355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Мосолов » При дворе последнего императора » Текст книги (страница 11)
При дворе последнего императора
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 10:43

Текст книги "При дворе последнего императора"


Автор книги: Александр Мосолов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Была минута, когда казалось, что наш фронт едва-едва успеет построиться к подходу струковского отряда. Великий князь крикнул: «Ординарец!» Никого больше не оставалось, и подъехал я. Он обратился ко мне:

– Видите ли эту группу, которая еще разворачивается? Скачите туда, прикажите, чтобы карьером разворачивалась.

– Смею доложить, что как раз к ней подъехал ваш ординарец, да другой за ним туда же скачет. Как прикажете?

– Конечно, нечего туда ехать, – был ответ.

Но при этом я заметил на красивом лице великого князя гримасу. Очевидно, ему было неприятно, что я заметил его излишнюю суетливость. Стоя рядом с Николаем Николаевичем, я спокойным голосом сказал ему:

– Не прикажете ли мне поехать к резерву, чтобы заполнить прорыв в середине фронта? Он только-только поспеет сделать это до атаки.

– Верно. Поезжайте, и ходу!..

Картина атаки этих двух громадных масс кавалерии, освещенная последними лучами заходящего солнца, была, действительно, удивительно красива.

На бивуаке оба начальника кавалерии со свитами шли вместе. Струков с разрешения великого князя подозвал меня и рассказал ему, как мы вместе воевали на Балканах. Его Высочество заметил:

– Боевая практика имеет значение. Один Мосолов мне вовремя напомнил придвинуть резерв, и из-за этого признали, что я тебя победил.14

Впечатление, произведенное Николаем Николаевичем при этой первой встрече с ним, было в общем хорошее. Конечно, я жалел, что не заметил у него особого, скажу «русско-рыцарского», обаяния, присущего его отцу и вообще сыновьям Николая Павловича. Некоторая злобность в нем мне показалась на первый взгляд знаком сильной воли. Очень подкупала в его пользу наружность и некоторая резкость манер, дававшая впечатление решительности.

Маневры кончились парадом, на котором я в последний раз видел фельдмаршала Николая Николаевича старшего. Он так красиво делал заезд пред императором, салютуя своим жезлом, осыпанным бриллиантами, переливавшимися на солнце!

Здоровье Его Высочества не позволяло ему больше показываться, и он скончался через 5 лет, в 1891 году, окруженный лишь своими старыми, еще со времени войны, адъютантами, которые не покидали его до последней минуты и ухаживали за ним как сыновья.

После перерыва в несколько лет должность генерал-инспектора кавалерии перешла к его сыну. Следует отдать справедливость великому князю: он сделал много для воспитания и приведения в порядок нашей кавалерии. При нем она могла считаться одной из лучших в мире.

Что же касается характера Николая Николаевича младшего, то в нем преобладал атавизм Ольденбургского дома. Мать Его Высочества великая княгиня Александра Петровна, дочь Петра Георгиевича Ольденбургского, была весьма схожа характером со своими братьями, Александром и Константином Петровичами. Они все были очень способны, но крайне неуравновешенны, вспыльчивы и без достаточных задерживающих центров. К тому же Николай Николаевич, как мне говорили, унаследовал от своей матушки и ее мистицизм.

Александра Петровна еще с 70-х годов не жила более с мужем, переехала в Киев, где окружила себя священниками и монашенками, а впоследствии основала там монастырь и сама была пострижена.

Сын ее под влиянием супруги Анастасии Николаевны увлекся Филиппом и Папюсом и чуть не втянул в это увлечение императрицу Александру Федоровну, о чем петербургское общество в мое время много говорило. Полагаю, что со временем откроются факты, выясняющие эти события и, быть может, они переложат ответственность за крушение империи с одних плеч на другие.

У меня же эти неразгаданные события отчасти поколебали доверие к Николая Николаевичу. После роли великого князя, мною описанной, перед изданием манифеста 17 октября, когда он действовал под влиянием рабочего Ушакова, это доверие пошатнулось настолько, что я лично не ожидал ничего хорошего от назначения Его Высочества верховным главнокомандующим. Письмо его государю перед отречением последнего свидетельствует о крайне узком кругозоре и весьма невозвышенной душе. Да простит ему Господь его прегрешения, которые нам, людям той эпохи, так трудно оправдать.

