Текст книги "Бонус"

Автор книги: Александр Самохвалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Кормят, как всегда, на убой. Запасы – надо осваивать. Все понимают уже, что уходить придётся, и вывезти не получится. С правой стороны зала лётный состав, с левой – технари, зенитчики, пехота и прочее. Лётная норма другая чуток. Главное не то, что обильная – хотя и это есть – а что многих продуктов летуну нельзя. Метеоризм и прочие фокусы. Нашему брату, лётсоставу, и в мирное время дома можно было только ужинать. В дни полётов, в смысле.

На выходе подходит ко мне саджент. Чуть постарше обычного, в очках, но не сверчок.

– Разрешите, – говорит, – представиться. Сержант Вишневецкий. Антон. Вы – спрашивает – младший лейтенант Малышев будете?

– Ну я, – отвечаю. Был, есть и буду. Надеюсь. Какие дела?

Оказалось, парнишка из студентов. Как раз в 39-м им отсрочку отменили, вот и пришлось. С третьего курса. Журфака. И хобби – кинодокументалист. Оператор, то бишь. Здесь же он по поводу приличного знания немецкого языка. Типа, переводчиком. Но хочет и профессионально расти. По основному призванию. Мечтает статью написать. Об еройском подвиге младшего лейтенанта Саши. Журавлёва. Если б снять, так и вовсе цимес, но камеры, увы… Однако сомнения у него имеются. Некоторые. Потому как мамлей Толик, который Борисов, будучи перехваченным акулом пера вчерашним вечером, сообщил ему, будто немца того мамлей Костик сбил, как и вообще всех немцев – ну, почти, и Костик тот самый, по его словам, чуть ли не супер-пупер-ас ВВС РККА и самый что ни на есть сталинский не сокол даже. Орёл. А вот вечером того же дня специально нашёл и сообщил, что напутал.

Ну, я ему, естественно, и выдал. Согласованную версию. Правда – это, конечно, хорошо. Но бывают вещи правильнее правды. Мне же было интересно насчёт десанта. Узнать. Немецкого, то есть. Наших, оказывается, только и спасло, что немцы тоже далеко не корифеи всех наук и вовсе не безупречные гении тактики со стратегией. И даже мало того. Кретином надо быть последним, чтоб десантную сбрую придумать без возможности крепления оружия.

То есть, немецкая десантура сыпалась, с совсем малых, кстати, высот, имея при себе только пистолет и нож. Прочее же оружие с боеприпасами сбрасывалось грузовыми парашютами отдельно.[208] Вот, пока они до этого самого оружия добирались, наши и успели. Опомниться. И вжарили им – по самые что ни на есть не могу. Благо, народу на аэродроме немало собралось. Гейдриха искать. Даже кинологов откуда-то пригнали. Ох, как же потом собачки эти пригодились – выживших десантников по болотам гонять. Да… чего особо не люблю, так это собачек… Брехливые, сволочи. И слух, и нюх, и ночами не спят. Почти.

Нескольких в плен взяли. Антон и допрашивал. Оказывается, три батальона из состава первой десантной – для секретности её называли ещё 7-ой авиационной – дивизии срочно перебросили под Варшаву по личному приказу Гитлера. Едва переведя дух, экипировались и ночью, одним батальоном – сюда к нам. С задачей всех убить, одним остаться. И – найти Гейдриха. Получилось наоборот. Так часто бывает. У десанта со спецназом – особенно. Рисковое это дело. Второй батальон, выходит, мы в Барановичах обезглавили, а третий незнамо где. Пожелаем ему такой же удачи.

Кстати, о риске. Не обратил сразу внимания, что это за штуку военный интеллигент в шаловливых ручонках всё время вертит. И так, и эдак. А как присмотрелся – меня аж морозом всего пробрало. Спустя мгновение ЭТО было уже у меня. В руках. Граната. Ф-1. С ввинченным, что самое пикантное, взрывателем. Этот сначала не понял. Пришлось объяснить. Оказалось, он её давно так носит. Выпросил у армейской разведки. Их, оказалось, тоже сюда – до кучи. И рассудил-то ведь, в общем, правильно. Что плен ему категорически противопоказан, с его-то пятым пунктом на физиономии. И действительно. Сейчас только заметил. Мне-то всё это настолько по фене, что сразу и внимания не обратил.

