Текст книги "При дворе последнего императора"

Автор книги: Александр Мосолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Зинаида Дмитриевна, или, как обыкновенно ее звали, Зина Богарне, была удивительно привлекательна, красива и жизнерадостна. В ее честь и для ее удовольствия великий князь Алексей и открыл двери своего дворца петербургскому бомонду. Графиня недолго блистала как царица нашего большого света. Она скончалась совсем еще молодой после короткой болезни.

У Евгения Максимилиановича была от первого, также морганатического брака дочь,¹¹ которая еще при жизни мачехи начала выезжать и вскоре вышла замуж за князя Льва Михайловича Кочубея. Долли Кочубей, как ее обычно звали, также пользовалась немалым успехом в обществе.¹²

Видной петербургской дамой являлась и сестра Зины Богарне княгиня Надежда Дмитриевна Белосельская-Белозерская, муж которой князь Константин Эсперович был очень близок Александру III, хотя политического значения не имел. В молодости Белосельские много принимали в своем доме на Невском, у Аничкова моста, а летом – в своем дворце на Крестовском острове. Позже, когда их громадное состояние пошатнулось, они продали дом великому князю Сергею Александровичу накануне его свадьбы.

Дочери княгини Надежды Дмитриевны вышли замуж: одна, Елена, – за князя Виктора Кочубея, начальника уделов, а другая, Ольга, – за князя Владимира Орлова, начальника канцелярии главной квартиры, правнука графа Алексея Орлова, временщика императрицы Екатерины II. Первая, по своим и мужа вкусам, не любила светской жизни, чувствовала себя лучше в историческом имении Кочубеев под Полтавою Диканьке и там принимала лишь близких друзей князя. Ольга Орлова, напротив, любила приемы у себя на Мойке. Особняк этот по внутренней обстановке походил на музей. У нее собирались дипломаты и дамы, щеголявшие в платьях от лучших портних Парижа.

Как и у Орловых, дипломаты находили гостеприимство у графини Клейнмихель, рожденной графини Келлер, в ее доме на Сергиевской. У нее, конечно, не было той роскоши, как у Белосельских и Орловых, но ум и привлекательность хозяйки давали возможность не без успеха конкурировать с ними.

Упоминаю об этих домах как знакомых мне ближе других. Кроме них много принимали графиня Бетси Шувалова, рожденная княжна Барятинская, Воронцовы, Шереметевы и т. д. (последние две названные семьи не очень любили иностранцев). На этих приемах дипломатов поражали роскошь нашей Северной Пальмиры.

Я упомянул о жене и дочери Евгения Максимилиановича, этих двух львицах петербургского света, чтобы обратить внимание, как был силен царский престиж того времени. Дамы, имевшие лишь косвенное отношение к императорской фамилии, пользовались совершенно особым положением в обществе, и с ними обращались почти так же, как с высочайшими особами.

Благодаря обилию блестящих великосветских домов при Александре III, когда дворцовых приемов было совсем мало, и в царствование Николая II, когда из-за здоровья императрицы тоже не было таких частых празднеств, как при Александре II, Петербург все же оставался одною из самых элегантных и светских столиц Европы.

Я упоминаю лишь о тех домах, которые принадлежали исключительно к аристократии, и не говорю о немалом количестве разных нуворишей, старавшихся не отставать от большого света. Жизнь Петербурга мало изменилась со времен моей молодости, то есть с последней четверти XIX века, до японской войны. Лишь после этой катастрофы начал замечаться некоторый упадок светской жизни. Однако уже с 10-го года нынешнего столетия казалось, что в высшем обществе возвращаются к старым нравам. Но недовольство в низах, все увеличиваясь, подкапывало оптимизм света, и во время великой войны это настроение с первых же наших неудач перешло в мрачный пессимизм. Легкомысленные представители общества думали исключительно о своем благополучии. Ища виновника неудач России, они обрушились на государя, а особенно на Александру Федоровну.

Видя невозможность отдалить императрицу от царя, они стали мечтать о дворцовых переворотах, не понимая, что при тогдашнем настроении низов он неминуемо поведет к революции и к их же гибели. Безнаказанность убийства Распутина дала пример для дальнейшего самоуправства, но уже в массах.

С великим князем Алексеем Александровичем я был очень мало знаком, и пришлось мне впервые прийти с ним в более тесное соприкосновение по следующему поводу.