Во Франции, в изгнании, Николай Николаевич не сумел воссоединить русских монархистов в единое целое и, не пожелав признать главенства великого князя Кирилла Владимировича, значительно способствовал бессилию наших легитимистов, лишенных возможности стать под единомышленное возглавление.

Великий князь Петр Николаевич был уравновешеннее брата и походил на родительницу меньше него. Слабого здоровья, почти чахоточный, он не проявлял никаких стремлений к власти. Хотя и человек одаренный, Его Высочество не вкладывал в свое дело генерал-инспектора инженерных войск той пылкости, которую проявлял Николай Николаевич к своей кавалерии.

Женатый на Милице Николаевне, дочери князя Черногорского, он мало вмешивался в политические интересы жены и держался в стороне от всяких интриг.

ПЯТЕРО МИХАЙЛОВИЧЕЙ

Перейдем к сыновьям великого князя Михаила Николаевича. Их было шесть, но один умер еще ребенком. Остальные пятеро были мало между собой схожи.

Старший, Николай Михайлович, видный, очень умный, отличался пристрастием к интригам. Начав службу в Кавалергардском полку, он покинул его под предлогом, что военные обязанности препятствуют его историческим трудам, к которым он имел не только действительное влечение, но и немалые способности. Но вне круга интересов он лишь критиковал и ничего не создавал. Из писем Его Высочества к царю видно, что он умел нравиться и обнаруживал несомненный ум, однако тщетно было искать в этих письмах хотя бы одну приложимую на практике мысль.

Николай Михайлович оставался в стороне во время войны. В яхт-клубе, где его любили слушать, едкая критика великого князя немало способствовала ослаблению режима. Всеразлагающий сарказм порождал в обществе болезненное отрицание авторитета царской власти. Императрица не терпела Николая Михайловича искренне и откровенно. Великий князь был одним из главных инициаторов коллективного письма великих князей, которое запечатлело рознь в императорской фамилии. Сосланный в свое имение на юге России, он не был в Петербурге, когда вспыхнула революция.

Второй брат, Михаил Михайлович, не принимал абсолютно никакого участия в русской жизни. После морганатического брака в 1891 году с графиней Меренберг, возведенной в графини Торби (дочерью герцога Насаусского, родной внучкой поэта Пушкина), он более не возвращался в пределы империи.

За ним следовал Георгий Михайлович, женатый на принцессе греческой Марии Георгиевне. Во время войны ему поручилось развозить по фронту ордена. Насколько знаю, в последнее время перед катастрофой он находился под сильным влиянием старшего брата Николая Михайловича.

Четвертый брат, Александр Михайлович, муж Ксении Александровны, сестры государя, занимал при дворе исключительное положение. Он был сверстником государя и его другом детства. Талантливый и честолюбивый, он недолго занимал пост, специально для него созданный, министра торгового мореплавания. Во время войны он посвятил себя военной авиации, которою издавна занимался. После него остались воспоминания, где Его Высочество ревностно защищал необходимость назначения великих князей на все видные и ответственные посты империи.

Склонный к мистицизму, Александр Михайлович стал проповедовать после катастрофы и своего посещения Америки теории, якобы внушаемые ему свыше и близкие к непротивленчеству Льва Толстого. Они должны были, по его словам, спасти Россию от большевиков оккультным путем. Слушателей, а тем паче слушательниц, он находил немало.

Младший из братьев, Сергей Михайлович, был генерал-инспектором артиллерии. Его управление ведомством вызвало немало нареканий во время войны из-за недостатка снарядов и амуниции в войсках. Будучи постоянно на фронте, он менее поддался растлевающему влиянию Николая Михайловича, но все же не мог оказать поддержки Его Величеству в момент отречения. Отношения их были, по-видимому, не такие, чтобы государь стал с ним советоваться в критические минуты.

ТРЕТЬЕ ПОКОЛЕНИЕ

Немного приходится сказать о третьем поколении сверстников – скорее не государя, а его детей. Оно состояло из брата императора, трех сыновей Владимира Александровича, сына Павла Александровича и девяти троюродных братьев Его Величества. Последние приходились внуками императору Николаю I и уже не титуловались великими князьями.

С политической точки зрения можно говорить о первых пятерых великих князьях.

