Текст книги "Испытание Раисы (СИ)"
Автор книги: Александр Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
27
Грецки получил посланные ему Раисой деньги в тот день, когда она покидала Петербург.
Фаддей по простоте своей душевной описал ему все происшедшее…
Валериан не обвинял слугу за подробности, но эти подробности, сопровождавшие его письмо, тяжело ранили его самолюбие! Итак, отдать ему все, что принадлежало Раисе, помимо воли государя!..
Граф тщетно старался отогнать мысли, постоянно сверлившие его мозг… Ему было тяжело признаться даже самому себе, что он всем хорошим обязан именно своей жене, своему злейшему врагу!..
Он пробовал убедить себя, что Раиса только исполнила свой долг, но принужден был сознаться, что она не состояла у него в долгу, и посылка была лишь актом ее великодушия и чуткости! Это сознание несказанно мучило его, терзая особенно тем, что он не в состоянии ничего изменить! Не мог же он отказаться от помощи Раисы, находясь в таких тяжелых условиях!..
Уже приближалась ночь, когда его товарищи по ссылке, Резов и Собакин, весело вошли в бревенчатую избу, служившую жилищем графа Валериана.
На столе, покрытом скатертью, присланной Раисой, горела лампа. Маленькое зеркало – тоже присылка жены – висело над столом. Много прихотливых мелочей украшало комнату Валериана, свидетельствуя о том, как заботилась о нем его жена. Но контраст прошлого величия и теперешнего ничтожества был так разителен, что Валериан охотно забывал, что эти вещи, присланные Раисой, были только знаком ее заботливости.
– Ну, ты, кажется, опять в мрачном унынии? – спросил Резов, усаживаясь на диван, совершенно лишенный эластичности и волос которого выглядывал во многих местах. – Тебе трудно угодить! А как у тебя красиво и пахнет Петербургом, – произнес молодой сумасброд, глубоко вдыхая запах.
Грецки сделал нетерпеливый жест и ничего не ответил.
– Ты, кажется, получил сегодня новости? К тебе заходил фактор?
– Да! – лаконически буркнул Валериан.
– Какие же новости: хорошие или плохие?
– Скорее хорошие.
– Ты, может быть, получил деньги?
– Да!
– Какой же ты скрытный, все у тебя надо выпытывать! Сколько?
– Двенадцать тысяч.
Оба друга привскочили от удивления.
– Что?! Двенадцать тысяч? Да кто же тебе их выслал?
– Мое доверенное лицо, – замялся немного Валериан.
– Черт возьми! Он их украл? Или твоя тетка разорилась?
– Нет!
– В таком случае, это твоя жена! – догадался Собакин, выходя из своего обычного безмолвия.
Валериан сердито глянул на него и сказал:
– Ну она! Что же далее?
– Далее ничего! Твоя жена полна величественности, вот и все! – ответил Собакин.
– Бросим подобные шутки, я вас прошу! – проговорил граф с гневом.
– Я не шучу, – возразил Собакин, – я говорю совершенно серьезно! Ты помнишь, как мы были удивлены, когда шесть недель назад получили деньги, посланные ею? Мы с Резовым одинаково были особенно удивлены тем, что она ничего не оставила для себя лично!
– Это возмездие! – перебил его граф.
– Предположим, что это возмездие, но найди ты мне женщину, которая, будучи на ее месте, принесла бы такое возмездие! Что касается меня, признаюсь, я не знаю ни одной, кроме моей матери!
– Я тоже, – добавил Резов, – не знаю ни одной!
– Резов! У тебя же есть сестра!
– Вот именно! Поэтому-то я и говорю, что не знаю ни одной! Да вот, извольте, друзья, я вам прочту то, что написала мне моя милая сестра, у которой я просил денег перед тем, как получил от madame Грецки!
Валериан насупил брови при этом ненавистном ему упоминании имени его жены, но Резов не обратил на это никакого внимания и развернул листок бумаги, украшенной серебряным гербом.
«Мой милый брат, – начал он с комической интонацией, – твое письмо сильно огорчило меня, так как тяжело слышать о горе тех, кого любишь, если не в состоянии им помочь!»
– Что за слог! – сказал Резов, поднимая письмо кончиками пальцев, чтобы нагляднее выразить свое восхищение. – Что за слог! Ее учитель французского языка недаром получал двадцать франков за урок: он не украл этих денег, нет!