Гранату реквизировал. Взрыватель отвинтил. И положил в разные карманы, как положено. Парень, кажется, обиделся. Ничего. Мне тоже в плен попадать нельзя. По несколько иным, правда, причинам.

А, кстати, не завернуть ли мне к Ицхаковичу. На мастерскую ПДИ. Узнаю, как дела, заодно и… есть ещё одна задумочка. Захватив в казарме запасной комбез, топаю туда. Благо, дорога недлинная. Заскочил по пути на медпункт. Пакет взял. Перевязочный. ППИ называется. Надо же, и йод имеется. Берёзки шелестят себе и птички неведомые поют-чирикают. Жить – хорошо!

Ицхакович зашхерился в глубине комнаты, у окна. Возится там. В тёмном углу напротив девка какая-то. Платочек, платьице. Хнычет. Да нет, не хнычет. В полной, кажется, тихой истерике.

Здороваемся. Обеспокоен. Его, оказывается, в Москву вызывают. Ночью самолёт, с оказией. По линии НКВД. А он никогда ничего… Сначала в голову не пришло, потом понял. Литовская морда не зря мой комбезик без малого не слопала зенками бесстыжими. Понравился, значит. Излагаю своё видение вопроса, а потом, заметно повеселевшему мастеру, свою маленькую проблему. Некоторое время обсуждаем, как лучше приспособить гранату с запалом, чтоб можно было и отдельно, и вместе, и не мешала чтоб. В плен мне тоже чего-то не хочется. Не те времена. Чтоб подобного рода опыт приобретать. Уже. В смысле, когда мы вышивали, ну, в следующем не менее поганом веке, плениться рекомендовалось ещё меньше. Дуже чревато было… Ну, и индпакет, до кучи. В кармане гимнастёрки неудобно. Мне.

Ицхакович подзывает красну девицу, ставит задачу. Клуша клушей. Довольно крупная и, что называется, в теле – но совсем слегка. Так, лишь чуток покорпулентнее, чем положено. По сравнению с позднейшей модой. Фигурка… Крепенькая такая. Кубышечка. Довольно миленькая, однако. Ну, чтоб молоденькая девица вовсе уродиной была, это ж надо и вовсе под несчастливой звездой родиться. Носик картошечкой, распух, красненький, рыдания едва сдерживает. Белобрысенькая вся из себя. Глазки мелкими незабудками. Пусть поработает – отвлечётся. Не знаю, что у неё там за проблемы. Да и не… Своих, короче если, хватает. Сам Ицхакович, однако, занят. Делом.

Спрашиваю, как разгрузочка. Он, оказывается, аккуурат с нею возится. Издание мамнадцатое, исправленное и дополненное. Вместе оцениваем результат. Я в этих делах вполне копенгаген, слава богу, когда пришёл, в разведке каждый давно уже сам экипировался. На боевые. Ну, в пределах, разумеется. И чем опытнее барбос, тем эти пределы шире были. Через пару лет уже деньги даже себе на экипировку выбили. ГРУшные и ФСБшные спецназы. Ну, а нам уже проще было. Впрочем, я под конец нашу носил. Научились-таки. Доработанную, разумеется. Под себя.

В общем, нехилая хрень у него получилось, с учётом отсутствия липучек, молний и прочей интересной фурнитуры. Что-то наподобие разгрузки НАТО. Но с лопаткой на правой стороне груди. Где печень. Разумно… Померял – не очень. Удобно, в смысле. Лопатка с ручкой немного неловко, для гранат ничего нет, под медицинскую укладку тоже… Ну там, индпакеты и прочее. Зато под обоймы удачно придумано, можно и от ППД диск, и от "дегтяря", и даже от фрицевского, паки нужда такая случится, присобачить. Причём так, чтоб отчасти вместо броника работали. В общем, нарисовал ему – схематично – ещё несколько вариантов – типа жилета, как он сделал, ещё на ремнях, ну, и по типу комбеза, опять же.

Девица приносит комбез. Один из. Прикинул на себя, нормально. Хорошая, однако, девушка. Рукодельница.

– О чём, – цитируя песенку, спрашиваю, – дева плачешь, о чём слёзы льёшь? Тут она и вовсе рыданиями зашлась. Убежала. Комбез, впрочем, захватив. Доделывать, значит. Этот, и второй. По образцу первого. Цельная крестьянская натура. Слёзы слезами, а дело делом.

