Текст книги "Бонус"

Автор книги: Александр Самохвалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Ну, попинали меня чуток. Сапогами. Нормально. Это тоже тренировал, да и опыт есть. Случай, он ведь реально разный бывает, и не всё коту масленица. Главное – голову и кисти рук сберечь. Спиной с почками как-то к стенке, благо, коридор неширокий, локти к подреберьям, мошонку в ладони, ладони между ног зажать, голову в плечи, далее расслабиться и получать удовольствие…

Потом связали – запястья и в локтях тоже. Моим же ремнём. Шустро и умело, но без изысков. Особых. И напрячься успел, и запястные суставы хитро изогнуть-расположить. Учили-с. И этому тоже. Спустили по лестнице, только что не пинками, потом на улицу, буквально метров полста, зашли в строеньице рядом, склад, наверное, был, или ещё что-то в этом роде, слабо освещённый изнутри проём двери, пяток ступеней вниз, матюги, по коридору, опять дверь, лечу – мягкой посадки… На бетонный пол. Дверь скрипит, замок клацает, шаги на выход, но не все, чувствую. Кто-то остался. У двери. Сторожить.

Сначала осмотрелся. Темно, только сквозь щели по периметру двери и замочную скважину свет. Едва пробивается. Холодно. Пол бетонный. Пахнет сыростью и мочой. Один. Руки-ноги целы, голова в порядке, даже по почкам особо не досталось. Запястья за спиной, но освободиться – минутное дело. Ремень по локтям вообще анекдот. Надо как-то мотать отсюдова. Расстреляют ведь, это ж как два пальца по нынешним временам. Насколько помню, рукоприкладство у нас в армии всегда запрещалось, но всегда же и применялось достаточно широко. Но здесь категорически только в одном направлении – от высшего к низшим. В российской же армии до фига что так, что эдак. В ВДВ, рассказывали, раньше вообще на этом всё держалось. Деды молотили цырей, дедов вразумляли контрабасы, конрабасов аборты равняли. Лейтёхи, то бишь. А что делать, если на губу сажать себе дороже. Я, впрочем, этого уже не застал. В карантине только, но так… Другим доставалось. Особо борзым в основном, если честно. Знакомый, опять же, саджентом контрабасил в дивизионке. А как в роту вышел – какой мордобой? Из боевых не вылезали… Не, ну если залёт реально серьёзный у кого – бывало. Но тогда уж без обид. Лучше по морде, чем под трибунал.[194]

У двери бубнят что-то между собой. Не расслышать. Дверь не так чтобы очень плотная, но звуки глушит. Значит, не менее двух. Даже и не думай!

Начальству, помнится, тож иной раз доставалось, и по морде, и как сегодня… Серого вот разжаловали за такие дела. Раза три, пожалуй. Из офицеров однажды даже. Не, цыриков он не бил. Типа, западло. Начальство только. До генерал-лейтенанта включительно. А не фиг руки распускать, и гавкать не по-людски, опять же, не фиг. На заслуженных людей. Которые хоть и не при лампасах, зато широко известны, пусть даже и в достаточно узких кругах. А кого-то, слышал, и в штрафники бывало, или срок мотать. Честно говоря, мимо меня это как-то проходило, напрямую не сталкивался. А слухи – они и есть слухи.

Здесь же ума не приложу что за такое положено. Штрафбаты, если память не изменяет, позже ввели. В лагерную пыль, наверное. Или на месте порешат. Трибуналом, или как ещё здесь принято. Знать бы ешё, кого я так. Ясно только что не Ворошилова. Он с усами. И не Павлова – этого видел. Почти знакомы, можно сказать. Может, не всё так уж и страшно? В петлицах не заметил, что там, было – не было…

В принципе, когти надо рвать отсюда. При первой возможности и в любом случае. В партизанах останусь, или к окруженцам прибьюсь. Плохо ещё, ни сапог, ни формы, весь из себя белым лебедем… Ноги, вон, уже побить успел. Штаб, опять же. Караулы кругом. Не уйти… Сейчас. Ладно. Посмотрим – сказал слепой…

