслам. Вот старая желонная вышка. Прабабка грязи и копоти черного поселка. К ней не то что не подойти в галошах, к ней в лодке не подплывешь.

Высоченная обитая дверка для подъема и спуска желонки (желонка – длинная труба-ведро на 6, на 8 пудов нефти). Чтоб выволочь ее из скважины, тарахтит машина вроде пароходной лебедки, и 4–8 человек возятся вокруг всей этой ахинеи, опускают желонку, потом человек на верхушке смотрит, чтоб ее вздернули на нужную высоту, двое, раскачивая, подводят ее на нефтяной бак, и она выплевывает густую грязную жидкость и в бак, и в лицо, и на одежду, и в окрестности. С перерывами течет по открытым желобам в ожидании окурка незащищенная нефть.

Разве раньше можно было привести этот мрак в порядок? 200 хозяев и хозяйчиков конкурировали, дрались и расхищали нефть на этом маленьком клочке земли. Расхищали, потому что рвачески выбиралась нефть, заливались водой из экономии неукрепленные скважины… Снимайте галоши, выпустите кончик белого платочка и в кремовых (если хотите) брюках шагайте на сегодняшние промысла.

Низенькое игрушечное здание – просто комната с красной крышей. На высоте аршина от земли щель, из щели длинные тонкие железные лапы, дергающие рычаг глубокого насоса, без остановок выкачивающие нефть в глухие трубы, из труб – в открытый бак. А под крышей мотор сил в 60 (а раньше 90 сил на одно тартанье) вертит групповой прибор, сосущий сразу нефть из двадцати скважин. По вылизанному полу ходит всего один человек, да и тот может выйти без ущерба хоть на два часа. До революции попробовали глубокие насосы и бросили – слишком долгий способ. Сразу разбогатеть веселее. Осталось 10–12 насосов.

А групповых, «коллективных» приборов – ни одного. Куда же заводчикам сообща, – передерутся. А сейчас 40 групповых приборов, да еще и приборы-то сами на нашем заводе на 50 % сделаны, а первые шли из Америки. Глубоких насосов 1200, и гордостью стоит тысячная «вышка» на промысле Кирова, оборудованная в честь XV бакинской партконференции. Это из общего количества 2350 работающих вышек. Еще полторы тысячи скважин ждут своей очереди. Ненужный дорогой лес вышек снимают, везут на другие стройки. Делалось не сразу. Ощупью, понаслышке конструировали машины, стоящие по Америке. А когда дорвались до американских, увидели, что наврали мало, а кой в чем и превзошли свои стальные идеалы»^{240}.

Уже 12 октября Шухов отмечает, что «мы всем надоели». Настроение его испортилось: телефон не работает, обед не понравился, а тут еще запущенный завод «Советский крекинг» остановился:

«13 октября. Крекинг остановлен. Засорение в трубах. Повышение давления. Поехал на установку. Недостаточно понят парофазный процесс.

16 октября. «Советский крекинг» работает полным ходом. Идет парофазный газолин. Температура паров газолина при выходе 550°, при входе 250°.

23 октября. На крекинге с Капелюшниковым. Производительность погоноразделителей и холодильников не поддается проверочному расчету.

26 октября. Крекинг переделываем. Новые расчеты. Вечером поездка на Биби-Эйлат. Чудный вид на освещенный город. Луна и море»^{241}.

За время своего пребывания в Баку Шухов сумел наладить работу завода, не приняв обвинений в ошибочности своего проекта и настаивая, что причина сбоя – дефекты в сборке аппаратуры. Шухову неприятны обвинения в свой адрес: «недружелюбное отношение к нашему крекингу»; «долгие рассуждения о необходимой переделке. Неприятное явление»; «упреки нам в неумении конструировать» и т. д. «Нам» – это, надо полагать, еще и Капелюшникову.

