Текст книги "Румбы фантастики"

Автор книги: Александр Бушков

Соавторы: Иван Ефремов,Василий Звягинцев,Александр Силецкий,Анатолий Шалин,Владимир Щербаков,Олег Чарушников,Андрей Дмитрук,Елена Грушко,Виталий Пищенко,Юрий Медведев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Александр Силецкий

Программа на успех

Уже и не помню, что тогда сказал. Наверное, какую-нибудь глупость. Я частенько брякал невпопад, когда вызывали к доске… Но то, что было после, запомнил очень хорошо.

Наш старый учитель, человек добрейший и немножко странный – таких еще называют «фанат»: фанат порядочности и фанат науки, так вот, учитель наш поднялся вдруг из-за своего обшарпанного, сплошь залитого чернилами стола и не спеша шагнул ко мне. И, помнится, сказал:

– Ну, будет. Надо делом заниматься. Хватит в дреме пребывать. Эх, ты, невежа!

И эдак легко, словно бы шутя, совсем легонько, то ли стукнул, то ли потрепал меня по затылку – кончиками пальцев, я почти и не почувствовал прикосновения… Но ведь на глазах у всего класса! Стыд, и только!.. Собрался я от обиды зареветь – но тут странная какая-то волна захлестнула мой убогонький умишко, даже не волна, скорее, нечто вроде молнии вспыхнуло в мозгу и отдалось по всему телу… Я не упал, не закричал, хоть и хотелось. И голова не закружилась. Это состояние владело мной ничтожно краткий миг, не память о случившемся, а само это – даже и не знаю, как назвать, – после чего как будто все (возник вдруг тайный уговор, да? – только не пойму, какой…) осталось неизменным. Я понуро и безропотно отправился к себе на место.

С тех пор миновало двадцать лет. Без преувеличения, моя жизнь летела по прямой, словно гоночный автомобиль в рекордный свой заезд. Казалось, помимо моей воли, что-то сверхмогучее несло меня – вперед, вперед, нигде подолгу не задерживаясь, не давая оглядеться и передохнуть. В классе стал первым – и по успеваемости, и по всяческим общественным нагрузкам. Институт закончил с блеском и благополучно поступил в аспирантуру. Кандидатскую сделал быстро и был удостоен лестных отзывов от самых уважаемых светил. Потом – защита докторской, все мыслимые премии – за разработки и открытия, без лишних проволочек – член-корреспондент, а вскорости – и академик. Было мне всего-то тридцать два… Я получил в свое распоряжение огромный Институт кибернетических проблем. Казалось бы, чего еще?

И вот однажды, в свой приемный день, сидел я в кабинете, ожидаючи законных визитеров. Впрочем, их случались единицы, так уж я постановил: по пустякам – есть завотделами, местком, в конце концов; а по проблемам крупным – слушайте, ведь я не бог и не всесилен, обращайтесь-ка в инстанции повыше. Я любил науку, но просителей и жалобщиков в ней – не выносил. Будем откровенны, я всего добился сам, и, полагаю, от того науке – только польза. Никогда не клянчил, не одалживался. Почему ж другим давать поблажки? Да и спокойней жить, когда не отвлекают… Лучше сознаешь свою неоценимость. В настоящем деле – это точная гарантия успеха.

Так вот, сидел я у себя и ждал… Любая роль таит подспудные издержки.

– К вам – посетитель. Говорит, по личному вопросу, – доложил мой новый секретарь, входя в кабинет. Всегда являлся сам. Точно надеялся на чем-то скверном подловить. Ну, сколько повторять: для внутренних докладов заведен давным-давно селектор!

– Вы? Опять?! – ответил я, прикидываясь занятым невероятно. – Почему – по личному? Я объяснял, по-моему…

– Я – тоже, – развел руками секретарь. – Но это, говорит, касается вас лично. Очень важно…

– Неужели? – весть такого рода меня, признаться, несколько насторожила. Нет, подкопов я не боюсь. Враги меня и пальцем тронуть не посмеют – я в своих делах незыблемо стою, авторитет научный – лучше не бывает: даром, что ли, Нобеля полгода как вручили!.. И при всем при том… Дурацкое предчувствие… Бывает: опасаешься, а чего именно – не знаешь. – Кто такой? – спросил я, делая усталое лицо.