«Я охотно желала бы выслать тебе просимое, и мое сердце обливается кровью при мысли, что это совершенно невозможно!»
– По крайней мере, она хоть прямо, не виляя, идет к цели! – сказал Резов, опять прерывая чтение.
«Я только что заказала себе новое платье, – продолжал он, – для последнего бала при дворе. Ах, что за платье, восторг! До низу украшено кружевами, вышитыми серебряными блестками, и понятно, оно громадной цены! Правда, я пользуюсь большим успехом: государь два раза разговаривал со мной! Ты не можешь вообразить, как я рада, что твое несчастье не коснулось меня!»
– Она мила в своей откровенности! – снова буркнул Резов.
«У меня нет ни копейки! Муж отказался платить мои долги, предполагая, что я наделала их больше, чем позволяет благоразумие! Но это положительно нелепо! Мы сейчас очень холодны друг к другу, и я не советую тебе обращаться к нему за помощью! Если же ты будешь действовать иначе, то я окажусь в затруднении: у меня есть такие несносные кредиторы, что в скором времени я должна буду прибегнуть к помощи мужа, что мне и так крайне неприятно! Извини меня, милый брат, и верь дружбе своей сестры».
– Она великолепна! – воскликнул Собакин, не будучи в силах удержаться от смеха.
– Есть еще постскриптум, но он относится до вас, – заметил Резов.
«Передай твоим друзьям, что я желаю им успеха! Нам сильно недоставало этой зимой Грецки, который как никто дирижировал мазуркой!»
– Спасибо! – проворчал Валериан. – Что ж, сразу видно, что это прелестнейшая из придворных дам, – добавил он после минутного раздумья, – только ее несколько избаловали, что ее испортило!
– О! – воскликнул Резов. – Я думаю, что ее нечего было и портить! Ну, теперь скажи, Грецки, что стало бы со мной, если бы твоя жена не прислала мне денег?
Валериан ответил пожатием плеч.
– Ты несправедлив! – начал Собакин.
– Я женат! – перебил его Грецки.
– Но черт возьми! – горячо начал Резов. – Если ты женат, то в конце концов это только справедливо, так как ведь ты же именно…
– Э! Я очень хорошо сознаю, что это справедливо, – сказал Грецки, поднимаясь и начиная прохаживаться вдоль комнаты, что всегда служило признаком сильной внутренней борьбы в нем. – Если бы это было иначе, я давно пустил бы себе пулю в лоб! И, тем не менее, это нисколько не забавно!
Его оба друга молчали, пока он прогуливался.
– Допустим, что это справедливо, – продолжал он с нарастающим оживлением. – По вашему справедливо, что я, напившись в вашем обществе и встретив на улице молодую девочку, увез ее в «Красный кабачок» и за это подвергся ссылке в Сибирь и лишен всех своих имений… Но справедливо ли также и то, что эта девочка шла ночью одна, как какая-нибудь горничная, отправляющаяся на свидание с любовником, – справедливо ли то, что попалась честная девушка, дочь отставного фельдшера?.. Послушайте, разве каждый из нас не имеет десятка таких приключений без такого плохого исхода?
– Ну, далеко не таких! – заметил Собакин. – Были обольщения, но не было насилия!
Грецки, заложив руки в карманы, сначала ничего не ответил.
– Мы сделали эту прогулку сообща, – наконец промолвил он.
– Мы также последовали за тобой и сюда, – сказал Резов.
– Да, последовали!
Новое молчание… Валериан продолжал прогуливаться.
– Знаешь ли, что я думаю? – проговорил Собакин. – Мы все трое сумасшедших, но ты к тому же еще и гордец! Да, гордец, и тебя не столько оскорбляет и возмущает самая ссылка, как разорение и женитьба!
– Безусловно! – воскликнул Грецки, поворачиваясь к нему. – Как?! Я, граф Грецки, молодой, богатый, знатный, и связан с этой маленькой мещаночкой, почти что parvenu!.. [3]3
parvenu (франц.) – человек незнатного происхождения, добившийся доступа в аристократическую среду и подражающий аристократам в своем поведении, манерах; выскочка.
[Закрыть] Я женат, но осужден умереть без потомства! А вы хотите, чтобы я преклонялся и смиренно сказал: «Я заслужил это и смиренно прошу прощения у моей жены, что принял ее за девку!..» Никогда, никогда!