О, шаги. Рыл пять, пожалуй. Нет, шесть. У рядовых вроде как глуховатые и чуть шаркающие, у офицера позвонче. Подковки. Дешёвое пижонство. Вертухай докладывает – ни хрена не случилось. Их тут вообще трое было, оказывается. Заходят. Лежу. Руки вроде как связаны. Сапогом в рёбра. Хоть и готов был, больно. Встаю, со стонами и качаниями, но так, чтоб не нарваться на продолжение. Тяжко хромаю к двери, будто сейчас умру. Свет фонаря керосинового тусклый, но с темноты слепит. Офицер, тот самый старлей. С ТТхой наизготовку. Цыри трое с ППД, остальные с СВТ, кажется. Не трёхлинейки, словом.[195] Комендачи, наверное. Всё лучшее – штабу.

Помню, на прыжках был, по первому разу когда, а тогда многие прыгали – и командование дивизии, и курковые батальоны, и ещё кто-то. Смотрю – навстречу группа идёт, и хэбешки у них, не как у всех, и ремни, и ножи, и снаряга. Супер-пупер-спецназ, одним словом. Спросил у саджента – что, мол, за орлы такие. Оказалось – хозвзвод…

Провели по темноте где-то с километр, периодически окликаемые часовыми. Пароль, значит, сегодня у нас Севастополь, а отзыв – Петропавловск. Ничего, оригинально. Обычно "Москва" – "Петербург". Или наоборот. Чёрт. Был бы хоть в х/б. Никогда не понимал, когда всё откладывают и откладывают до удобного момента, потом до следующего, а после вот так – раз, и всё… Но уж больно расклад… тухлый.

Подходим к автобусу, навроде того, в котором сюда ехал, но побольше. Намного. Заводят внутрь. Окна плотно закрыты шторками, внутри свет. Что-то вроде стола, скатерть кумачёвая, для торжественности момента, фонарь керосиновый, типа "летучая мышь", за столом трое. Тройка, кажись, это называлось, или как? Посередине подполковник, судя по петлицам, может, военюрист какой – ума не приложу, справа майор-политрук, а, батальонный комиссар называется, ещё младший лейтенант, молоденький совсем… ну, с этим понятно. НКВД на морде лица написано. Большими буквами. Реально, тройка…[196] Что-то слышал, конкретно не знаю ни хрена. Ни я, ни Костик. Совещаются между собой, на меня ноль внимания, фунт презрения. По потолку от них тени мечутся. Странно… Вдруг мамлей ГБшный словно очнулся, зенки вытаращил, и проницательным таким тоном:

– Кто давал вам задание уничтожить представителя ставки и начальника генерального штаба?!? – и на фальцет сорвался, салага, остальные зашикали дружно, этот заткнулся, потом ещё пошуршали бумагами, ещё лейтёха откуда-то со стороны подскочил, отскочил, знакомой уже пулемётной перестрелкой затрещала пишущая машинка… снаружи где-то. Штабная культура, блин. Контора пишет. Я же, на всякий случай, продолжаю изображать из себя едва стоящего на ногах. Покачиваюсь, постанываю. Однако… Нет, не любят меня здесь…

Через буквально пару минут приносят листы, пипол судейский расписывается, предсадательствующий – по центру сидит – встаёт, тень больше него послушно скачет вверх по автобуснуму нутру, оглашает, солидно так, как настоящий, каждое слово булдыганом по черепу:

– Решением суда военного трибунала подсудимый младший лейтенант Малышев Ка И признаётся виновным в совершении преступления согласно статье 58-1б УКа Рэсэфэсэр, то есть в измене Родине, совершенной военнослужащим, выразившейся в покушении на жизнь видного советского военачальника и нанесении вреда его здоровью способом неогненстрельного ранения, и приговаривается к высшей мере социальной защиты посредством расстрела, с конфискацией всего имущества. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет исполнен немедленно.[197]

– Эй, что, уже всё? А последнее слово?

– Немедленно! Лейтенант, выведите осуждённого.

Всё тот же старлей радостно тычет меня в спину твёрдым кулачком, набитым даже, кажется. Пробкой от шампанского вылетаю из автобуса в гостеприимные объятия конвоя. Топаем прежним путём обратно. Впереди, шагах в десяти, цырик с "летучей мышью" и ружжом, аналогично, сзади, шагах в тридцати, в промежутках конвоиры, протом я, за мною старлей со взведённым – слышал, как – ТТ наголо, далее комендантский взвод – так это, наверное, называется, вообще-то рыл десять с винтарями. Не рыпнешься.