Брат государя, великий князь Михаил Александрович, был на 10 лет моложе царя. Он отличался исключительной добротой и доверчивостью. С начала войны он командовал Кавказской кавалерийской, так называемой дикой дивизией, которая многократно отличалась в боях. Смелый, физически сильный, великий князь выказал себя способным начальником, и если бы после отречения государя он был поддержан, быть может, судьбы России и пошли бы по совершенно иному руслу.

Витте, всегда стремившийся, где мог, противопоставить кого-либо императору Николаю II, всюду хвалил способности Михаила Александровича, которому он давал уроки политической экономии. Он подчеркивал его правдивость и откровенность, чем великий князь очень походил на сестру свою Ольгу Александровну. Но влияние его на брата было ничтожным. До рождения цесаревича Алексея Михаил Александрович был наследником престола как ближайший родственник царствующего монарха. Но он не получил титула цесаревича, который носил при жизни его старший брат Георгий Александрович. Факт этот очень комментировался при дворе Марии Федоровны, но он легко объясняется надеждою молодой императрицы, что у нее скоро родится сын.

Владимир Александрович имел трех сыновей: Кирилла, Бориса и Андрея. Старший был моряком и находился на броненосце «Петропавловск», когда его потопили японцы на Порт-Артурском рейде. Кирилл Владимирович тогда один из немногих остался в живых. Вернувшись в Петербург после чудесного спасения, он, как только был в состоянии, явился к царю.

Отношения между большим двором и двором великого князя Владимира Александровича были в те времена натянутыми, и эта натянутость усилилась, когда до Их Величеств дошли сведения о предполагаемой женитьбе великого князя Кирилла Владимировича на Виктории Федоровне. Только после того как государь признал этот брак и великая княгиня Виктория Федоровна в 1909 году приехала в Петербург, благодаря ей эти отношения несколько улучшились.

После смерти царя, наследника и Михаила Александровича Кирилл Владимирович стал главой семьи. Несколько лет тому назад, в эмиграции, великий князь принял императорский титул, официально об этом, однако, не сообщив другим дворам. Сыну своему князю Владимиру он тем же актом дал великокняжеский сан.

Второй брат, великий князь Борис Владимирович, не был женат и двора не держал. Живя в Царском Селе холостою жизнью, он мало интересовался политическою судьбою своей родины. Во время войны он был казачьим походным атаманом при ставке.

Младший из братьев, великий князь Андрей Владимирович, блестяще окончил Военно-юридическую академию и стал советником и идейным вождем молодого поколения своей семьи. Он и в эмиграции продолжал интересоваться политическими вопросами и лучше всех членов императорской фамилии был в них осведомлен. Человек очень даровитый и умный, Его Высочество вдобавок и трудолюбив.

Великий князь Дмитрий Павлович был лишь немногим старше дочерей государя. Их Величества искренне любили его и старались скрасить его полусиротскую молодость. Причастность великого князя к убийству Распутина произвела сильное впечатление на государя, поставившего на коллективном письме родственников, заступившихся за Дмитрия Павловича, известную резолюцию: «Никто не имеет права убивать».

Не вдаваясь с точек зрения морали и целесообразности в оценку тех действий, к которым великий князь был причастен, нельзя не отметить, что Его Высочество оказался единственным членом императорской фамилии, принявшим активное участие в попытке спасти царя и родину.

Из всего сказанного видно, как невелико было влияние семьи на царскую чету. Они видались большею частью на официальных торжествах, в условиях, невозможных для какой-либо серьезной беседы, а интимные встречи были весьма редки. Под конец царствования и они прекратились.

ПОСЛЕДНИЕ ПОПЫТКИ ПРИМИРЕНИЯ

Мне остается еще рассказать о своем участии в последней попытке примирения между членами императорской фамилии и царской четой.

В ноябре 1916 года я прибыл посланником в Румынию. В конце января 1917 года королева Мария спросила моего мнения – согласится ли государь выдать одну из великих княжон, своих дочерей, за ее сына Карла, наследника румынского престола (ныне ставшего королем). Об этом я уже раньше говорил с гостившей у королевы сестрою ее, великой княгинею Викторией Федоровной. После долгого обсуждения этого вопроса с королем, королевой и великой княгиней я, воспользовавшись данным мне государем разрешением сноситься с ним непосредственно по общим с королевским двором семейным вопросам, запросил у Его Величества разрешения приехать в Петербург для конфиденциального ему доклада.