Валериан, дрожа от ярости и злобы, зашагал снова по комнате.
– А я, – сказал Собакин, – рассуждаю иначе. Ты поступил с нею, как с девкой, а она оказалась честной девушкой! Ты считал ее корыстной, а она не была такой: мы имеем на это доказательство! Ты считал ее злой, а она была только оскорблена! Доказательство же, что она не желает нам зла, в особенности тебе, здесь на лицо! – добавил он, указывая на предметы, окружавшие Валериана.
Грецки бросился к этажерке, уставленной безделушками, присланными из Петербурга, и бросив их на землю, в бешенстве начал топтать их ногами так, что их осколки как брызги летели во все стороны. При этом дикие блуждающие взгляды он бросал на Собакина.
– Ты можешь разрушать вещественные доказательства, – заметил тот, не особенно смущаясь, – но добродетели ты не разрушишь! Твоя жена не parvenu и даже не мещанка, она – дворянка! Твоя жена очень красива, полна достоинства и имеет прекрасную душу. Понятно, что ты не выбрал бы ее себе в жены, но всегда можешь принять ее без малейшего стыда! И если бы я был на твоем месте, знаешь ли, что бы я сделал?
– Ты бы у нее выпросил прощение! – сказал язвительно Грецки.
– Именно! Я просил бы ее приехать, чтобы разделить ссылку! Если бы она отказала, чего я не думаю, ее же осудили бы, а если бы приняла…
– Вы были бы очень счастливы и имели бы большое потомство! – саркастически закончил за него Грецки.
– Именно так, как ты говоришь! – хладнокровно заключил Собакин.
– Я бы сделал то же самое, – заметил Резов. – Я не говорю уже о том, что чай, кушанье, приготовленное руками женщины, особенно вкусны! – мечтательно добавил он. – А одно присутствие здесь женщины, да еще такой, как твоя жена, – да ведь это было бы счастьем!..
– Очень сожалею, что я не могу доставить вам этого удовольствия, – иронически произнес Грецки, – и право, не чувствую себя настолько возвышенным, чтобы принести для вас такую жертву…
– Надеюсь, – заметил Собакин, – что со временем ты будешь благоразумнее.
– Никогда!
– Поживем, увидим…
– Никогда!
– Тогда искренне жалею тебя! – холодно произнес Собакин. – Идем, Резов, уже поздно!
Оба друга вышли из избы.
Валериан, мрачный и молчаливый, едва ответив на их поклон, некоторое время простоял неподвижно, затем, бросившись на постель, зарыдал от злости.
Пока он призывал проклятия на Раису, она, сидя у окна вагона, жадно вдыхала полной грудью весенний воздух, напоенный ароматом березовых почек. Мысли ее от умерших перенеслись к сосланному.
«Если бы только это был он, – думала она, – я бы простила ему от всего сердца. Как бы полюбила его, если бы он мне признался…»
28
Марсова считалась одной из самых богатых помещиц-собственниц N-ской губернии…
В то время богатство помещиков определялось количеством душ, то есть крепостных людей. Марсова имела пять тысяч душ. Конечно, можно было быть и богаче, но имение, лучше содержимое и более благоустроенное – можно было встретить очень редко.
Марсов был интересный, любезный человек, но с весьма легкими нравами. Многие говорили, что это последствия образования француза-учителя, но слух этот мало вероятен.
Николай Марсов был очень общительным, любил все наслаждения жизнью: вино, карты, женщин, интриги и жизненную комедию.
Никто лучше его не мог устроить любительский спектакль: он выбирал роли одним, доставлял их другим, нанимал оркестр для всех! Он был в одно и то же время и импресарио, и режиссер, и актер! Одним словом был мастер на все руки!
Устав от рассеянной светской жизни, Николай бросался к хозяйству и делался собственником-землевладельцем, весь день курящим сигары и засыпающим за журналом. Чтобы вытащить его из этой спячки, нужна была какая-нибудь новая встряска: концерт с благотворительной целью или какой-либо пикник…
Обладая незаурядно-красивой внешностью, Марсов был любимцем дам и душой светского общества.
Про княжну Елену Грецки говорили, что она не только витала в облаках, но даже заходила и в мир звезд… Создав себе особый идеал мужчины, она влюбилась в красавца Марсова и вышла за него замуж, вознеся его в своем воображении на седьмое небо…
Через год после свадьбы Елена заметила, что звезды были только мишурой, а ее небо было похоже на большой картонный шар, употребляемые при феериях.