Мнда… "Досадно, что сам я немного успел"… А что, собственно, мог? О дате начала войны прокричать – так поздно уже было, да и много было таких предупреждальщиков, в том числе и на правильный день. Предоставить "бесценную" информацию о порядке неполной разборки автомата Калашникова? И что это даст? Сообщить о ходе ближайших событий – так, во-первых, расстреляли бы за паникёрство или ещё что-нибудь, в этом же роде, а во вторых, много ли я знаю об Отечественной? Да и то, что знаю – насколько достоверно? В школе чуть не каждый год новые учебники. Были. Рассказать, что дальше будет? Со страной, в смысле? Ну, причморят Лысого. Задолго до того, как. Однако, по мнению дедули, который при том фактически вырос, очень даже ничего Хрущ был мужик, не без дури, конечно, но справлялся. Лучше многих, во всяком случае. И идеи его некоторые очень даже ничего были. Исполнение вот только подкачало. Опять же, лучшие самолёты, космос, ракеты, подводные крылья, экранопланы, "оттепель", наконец – всё это при нём. Из Карибского кризиса, вон, вылез достойно. Затеяли ведь его реально америкосы, когда в Турции базы с ракетами среднего радиуса. Добивающими до Москвы и Урала. Потом же пусть наши и убрали с Кубы, но и американцы – из Турции, да и считаться с нашими реально только после этого стали, разрядка, там, и всё такое прочее. А если ещё вспомнить, что партейку международную ту Лысый на голимом блефе выиграть умудрился – так и вовсе респект. Лаврентий Палыч, "эффективный менеджер", больно уж мутная фигура, в ближайшем рассмотрении и при всех даже его заслугах. Да и видали мы таких вот эффективных менеджеров. Впоследствии. Но и если б Лысого не сняли, кто знает, как бы оно было. О Бровеносце тоже не только плохое можно услышать. Даже Меченый, на что уж урод, в жопе ноги, так и то, если посмотреть альтернативы, и он, получается, далеко не худшая ещё. Версия. Алкаш, вон, и тот… Россию в его времена всяко каждый обидеть мог, но с таким-то вот презиком она ни страшной, ни опасной не казалась уже – никому. Возникает даже вопрос, а не намеренно ли он дурку тогда гнал… Оркестром дирижируя… Не верится как-то, что уж в Штатах-то не мог утерпеть, чтоб не ужраться до потери сознательности. Вовочка, так и вовсе… Вот и получается – всё, что нормально мог – так это лишь понасбивать фрицев, как можно больше. Ну, и понасбивал. Да ещё Алоисыча, вон, расстроил. Трижды. Так что, можно сказать, план минимум выполнен по максимуму. Аминь.

Вот, кажется, и пришли. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Серое приземистое квадратчатое такое строение, наверное, бывший гараж или склад. Тяжёлые железные сдвижные ворота не закрыты. Завели внутрь и поставлили к стене. В многочисленных выщербинах от пуль. Под босыми ногами липко. Не первый, выходит… открыватель. Почему не на воздухе? Наверное, кому-то из исполнителей привычно именно так. Чтоб, типа, в помещении. Пусть и без кафельного пола. Когда с уклоном и отверстием посередине. Для большего удобства слива-смыва. Подогнали грузовик, включили фары. Команда "Стройся" отдалась смертным холодом внизу живота. Костик, нервы! Руки уже развязал, но держу за спиной, ремень с груди сняли – военное имущество, беречь надо – и организм вовсе не побит-покалечен, а в самой что ни на есть полной боевой готовности. Цыри с винтарями построились, старлей встал чуть в сторонке, но ТТ всё ещё наготове, автоматчики же отошли в сторонку и явно избегают смотреть в мою сторону. Непривычные, надо думать, к таким делам. Пока. Я, естественно, тоже непривычный, поэтому адреналин шибанул небывало тугой волной по всему телу, ударив в голову, и если команда "заряжай", с клацаньем затворов, прозвучала ещё более-менее нормально, то последовавшая за ней "Пли-и-и-и-и-иии" с затормозившейся отмашкой руки растянулась на несколько, пожалуй, секунд воспринимаемого времени, в течение которых я медленно плыл навстречу земле под летящие, казалось, прямо в лицо пули. Сами пули, конечно, рассмотреть было слабо, однако поднырнуть под них всё же успел, ощутив лишь словно пригладивший по загривку сквозящий ветерок и услышав едва-едва миновавшее меня гудение стремительно просверливаемого загустевшего к ночи воздуха.