Ицхакович объясняет – был у девы жених. Лейтёха. Штурман. С 39-го сбап, натурально. Ну, любовь и всё такое. Короче, не выдерждала дева, да стала бабой. Животик в рост пошёл. Жених-то он жених, конечно, но как-то… ну, не торопился, что ли. Бывает. Где-то как-то понимаю. Хотя никогда не попадал. Да и не мог – не было привычки что-то обещать. Такое вот сладенькое. Попусту. Впрочем, в это время, может быть, сложно было. В смысле, без обещаний чтоб. Обойтись.

Никуда бы он, конечно, не делся, причём даже без хождения пострадавшей в политотдел. Женсовет. Не работал даже, а действовал. С неумолимостью прокатного стана. Однако – война. Улетел ясен сокол, да не вернулся. Из них никто не вернулся. И не вернётся, надо думать. Это из тех, что мост бомбить. Без прикрытия. Девица же сирота, из местных. Родители сгинули незадолго до воссоединения, в ходе пацификации. Что такое? Ах, пан не знает, откуда ему, конечно.

Оказалось, миротворческие миссии далеко не америкосы изобрели. С прочими общечеловеками. Когда поляки – между нами, нация более чем своеобразная – доставали местных уж очень круто, те их резать начинали слегка и постреливать. Тогда приезжали бравые польские жолнежи и приводили к миру. Всё, всех и вся. В свойственной им непринуждённой манере. С ними и гражданские, из националистически настроенных добровольцев, разумеется. Эти, так вообще… Поляки, как оказалось, вообще неслабо отметились. И здесь, и на Украине. Всё им велика Польша грезилась, "от можа и до можа". В смысле, от Балтийского моря до Чёрного. Одни осадники чего стоили. Это когда приезжает польский крестьянин, часто из дембелей, и осаживается на землю. И совсем его не заботит, что на земле этой кто-то до него уже был. В общем, когда полчок сюда перебрался, она к нему и прибилась. Работящая да старательная.

Ей тогда четырнадцать было, сейчас аккурат шестнадцать, следовательно. Ицхакович тоже в печали. Ну, дочка не дочка, а заботился о ней. В том числе и он. Вроде как дочь полка. В хорошем, то есть, смысле.

И тут мне вдруг так жалко её стало. Милую да несчастную. С намечающимся уже животиком… До того, что вдруг совершенно идиотская мысль в темечко клюнула. У меня такое бывает. Спонтанные решения и поступки. Как правило, что интересно, верными и правильными оказывались. Во всяком случае, до сих пор. В долгосрочной перспективе, что особенно важно. На подобную тему, впрочем, впервые. Ну, надо же когда-то и начинать.

Когда высказал свою идею Ицхаковичу, тот сначала охренел… Потом задумался. Затем произнёс: "Знаете, молодой человек, а это таки выход. Только вы же ведь должны представлять себе – это же такая ответственность!" Какая ответственность? Я здесь как мотылёк, подул ветерок – и меня уже нет, как в той песне поётся. Пелось. Или будет петься. Или не будет теперь. Неважно. А так дитё хоть с папашей будет. Законным. Плюс аттестат. Пошёл уговаривать. Ицхакович.

Возвращаются вдвоём. Минут через пять всего. Девица смотрит на меня… странно смотрит. Вообще-то как на идиота. Но с надеждой. Некоторой. Не плачет, и губки подобрала. В узкую жесткую линию. Беззащитность и сила, нежность и жестокость. К себе и другим. Коль с самого детства жизнь не малиной, некоторая практичность… становится свойственой.

Топаем вместе на КП. Объясняю переминающемуся с ноги на ногу Сиротину суть вопроса. Тот в недоумении. Народ так вообще… в полном дауне. Минут пять потребовалось, чтоб только довести до них серьёзность намерения. И его же окончательность. Тут начинается возня – что, да как. Объясняю ситуацию. В особых условиях командир части действительно имеет право исполнять акты гражданского состояния. Большей частью, разумеется, регистрацией смертей. Вследствие естественного убытия личного состава. Но и браков – тоже! Здешнего приказа номера не знаю, конечно – но должен быть! Ага, точно, вот и сверчок, штабная крыса, подтверждает – что-то такое слышал. А вот как – не знает никто. Зато я знаю. Прошу книгу. Приказов. Ошалевший от проблемы сверчок машинально протягивает. Раскрываю, беру ручку – совершенно идиотскую конструкцию с чернильницей-непроливайкой в довесок – пробую на листке. Ничего. Если немного. А много и не надо. Вслух поясняю…