Марсов был милым, очаровательным человеком, но в нем не было и десятой доли того, чем наградила его княжна Елена в своих девичьих грезах и мечтах…
Он имел общее только с теми звездами, что блистали на оперном небосклоне, когда приезжали в их губернский город на гастроли.
Елена скоро увидела обломки своего счастья! Она не плакала, но хотела соединить разбитые обломки, но и это оказалось невозможным.
В пылу горячей любви Елена приписывала мужу жажду самозабвения и великодушие, Марсов же не имел ни одного из этих качеств.
Увлекшись выдающейся красотой княжны Елены, Марсов женился, но вскоре же охладел и принялся за прежний образ жизни, начав искать развлечений для себя вне дома.
Как удостоверяет хроника того времени, похождения его были многочисленны и разнообразны! Они проходили от черного цвета до мертвенно-белого, пройдя через красный фламандский, как говорили тогда… Но кто был виною всему?
Елена вначале сильно страдала, горячо оплакивая свое столь короткое счастье, но будучи женщиной с большой волей, она взяла себя в руки и всю свою любовь перенесла на своего единственного сына, удивительно похожего на отца.
Когда же Марсов, этот приятный товарищ, этот искусный антрепренер, был принесен домой мертвым, и никто не в состоянии был объяснить совершившуюся катастрофу, сильное волнение овладело жителями города, и даже далеко за пределами его…
Друзья Марсова были поражены выдержкой и самообладанием Елены: ни одного крика, ни одной слезы при виде тела мужа!.. А ведь все они знали, как горячо она любила его!..
Когда же молодому драгунскому полковнику, ухаживавшему за Еленой, были закрыты тотчас после похорон мужа двери дома, – разноречивые темные слухи поползли по городу…
Елену сравнивала с Марией Медичи, видя ее столь спокойной во время похорон, которые была очень пышными и многолюдными.
Тщетно простодушные провинциалы старались узнать что-либо: Елена оставалась гордой и спокойно-печальной, походя на царицу, лишившуюся своего царства… Только оставшись одна, она безмолвно ломала свои руки, а ее бледные губы шептали какие-то неслышные слова…
После похорон мужа Марсова всецело отдалась заботам о ребенке, посвящая ему все свое время. Но и эта безграничная любовь не была оценена провинциалами. Порывы ее любви к ребенку не доходили до того, чтобы можно было сказать: «Боже, как эта женщина любит своего ребенка!..»
Провинция любит звучные поцелуи на щечках ребенка и лукавое заигрывание кошечки в отношении мужа, а Марсова в обоих случаях была ровна и выдержана, и провинция осудила Елену.
Марсова не закрывала двери своего дома для знакомых, и вот одна из любопытных добилась-таки результата, заставившего вздрогнуть все добрые сердца…
Она пришла к Марсовой, занятой вышиванием, и во время разговора как бы вскользь упомянула о недавних печальных событиях.
– Кстати об этом времени, – заметила посетительница, – я хотела вам сказать, что госпожа Полюсская, хорошенькая полька… вы ее помните?
Марсова невольно вздрогнула и подняла голову, держа в руке поднятую вверх иголку с шерстью.
Восхищенная посетительница продолжала:
– Полюсская покинула город именно в то время, когда вы потеряли супруга!
Рука Елены опустилась, и иголка проткнула канву.
– Но, – заключила добрая дама, – она снова появилась на нашем горизонте! Она имела счастье потерять мужа: он был убит на дуэли или в драке, наверное не знаю, люди говорят, что он сильно стеснял ее!
– Не думаю, чтобы она стеснялась, – сказала Марсова, вдруг побледнев.
– А я, – продолжала дама, – думаю, что он не стеснял никого! Но если Полюсская нашла средство избавиться от мужа, я не думаю, чтобы совесть мучила ее.
Марсова перестала работать и отодвинула пяльцы. Рука ее заметно дрожала и, чтобы скрыть это, она принялась искать шерсть в корзинке.
– Кажется, ваш муж ухаживал за нею? – спросила посетительница. – Говорили даже, что он влюблен в нее!
Марсова продолжала нервно перебирать шерсть.