Я прибыл в столицу накануне назначенного мне приема в Царском Селе. Разумеется, я тотчас же явился к Фредерик-су и доложил о цели своего приезда. Тут же мы разговорились об общем положении. Министр сообщил мне о разрыве, происшедшем между Их Величествами и членами императорской фамилии после убийства Распутина. На мой вопрос, как он смотрит на создавшееся положение, граф ответил:

– По возвращении государя из ставки Его Величество, принимая меня с докладом, объявил мне, что уже все решил вместе с императрицею. Мне же он поручил только исполнить его повеление относительно командирования великого князя Дмитрия Павловича на персидский фронт, приказав до отъезда держать Его Высочество под домашним арестом. «Прочее уже сделано», – прибавил государь.

– Очевидно, – говорил мне Фредерикс, – государь, зная мое отношение к Распутину, не желал обсуждать со мною своих решений. Я до вчерашнего дня не видел Их Величеств. На моем докладе в Царском Селе императрица оставалась в кабинете государя. Я высказал Их Величествам, как мне горестно видеть вражду в царской семье, и указал на необходимость примирения. После долгого разговора сначала государь, а потом и императрица согласились, что надо так или иначе выйти из положения. Я тогда же высказал, что прежде всего следует государыне помириться с Марией Павловной, что весьма облегчит дальнейшее примирение. Императрица согласилась пойти на мировую с великою княгинею, если та сделает к этому первый шаг – признает, что они обе были неправы, и обещает Ее Величеству сплотить всю семью вокруг государя. В данное трудное время это совершенно необходимо.

Далее граф добавил:

– Императрица поручила мне поговорить с Марией Павловной как бы от себя, но не забывая, что она, государыня, согласна мириться лишь на указанных условиях. Великая княгиня ждет меня через полчаса. Но, раз вы здесь, я беру на себя ответственность послать вас вместо себя. Я чувствую себя сегодня так нехорошо, что не сумею быть убедительным.

Действительно, у графа был один из тех дней, когда ему был необходим отдых и когда с минуты на минуту можно было ожидать кровоизлияния в мозг. Не зная подробно ни положения, ни последних событий, я все же прямо от Фредерикса поехал к великой княгине. Я решил сказать, что нашел министра больным и, зная, что великая княгиня его ждет, приехал побеседовать с ней о положении дел и передать привет от королевы Марии и великой княгини Виктории Федоровны.

Мария Павловна приняла меня очень любезно и выразила удовольствие, что я уговорил графа не выезжать. Она сама боялась, как бы этот разговор не обострил его болезненного состояния. Наша беседа продолжалась более часа. Ее Высочество признала, что примирение с императрицей необходимо по соображениям как патриотическим, так и по династическим. Но когда я заикнулся, чтобы она сделала первый шаг, она наотрез отказалась и не пожелала больше говорить на эту тему. Перед моим уходом великая княгиня сказала мне все-таки, что если граф Фредерикс пригласит ее от имени императрицы приехать в Царское Село, она поедет.

Я доложил министру о результате моих переговоров. Было решено, что, как только Фредерикс почувствует себя лучше, он отправится к Марии Павловне и скажет ей, что, как он надеется, Александра Федоровна на днях пригласит ее в Царское Село к чаю. Однако, как я впоследствии узнал, приглашение это не состоялось.

ЧАСТЬ VI
ОКРУЖЕНИЕ ЦАРЯ

НАЗНАЧЕНИЕ ГРАФА ФРЕДЕРИКСА15

Этот труд не посвящен политической истории России. Потому не буду касаться полностью вопроса отношения царя к министрам, то есть к людям, которые в первую очередь были ответственны за ведение политики.

Чтобы судить о делах государственных, император принимал доклады главных сановников империи. Но где черпал он необходимые данные, чтобы судить о личности самих министров? Говорили и неоднократно повторяли, что сведениями личного характера снабжало императора его окружение. Влияние этого окружения всегда преувеличивали. Постараюсь в этой главе охарактеризовать каждого из лиц, близких к Его Величеству.

Начну с графа Фредерикса, министра двора, Old Gentleman, как звала его царская чета, убежденная в преданности исполнителя деликатной, а порой и трудной задачи укрепления взаимоотношений государя с членами императорской фамилии.