– Настоящим приказываю зарегистрировать брак младшего лейтенанта Малышева Константина Ивановича и гражданки – как зовут гражданку? – Фрося… – Ефросинья, хорошее имя, только фамилия нужна, и отчество, по возможности – ага – Кобылкиной – круто – Ефросиньи Петровной – фамилию оставляем, или? – Или… – пожелавшей изменить фамилию на Малышева, и объявляю их мужем и женой, на что новобрачные согласны, о чём и расписываются. Свидетели – записал свидетелей, Ицхаковича с Жидовым – Командир в/ч пп 62317 майор – место для подписи – Сиротин В. Ф." Расписался. Фрося тоже. Свидетели. И командир: – А, ну вас нафиг всех! – тоже. Отдаю мымре с машинкой, что поблизости ошивалась, чтоб выписку исполнила. Теперь документы.

– Фрося, паспорт!

Записываю. От руки.

«Приказом командира в/ч пп 63317 № 239 от 28 июня 1941 года зарегистрирован брак с младшим лейтенантом Малышевым Константином Ивановичем, Командир в/ч пп 62317 майор – место – Сиротин В. Ф.»

Подпись – есть, печать, поданную совершенно деморализованным моей запредельной борзотой сверчком – чпок, теперь на выписку – подпись есть, печать гербовая круглая – чпок, вверху угловой штамп – чпок. Себе потом. Если соберусь. Девушка всё хлоп – и в сумочку. Небольшую такую, корявенькую. Чёрного цвета. С замочками вперекрёст на металлических шинах. Но держит крепенько. Прижав к немелкой груди. Две минуты молчания. Первым очнулся Сиротин. Как и положено старшему. По занимаемому посту. Поздравлять, однако, не стал.

– Кстати, Костик, там комиссар комсомольское собрание проводит. Хочет тебя там… Видеть, в смысле. Приглашают. Вот.

Жест руки недвусмесленно указывает направление. Чмокнув свежеприобретённую супругу в тугую щёчку, следую. Тут же, в здании штаба. Дверь в конце коридора, за которой слышно невнятное бубнение. С подобным не сталкивался никогда, но знаю, что манкировать этими делами не следует. Здесь и сейчас – во всяком случае. Постучавшись, толкаю недовольно проскрипевшую что-то в ответ дверь, выкрашеную в кирпично-бюрократический оттенок. Довольно большая комната. С могучим воинским духом тридцати не очень часто моющихся, но обильно, по летнему времени, потеющих парней, носящих, к тому же, сапоги, пользуемые преотменнейше вонючим гуталином. Лица тут же оборачиваются ко мне. Все вместе сидят по стульям, напротив – рыл пять, один стоит, выступающего прервал, наверное. Своим явлением. Народу. Спиной ко мне, у входа, с видом контролирующей инстанции довольно молодой ещё мужик со знаками различия батальонного комиссара. Внешность которого однозначно подсказывает мне, что в плен ему не стоит попадать сразу по двум соображениям. Комиссарскому, то есть, и пятому.[209]

Тут же начались шаманские пляски. Во-первых, оказывается, просто так зайти – типа, на огонёк – категорически невозможно. Сначала в президиум – оказывается, парни что напротив всех, это называется президиум – должно поступить предложение от кого-то из присутствующих. В моём случае – от прыщавого золотушного недоноска в форме рядового. Потом председатель в президиуме, он же комсорг, дитя немногим постарше, комвзвода охраны, кажется, поставил вопрос на голосование. Потом у меня попросили назвать номер комсомольского билета. Костик, оказывается, помнил его. Наизусть. Надо же… Слава богу, комсомольский значок не забывал отвинчивать-привинчивать при смене шмоток. Вместе с крылатым значком училища пилотов. ВВС РККА. Парашютный летуны почему-то всегда считали западло носить.