Супруга принца Александра Петровича Ольденбургского Евгения Максимилиановна имела большую конфетную фабрику «Рамонь», в которую вложила почти все свое состояние. Дела этого предприятия шли очень скверно, и ему грозило банкротство. Тогда принц Ольденбургский обратился к министру двора с просьбой о займе из удельного ведомства. Князь Кочубей, начальник уделов, запротестовал, не желая устанавливать прецедент. Министерство финансов также решило, что подобный кредит по закону выдан быть не может. Тогда Александр Петрович прибегнул к помощи членов императорской фамилии.

Государь поручил Алексею Александровичу собрать семейный совет под своим председательством, чтобы обсудить, как помочь Евгении Максимилиановне и не допустить несостоятельности. На этом совете были, кроме членов императорской фамилии, граф Фредерикс, министр финансов В. Н. Коковцов, князь Кочубей и я в качестве секретаря.

Собрался совет в роскошной столовой великого князя. Открыв совещание, он предоставил слово Коковцову. Министр в цветистой речи с обычным своим умением изложил во всех подробностях дело. Красноречие его длилось более получаса. Аудитория, не привыкшая слушать столь продолжительные речи, немного осовела. Когда Владимир Николаевич кончил, то его несколько озадачило обращение великого князя:

– В чем же именно дело?

Коковцов ответил, что он только что изложил это в своем докладе высокому собранию. Но председатель обратился к нему со вторичной просьбой высказать в кратких словах, что именно требуется от членов царской семьи, дабы помочь Евгении Максимилиановне. Министру пришлось исполнить эту просьбу.

После краткого обсуждения решили, что помочь Евгении Максимилиановне должен прежде всего ее супруг принц Александр Петрович, и лишь когда на это не хватит у него средств, можно прибегнуть к императорской фамилии. Тут же приняли резолюцию, подсказанную тем же В. Н. Коковцовым, которую я сейчас же письменно изложил. Протокол был всеми присутствующими подписан, и великий князь должен был представить его на высочайшее утверждение. Прощаясь со мной, Алексей Александрович сказал, что вызовет меня после всеподданнейшего своего доклада.

Прошло более недели. Меня не вызывали, и я решил поехать сам к Его Высочеству. Великий князь принял меня очень любезно. На мой вопрос, утвердил ли государь решение совета, он сказал, что на другой день после совещания искал протокол и, не найдя его, подумал, что он, быть может, остался у меня. Я напомнил Алексею Александровичу, где именно я ему передал злосчастную бумагу. Начались новые поиски, в которых деятельное участие принимал камердинер великого князя Чемодуров.¹³

Поиски остались тщетными. Тогда великий князь заявил, что особой беды нет: хотя бумага и пропала, но он помнит приблизительно ее содержание и доложит государю устно.

Исполнил ли Алексей Александрович свое предложение об устном докладе, я не знаю, но слыхал, что затем было еще два семейных совета под председательством уже великого князя Константина Константиновича, на которых присутствовало очень мало членов императорской фамилии. Эти совещания пошли навстречу пожеланиям Александра Петровича. Часть членов царского дома оказалась, впрочем, не согласна с принятым решением и предоставила государю протест, указывая, что дела Ольденбургского дома не касаются императорской фамилии, тем паче что у принца есть большие капиталы в Ольденбурге, из которых он пусть и помогает своей супруге.

В конце концов министр двора доложил об этих разногласиях государю. Его Величеству благоугодно было все же оказать крупную материальную помощь принцессе. Многие из великих князей остались этим крайне недовольны.

ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ СЕРГЕЙ И ПАВЕЛ АЛЕКСАНДРОВИЧИ

За все время, мною описываемое, вплоть до своей безвременной кончины, великий князь Сергей Александрович был генерал-губернатором нашей первопрестольной столицы. Очень высокого роста, весьма породистой красоты и чрезвычайно элегантный, он производил впечатление исключительно холодного человека. Я лично очень мало знал его, но думаю, что он был бы отличным администратором Москвы, но веком раньше. Офицеры Преображенского полка, которыми он много лет командовал, очень любили Его Высочество.

Государь относился к нему с явным уважением, но, по-видимому, особенной интимности между дядей и племянником не было, хотя они были женаты на двух сестрах, к тому же очень дружных. Симпатии великого князя клонились к крайне реакционным течениям, но влияние его на императора не сказывалось. Преследуемый террористами, Сергей Александрович пал жертвой покушения эсеров.