– Хотя, что я вас спрашиваю? Вам никто не сказал бы об этом! Это – закулисные тайны! – снова заговорила посетительница. – Вы, кажется, ревновали его? Это неудивительно! Бедный Марсов был так мил, человек большого ума и с горячим сердцем…
– Для Полюсской! – вырвалось у Марсовой.
– Конечно, вы его ревновали, это видно! Вас, должно быть, очень поразило, когда его принесли мертвым!
Елена не отвечала. Глаза ее были устремлены на моток, но она видела печальный кортеж, несущий к кладбищу мертвого мужа в красном бархатном гробе, в сильный январский мороз, от которого захватывало дыхание… Ей слышалось похоронное пение и казалось, что в двери входит ее муж с банальной улыбкой и рассеянным поцелуем в лоб.
– Вы сильно были поражены его смертью? – повторила свой вопрос посетительница.
– Нет, – прошептала Елена, как во сне, – с некоторых пор я ожидала этого…
Посетительница вздрогнула от торжества: ее дипломатия удалась! Не ожидавшая такого успеха, она немного попятилась назад, надеясь услышать сейчас признание от Марсовой.
Это движение вывело Елену из забытья… Она провела рукой по побледневшему лицу, как бы отгоняя видения и, позвонив, приказала подать чай.
Разговор больше не вязался… Посетительница вскоре распростилась, спеша поделиться открытой ею тайной…
На следующий день весь город повторял на ухо друг другу, что Марсова в припадке сумасшествия отравила мужа, чтобы помешать ему стать любовником Полюсской.
29
Пока распространялись эти слухи, Елена, проводя ночи без сна, коротала часы в своей спальне. Из маленького секретера, данного ей в приданое, она достала шкатулку, открыв ее маленьким ключиком, висевшим на ее шейной цепочке.
В шкатулке находились письма, писанные Елене ее мужем во время жениховства…
Она вздохнула, коснувшись их трепетной рукой, и отложила в сторону. Потом взяла какую-то небольшую, сложенную вчетверо бумажку и развернула ее.
Там было написано:
«Божество мое!
Моя любовь к тебе так беспредельна, что я не мыслю жизни без тебя! Адель, любовь моя, не будь же так жестока! Я все принес тебе в жертву: жену, сына, осталась моя жизнь! Поэтому помни: если ты оттолкнешь меня, я перестану жить: моя жизнь без тебя не имеет для меня ни малейшей цены!
Всегда твой Н. М.»
Прочтя эти строки, снова так больно ранившие ее сердце, Елена горестно вздохнула и горькие слезы ручьем потекли по ее измученному лицу.
Боже мой, какое унижение!..
Какая горячая любовь ее мужа, и к кому же?.. Не к ней, отдавшей ему все свое сердце и всю нежность жены и матери, а к женщине, морально стоявшей гораздо ниже ее!..
Вот она, людская справедливость!
Елена нашла это письмо еще при жизни мужа и теперь знала, что он покончил свое существование из-за подлой интриганки, из-за какой-то искательницы приключений, не задумавшись о том, какое горе он принесет своей смертью жене и единственному сыну!
Елена еще раз глубоко вздохнула, отерла слезы, а затем на свечке сожгла письмо, компрометирующее ее мужа в глазах света.
Затем она заперла шкатулку, убрала ее на место и села в кресло, предавшись невеселым мыслям… Она знала, что кругом нее – одни недоброжелатели, особенно она опасалась семьи Мороза, которые ненавидели ее и желали ей смерти.
Многое было непонятно Елене, но со слов мужа она знала историю жизни его отца, незаконнорожденным сыном которого был Иван Мороз, которому она мешала в его планах…
Отец Николая Марсова рано стал вдовцом: его жена умерла в молодых годах, дав жизнь своему единственному сыну…
Чтобы развлечься после ее смерти, Марсов искал утешения на стороне, заводя интриги в среде дворовых и даже жен окрестных помещиков.
Помещицы принимали его охотно, так как он был очень красив, но в провинции трудно скрыть интриги от посторонних, и это причиняло много неприятностей Марсову.
Тогда-то старик, утомившись от всяких переживаний, обратил свои взоры на крестьянок. Он так хорошо и податливо был ими принят, что вскоре увидел себя окруженным потомством.
Надо отдать ему справедливость: родившиеся дети находили приют и пропитание, но все воспитывались среди детей многочисленной дворни, и никто не мог назвать Марсова своим отцом.