Граф Фредерикс был потомком шведского офицера, плененного русскими войсками и поселенного в Архангельске. Один из предков министра был придворным банкиром Екатерины II и получил баронское достоинство. Отец графа был военным, участвовал во взятии Парижа, командовал 13-м Эриванским полком, а впоследствии состоял генерал-адъютантом при императоре Александре II.

Граф Владимир Борисович поступил юнкером в лейб-гвардии конный полк, равно как и граф Воронцов-Дашков. Они одновременно были произведены в офицеры. Во время службы своей в этом полку Фредерикс был пожалован флигель-адъютантом и затем более восьми лет командовал конною гвардией. Когда Воронцов был министром двора, Александр III приблизил к себе Фредерикса, назначив его сперва управляющим придворно-конюшенною частью, а затем помощником министра двора. В начале царствования Николая Александровича, в 1897 году, граф занял пост министра.

Причиною отставки Воронцова явилось следующее: граф Илларион Иванович, зная молодого государя с детских лет, относился к нему покровительственно, что Его Величество находил вполне естественным. В дневнике будущего царя не проходит записи, где бы имена Воронцовых не встречались либо в связи с каким-нибудь приемом у них, либо при упоминании ежедневных чаев на катке, в саду Аничкова дворца. Молодую императрицу этот тон шокировал. После коронации и Ходынки, за которую известные круги обвиняли министра двора, Воронцов стал просить государя освободить его от должности, но царь его удерживал. Велико же было удивление графа, когда однажды Его Величество принял отставку министра. При оставлении им должности Воронцову было предоставлено право пользоваться придворною каретою и ложею в императорских театрах. Позже, в 1905 году, он был назначен наместником на Кавказе.

Утверждение Фредерикса, состоявшего в течение года временно исполняющим обязанности министра, было для придворных кругов полною неожиданностью. У него не было ни больших связей, ни, казалось, нужного родства. Называлось много кандидатов. Придворный муравейник, как всегда в случаях назначения на высокую должность, от которой зависит карьера многих, зашевелился. Однако ни один из многих кандидатов, предлагавшихся и поддерживавшихся группами и партиями при дворе, чем-либо особенным не выдвинулся и лично государю близок не был. Император разрешил вопрос утверждением Фредерикса.

Как государь, так и царица привыкли к графу во время общения с ним, по-должному оценили его простоту, кристальную честность и умение исполнять их волю с большим тактом.

Новый министр был очень состоятелен, и это давало ему независимость, столь необходимую среди придворных влияний и интриг. Фредерикс по натуре любил порядок и прямо не выносил неосновательных трат. Благодаря этой аккуратности его часто упрекали в скупости, несмотря на его очень значительное богатство. Но это были несправедливые нарекания. Я был частым свидетелем его постоянных широких расходов. Он просто не любил давать себя эксплуатировать.

Как пример того, что он тратил деньги, где почитал нужным, и тратил широко, приведу следующее: вскоре по назначении графа командиром Конного полка ростовщик, часто снабжавший офицеров деньгами, просил о допущении его сына отслужить воинскую повинность в полку. Фредерикс согласился, но предупредил отца, чтобы вольноопределяющийся не рассчитывал быть офицером полка. Когда сын этого ростовщика Э. выдержал офицерский экзамен, отец обратился к командиру с просьбой о принятии сына в число офицеров. Фредерикс крайне деликатно разъяснил ему невозможность этого. Тогда Э. заявил, что на следующий же день опротестует векселя офицеров на сумму, если не ошибаюсь, в 79 000 рублей, довольно крупную по тому времени, и этим лицам придется покинуть полк.

Фредерикс показал Э. на дверь, но тут же собрал офицеров-должников и каждому вручил чек, покрывавший долг ростовщику. На другой день Э. был полностью удовлетворен, сын же его был произведен в офицеры в другом полку, кончил Академию Генерального штаба и впоследствии занимал крупную должность.

Состояние Фредерикса заключалось в больших домах близ Николаевского вокзала в Петербурге с тысячами мелких квартир, имении в Финляндии площадью чуть ли не в целый уезд и имении Сиверское по Балтийской железной дороге, где летом жила его семья и которое ему дохода не приносило, так как постоянно улучшалось. Кроме того, у него были значительные капиталы. Управлял он своим состоянием лично.