Великий князь Павел Александрович в сравнительно молодые годы обвенчался с дочерью короля эллинов Георга и королевы Ольги Константиновны. Брак этот был очень счастливым. Великую княгиню Александру Георгиевну, сверстницу и двоюродную сестру всего молодого поколения императорской фамилии, все очень любили. Этой симпатичной чете было легко занять выдающееся положение в Петербурге. Через год у них родился ребенок – великая княжна Мария Павловна, год спустя – второй, Дмитрий Павлович, после родов которого Алесандра Георгиевна скончалась. Молодой, но блестящий двор Павла Александровича опустел. Великий князь со своим детьми уехал в Ильинское, подмосковное имение брата Сергея Александровича, с которым он был очень дружен. Бездетная супруга Его Высочества Елисавета Федоровна ревностно взялась за воспитание осиротевших племянников, стараясь заменить им мать.

Еще до рождения сына Павел Александрович получил в командование мой родной конный полк, куда в день своего рождения был зачислен и Дмитрий Павлович. В полку искренне любили и ценили великого князя за поддержание старых традиций и блестящей строевой репутации конногвардейцев.

Вдовец, живший далеко от детей, великий князь увлекся женой одного из адъютантов своего брата Владимира Александровича – фон Пистолькорса. Ольга Валериановна развелась с мужем, но государь не счел возможным дать Павлу Александровичу разрешение на морганатический брак ввиду близости великого князя – дяди императора к престолу. Но увлечение взяло верх над долгом послушания главе дома, и великий князь, сдав полк, обвенчался тайно за границей. Император оказался в тяжелом положении. Ему пришлось применить максимальное наказание. Его Высочество был лишен всех чинов и должностей с воспрещением въезда в Россию.

После убийства Сергея, любимого брата Павла, государь вернул дяде генерал-адъютантский мундир и вызвал его для присутствия на похоронах. Некоторое время спустя после долгой переписки разрешили в конце концов вернуться и его морганатической супруге. Тут возник вопрос о месте, которое Ольга Валериановна, получившая титул и фамилию графини Гогенфельзен от короля баварского, может занять при дворе, где до сих пор морганатических жен не появлялось. Великий князь составил на этот счет шесть довольно смелых пунктов, об утверждении которых просил государя. В них было заметно сильное влияние графини на супруга. Но и государь находился под влиянием императрицы. Он вычеркнул наиболее новаторские требования Павла Александровича, решив, что Ольга Валериановна получит лишь ранг жены генерал-адъютанта. Но он согласился, чтобы графиня была представлена своим новым родственницам, великим княгиням, не через посредство их гофмейстерин, а самим великим князем, ее супругом. Также было разрешено ей не расписываться во дворцовых книгах, а оставлять визитные карточки.

Павел Александрович был искренне благодарен своему племяннику за урегулирование трудного вопроса. Но мелкие препятствия создали у него осадок неприязни к императрице, хотя наружно отношения казались вполне сердечными.

Великокняжеская чета с детьми поселилась в Царском Селе во вновь выстроенном ими дворце. Графиня благодаря покровительству Марии Павловны старшей, с давних пор весьма благоволившей к ней, хорошо была принята петербургским обществом, которое очень охотно стало посещать новый жизнерадостный двор Павла Александровича.

Когда началась война, графиня не пожелала более носить немецкой фамилии. По ходатайству великого князя государь пожаловал его семье фамилию Палей – казачьего атамана, бывшего в родстве с Карнович (девичья фамилия Ольги Валериановны) – с княжеским титулом. Это, если не ошибаюсь, единственный случай пожалования княжеского титула за все царствование Николая II.

При дворе и между членами царской семьи Павел Александрович не имел того авторитета, каким пользовался его брат, Владимир Александрович. Это сказалось в трудную минуту, когда государыня оставалась одна в Царском Селе и не имела твердой мужской поддержки. Причастность Дмитрия Павловича, сына Павла Александровича от первого брака, к делу об убийстве Распутина еще увеличила рознь между дворами.

Павел Александрович продолжал жить в Царском Селе до ареста большевиками. Княгиня Палей проявила чудеса храбрости, пытаясь, но тщетно, спасти своего супруга. Великого князя расстреляли; сына ее одновременно умучили в Алапаевске. Княгиня с двумя дочерьми бежала во Францию.

СЫНОВЬЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА НИКОЛАЕВИЧА

Великий князь Николай Константинович, старший сын Константина Николаевича, страдал неизлечимым психическим расстройством. Он провел большую часть жизни в Туркестане, где и скончался после революции, еще до захвата там власти большевиками.

Второй брат, человек весьма красивый, высокого роста, элегантный, Константин Константинович, поэт, писавший под псевдонимом «К. Р.» был женат на принцессе Саксонской. У них было девять человек детей. Великий князь любил искусство, и особенно увлекался литературой. Назначенный начальником военно-учебных заведений, он много сделал для молодого поколения наших офицеров и был ими очень любим.

Я близко знал младшего брата Его Высочества Дмитрия. Великий князь по скромности характера мало кому и в России был известен, хотя отличался редкими качествами. Политической роли великий князь никогда не играл. Он был всесторонне образованным человеком и интересным собеседником, но в беседе с ним не следовало касаться ни вопросов современной политики, ни психологии женщин: Дмитрий Константинович был определенный женофоб.

Любимой темой его разговора являлись лошади, коннозаводство и коневодство. Этим двум отраслям хозяйства он посвятил себя полностью, основательно их изучил и применил свои познания сначала на купленном им большом конном заводе в Дубровке Полтавской губернии, а впоследствии – как заведующий государственным коннозаводством. От этой должности он, впрочем, скоро отказался, считая, что может принести больше пользы, сосредоточив все внимание на собственном заводе. И это было не фраза, а искреннее убеждение Его Высочества.

С Дмитрием Константиновичем я впервые познакомился, когда после долгого пребывания в Болгарии вернулся в свой полк, куда великий князь был зачислен во время моего отсутствия. В полку он мало с кем сходился и никакой выдающейся роли не играл. Причиной были страшная застенчивость и педантическое распределение дня. Все его время уходило на служебные занятия, чтение и самообразование, а также на аккуратное посещение богослужений. Кроме того, Дмитрий Константинович строго придерживался «сухого режима» – не пить ни вина, ни других спиртных напитков – и избегал мало-мальски фривольных разговоров. Поэтому он посещал лишь официальные собрания.

Великий князь мне позже рассказывал, почему никто из сыновей генерал-адмирала Константина Николаевича не стал моряком. Оба старших брата вышли в офицеры: Николай Константинович – в конную гвардию, а Константин Константинович – в Измайловский полк. Дмитрия же Константиновича с детства предназначали в моряки. Безумно любя лошадей, великий князь просился в конногвардейцы, как и старший брат, но отец заявил, чтобы он не смел даже мечтать о гвардии, а готовился в моряки. Его Высочество подчинился, надел морскую форму и был отправлен в учебное плавание. Оказалось, что он моря не переносит и страшно страдает от морской болезни. Вернувшись домой, под впечатлением морских передряг, великий князь усердно помолившись, отправился в кабинет к родителю. Он стал на колени перед отцом и умолял избавить его от морской службы. Константин Николаевич ничего слышать не хотел. «И Нельсон, – говорил он, – страдал морской болезнью, а все же стал знаменитым адмиралом». Наконец сжалилась мать, и лишь после долгих ее просьб строгий родитель согласился отдать Дмитрия Константиновича в конную гвардию. Так как старший брат в бытность в полку вел жизнь весьма рассеянную, то Дмитрию Константиновичу была дана строгая инструкция: ему не подражать. По добросовестности натуры он родительский приказ исполнял пунктуально.

Уже командуя конногренадерским полком, Дмитрий Константинович, убедился, что «сухой режим» мешает его сближению с офицерами и исходатайствовал у своей матушки разрешение пить вино. После этого он скоро сдружился с полком и имел прекрасное влияние на офицеров, которые его искренне любили.

Я ближе сошелся с Дмитрием Константиновичем на «лошадином вопросе». Узнав Его Высочество и преодолев его застенчивость, я искренне привязался к нему. Когда Александр III поручил Дмитрию Константиновичу произвести опыт снаряжения кавалерии лошадьми через государственное коннозаводство, великий князь просил государя дать ему в помощь меня как более опытного в приемке лошадей. И в течение многих лет я помогал великому князю, состоя при военном министре по кавалерийской части. Два года мы ездили с Его Высочеством по заводам, а затем я гостил у него в Дубровке, где мы вместе составляли отчет о нашей командировке.