Пока старый инженер пропадает на заводе, его супруга катается на автомобиле, принимает морские ванны, кушает пирожные и фрукты. Но 20 октября ей становится скучно, капризную Анну Николаевну тянет в Москву. Ее хватило с трудом на одну декаду. Уже и черная икра ей не лезет в рот – об икре Владимир Григорьевич счел нужным написать трижды в своем дневнике. И концерт, и «Саломея» – все напрасно, Анна Николаевна рвется домой. Поначалу дату отъезда назначают на 23-е. Но муж ее ехать не может, пока не запущен завод. И потому, не выдержав капризов жены, он в буквальном смысле бежит из дому на завод. 27 октября портится погода, подымается песчаный ветер, льет сильный дождь. Шухов простудился, плохо спит, кашляет. А уже 29-го числа на море вновь установился штиль, Шухов идет гулять на морской бульвар, на базаре наблюдает и классифицирует пьяных. Наконец 30 октября крекинг заработал. Можно собираться в Москву. С собой берут гостинцы две кошелки провизии, в том числе два килограмма черной икры, курица, сыр, хлеб и пироги. 31 октября, в час ночи, в купе международного вагона Шуховы покидают Баку. В холодную Москву поезд прибудет 2 ноября, Анна Николаевна простудилась…

В процессе строительства завода предполагалось назвать именем Шухова не только процесс крекинга, но и завод в Баку. Однако решения эти не были осуществлены, а в столице Азербайджана теперь есть завод имени Гейдара Алиева.

Ну а что же в итоге? Помимо завода в Баку еще одна подобная установка была построена в Грозном. Массового распространения в СССР проект Шухова так и не получил. Советское правительство предпочло не вкладывать средства в развитие собственного нефтеперерабатывающего оборудования, а закупать оборудование для крекинга у… ненавистных капиталистов. В частности, поставщиками оборудования для нефтеперерабатывающих заводов и в том числе для крекинга выступали известные американские компании «Foster – Wheeler Corporation» и «Badger and Sons», английская фирма «Vickers», немецкие «Borman», «Dobbs» и др. Они активно продавали оборудование Советскому Союзу в кредит, именно на иностранном оборудовании производилось топливо для советских боевых самолетов во время Великой Отечественной войны.

Даже смешно читать теперь эти слова Сталина, сказанные в 1927 году Серго Орджоникидзе: «Нам непременно потребуется командировка отсюда инженеров и вообще работников в Америку и Германию. Скупиться на это дело грешно и преступно»^{242}. Посылали учиться в Америку, которая сама училась у Шухова. Там же, на Западе, покупали лицензии и строили по ним заводы и фабрики.

Благодаря активным поставкам иностранного оборудования объем добычи нефти в СССР превысил дореволюционный уже в 1927 году. Если в 1916 году добывалось около 10 миллионов тонн нефти, то в 1940 году уже свыше 31 миллиона тонн. Однако дела в области переработки были не так хороши: Советский Союз не смог добиться успеха в производстве высокооктанового бензина, так необходимого для современной авиации. Пока налаживали выпуск авиационного бензина Б-74 для истребителей И-15, И-153, И-16 и бомбардировщиков ТБ-1, ТБ-3, в США уже начали активно производить бензин более высокого качества Б-100, который позволял значительно улучшить эксплуатационные качества самолетов (сократить пробег до отрыва от земли, увеличить на треть бомбовую нагрузку и т. д.).

«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», – провозгласил Сталин в 1931 году на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. В этом же русле стала рассматриваться и грандиозная программа перевооружения Военно-воздушных сил Красной армии, в результате чего планировался переход на принципиально новые самолеты на высокооктановом бензине. А вот его-то как раз и не хватало – бензин Б-70 никак не мог использоваться для тех 30 тысяч самолетов советских ВВС, которые должны были иметься в СССР к концу 1941 года. Заправлять эти самолеты, откровенно говоря, было нечем.