Как выяснилось, мне надо было сразу встать на учёт в здешней комсомольской организации. Но ещё не всё потеряно. В смысле, не вовсе поздно. Казнить нельзя, помиловать. Для чего мне надо, однако, какую-то там учётную карточку. Представить, то есть. Потом недолгое время обсуждали, где эта самая карточка могёт быть. Уже после занятия мною места в тылу, привычно у стеночки, прижавшись спиной. Коли с оружейником, что интересно, не было. То есть те, кто занят, из партполитработы временно извлекаются. Ну и славненько. Будем иметь в виду…

Потом пипл подолжил свои увлекательные занятия, и я с удивлением обнаружил, что они реально полагают всё это очень важным. Выступают, обсуждают, и всё это под мудрым призором душки-замполита.[210] Потом надоело. Вспомнилась недавнюя смена моего гражданского состояния. Да, похоже, местных бумажных крыс чудеса моего штабного пилотажа поразили аж по самые никуда. Здесь-то всё, наверное, чинно-гладко, прежде чем что-то сделать, инструкцию надо найти да прочесть. Ничего, война всему научит.

Мне в своё время, впрочем, войны не понадобилось. Служить начинал в ОРР, а там все причиндалы отдельной части. Кроме знамени. Писарчука по штату не положено, начальника штаба тем более. Ротному не до этого, замам тоже, взводные вообще самые разнесчастные люди, а когда кому-то вдруг да и до этого – лень. Старшине – ну вот ещё, только этого не хватало. Выделяли срочника, который всей этой ерундой и занимался. Обычно одного, но такая катавасия всё время была, что и мне приходилось, и другим, кто пограмотнее да поответственней. На первый, хотя бы, взгляд. А потом у кого-нибудь из офицеров доходили руки до всего этого, всех нас вызывали – перед проверкой обычно – и начинали дрючить. Но отношение было не так чтобы уж очень серьёзное. Были дела поважнее. Собственно, едва ли не все.

Помню, как-то подвыпили охвицера с наиболее продвинутыми сержантами-контрабасами по поводу дня рожденья ротного, так возьми, да и выпиши ему в подарок справку, что он является женщиной, вследствие чего по четвергам и субботам ему разрешается посещать женское отделение местной бани. Своими вот этими руками набирал на компе и распечатывал. Комп не любит, когда на нём по пьяни, а я тогда цырь был – пить не положено. По уставу. Потом – угловой штамп, подпись, круглая гербовая – и все дела. Официальный документ. Но это так, шуточки. Бывало и всерьёз. Взводный, Юра Серёгин, к примеру, развёлся как-то с женой. Ну, порадовался, свидетельство о разводе обмыли – что ещё? Однако через полгодика где-то вздумалось ему опять жениться. А в ЗАГСе ему – ту самую красивую и загадочную – типа, кто вы, мистер "Х" – букву российского алфавита. Во всю ширь. Нет, мол, в удостоверении штампа о разводе. Кто ставить должен? Строевая часть! Пошёл в строевую. Там – та же буква в ту же лейтенантскую харю. То есть нет, в не вовсе оскотиневшее ещё юное личико. Иди в ЗАГС. Пришёл в роту, сидит, грустный такой. Говорю – давайте, товарищ лейтенант – господа так и не прижились в войсках – вашу ксиву. Со свидетельством. И спокойно так пишу – «Брак с гражданкой имярек расторгнут на основании Свидетельства о расторждении брака номер такой-то от числа такого-то, выданного райотделом ЗАГС таким-то, командир в/ч пп 03391 гв. ст. л-т Захаров». За ротного расписался, печать поставил – вперёд. Прошло со свистом! Ну, и другие фокусы бывали. Почище этого. Но о том – помолчим. Гриф не снят. И не будет. Никогда. Перед прочтением – сжечь!

Вдруг слышу голос: – Товарищ младший лейтенант комсомолец Малышев, а о чём я сейчас говорил?

О том – отвечаю – что мы сейчас должны дружно сплотиться и под чутким руководством ВКП(б)[211] и лично товарища Сталина выступить под алым стягом борьбы на борьбу с…?

Способность автоматом выдавать последнюю услышанную фразу меня ещё в школе не раз выручала. Не такая уж редкая, кстати.

– А то мне показалось, что вам неинтересно, у вас вид такой был… отсутствующий.

Не успел я соврать, до чего ж мне всё это интересно, как под истошный взвизг двери материализовался посыльный и потребовал на КП. Меня. Срочно. И тем не менее. Прежде чем отпустить несознательного меня, сначала поступило, из зала, предложение отпустить оного, опосля, натурально, проголосовали, и уже потом покинул сборище. Даже не зная, что и сказать по этому поводу. Впрочем, ежели народу нравится, так почему бы и нет.