Но однажды Марсов был на охоте и усталый завернул на мельницу, где и остался ночевать.
Жена мельника была очень красива и давно втайне любила Марсова… В эту ночь муж мельничихи находился в городе, и мельничиха сочла эту случайность за указание свыше… Когда настала глухая ночь, она сама пришла к Марсову в комнату и призналась в своей давней любви к нему.
Марсов впервые был тронут привязанностью женщины и оценил бескорыстную любовь прекрасной мельничихи, проведя счастливые часы с нею.
Около года длилась их связь, а затем мельничиха умерла, произведя на свет сына. Мельник назвал его Иваном и дал ему фамилию «Мороз», так как ребенок родился в жестокий мороз, и отдал на попечение знакомой женщине, которую часто навещал Марсов.
Надо полагать, что Марсов, будучи вообще равнодушным к женщинам, близким ему, питал особую привязанность к прекрасной мельничихе, отдавшейся ему по собственному желанию, тогда как все остальные женщины искали в нем только свою выгоду…
Вскоре мельник умер и другой занял его место, а Ивана Марсов поместил в своем доме, чтобы иметь возможность вырастить сына на своих глазах. Марсов назначил ему кормилицу, зачислив ее в штат горничных.
– Я не хочу, – говорил он, – чтобы Мороз сделался лакеем: он будет крестьянином.
Выросшему Ивану он назначил надел земли с домом, позже подарил ему ульев, фруктовых деревьев и даже цветов.
Законный сын его воспитывался в Пажеском корпусе.
Чтобы скоротать длинные зимние вечера, Марсов призывал к себе молодого крестьянина и учил его писать и читать. В шестнадцать лет Мороз уже был грамотным, что в то время редко встречалось среди крестьян.
В один из периодических приездов законного сына Марсов сказал ему:
– Ты по всей вероятности слышал что-нибудь об Иване Морозе?.. В тебе и в нем течет одна кровь! Не забывай, что ты барин, и не думай быть с ним наравне, но не забывай и о том, что он тебе брат и не ищи предлога унизить его!
Молодой Марсов, как уже известно, был очень мягкого характера, одинаково привязчив, как и ветренен! Последовав совету отца, он, однако, внес в эти странные отношения немного братской нежности.
Иван Мороз, знающий все, старался казаться добрым братом и преданным слугой своему господину, который был немного старше его. Сначала он приносил только пользу, затем стал необходим.
Рано женившись на молодой, красивой крестьянке, не имея детей, он всецело предался делу барского дома.
Когда Елена вышла замуж за Марсова, Мороз был управляющим имения: у него были ключи от амбаров, он распоряжался скотом и продавал рожь. В общем, он был больше хозяином, чем сам Марсов, который в это время уже похоронил своего отца.
Молодая женщина, разочаровавшись в муже, чувствовала потребность в занятиях и с этой целью хотела ближе ознакомиться со всем.
Вскоре ей пришлось убедиться, что Мороз с женой настоящие грабители, о чем она сказала мужу. Тот со свойственным ему легкомыслием махнул равнодушно рукой. Когда же Елена привела ему вопиющие факты, удивляясь его беспечности, то Марсов с улыбкой на лице объяснил ей загадку своей благосклонности. Он находил весьма естественным иметь в услужении брата, хотя бы и незаконного.
Но Елена продолжала настаивать на отрешении от должности Ивана, и это так надоело Марсову, что он перестал ее слушать.
Вскоре Морозы сильно разбогатели…
Сам Мороз в свои сорок лет был старшиной и его голос имел большое влияние на сходках. Он умел так ловко делать дележи и удовлетворять просьбы всякого, что крестьяне очень любили его, признавая в нем возвышенный ум.
Это происходило оттого, что Мороз умел ловко всем угодить за счет своего барина, благодаря чему вся община обогащалась.
Со смертью молодого барина Морозы почувствовали большое беспокойство, зная нерасположение к себе вдовы…
Из опекунского совета был назначен опекун над сыном Марсова, но он все время проводил в Петербурге, и вдова сама управляла всем.
Все усилия супругов Мороз были направлены к тому, чтобы удержаться на месте, приобретенном ими путем хитрости и настойчивости. Если бы наследник был один, их желания не имели бы границ…
При помощи крестьян, соблюдавших свои выгоды, им не трудно было бы расширить границы полей или отделить лучшие наделы рощи. Ни один из них не обогатился бы, зато община извлекла бы много выгод… И теперь все это оказывалось неисполнимым из-за одного человека, мешавшего им, из-за вдовы!..