Шухов, скончавшийся в 1939 году, уже не мог знать печальной статистики за 1940 год: на советских нефтеперерабатывающих заводах было переработано 29 миллионов 414 тысяч тонн нефти, в результате выработано в том числе 883,6 тысячи тонн авиационного бензина, 3 миллиона 476,7 тысячи тонн автомобильного бензина, 5,6 миллиона тысяч керосина, 1 миллион 274 тысячи тонн лигроина, 1 миллион 459 тысяч тонн дизельного топлива, 413,2 тысячи тонн флотского мазута, 9,8 миллиона тонн топочного мазута, а также 1 миллион 469 тысяч тонн различных масел. Основной объем авиабензина был с низким октановым числом – от 70 до 74, а вот доля авиабензина Б-78 для новых самолетов Як-1, Як-3, МиГ-3, ЛаГГ-3, Ил-2, Ил-4, Пе-2 и других составляла лишь 4 %. Вот почему такую большую роль сыграла в снабжении Красной армии помощь союзников по ленд-лизу, что не раз подчеркивал маршал Георгий Константинович Жуков. За счет американской и британской помощи по ленд-лизу в общем было получено 1 миллион 117 тысяч тонн высокооктанового бензина, что примерно равнялось потребленному объему собственного производства этого топлива в СССР (1,1 миллиона тонн), произведенного преимущественно на импортном оборудовании^{243}.

Причины неприглядной ситуации в нефтепереработке лежат в том числе и в результатах той бакинской поездки Шухова, и в той обстановке, в которой она проходила. Тогда зачастую одной из весомых причин, заставлявших людей принимать ответственные решения, был страх. Страх обострился особенно после Шахтинского дела 1928 года и дела Промпартии (или «Инженерного центра») 1930 года, по итогам которых главными обвиняемыми во вредительстве в советской промышленности были объявлены старые инженерные кадры. Ряд инженеров и технических специалистов, «уличенных» еще и в шпионаже, были приговорены к расстрелу. В оборонной промышленности в результате репрессий число инженеров сократилось с десяти тысяч до шести тысяч человек.

Но ведь всех не поставишь к стенке, потому на исходе нэпа, по сути, началась массовая травля высококвалифицированных специалистов – так называемых спецов, к которым прежде всего относился Шухов. Вредители были повсюду – такая мысль успешно внедрялась в умы пролетариата с высоких и малых трибун, на митингах и собраниях, со страниц газет. Свою роль в этом процессе сыграл и Владимир Маяковский, писавший в 1928 году:

 
Прислушайтесь,
на заводы придите,
в ушах —
навязнет
страшное слово —
«вредитель» —
навязнут
названия шахт.
Пускай
статьи
определяет суд.
Виновного
хотя б
возьмут мишенью тира…
Меня
презрение
и ненависть несут
под крыши
инженеровых квартирок.
 

В это время Сталин провозглашает: «Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом»^{244}. Старые инженерные кадры опасны еще и вот почему – они хоть на словах и за советскую власть, и производят хорошее впечатление, но втайне мечтают о реставрации капитализма, тонко и скрытно занимаются саботажем, исповедуя узкую корпоративность, морочат голову молодым коммунистическим кадрам, суют палки в колеса, стремясь любой ценой сорвать выполнение планов первой пятилетки.

С опаской относились к спецам и в нефтяной промышленности, во время нэпа их еще терпели: «Надо сказать честно, что без спецов мы пока работать не можем. Нефтяников-спецов осталось очень немного, многие уже повымерли. Мы понимаем, что спецы – среда, которая крепко держится за свои навыки, которая думает, что без них мы не обойдемся, и бывают правы. Поэтому не нужно ерепениться, а немного подучиться…»^{245} Но пока терпели, уже строили планы по их устранению. В воспаленном мозгу сотрудников ОГПУ рождались разветвленные схемы, соединявшие воедино советских инженеров-вредителей с живущими за границей бывшими владельцами нефтепромыслов – Нобелями и Лианозовыми, компаниями «Стандард ойл» и «Шелл», английским Генеральным штабом.

В связи с бакинской поездкой Шухова чрезвычайно интересным представляется тот факт, что в нефтяной отрасли главным проявлением вредительства в это время называлась задержка внедрения крекинга. А это уже готовое обвинение против старого инженера. Кроме того, на одном из процессов вредительством был назван и неверный выбор направления магистральных нефтепроводов: «Они [вредители] намеренно скривили их направление на Батум и Туапсе вместо Новороссийска и Поти». Шухов, как руководитель экспертной комиссии Госплана, нес прямую ответственность за «скривление» нефтепровода. Кроме этого, старые инженеры-нефтяники подозревались еще и в умышленной дезинформации о запасах нефти в Баку, Грозном и Эмбе.