На КП меня вовсю уже ждали Сиротин – стоя, Жидов, Харитонов и Толик – опять фамилию забыл, чёрт… простое что-то такое. Оказывается, решение насчёт поединка наверху ещё не принято. Думают, то есть. Однако сначала решено было дать мне отдохнуть. На всякий случай. Но затем пришёл заказ на разведку. Снова флотский Р-10, вдоль предполагаемой линии фронта, туда чуть западнее, обратно чуть восточнее, ну, или как уж там получится. Немного поснимать, но не как тогда, а в основном по радио – кто, где, да как. Доложить. И – надо сопроводить. А у нас с Жидовым вроде как опыт есть. Остальным же неплохо бы его приобрести. Глядя на нас. Старых муд… рых.

Прежде, впрочем, задержался. Попросил Сиротина, чтоб если что – смертью храбрых. А не без вести пропавшим каким-нибудь. А то жаль будет, если всё зря… Ну, с Фросей этой. Пообещал. Ему – верю.

А так – сказано-сделано. Дело уже к вечеру, неспешно ковыляем вслед за разведчиком, тем же самым, на север. Прямо за ним Харитонов с Толиком, следом Жидов со мною. Кручу головой. Солнце с запада, "худым" удобно. От солнца. Излюбленный приём. Настроение, однако, прекрасное. Хоть что-то доброе сделал. В этой жизни.

Немцы, значит, распаковали-таки свою кубышечку. Десантную. У нас после Крита так и не решились ни на одну парашютную высадку. Немцы, в смысле. Я, служа в ВДВ, разумеется, не мог не интересоваться их историей. Включая не наши. Все панические вопли про немецкий десант, которых немало было в начале войны, относились к прорвавшимся разведдозорам, которые действительно немало всего натворили. Ну, "бранденбурги", конечно… Хотя и они в основном – не парашютным способом. Инфильтрация, тайные аэродромы, планеры со встречей на земле. Больно стрёмное это дело – с самолёта сигать. С парашютом. В неизвестность. Потери слишком велики. Хотя способность к парашютному десантированию – штука полезная. Противнику приходится контролировать все потенциальные площадки приземления. Рассеивая внимание и силы.

Сам сколько прыгал учебных, и ночью, и на воду, и на лес, мать его, и с ГК[212] – по-всякому, а вот по-боевому так и не довелось. Даже в той исторической высадке, когда обе дивизии выбросили. Нашу и седьмую. На полуостров Каджиэли. Нас с лодки тогда высаживали, подводной, дальше перебежками да переползаниями. КДО встретили. Комендатуру десантного обеспечения. Потом Илы прилетели. Семьдесят шестые. Первыми машинки бывшей моей роты побросали, на МКСах, ну, ребятишек тоже. Оседлали коробочки, и вперёд. К Босфорскому мосту. Его водоплавающие захватывали. Мы на усиление. Вовремя. Уже взрывать собрались – так на них насели. Нас, впрочем, тоже ненадолго хватило. Живых девять осталось. Под конец. Это вместе с водоплавающими. Водоплавающим, если точнее. Не раненых вообще не было. И то, я считаю, повезло. У турок очень приличная армия. Была. А спецназ так и вовсе – просто загляденье. Задачу здорово облегчило, однако, то, что после всех этих пертурбаций, ну, на религиозной почве, всё это великолепие как бы без головы осталось. С одними чалмами. Вместо. А так и потери даже не очень большие были. Для парашютного-то десантирования. В основном по пути. С базы в Болгарии перехватчики взлетели, транспортников капитально проредили. От «братушек», конечно, никто ничего хорошего не ожидал изначально. Не забыв обе мировые войны, где те неизменно с врагами России оказывались. И как базу американскую у себя одними из первых открыли, когда Варшавский договор накрылся. Не успев даже в НАТО вступить. И как в Грузию боеприпасы поставляли. А потом ещё и Су-25. Однако такого… даже от этих… А то, что и самолёты, и лётчики в основном американцы – ну так кто ж папуасов местных к таким дорогим игрушкам допустит. К тому же ребяткам, что из горящих разваливающихся Ил-76 да в стылое море, это как-то без разницы было…

Однако разворачиваемся. Насколько могу судить, прошли за Барановичи, километров двести, теперь на восток… Наверное, к Минску. Побачить, захватили – не захватили. На землю особо не смотрю, на то разведка есть. Моё дело – воздух. Пока никого. Появятся – встретим. Как следует. Вообще они какие-то странные здесь, в реале. Совсем не так надо на "мессерах" против "чаек" бой вести.