Упал, однако, сначала на руки, потом, будто дёрнувшись в предсмертной судороге, чуток откатился, приняв позу с руками за спиной, в которой не сразу бросилось бы в глаза отсутствие ран, крови здесь, кажется, хватает с прошлых разов, не понять, светло вот только от этих чёртовых фар, раздери меня прах, подогнул ноги, подготовившись к броску, замер… Только сейчас ощутив промозглый холод и шероховатую жесткость давно не метёного бетонного пола. Местами липкого. Сейчас должен подойти. Старлей с ТТ. Для контроля. Однако там, у расстрельной команды, какие-то разговоры, из-за работающего движка не слышно. Опа, основная масса утопала. Живём! Может быть…

Шаги. Неторопливые. Остановились метрах в полутора от головы. Далеко. Не достать. В узком – голову поднимать не можно! – секторе обзора над полом видны подошвы хромовых сапог. Начищенных. Ну, ещё хоть чуть-чуть! Сквозь оглушающий гул пришпоренного адреналином кровообращения пробиваются неторопливо произнесённые слова:

– А где это ты научился вот так вот ловко под пули сигать, а, Костик? – голос вроде знакомый. Катюлис!?!

– Это как-то само получается, товарищь старший лейтенант госбезопасности. Не желаете попробовать, а? – поднимаю голову. Действительно. В жестко очерченном светом фар чёрном силуэте угадывается знакомая конфигурация нетамбовского волчары.

– Во-первых, что-то не хочется. Сейчас. Во-вторых, для вас, Константин батькович, просто Альгирдус. Вне службы, разумеется. И, наконец, в-третьих, твоими молитвами, с сегодняшнего дня действительно старший, но не лейтенант, а майор. НКВД.

– Поздравляю. Я ж говорил, присвоят! – поднимаюсь с пола. Сейчас, когда смертная доля миновала – ли? – резко, до озноба ощутил холод ночного воздуха. Бабочки у фар. Мельтешат. Ночные. Мошкара…

– Не присвоили. Вернули.

– Всё равно поздравляю. От всего сердца… Альгирдус.

– Пошли. Простудишься ещё.

Молча миновав полуторку с зажжёнными фарами и обалдевшим водилой, топаем к гостевому домику, который оказался совсем неподалёку. Чёрт, только сейчас вполне ощутил, до чего ж хреново без сапог… в лесу прифронтовом. По дороге, однако, порадовал себя мечтою об использовании этих замечательных кустов и очаровательного в темноте подлеска для подкрадывания с последующим тихим вырезанием. Часовые, как успел на автомате заметить, пока к месту шли, пыхтят, шумно дышат, воняют потом, а кое-где даже самокрутками пыхают, секретов тоже определённо нет, не говоря уж о минах с детекторами – лепота!

Через слабо освещённую прихожую, щуря глаза с темноты, поднимаемся наверх, в недолгий мой приют. В щелях будто случайно приоткрытых дверей ощущаю настороженные глаза, может, и фиолетовые средь них найдутся… впрочем, какая разница. Заскочив в умывальник – раковина эмалированное, овальное зеркало в резной деревянной раме, ручка единственного крана литая фигурная, такие и в наше время встречались ещё по провинциальным гостиницам – и, наскоро умывшись, отправляюсь к себе в тесну каморку. Там расположился уже у крохотного, но с претензией на создание рабочей обстановки письменного столика, даже с лампой – слава богу, не мне в лицо, Катилюс, спокойный, как танк и, кажется, довольный, как слонёнок. Хотя у не убогого сего чухонца хрен разберёшь, что и как. Морда каменная, зенки стылые.

Одеваюсь. Всё, вроде, на месте. Кроме удостоверения. Достаёт из нагрудного кармана, кладёт на стол. Убираю во внутренний. Для прикола вытягиваюсь по стойке "смирно":

– Готов к труду и обороне!