В наших странствиях нам приходилось заезжать в такие захолустные города, куда, конечно, никто из членов царской семьи, да и из других высокопоставленных лиц, никогда не заглядывал. Дмитрий Константинович, по своей скромности, старался по возможности избегать всяких встреч и приветствий. Но стоило мне заикнуться, что его долг как великого князя показаться собравшемуся народу, и он, как ему это ни было трудно, выходил и очень хорошо отвечал на приветствия. Но затем Его Высочество убегал в свое купе и опускал занавески, чтобы его больше не беспокоили.

Помню, как-то раз мы услышали, сидя в купе, разговор двух парней:

– Ну что, видал великого князя: каков он?

– Человек как человек, только «долготелистый».

– А звезда у него на груди была?

– Нет.

– Так, пожалуй, это и не великий князь…

Надо заметить, что у всех Константиновичей, и особенно у великого князя Дмитрия, были длинные шеи при высоком росте. Великому князю очень понравился данный ему крестьянином эпитет, и он много раз его потом вспоминал…

ЕСЛИ Б ЗАВЕДОВАТЬ ТОЛЬКО ЛОШАДЬМИ…

Относительно государственной службы великих князей Дмитрий Константинович высказывался так:

– Конечно, великие князья должны проходить службу субалтерн-офицерами в частях, но так, чтобы с ними обращались наравне с прочими офицерами. Если полюбят строевую службу, пускай двигаются в общем порядке. Однако назначение их на высшие должности я не считаю правильным, так как все же они безответственны. Если же у них окажутся непорядки, то это уменьшит престиж государя.

– А вы бы приняли заведование государственным коннозаводством?

– Охотно бы принял, если бы приходилось заведовать только лошадьми. Но там есть люди, и вы видели, с какими недостатками. Знаю, что меня прочат на это место, и чувствую, что в деле выращивания конного состава я мог бы быть действительно полезен, но с людьми, боюсь, не справлюсь. Не принять этого назначения я не могу. Но приму с условием, что меня освободят от службы, как только я увижу, что с делом справиться не могу.

Однажды великий князь поручил мне передать довольно значительную сумму на поддержание бедной церкви в деревне, через которую мы проезжали. Я ему заметил:

– При таких щедрых дарах вам, пожалуй, не хватит ваших удельных доходов.

– Удельные деньги нам даются не для того, чтобы мы на них сибаритствовали, а для поддержания престижа широкой помощью и добрыми делами.

Незадолго до войны Дмитрий Константинович, которого я давно не видел, протелефонировал мне и попросил выбрать день, когда я буду свободен, чтобы отобедать у него и потом посидеть. За обедом Его Высочество огорченно жаловался, что никто из его многочисленных племянников лошадей не любит и коннозаводством не интересуется. А поднятие и постепенное улучшение русских пород требует работы нескольких поколений.

Мечтой великого князя было воскресить орловско-ростопчинскую породу лошадей, постепенно улучшая ее подбором и воспитанием. Достигнутые им результаты были, действительно, поразительны.

Пожертвовать свой завод государственному коннозаводству он боялся, так как там работали по той системе, которая временно была в моде.

После обеда Дмитрий Константинович принес проект своего духовного завещания, и мы до поздней ночи обдумывали, как упрочить будущность завода, в который великий князь вложил и все свое состояние, и всю свою немалую энергию.

Было решено, что Его, Высочество еще раз позовет меня, чтобы до представления завещания на утверждение государю окончательно решить вопрос о заводе. Вскоре началась война, а за нею последовала революция. Случайно я узнал, что Дубровский завод разграблен, жеребым кобылам вспороли животы, как и на заводе князя Владимира Орлова. Сам же великий князь был расстрелян в Петропавловской крепости 15 января 1919 года вместе с великими князьями Павлом Александровичем и Николаем Михайловичем. Жаль такого хорошего человека и жаль гибели умело созданного им серьезного государственного начинания.

ДЕЛО В СЕРАПИНЕ

У фельдмаршала, великого князя Николая Николаевича старшего, были два сына – Николай Николаевич младший и Петр Николаевич. Перед тем как описывать младшее поколение, расскажу о своей встрече с их родителем, характерной для старшего поколения императорской фамилии.