Оп – сглазил. Как ждали. А может, и правда ждали. Чтоб хвостами повернулись, где обзор никакой, да ещё солнышко. Мы, однако, наученные. Чуть вправо, чуть влево, потом чуть вверх, чуть вниз – есть! Пара всего. С высоты, набрав скорость, быстро идут. Вижу, Жидов тоже заметил, стиль пилотирования почти незаметно, но изменился. Такое ощущение, будто напрягся весь. Я тоже – газу добавил, винт разгрузил. В любой момент готов "прыгнуть" в боевой разворот. Восприятие ускорилось. Секунды тянутся медленно. Что-то, похоже, не так. Головой даже и не кручу. Всё время – только назад. В зеркальце не видно – сбоку заходят. Одна рука на рудере, большим пальцем в гашетку, вторая на шаге винта. Приближаются… Сейчас… Нет!

Проходят левее, метрах в ста всего от меня, но на параллельных. Курсах. Не достать. Ни одного. Слишком быстро. Чётко вижу "Зелёные сердца". На бортах. Белые коки, желтые капоты. Мимо нас с хорошим снижением, потом, буквой "S", правее пары Харитонова, ещё ниже, и резко в вертикаль, скорёхонько так проскользнув под Р-10. Чуть наискосок, чтоб совсем шансов не было. У наших. И из курсовых тоже. Пулемётов. Задеть. Пара Харитонова пытается за ними – да где там… Мы же с Жидовым даже не рыпаемся. Надо ближе прикрывать, так получается. Немцы, похоже, делом занялись, вместо дикой охоты на бипланы. Через несколько долгих секунд обнаруживаю, что прикрывать-то уже и некого, то есть, незачем. Потому что разведчик уже горит. Вываливается, один за другим, пара комочков – и вниз. Раскрылись оба. "Мессеры" же, набрав высоту и развернувшись, снова заходят. На пересекающихся курсах и с небольшой разницей по высоте. "Ножницами". Харитонов с Толиком навстречу, они вроде мимо… нет… стоило Толику чуток зазеваться… тоже горит. Мессеры дальше на нас. С Жидовым. Сближаемся, и чётко в лоб. Я ведомого, Жидов ведущего. Не хотят. Сразу уходят в вертикаль, чуток передохнув в безопасности, разворачиваются, и опять, на скорости, к нам. Толик, вижу, выбрасывается. Раскрылся. Зря он так быстро. Хотя "худым" сейчас определённо не до парашютистов. Заняты нами. Заходят на оставшегося одним Харитонова. Но мы успеваем, Жидов даёт очередь, эти опять вверх. Классическая тактика. Против таких, как мы. Не способных выйти из боя, набрав скорость в пикировании. Фатальный недостаток. Взять, к примеру, "харрикейн". Английский. По сравнению даже с тем же "ишаком" – дрянь машина. И движок не сильнее, и тяжёл, и вертикального манёвра никакого, а с горизонтальным даже хуже чем у того же "мессера", про вооружение вообще молчу… Но – площадь сечения по миделю невелика, скорость набирается шустро, если успел разгонаться – "мессер" отдыхает. Нам – слабо. Вообще и в принципе.

Ведущий "худой", исполнив полупетлю с полубочкой, пристраивается навстречу ушедшему в боевой разворот ведомому. Не вышло так, теперь, значицца, эдак попробуют. Опять же, наискосок. Хозяин – барин… У нас же некоторый бардак наметился. Типа бордель. Два старлея не могут решить, который из них старше. Идём вроде как двузубцем, я чуток позади. Сейчас шинковать будут. Однако сообразили. Начальнички. Парой с Жидовым – разворот в лоб ведущему, Харитон, аналогично, ведомому. Ведущий сразу взмыл в вертикаль, ведомый же – на развороте успел-таки заметить, краем правого глаза – наборот, вниз нырнул, и явно примеривается ведомого в брюшко ткнуть. Меня, в смысле. Нашёл слабенького, обидеть, значицца, хочет… а мы полубочечку, и резвунчик аккурат… нет, не аккурат, успел-таки вывернуться, скотоложа, но выскочил уже перед Жидовым, тот бьёт – готово… нет, мимо… или?