– Готов – эт хорошо. Сейчас, – взгляд на часы, – летишь в Пинск. Вместе с Жидовым. На корректировщике. Берёшь там новую "чайку". Сегодня звонил – в наличии имеются, уже выбирают. Получше. Малюешь на ей любимую свою "ноль-тройку" и – вперёд. Всё.

Встаёт, и в дверь. Я за ним.

– Альгирдус, а как же приговор?

– Пусть подотрутся, башибузуки штабные. Филькиной грамотой. Но ты молодец, что извернулся. Когда совсем уже… Не успевал. Чуть-чуть, но в таких делах… Чуть-чуть не бывает. Пока наверх дозвонился, пока соединили, пока до самого верху дошло, пока доложил… Он… ночью работает. Решение сразу принял. Я бегом – а там уже, слышу, залп.

Остановившись, поворачивается ко мне и с вдруг прорезавшимся грузинским акцентом:

– Эсть мнэние… Эсли ми станем расстреливать личных врагов Адольфа Гитлера, он эдва ли виплатит нам положенные марки. А значит, это било би в висшей стэпени нэразумно и нэпродуктивно.

Неужто в реале процитировал!?! Костик в восторге, мне же жутковато…

– Эсть мнэние… Эсли ми станем присваивать високие звания младшим лейтенантам, бьющим яйца генералам армии, то у нас не станет генералов, а свежеиспечённые лейтенанты едва ли смогут их заменить.

Это уже явно сам. От себя, в смысле. Катюлис.

– Кстати, а кого это я… вот так.

– Много будешь знать – не доживёшь до старости. Впрочем… Жуков – слышал о таком?

– Ну… знакомое что-то, – дурика изображаю. – Какой-то… Из Москвы. Во, этот, ну, ваш, НКВДшный мамлей сказал – начальник Генштаба… Неужто правда? Вот чёрт… Я не хотел!

– Если б ты только мог… представить себе, Костик… КАК я тебе позавидовал, когда узнал. Знать бы заранее, да чтоб выбор был… так может… а потом пусть хоть и вместо тебя, у той стенки. И не я один так, полагаю. Многие б тебе… позавидовали. Живые… и мёртвые тоже, – пауза – Если б узнали. Но узнать не должны. Никто. И никогда. Понял? Генерал ранен. При бомбёжке. Раны, они тоже разные бывают.

– Понял, понял… как не понять… после такого-то.

Идём дальше. Снова тот же автобус. Едем без фар, но шофёр, похоже, дорогу знает, как пять пальцев. Пару раз тормознули у шлагбаумов. Подъехали к штабу. Здесь не спали. Катилюс вышел, что-то объяснил одному из цыриков с винтарём, что у входа. Я тоже вышел – размяться. Альгидас обернулся:

– Костик… Ты был при этом… когда Батя. Фрол сказал. Он не видел… говорит, не мог – впереди был. А ты, говорит, навстречу…

– Навстречу. Горел Батя. Прыгать низко. Не знаю, сознательно, или нет… В голову колонны… немецкой. Только мне показалось, полёт до конца управляемым был.

– Точно? Ну, он выжить не мог? Ну, как Фрол, к примеру. А потом – в плен. Хорошо видел?

– Точно. Видел. Выжить никак. Море огня.

– Тогда слушай. Мёльдерса, значит, тоже он. И мосты. Оба.

– Понял. Стране нужны герои. Лучше мёртвые. Чтобы по яйцам… и всё такое прочее. Исключить. Ладно. Кто-кто, а Батя… В общем, сочту за честь. Помолчать.

– Теперь вот что ещё. Когда этого завалили… ну, Гейдриха. Вы тогда втроём были.

– Ну да. Фамилии не помню, только имена – Саша и Толик. Толика сбили, в самом начале, Саша со мною сел. Верхнюю плоскость ему пошкрябали, а так ничего.

– О бое том кому докладывали?

– Капитану Савченко. Но как-то так, мельком. Не знаю, успел он что-нибудь записать, или как. А вскоре погиб. При штурмовке.

– С аэродрома видели тот бой?