Претензии Мороза и его жены вовсе не были безумными: они никогда не мечтали жить в барских хоромах и есть лакомые блюда с дорогого фарфора! Никогда Мавра, жена Мороза, не смотрела с завистью на бархатные платья Марсовой…
Мечты их заключались в первенстве на селе. Они мечтали жить в большой, красивой избе, гордо возвышавшейся над всеми остальными. Воображение переносило их к никогда не виденным теремам старых вельмож, обнесенным заборами из толстых бревен, куда не проникала бы европейская цивилизация.
Мавра воображала себя одетой в дорогую душегрейку [4]4
Душегрейка – старинная женская одежда в виде короткой сборчатой кофты без рукавов.
[Закрыть] из красного шелкового дама [5]5
Дама (франц.) – плотная шелковая ткань с вытканным узором.
[Закрыть] с широкими золотыми галунами [6]6
галун – золотая или серебряная мишурная тесьма или плотная лента (различных цветов), нашиваемая на форменную одежду, платье и т. п., а также нашивка из этой тесьмы.
[Закрыть] На нем [7]7
Пугачеве
[Закрыть] был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. (Пушкин, Капитанская дочка.) Праздничные мундиры [8]8
кадетов
[Закрыть] отличались от пиджаков золотыми галунами на петлицах и рукавах. (Куприн, На переломе.)], в кокошнике [9]9
], в кокошнике [14]14
], в кокошнике [
[Закрыть], в кокошнике [
[Закрыть], в кокошнике [10]10
Кокошник – старинный русский головной убор замужних женщин в виде разукрашенного и расшитого полукруглого высокого щитка надо лбом.
[Закрыть], вышитом бисером, с богатым фуляром [11]11
Фуляр (устар.) – головной, шейный или носовой платок из одноименной ткани.
[Закрыть] в руке.
Приемной залой служила бы комната, украшенная вычурной резьбой. Стол был бы накрыт скатертью, вышитой красной бумагой [12]12
Бумага (устар.) – хлопчатобумажная нить.
[Закрыть]… Сотовый мед, орехи, печенье ее собственного приготовления, квас и мед служили бы угощением за обедом.
Мавра принимала бы только мужичек, своих крепостных, хотя сама, будучи мужичкой, была богаче и могущественнее их и таким образом могла кичиться перед ними.
После смерти Марсова Мавра стала посредником между вдовой и своим мужем, не любившим вдовы и ее черного платья. Он чувствовал себя стесненным, встречая взгляд ее больших голубых глаз, которые, казалось, проникали в самые тайные помыслы его души, и в которых он всегда видел некоторую дозу презрения к своей особе.
Мавра была чужда таких тонкостей и в течение пяти или шести месяцев ежедневно докладывала вдове о ходе управления.
Сегодня она пришла с обычным докладом и кстати высказать просьбу о корове для своего хозяйства.
Она стояла перед Еленой по-видимому скромно и подчиненно, но на самом деле была вся настороже, как пантера… готовая ежеминутно броситься на свою добычу.
– У вас и так достаточно коров, с какой стати ты просишь еще? – спросила ее Елена.
– Неужто тебе жалко? – ответила Мавра, по простоте называя свою барыню на «ты». – Ведь мой муж у покойного старого барина всегда на отличке был… все же он сын ему.
– Сын греха! – бросила Марсова презрительно. – Какое основание, чтобы получить лишнюю корову!.. Ну что ж, возьми себе корову, – добавила она, помолчав, – их довольно в стаде. Твой же муж ведет счет скоту. Иди!
Крестьянка поклонилась Елене с уважением и поцеловала ее в плечо. Вдова равнодушно приняла эти знаки подобострастия.
– Прощай! – сказала она, отворачивая голову и лаская рукой золотистые кудри сына, прильнувшего к ней.
Мавра стояла в прежней позе, не собираясь уходить.
– Что тебе еще нужно? – спросила Марсова с нетерпением.
– Я хочу с тобой поговорить, – ответила крестьянка. – Саша, иди, мое золото, играть немного подальше!
Удивленный ребенок взглянул на Мавру, затем на мать и, заметив на ее лице неудовольствие, отошел в сторону.