В 1874 году я был вольноопределяющимся – одним из первых в Конном полку. Тогда переводили от рекрутских наборов со сроком службы в 15 лет к общевоинской повинности. Я и мои товарищи из гвардии держали офицерский экзамен в Константиновском пехотном военном училище, впоследствии артиллерийском, на Загородном проспекте. Нас экзаменовалось человек 20, из них 6–7 из гвардейских кавалерийских полков. Помню до сих пор, что было четверо кавалергардов – князь Михаил Дондуков-Корсаков, Богдан Хвощинский, Ладышенский и князь П. Вяземский и два лейб-гусара – Сафонов и граф Рибоньер. Я был единственным конногвардейцем.

К нам присоединились еще два армейских вольноопределяющихся – князь Сергей Алексеевич Кропоткин и Ушаков. Наша компания во время экзаменов быстро сошлась, и мы виделись ежедневно. По окончании каждого экзамена мы вместе посещали находившийся против училища серапинский трактир. Это было очень опасно, так как нижним чинам в то время вход в трактиры и рестораны строго воспрещался. Поэтому мы ходили в трактир с заднего хода, откуда и попадали прямо в отдельный кабинет, где хозяин редким гостям «из господ» давал завтраки по особому заказу. Обыкновенные посетители, лавочники и мастеровые, сидели в двух залах за столиками и пили без конца чай с блюдечка.

После экзамена по артиллерии, почитавшегося особенно трудным, мы около полудня отправились в Серапино. Все были налицо, кроме Ушакова. Расстегнувшись, мы весело пропускали уже по третьей рюмке, заедая вкусными грибами со сметаной и другими яствами, как распахнулась дверь из залы, и мы увидели статную фигуру Николая Николаевича старшего, в вицмундире Конного полка, с андреевской лентой через плечо и в генеральской каске. Он быстрыми шагами шел в наш кабинет.

Если бы молния ударила в середину закусочного стола, думаю, что мы бы обалдели меньше, чем при виде командующего войсками Петербургского военного округа.

Мы выстроились и ждали притаив дыхание.

Великий князь вошел. Половой затворил за ним дверь.

– Что вы тут делаете? – последовал грозный вопрос.

– Экзамен держали, Ваше Императорское Высочество.

– Хорош экзамен! В кабаке пьянствуете…

Молчание.

– А где тот, который убежал, когда я ему приказал подойти?

Опять молчание.

– Такой большой, в мундире армейской кавалерии. Какого полка – не успел разобрать… Не может быть, чтобы вы не знали. Он, очевидно, сюда шел.

– Мы здесь все в сборе, – отрапортовал Кропоткин. – Не знаем, кто мог быть у ворот.

– Ну, завтра разберем. Вы все отправляйтесь к своему начальству, доложите, что я вас застал в кабаке. Как фамилии?

Мы все назвались. Когда Дондуков сказал свою фамилию, великий князь заметил:

– А твоему отцу скажи, чтобы надрал тебе уши за пьянство.

Дверь отворилась. Его Высочеству подали шинель, и он удалился. Вся публика – толстые лавочники в косоворотках – стояли с потными лицами и смотрели на великого князя. Мы бросились к окну и видели, как Николай Николаевич в своей эгоистке (так назывались дрожки для одного седока) крупной рысью отъехал.

Наша компания стояла перед закускою как в воду опущенная. Дондуков опомнился первый:

– Ну что ж… Надо ехать. Все же для куражу выпьем еще по рюмке.

Вошел хозяин, неся миску с ухою. Ставит на стол и говорит:

– Видно, князь-то очень осерчал. Вошел так, что шинель спала с плеч во дверях. Говорит: «Где юнкер, что от меня удрал?» Не могу знать, тут есть юнкера в кабинете. – «Веди туда». – Я и повел, ослушаться нельзя было.

Великий князь часто проезжал по Загородному проспекту с доклада у государя в Царском Селе, и трактирщик давно знал его по виду.

Мы все отправились к своим эскадронным командирам, гадая, чем это для нас кончится.

На другой день по приказу Его Высочества мы все со своим начальством явились во дворец на Благовещенской площади. (Затем он был отдан под Ксенинский институт).

Начальства было больше, чем провинившихся. От трех полков командиры эскадронов, дивизионеры и полковые командиры, бригадные и начальники дивизий, все недовольные, что им приходится в мундирах являться к командующему войсками. Все в отдельности по очереди ругали каждого из нас, пока не вышел великий князь. Он также нас пожурил, но так и не узнал имени вольноопределяющегося, рассердившего его своим бегством.