– Видели, конечно. Только… как антелигент бы сказал, анонимно. Хрен разберёшь, кто в какой "чайке" сидит. Так что если кому другому и Гейдриха записать, так я не против. Не за ордена и звания воюем. А после того… ну, как Варю… мне вообще… одно только и надо…

– Саша… младший лейтенант Журавлёв погиб вчера, при штурмовке моста. Вылетели трое, вернулся один. Толик тот твой как раз. Говорит, видел, как кто-то из группы мост таранил. Кто – не разобрал, конечно. Вот пусть Саша и будет тем героем. Посмертно.

– Ладно. Не жалко. Хороший парень. Героя можно каждому давать. Ну, из тех, кто с первого дни.

– Кстати, а Гейдрих тот, как по-твоему, куда упал?

– Дай бог памяти… Столько всего было. Значит так. Полагаю, Гейдрих ведущим первой пары был. Майор всё-таки. Хоть и запаса, говоришь… Их там четверо было. Худых "эмилей". Ну, "мессершмиттов" серии "Е".

– Знаю, какие серии у них есть. Давай-ка ближе к делу.

– Куда уж ближе… Оба ведомых упали рядом с аэродромом. Первый к западу, километра три от КП где-то, я его у Саши с хвоста снял, он во второй паре был, что сразу на "чаек" навострилась, второй же… к юго-востоку, пожалуй, где-то в полукилометре всего, он потом к ведущему второй пары пристроился, и оба на меня зашли… промазали. Ведущий же тот вообще целым ушёл, и если это Гейдрих был, то я в полном недоумении. Ещё я ведущего первой первой угостить успел, ну, в самом начале. От души. Но он ушёл сразу. На запад. Может, и свалился потом… даже… погоди-ка, скорее всего, так оно и есть. Дымил он знатно потому как, припоминаю теперь… А где – кто его знает.

– Ведомых-то быстро нашли. Примерно там, где ты сказал. Один вообще не поймёшь, другой же точно не Гейдрих. Унтер. Ну, унтер-офицер. Я, как узнал про это дело… Ну, про Гейдриха – от языков ещё… Сразу сообщил, по рации. Туда тем же вечером сводный батальон нагнали. На базе роты НКВД, ну, и отходивших частей.

– Помню, видел. Вечером в столовой. Не знал только, зачем столько сухопутчиков нагнали. К нам.

– Вовремя, получилось, нагнали. Потому как тем же вечером на аэродром парашютный десант сбросили. С батальон где-то. Усиленный. Которые первыми выбросились, тех на поле, остальных счетверёнками посекли. В воздухе. Вместе с транспортниками. Потери, правда, всё равно большие получились. Очень. Отчаянные они, парашютисты эти. И подготовка… Ну так как, насчёт Бати с Сашей?

– Нехай.

– Тебе всё равно… выше ордена… благодарность… от САМОГО! Просил передать – страна нэ забудет своих героев.

Изображаю понимание торжественности момента. Хотя мне этот Сам… та ещё сволочь, насколько могу судить. Хотя стоит ли? Судить, в смысле… Нам, тем более… Детям просравших великую державу. Построенную им.

– И ешё. Огромное персональное спасибо от Димы. Ну, Павлова. Немцы, то есть, языки мои поделились, у фюрера ихнего форменная истерика была. По слухам. Но достоверным, вполне. Это же он приказал десантников использовать. И ещё – поменять направление удара. На Пинск. А это не менее суток. Простоя. К тому же туда они так и не пошли… передумали, похоже. Или Гейдриха своего нашли. Вот и ещё полдня. Может, у Димы что ещё и получится. К тому же и советчиков поубавилось. С твоей помощью. Да и так…

Подошёл штабной, мы обратно в автобус и на взлётку. Вывел к знакомым смутно бипланистым серым теням. Пара Р-пятых. Печальный силуэт Жидова. Офорт "Грустное ожидание". Какие-то, похоже, ПДСники приглашают на нижнее крыло, меня справа, Жидова слева. Катилюс спокойно комментирует:

– Мы так в Испании делали, способ отработанный. Безопасный… можно сказать.

Одели в утеплёнку, примотали стропами и какими-то ремнями брезентовыми, спросили – не туго ли? – но ответа не ждали, движок заработал – поехали! Как сказал классик Юра. По другому, впрочем, славному поводу.