– Ширяев. Николай Ильич. Не наш сотрудник. Посторонний, – отчеканил секретарь.

Совсем забавно. Посторонний – только этого и не хватало. Ширяев… Черт возьми, знакомая фамилия! Ширяев… Ведь встречался с ним, наверняка. А может, память вдруг дала осечку, спутал с кем-то? Ничего себе симптом!.. В мои-то тридцать два!..

– Ладно, пусть войдет.

И тогда в кабинете возник он.

Его узнал я моментально. И лишь угрюмо подосадовал в душе, что сразу не связал фамилию с тем образом, который продолжал жить в закоулках детских, полупризрачных воспоминаний. Ну как же! Николай Ильич Ширяев, старый мой учитель!.. Тот самый, что однажды на уроке дал мне подзатыльник. Это был его коронный жест – многих награждал такими дружескими тумаками… Странная манера вразумлять… Правда, не помню, чтобы кто-нибудь серьезно обижался… И никто не бегал жаловаться, так, смеялись меж собой – дескать, чудак, чего с него возьмешь… Но на уроках слушали, раскрывши рты. Умел заворожить класс.

И вот теперь он – здесь, стоит передо мной. Не изменился совершенно. Ведь, заметьте, двадцать лет прошло! Я даже и не знал – живой он или нет… С ума сойти, такая встреча! Но зачем?..

– Не ожидал, – сказал я, поднимаясь старику навстречу. – Какими судьбами! Вы превосходно сохранились! Право, очень, очень рад!

Набор дежурных фраз. Одних он мигом отрезвляет, что же до других… Пусть слушают, прок от этой болтовни – ничтожный. Только жаль потом потраченного времени… Парочка таких визитов даже самых тугодумов пронимает.

– Я тоже рад, – улыбнулся искренне Ширяев. – Рад, что у тебя, Сережа, до сих пор все было гладко и удачно.

Это «до сих пор» вдруг неприятно резануло слух. Хотя, казалось бы, что тут особенного? Не совсем красиво сформулирована мысль… Эх, бедные учителя! Когда ученики возносятся на самую вершину, вероятно, дьявольски заманчиво вот так, по-дружески, прийти и попросить чего-то эдакого, о чем прежде, может, и не помышлял… Дескать, ты уважь, родимый, помнишь, как однажды… Я ж тебя еще мальчонкой знал, шустрый был, хороший… А то как же! Ежели просить, то обязательно – хороший, у плохих не просят… И талантливый, на педсовете только о тебе и говорил, большое будущее предрекал – не обманулся, то-то славно!.. Ладно уж, поговори, припомни – я послушаю, да вот беда: мне скоро на коллегию, потом – в Президиум, а после…

– Будет, – произнес Ширяев, грустно глянув, точно и в самом деле прочитал в моей душе. – Не строй, пожалуйста, замученного делами человека. Слишком молод и удачлив… Был. И никуда тебе спешить не надо, я же понимаю: мой визит… А вот послушать, что скажу тебе, и вправду стоит. Ты садись. Я, в общем, ненадолго.

И такая в его голосе была решимость, сила – даже и не знаю, как назвать, – что я безропотно повиновался. Опять почувствовал себя учеником, не выучившим заданный урок и ждущим с замираньем сердца… Взбучки, нудных наставлений? Нет, не то… Непроходимого стыда – вот, кажется, удачное определение – как будто на глазах у всех внезапно сподличал, сам не желая, предал, допустил вдруг человеческую низость…

– Фразы, фразы… Я люблю конкретность! – Мне еще хотелось выглядеть уверенным, значительно-вальяжным, эдаким большим-большим… Кем?