Каждого из нас назначили на 15 лишних дежурств по конюшне. Мы начали, было, отбывать наказание, но через несколько дней нам сообщили, что по просьбе отца Дондукова великий князь разрешил отпускать нас на экзамены, и мы их благополучно сдали.

Нас всех, кроме Ушакова, произвели в портупей-юнкеры. Ушаков не только экзаменов больше не сдавал, но и нам на глаза не появлялся. Кончив срок службы, он исчез с петербургского горизонта и бросил мысль о всякой военной и гражданской карьере.

Наконец, правда разновременно, произвели нас и в офицеры, меня – лишь в феврале.

Пришлось являться к высшему начальству. Я опять отправился во дворец Николая Николаевича – должен сознаться, не без некоторой опаски. Вышел великий князь, такой же красивый и обаятельный, на этот раз с улыбкою на лице.

– А… Серапинского героя произвели. Поздравляю тебя… Уверен, что будешь служить молодцом. Помни всегда, что ты имеешь честь носить мундир славного Конного полка, который я ношу с юношества. Желаю тебе быть героем не серапиского трактира, а на поле брани.

Его Высочество подал мне руку. Я, как тогда полагалось, поцеловал его в плечо. Он весело кивнул мне и вернулся в свой кабинет.

Я не шел, а летел, полный счастья от слышанных милостивых слов. Думаю, будь случай, я совершил бы любой геройский подвиг.

От великого князя отправился в Аничков дворец к наследнику цесаревичу, командиру гвардейского корпуса. Меня ввели в кабинет Александра Александровича. Он встал из-за письменного стола, его громадная фигура повернулась ко мне. Я отрапортовал, кто я и по какому случаю явился.

– Желаю вам счастливой службы, – сказал будущий император Александр III и подал мне руку.

Когда я сделал движение, чтобы поцеловать его в плечо, наследник с такой силой, держа меня за руку, остановил, что я не мог выполнить свое желание.

Едучи домой, я думал только о приеме у Николая Николаевича, жалея в душе, что будущий царь меня принял не по старой традиции.

Мощь цесаревича мне импонировала. Но ни у него, ни у кого из его поколения не было величественного, неотразимого шарма в словах и движениях, отличавшего всех сыновей Николая Николаевича. На разводе я среди других был представлен Александру II и сознаюсь, что испытал волнение, даже трепет перед самодержцем всея России. Это чувство я и позже неизменно испытывал при всех моих встречах с императором Александром II.

ГЕНЕРАЛИССИМУС

Впервые я познакомился с великим князем Николаем Николаевичем младшим еще при жизни его отца Николая Николаевича старшего. Я был представлен молодому великому князю на ровенских маневрах в 1888 году. Как адъютант военного министра Ванновского я сопровождал его в Ровно.

Предполагался большой кавалерийский маневр. На нем должны были встретиться 30 эскадронов с каждой стороны. Одной стороной должен был командовать генерал-адъютант Струков, а другой только что произведенный в свитские генералы командир лейб-гвардии гусарского полка великий князь Николай Николаевич. Его Высочество приехал явиться к Банковскому. Тот представил меня и сказал, что я, интересуясь маневрами, желал бы на следующий день находиться при штабе великого князя. Николай Николаевич на это весьма любезно согласился.

Великий князь впервые командовал такой крупной частью, да еще в присутствии своего отца – фельдмаршала. Должен признаться, что Его Высочество очень хорошо справился с этой, все же не легкою, задачею, хотя немного нервничал и часто рассылал зря своих ординарцев, которых у него было более десятка. Он требовал, чтобы они все время шли в карьер, даже там, где спешки не было. Когда Николаю Николаевичу казалось, что ординарец скачет недостаточно быстро, он кричал «Ходу! Ходу!» весьма гневным голосом, хлеща при этом и свою ни в чем не повинную лошадь.

День прошел благополучно, в весьма интересных передвижениях. К заходу солнца великий князь развернул все свои эскадроны для общей атаки конницы Струкова, появившейся с другого конца весьма обширной долины.

Наш отряд разворачивался правильно, но, видимо, Его Высочество не мог еще рассчитать времени, необходимого для развертывания столь крупного отряда и, сильно нервничая, разослал весь свой штаб для отдачи приказания строиться в карьер.