Резво взмываем в ночное небо, поток начинает свою по-предутреннему промозглую песенку где-то за шиворотом, приподнимаю голову – кажется, так меньше задувает. К левому же боку, наоборот, от движка тянет жаром, плохо сгоревшим бензином и палёным маслом. В общем, обычное дело в нынешней авиации. Что с открытой кабиной, что с закрытой. Даже в шунтовом симуляторе учтено. Но на крыле Р-5 воняет как-то уж очень отвратно. Не предназначено оно для транспортировки пассажиров, и всё тут. Ладно, перетерплю часок.

Значит, Жукова. Георгия Константиновича. Будущего маршала будущей Победы. Потенциально. Невовремя его на клубничку потянуло.[198] Нет, я не ханжа – всё понимаю, и давно уже не пытаюсь даже искать ангелов во плоти. Далеко не старый ещё мужик, война, опасность, семья далеко.[199] Не снесло б у меня крышу, не полез бы, ей-богу. Не изнасилование, чай. Пьяное приставание – да, хамское – тож да, но не более того. У милой девочки, к тому же, на тот вечер кое-какие планы могли иметься уже. Надеюсь. Впрочем, ладно. Что сделано, то сделано. Будет теперь, скорее всего, другой Маршал Победы и парады принимать, и у Исторического музея бронзоветь конной статуей. Рокоссовский, к примеру. Он как раз где-то здесь ту войну начинал… Оно, может, и к лучшему. Мне, конечно, трудно судить, без военного образования и особого интереса в военной истории, но – дедуля с папулей, как примут на кухне – пусть и нечасто такое случалось, но бывало, что греха таить, да и невелик сей грех – обычно вдрызг рассоривались по всем такого рода вопросам, но всегда сходились в одном – оценке личности Георгия Жукова, его полководческого дара и роли в одержании той воистину Великой Победы. По их мнению, он был не лишён некоторого полководческого таланта, особенно если сравнивать с прочим окружением, но не более того. А знаменитые мемуары его оба иначе как "Воспоминания и измышления" никогда не называли.[200] Нет, я и это не считаю большим грехом. Людям вообще свойственно некоторая субьективность восприятия, не говоря уж о суждениях. У ментов, вон, даже поговорка есть – "Врёт, как очевидец". Недаром. Будучи официально главным и основным летописцем множества событий, для которых являешься единственным если не вообще, то, как минимум, всё ещё живым действующим лицом, опровергнуть и оспорить некому, а кому есть, те вынуждены подстраиваться, время такое было, трудно, нет, почти невозможно удержаться от того, чтобы не приукрасить себя, любимого. Особенно такому, как данный конкретный – может быть, и в этом будущем всё равно – маршал…[201]

Интересно, кстати, удастся ли теперь Павлову сделать хоть что-нибудь. Хотелось бы надеяться, но вряд ли. В моей реальности армии понадобились очень хорошие учителя и полтора года времени, чтобы научиться учителей этих бить. Слишком рыхло всё, чересчур много некомпетентности. Вон, "чайки" на штурмовки вовсю гоняют, а потом жалуются, что бомбёров некому сопровождать. Да и злости пока той нет, чтоб через не могу, но сделать… а не просто лихо погибнуть за Родину, за Сталина… Словно застрелиться…

Удовольствие небольшое, кстати, так вот лететь. Страшно. Когда десантурил, не понимал, как противоестественно и трудно пайлоту пассажиром. Тем более в такой вот странной позиции. Даже ямы воздушные – а на малой высоте каждый ухабчик отзывается – как-то совсем иначе воспринимаются. Ночь, опять же. Леса. Затемнение. Чувствуется только внизу какая-то мохнатость от леса, но ничего конкретного. Оп! Затемнение… Порадовался… Внизу целая колонна, с зажжёнными фарами, на восток попёрла. Кого это интересно, понесло, и куда? Немцы где-то там, по-моему, должны бы уже к Минску выйти…[202]