– Видишь ли, Сережа, мы немножечко ошиблись. Программа на успех недурственна, отнюдь. Но где-то был прокол. Был скрытый сбой. Предвидеть все нюансы очень трудно. А здесь как раз все – на нюансах, на деталях. Их шлифует время, обстановка… Мы даем толчок в необходимом направлении, и только. Дальше – все само… Возможны, правда, коррективы, если получилось не совсем удачно… Ты пойми, Сережа.

И вновь – это удивительное, смутное воспоминание – прикосновение пальцев к голове, чуть пониже затылка, а вслед за тем – секундное блаженство, вспышка несусветной радости – до ужаса, до боли – и слово приговора: быть всегда хоть на полшага впереди других – вот что возникло из того далекого мгновенья. Всплыло – и пропало.

– Этого не может быть, – сказал я тихо. – Не должно быть! Ненаучно!

В эту минуту никаких других, разумных и весомых, доказательств «против» привести я был не в силах. Мозг, моя надежная машина, отказался вдруг повиноваться.

– Отчего, Сережа? – качнул головой Ширяев. – Ты опять сейчас говоришь, как невежа. Уж прости меня…

– Но остальные?! – не выдержал я. – Многие! Ведь вы их – тоже…

– Да. В тебе просыпается ревность? Выходит, что ты не один? Не ты один! Есть конкуренты? Так?

– Пусть так, – я все еще не понимал, к чему может привести наш разговор. Но мне ужасно не хотелось выпускать из рук его причудливую нить. Во всяком случае, казалось, что она – моя. – Чего они добились?

– Многого, Сережа. Может, это для тебя и странно прозвучит… Они сделались прекрасными специалистами. И стали при этом людьми. Или сделались просто людьми.

– А я – нет? – в свой вопрос мне хотелось вложить максимум сарказма. Не терплю, когда берутся попрекать несуществующими доблестями остальных. Тем паче, если эти доблести реальны… От них тянет похоронным славословием, ханжеством упавшего, чтобы деликатно пресмыкаться…

– К сожалению, мой мальчик. Да, специалист ты – первоклассный. Тут тебе воздали по заслугам. Но ты, как был, – невежа.

– В смысле?

– Человеком не стал, – Ширяев мимолетно, с сожалением улыбнулся и сцепил на коленях свои длинные пальцы – совсем, ну, совсем молодые, несмотря на возраст. Противоестественно, но – факт!

«Может, послать его куда подальше? – мелькнула спасительная мысль. – Или вызвать психиатра? Нет, послушаю еще немного. Первый раз со мною говорят в подобном тоне. Любопытно!»

– Это почему, позвольте вас спросить? Кто я тогда, по-вашему?

– Формально ты, Сережа, получил все то, о чем другие и мечтать не смеют, – говорил Ширяев тихо, словно обращался к самому себе. – Деньги, слава, положение, авторитет… И – молодость, здоровье… Те, кто тебя не знают, за глаза тебя боготворят. Да-да! В науке ты – светило.

– Разве этого мало? Многим вообще – и сотой доли не дано. Уж тут программа на успех, как вы ее назвали, реализовалась – лучше не придумать!

– Нет, Сережа, нет! – Ширяев глянул в упор. Ей-богу, что-то мне в его глазах почудилось такое, отчего мурашки заскакали по спине. Беспощадная, холодная жестокость… Хотя, неправда, секундой позже я понял, – это было сострадание, но столь глубокое, столь непривычное в наш суматошный век, что мне сделалось не по себе. Не жалость – жалостливый взгляд я знаю, он сусален и исполнен самолюбованья, – просто сострадание, теперь я понимаю, что это такое: его легко принять и за жестокость, коль не в состоянии избавиться от плена собственных ничтожных установок, по которым в жизни, что бы ни происходило, дважды-два – важней всего. Да и верней, чего там говорить…

– Но вы совсем запутали меня! Не сходятся концы с концами! – закричал я, вскакивая вновь из-за стола.