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ К МИНИСТРУ

Помню, как сейчас, день, когда после моего назначения начальником канцелярии министерства двора в 1900 году я впервые явился к моему бывшему командиру полка, ныне моему министру, с докладом и после почти двадцатилетнего перерыва вновь увидел кабинет графа Фредерикса.

Петербург был единственною столицею конца XIX века, где еще имелись казармы в центре города. Три воинские части расположены были на самых людных и аристократических улицах: преображенцы рядом с запасными половинами Зимнего дворца с непосредственным ходом в него из казарм, конная гвардия и гвардейский экипаж в конце Большой Морской, у Поцелуева моста. Конногвардейские казармы занимали громадную площадь, представляя собой фундаментальную постройку с трех сторон огромного плаца, на котором производились учения и протекала вообще вся жизнь полка.

Как раз напротив, на Почтамтской улице, стоял небольшой красивый особняк, принадлежавший графу Фредериксу. Впоследствии дом этот приобрела своего рода знаменитость. Он был первым сожженным толпою в начальный день революции – это было первое насильственное уничтожение частной собственности.

Граф был очень привязан к своему дому и ни за что не хотел его покидать. Графиня как-то при мне говорила мужу, что неудобно министру двора не быть в состоянии сделать у себя за неимением подходящего зала большого приема, как то устраивают министры, живущие в казенных помещениях. Фредерикс возразил:

– Верно. Но зато тебе не придется переезжать, когда меня уволят с должности, и будешь по-прежнему принимать друзей в твоих пяти гостиных. Думаю, что спокойствие за будущее приятнее, чем возня с устройством больших приемов.

Он, как и все мы, не мог думать, что через десяток лет никто из всех нас не будет в состоянии считать себя обеспеченным.

Возвращаюсь к своему первому докладу: войдя в кабинет графа, я был удивлен отсутствием перемен. Нового я нашел лишь большую картину на стене, изображавшую полковой плац, видимый из окон этого кабинета, с выстроенным на нем полком, в конном строю, в кирасах и касках, а на первом плане – группу полкового начальства, пешком, беседующего с Фредериксом. Эта картина работы Самокиша была поднесена министру офицерами полка при сдаче такового новому командиру князю Барятинскому.

Как и прежде, кресло графа было у окна, в некотором отдалении от письменного стола. Тут же стоял столик и рядом – еще кресло для докладчика. Благодаря этому письменный стол оставался неизменно в педантичном порядке, со своими портретами высочайших особ и другими принадлежностями, большею частью подарками.

Я сел во второе кресло. Отныне я был «правою рукою» министра, подобно тому как он именовал «левою» графа Гейдена (начальника канцелярии императорской главной квартиры).

ДЕНЬ МИНИСТРА

Чтобы изобразить деятельность министра, опишу обыкновенное распределение его дня.

Начинался он с 10 часов утра моим докладом. Я вскрывал конверты, лежавшие на столике, – обыкновенно прошения о пособии, почему-то попавшие к министру. Фредерикс неизменно расспрашивал, почему такой-то или такая-то просит о помощи. Кончалось тем, что прошения эти передавались мне для обычного исполнения. Привожу это для того, чтобы подчеркнуть гуманную особенность Фредерикса, считавшего, что какие бы ни предстояли серьезные вопросы к разрешению, они не должны мешать ему уделять внимание и прошению неизвестной бедной вдовы, для которой выдача пособия важнее всех государственных вопросов.

Говорили не торопясь. Бывало, министр, весьма внимательно следящий за докладом, взглянув в окно на плац, восклицал:

– Смотрите, какой болван на третьей лошади с фланга. Так затягивает повод, что конь не понимает, чего же все-таки от него хочет всадник. А унтер-офицер что зевает… Однако вернемся к нашему делу; но не могу не делиться с вами впечатлениями, зная, как и для вас верховая езда близка к сердцу.

Такие отклонения бывали, впрочем, весьма редки. Обычно граф, закурив свою огромную утреннюю сигару, слушал с большим вниманием мое изложение, вникая во все подробности и высказывая всегда очень определенные решения. Конечно, главное внимание обращалось на всеподданнейшие доклады, которых бывало при каждом приеме министра у государя от 5 до 15. Фредерикc немедленно улавливал, что могло бы вызвать несогласие Его Величества по существу или по форме доклада. Впоследствии я так изучил царя, что мне почти никогда не приходилось переделывать проекты своих докладов.