А вообще, наверное, прав был дедуля. Не надо бы старое ворошить. Можно же было воспринимать Маршала Победы Жукова ГэКа как некий обобщённый образ советского полководца Великой Отчечественной, а не конкретную человеческую личность, со всеми её особенностями, недостатками и даже пороками. Труд этот тяжек, и не каждому дано. Нет, не в смысле мук совести из-за погибших по твоей вине. Полагаю, тут как у хирурга. Если из-за каждого "своего" покойника впадать в депрессию, значит, ты ошибся в выборе профессии. Сила нужна, и ум, и жесткость нечеловеческая. Мне, вон, всего-то неполным десятком головорезов приходилось командовать, и то… Нет, на боевых ещё так-сяк. Элита всё ж. А вот в перерывах между… Как вспомнишь, так вздрогнешь. А когда на тебе фронты, тысячи тысяч, грязных, завшивевших, полуобученных, голодных, толком не снаряжённых и к тому же, в основной своей массе, совершенно не желающих умирать ни за Родину, ни за Сталина, ни за что бы то ни было ещё, и – НАДО! Да ещё сверху – горец… Да на флангах – "доброжелатели". Приврать же кто не любит, ей-богу.

Иосифа, опять же, обидели. Зря. При всех его специфических и страшно малопривлекательных особенностях, столько, сколько он сделал для Победы, не сделал никто. Пётр Первый, если изучать историю, вообще не человек, вурдалак из преисподней, но – Великий. Донской и Невский святые даже, хотя если присмотреться… Немного иная картина получается. И тем не менее – по сей день наше всё. А Сталина… Даже в самые поздние времена, когда памятники, мемориальные доски и прочее кое-где восстанавливать стали, "демократическая общественность" такой вой каждый раз поднимала, что хоть святых выноси. Хотя, реально, принял страну с сохой, с мотыгой и в величайшем раздрае, а сдал великой державой с без малого стопроцентно образованным народом и атомной бомбой впридачу, да и потом – разве не с того же, сталинского ещё, задела и в космос пошли? Как Семёныч в своё время исполнял на эту тему:

       Было время, и были подвалы,

       Было дело, и цены снижали.

       И текли, куда надо, каналы

       И в конце, куда надо, впадали.

Потом же, вдруг – перестали впадать… Кстати, когда говорят о неэффективности социализма в принципе, благоразумно "забывают", что далеко не самая развитая страна фактически в одиночку на протяжении десятилетий более чем успешно выдерживала соревнование без малого со всем остальным миром. Говорят ещё, свободы, мол, не было. Творчества. Ну, не знаю, что и сказать… По этому поводу. После 90-х, вон, полнейшая свобода стала, и что – много сотворили? Наоборот, повыродилось всё – даже литература, а уж про кино с музыкой и изобразительным вообще промолчу. Лучше. И потом, лично я науку и космос на достижения культуры менять не стал бы. Даже истинные. Никогда. Искусство – это вроде как цветы. Красивые дарим женщинам – им приятно. Некрасивыми цветут хлебушек, картошечка, огурчики-помидорчики. Без красивых цветов жить скучно. Без хлебушка – никак. Человек суть материя, осознавшая саму себя. Значит, смысл его жизни в познании окружающего мира, я так понимаю. А не во всяческом ублажении себя, любимого. В том числе и цветами в виде искусства. Высокого и не очень.

Обвиняют в том, что, мол, войну прошляпил, начало, в особенности. Конечно, задним числом легко быть умным. А ты попробуй ночью, в тёмной комнате, вообще без кошки, а на основе крайне противоречивой информации сомнительной достоверности, накопленного опыта и собственной интуиции создать непротиворечивую картину реальности, особенно зная цену, которую придётся заплатить за ошибку? Это вам не мизер втёмную вылавливать, как говорил один мой приятель. Как это, не знаю, в преф не выучился, времени не было, да и вообще… Но звучит красиво.

Уроки истории… Для немцев урок истории состоял в том, что национальное чванство – всё ж таки превесьма и сколько себя помню свойственное этой в очень многих отношениях замечательной нации – никогда и ни в коем случае не должно переходить определённые границы, и уж точно нельзя допускать перерождения его в официально декларируемый шовинизм. Русские же получили могучий иммунитет к сотворению себе кумиров. При Лёне, говорят, очень старались, аж из кожи лезли – ан не вышло. Одни анекдоты. Вовочка же и не пытался даже. Умный. Окружение – да, сам же – никогда. Понимал, надо думать – смеяться будут.