– Сядь, – показал рукой Ширяев. – И послушай. Помнишь, к тебе приходил Кузовкин? Ждал участия, совета… Где он теперь? Пожалуй, и не знаешь… Нет Кузовкина. Своим отказом ты его убил… А Фроликов? Он разве был тебе помехой? Но ты растоптал его, сам, впрочем, не заметив… Зайцева, прелестная девчушка… Как она тебя любила!.. Для нее и вправду ты был свет в оконце, смысл жизни. А в итоге? Бросил, отшвырнул – ненужная помеха, лишний винтик в строго выверенном механизме продвижения вперед. Ты знаешь, что с ней? А с детьми, с близняшками, которых ты не видел никогда? Они родились, они есть.

– Послушайте, откуда вам известно… Все детали…

– Я обязан помнить. Когда другие забывают… Не могу иначе… Ведь у каждого свое предназначенье…

– Но зачем, зачем вы вспоминаете все это?! – не на шутку разозлился я. – Что было – то прошло!

– Как объяснить тебе? – Ширяев помолчал, слегка покачивая головой. – Уж слишком много было. Да! И слишком многое прошло. Хотя должно было остаться… Вот в чем дело. Я могу продолжить перечень твоих людских «побед», могу назвать всех тех, кому ты причинил страдания и горе, даже свел в могилу… Стоит ли? Ведь ты по жизни шел, других совсем не замечая. Ну, а если замечал, то лишь тогда, когда кого-то надо было отодвинуть, чтобы не мешал… По-моему, тебе мешали все, кто не работал на тебя… Ты разве уважал кого-нибудь, ценил, любил? Минимум волнений, минимум забот. Нет никого, кому бы ты помог – хотя бы раз.

– Это мешало работе, – холодно заметил я. – Как, впрочем, вынужден признать, сейчас мешаете и вы.

– Вот видишь, – с укоризною сказал Ширяев, словно бы опять ему открылось все, что я старательно таил в своей душе. – Ты либо ничего не понял – это ты-то! – либо всячески пытаешься убраться в тень, чтоб не пекло. В тень самого себя. Печально! Мы довольно долго ждали, все надеялись – а вдруг?.. Увы! Ты выдающийся специалист. Но этого мало для полного успеха! Потому что в жизни ты – не человек. По человеческим параметрам ты – круглый нуль. Какой уж тут успех, Сережа!.. Это провал, фиаско… И менять тебя, перевоспитывать нелепо. Слишком поздно. Тебе неведомы добро и сострадание, и жертвенность, и чуткость. Ты ведь так и не познал большой и искренней любви! Где твои друзья, Сережа? Нет их. Только лизоблюды, мелкие душонки, ищущие, где б урвать легко кусочек пожирней, – они с тобой, пока тебе сопутствует успех… А ты и этого не видишь. Что же остается? Дело?

– Слава богу! – усмехнулся я. – Дела мои останутся, уверен! И кого сейчас волнует, кем был тот или иной творец?! Да будь он трижды негодяй – плоды его трудов, вот что в итоге ценно, вот что важно для прогресса!

– Хочешь с этой стороны взглянуть на свое дело? Что ж… Уже упомянутый Кузовкин, – Ширяев не спеша загнул мизинец. – Валенчук. Его диссертацию ты, даже толком не прочтя, отверг, сыграв тем самым на руку ретивым проходимцам от науки. Мог и защитить, помочь, но это требовало усилий, непредвиденных хлопот – зачем? Дубасов, Мендельгейзер, Погулевский – их, по твоей милости, никто теперь не знает. Ты их не травил, не отлучал – ни-ни! Ты просто не помог, когда тебя просили… Отмахнулся. Проявил формальную принципиальность, чтоб себя не утруждать… Потому что у тебя – бездна дел. Ведь только у тебя – Работа! Между прочим, все, кого я называл, могли в дальнейшем многое сделать, даже по сравнению с тобой. Если бы ты вовремя их поддержал… Или же инстинкт в тебе заговорил, сработал аварийный тормоз? Бессознательное чувство конкурента?.. Может быть… Так что у твоих дел есть и печальная изнанка. Это, кстати, люди припомнят много лет спустя, когда придет черед тебя опровергать. Мы выяснили. Извини, что говорю об этом, но ты вынудил меня.

– Да кто, кто – мы?! – воскликнул я, почувствовав внутри внезапно странный и какой-то неприятный холодок. Как будто нахожусь на крыше, на краю, а глянуть вниз боюсь – тогда уж точно надо будет прыгать… А зачем? И что в итоге ждет внизу?

– Кто мы? – переспросил Ширяев. – Как тебе сказать… Учителя.

– Из школы? – Я невольно засмеялся. Вот не думал, что могу впасть в состояние почти на грани истерики. Кажется, впервые в жизни… Чертов старикан!

– Отчасти и из школы, – подтвердил Ширяев. – Но на самом деле – все сложнее… Мы… присутствуем везде…

– Ах, эти сказочки про инопланетян!.. – довольный, протянул я. А затем подумал: бедолага, все-таки он спятил. Столько лет учил детишек уму-разуму – и нате вам… Трагический конец, да ведь никто не застрахован! Даже я, коли сумею дотянуть до его лет… Вот только непонятно, что же он в действительности хочет? Или сам себе не отдает отчета? Будто что-нибудь теперь изменит. Нервотрепка вхолостую. И себе, и мне… Нет, зря его впустил. Обязан был предвидеть! Я же иногда умею…

– Инопланетяне… – тихо повторил Ширяев. – Конечно, для кого-то – сказочки… Кому достаточно знать только их… В конце концов, какая разница, как называться?! Наша задача – программировать вас на успех. В лучшем смысле слова. И потом за вами наблюдать.

– За всеми? – что-то кольнуло на секунду в левой стороне груди.

– За всеми.

Я припомнил вдруг его излюбленный, давно забытый – тоже ныне как преданье? – мимолетный жест…

– Ага, – обрадовался я, – но ведь не всех вы – эдак… Я же помню!

– Правда? – удивленно сморщил лоб Ширяев. – Верно. Некоторых я не трогал.

– Почему?

– Они не очень-то во мне нуждались, скажем так. Если я вам закладывал программу-минимум…

– Это на успех-то? Ничего себе!..

– А вот, представь! Моя программа им бы только помешала. Они двигались в режиме максимальных перегрузок. С самого начала…

– Стоп! – запальчиво воскликнул я. – Коль эта самая программа-минимум, как вы ее назвали, дала мне в жизни столько силы, то, не представляю, – кто ж они? Герои-полубоги?

– Нет, Сережа. Люди, самые обыкновенные. Те, кто становится в итоге пробным камнем для таких, как вы, запрограммированных на успех. Пробным камнем быть куда трудней. Уж ты поверь мне. Слишком много риска и почти что никогда – прижизненных наград. Примеры! Тот же Погулевский. Да-да-да, не делай круглые глаза! О нем заговорят лет эдак через двести. Но – заговорят. Тебя тогда забудут… Понимаешь?

– М-да, веселенькая перспектива, ничего не скажешь, – я не знал, как надо реагировать, и надо ли – еще вопрос… Конечно, все услышанное – бред! Детям в школах задают программу-минимум – на жизненный успех… Средь нас расхаживают мудрецы, которые в урочный час… Сказать кому-нибудь… Но я-то тут при чем? Что ему нужно от меня? А может, ничего не нужно? Так, изрек – и удалился, в душе посеяв смуту…

– Ты, Сережа, не волнуйся, – мягко, даже с нежностью какой-то глядя на меня, сказал Ширяев. – Не стану тебя долго занимать. Открою маленький секрет: таких, как ты, мы далеко не отпускаем.

– Что-то я не понимаю…

– Повторю: менять тебя, перевоспитывать – нелепо. Слишком поздно. Ты уже ступил на путь и не свернешь. И, поднимаясь выше, выше, бед другим и горя еще столько причинишь!.. Ты даже не задумаешься, что кому-то сделал плохо, не заметишь… Это и ужасно. Мы обязаны тебя остановить.

Последние слова он произнес таким не признающим возражений тоном, что мне вдруг сделалось страшно. Так пугался я однажды, когда, будучи студентом, на каникулах, тонул в реке… Меня спасли, но ощущенье иррациональной жути сохранилось навсегда.

– Вы что, собираетесь меня убить? – я выдавил из себя подобие презрительной улыбки.

– Кроме того, что вы невежа, вы еще и форменный дурак! – разом покраснел Ширяев, от волнения даже перейдя на «вы». – Как только в голову могло, прийти?

– Пришло, – угрюмо отозвался я.

– Ну-ну, – Ширяев встал из кресла.

Я напрягся. Секретарь, наверняка, еще на месте, только вот селектор отключил, болван! Да черт с ним, что-нибудь придумаю… Вон, на столе чернильный безобразнейший прибор – сгодится в случае чего.

– Запомните, – сказал Ширяев, неторопливо приближаясь, – мы не лишаем жизни никого. Ни у кого нет на Земле такого права. Максимум, что нам дозволено, – дать возможность человеку все начать сначала. Не устранять накопленные им ошибки, а обходиться вообще без них… Еще одна попытка реализовать программу на успех. Во всем ее объеме.

– Глупости, ей-богу! – Я пожал плечами. – В наш то просвещенный век…

– В любой! Это закон, если хотите. Ну? – Ширяев стоял совсем рядом, и я ничего не мог поделать…

Какая-то покорность и одновременно бесконечное доверие вдруг захлестнули мой рассудок… Я не смел анализировать, не смел больше сомневаться… Лишь хотел, чтоб этот человек, быть может, первый среди прочих, мне что-либо дружески сказал и как-нибудь по-доброму утешил. Ведь, чего уж, не сложилась жизнь, и гадко оттого, и страх берет… Не вышло… Сам, конечно, виноват.

– Ну? – повторил Ширяев и легонько прикоснулся кончиками пальцев к моему затылку. – Шевелюра у тебя, дружок, – восторг! Что загрустил? Пошли.

…И снова мне двенадцать лет. Урока я не выучил, а почему – и сам не понимаю. Не успел, наверное, дела нашлись поинтересней… Нет, амбиции мне не занимать, вот только знаний – не набрал. Да ладно, выкручусь – как будто в первый раз. А может, и не вызовут сегодня…

Я все помню – то, что было. Или же придумал, здорово придумал, точно наяву, и вот теперь играю, сам порою путая одно с другим…

Потом войдет учитель наш, Ширяев Николай Ильич, хороший дядька, и мы будем слушать… Правда, дядька он толковый, с ним договориться можно, только странная привычка у него – когда ты ничегошеньки не знаешь, он не то чтоб сердится, но как-то начинает суетиться и вдруг по затылку тебя – шлеп!.. Не всех, положим, но бывает. Это ерунда, нисколечко не больно, не обидно, только… странно. Может, и не бьет он вовсе по затылку, это уж я глупость говорю, а так, легонько, дружески, конечно, то ли гладит, то ли треплет, утешая, нерадивого по голове: мол, дурошлеп ты, для тебя ж стараюсь, объясняю, задаю, а ты вон – ни бельмеса, стыдно, брат, но – ничего…

– Эх ты, невежа, – говорит он.

И тогда мне кажется, что я все понимаю, что-то помню и теперь вот – понимаю. Это больше, чем придумал. И когда такое происходит, хочется вскочить и закричать: «Не надо! Если я не буду знать урок, не надо говорить «Невежа!» и гладить меня по головке, словно я совсем уж не способен – сам… Пускай без этого, а? Может, я и так сумею, после… Пожалуйста, не надо… Потому что…»

Но я каждый раз молчу. И чувствую: когда настанет мой черед – а если нет? – я буду все равно молчать. Возможно, так и надо, так и надо: хочется сказать, а… нечем. Нечем! Я теряюсь. Я надеюсь и теряюсь каждый раз. Нет нужных слов.