"Мессеру" всё же удаётся рвануть в обожаемую свою вертикаль, но как-то неуверенно, что-то у него явно не то… Какая-то замедленность, что ли. И ведущий его тоже, без особого энтузиазма изобразив ещё одну атаку, скромненько так пристраивается… И – оба парой – уматывают на запад. За ведомым шлейфик, однако, тянется. Ну, похоже, всё.

Вот, блин, всегда у меня так. Как на душе паскудно, пакости ждёшь какой-нибудь неведомой, или даже определённо известной, боишься, неуверенность в себе – и всё нормально, во всяком случае, в конце концов и для меня лично. А как настроение безоблачное, всех и вся побивахом, небо до горизонта чистое – хоть в прямом, хоть в переносном смысле – так вот и на тебе. Как тогда, в Крыму. Казалось бы, 23-й уже год, турки в попе, но не в Европе. Совсем, то есть. Стамбул снова Константинополь, интенсивно готовящийся, к тому же, стать Царьградом. Всего-то и надо – братским хохлам подмогнуть. С депортацией. Крымские горы – и не горы, вообще говоря, так… Холмы-переростки. Боевой опыт – только-только аж самим туркам хребет… Вооружение, опять же. Словом, всё при нас. Работа, обещали, детсадовская вполне. В штабе. Погода – чудо, птички поют, запахи всякие субтропические, настроение – просто улёт… Весь из себя отдохнувший, но уже в тонусе. Не усталые ещё, а лишь разогретые мышцы восторженно повинуются. К тому же в отпуску, в кои-то веки, приличная девица попалась, и вроде бы не всё друг другу сказать успели. Приятно вспоминаю, не забывая сканировать окрестности.

В дозоре. Передовом. Раз такое дело, решили молодых подобстрелять. Так что шагах в десяти такой вот юный следопыт спиною маячит. Предварительное погоняло Хомяк. За запасливость с бережливостью. Остальные метрах в ста. Периодически обмениваемся примитивно кодированными щелчками тангент – мол, всё нормально. Вдруг он шаг чуть в сторону делает, нагибается…

Очнулся в госпитале весь из себя покоцанный. Неглубоко, но шрамы остались. На всю оставшуюся. Повезло, вообще-то говоря. Одному потому что. Из всех. Засада нас пропустила, а когда Хомяк подорвался на сюрпризе – вдарили по основной группе. Как понял потом, нас элементарно разменяли. На тактическую внезапность – с противоположной стороны зашли, пока янычары – возродились у чурок и такие войска – на нас отвлеклись. Спецназ только звучит гордо, а по сути – пешки на размен. Нередко. Даже слишком. Как в себя пришёл, осчастливили новостью. Папашу прикокошили. В Косово. Что самое странное, сербы. И обидное… Он их в косоварское село… Мол, там одни старики, бабы да дети. Встал на дороге – эдаким Христосиком распятым. Не пущу, мол, и всё. А они – так, походя. В лобешник, и дальше пошли. Из «калаша». Российского же, скорее всего, производства. Потом у них там мор начался. Среди командиров. Полевых, и не только. Дедуля не обидчив был, совсем, но уж если… А толку?

Заходим на посадку. Втроём. Пробег, рулёжка. Коля спрашивает – как? Бурчу – нормально. Он-то в чём виноват? Машинка в норме была. Полной.

Пришли на КП – там грустно и одиноко стоящий Сиротин сотоварищи. Ему уже доложили всё. Ну, и по радио слышно было, как нас… Пока Р-10 летел ещё. Горящим. Собственно, дело-то житейское. Если на голимых "чайках" против "фридрихов", к гадалке можно не ходить. Проблема оказалась в другом. Сразу, как мы вылетели, аж из самой Москвы – ого! – добро пришло. Ну, на мою разборку с тем капитаном. Люфтваффе. И теперь Сиротин сомневается. Нет, за себя он не так чтобы очень боялся. За меня – тем более. Одним больше, одним меньше – в июне-то 41-го. А вот эффект, что мог проистечь из моего сбития, ему не очень улыбался. Моральный, и вообще…