ДЕНЬ МИНИСТРА (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Вскоре после начала нашей совместной работы Фредерикc начал ставить меня в курс всего того, что говорилось во время его докладов государю. Министр скоро убедился в полной моей скромности относительно конфиденциальных вопросов. Касательно же себя, он соглашался, чтобы я ему не передавал доходивших до меня слухов.

– Я кристалл прозрачный, – пояснял граф, – все насквозь видно. Лучше не говорите мне того, что не надо передавать. Могу проболтаться. О делах же не проговорюсь.

И это было, действительно, так.

Помня еще Фредерикса полковым командиром, весьма вспыльчивым и часто резким, я был удивлен переменой его характера. Произошла она благодаря тому что министр делал разницу между средами придворною и полковою. Остерегаясь резких выражений и боясь их употреблять, Фредерикс старался, где только возможно, возлагать на меня обязанность передачи всяких замечаний и выговоров, оставляя за собою лишь похвалу.

По окончании доклада мы приступали к подписыванию бумаг. Граф смотрел на это как на священнодействие, фамилию подписывал стальным пером, а росчерк производил другим – гусиным16 и всегда возмущался своими коллегами, которые иногда так подмахивали бумаги, что прочесть имена их было невозможно. Фредерикс считал, что письмо или бумага, подписанная министром двора, обыкновенно должна быть четкою и красивою. В обычное время, к счастью, кроме контрассигновки подписей государя и его пометок, подписей министра бывало мало. В дни же пожалований, когда Фредериксу надо было подписывать до сотни писем, это являлось изрядным испытанием терпения докладчика.

Мои доклады кончались в первом часу. Фредерикc после завтрака с семьею в час дня совершал обязательную поездку к куаферу «Пьеру» на Большой Морской, где ежедневно брился. В случае недомогания, конечно, лейб-цирюльник призывался на дом, но министр этого очень не любил, так как поездка входила в программу дня. Во время путешествий граф отлично брился сам, но не любил в Петербурге отходить от своей старой привычки.

С 3 часов дня начинался у Фредерикса доклад начальников отдельных частей министерства двора и прием лиц, которым граф назначал аудиенции. Докладывали об этих лицах чиновники особых поручений моей канцелярии и причисленные к ней кандидаты на классную должность, которые по окончании приема, обычно в седьмом часу, телефонировали мне обо всем происходившем в течение дня у министра и о его приказаниях на следующий день. После этого, если не было спешных дел, Фредерикc обедал дома и затем проводил время в семье, которая большею частью собиралась с несколькими немногочисленными друзьями дома у графа в кабинете, или вся семья ехала в один из императорских театров, где против малой царской ложи была ложа министра двора.

Если бывали дела, волновавшие Фредерикса, он давал мне знать пред обедом, чтобы я приехал к нему в десятом часу вечера, когда порою засиживался до полуночи. В первые годы в начале одиннадцатого часа приносили в кабинет бутылку хорошего бордосского вина и сухари. Граф имел обыкновение опорожнять ее вдвоем с кем-нибудь. Впоследствии врачи воспротивились этому, и ко времени войны Фредериксу пришлось совсем отказаться от этого удовольствия.

Министр очень любил свой образ жизни и старался его по возможности не нарушать как во время путешествий, так и в летних резиденциях двора.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ГОСУДАРЯ И ФРЕДЕРИКСА

Не могу не рассказать здесь об отношениях Их Величеств к министру.

Кроме своих двух докладов в неделю – одного по субботам утром и второго доклада по четвергам после завтрака, Фредерикс бывал во дворце очень часто. Когда Их Величества находились в Царском Селе, граф ездил к ним, помимо своих докладов, не менее двух раз в неделю: на прием или на парад какой-нибудь части, а иногда просто приглашенным на завтрак, что бывало большею частью, если императрица имела что-либо сообщить графу. Кроме того, министра звали на все интимные празднования, как-то: рождения или именины детей, елку конвоя и подобные торжества, официально не праздновавшиеся.

Но возвращении от Их Величеств Фредерикс немедленно требовал меня к себе, чтобы передать мне все последовавшие повеления государя. При этом было трогательно слышать искреннюю радость моего начальника, если он мог рассказать о какой-либо похвале или внимании к нему Их Величеств. Нужно сказать, что они на это не скупились.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю