Текст книги "Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Александр Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13

Его разбудил тяжелый удар.

Одноглазый встрепенулся и подскочил с пола, где его сморил сон. Церковь была пуста. В щели, оставленные в потолке ночными гостями, вовсю лился яркий полуденный свет. Гроб с панночкой лежал на столе за его спиной – тихий и нетронутый.

А в запертые двери кто-то упрямо долбился, словно створки пытались вынести тараном. Каурай на всякий случай не стал спешить на выход, а то гляди попадешься под горячую руку. Кто-то явно встал не с той ноги, раз пытается вынести ворота, которые сам же и запер. Он отыскал свой арбалет, который лежал на полу, рядом с черным, выгоревшим пятном. Все, что осталось от бедного отца Кондрата.

Вынесенные створки громыхнули о стены, и яркий свет залил помещение. Вслед ему с опаской заходили до зубов вооруженные казаки. При виде разоренного храма с единственным нетронутым гробом посередине Повлюк, Воробей, Абай и прочие достойные лица удивленно хлопали глазами и осеняли себя Пламенным знаком.

Каурай молча вышел им навстречу – при виде него Повлюк вскрикнул и чуть не бросился наутек.

Глядишь, видок у него тот еще.

– Как так? Ты! Живой?! – наставил на него палец смертельно бледный Повлюк и вжал голову в плечи – гулкое эхо после его слов поднялось под потолок и пару раз отскочило от стен.

– Как видишь, – сипло проговорил одноглазый и откашлялся. Свой голос он узнавал с трудом.

Тут за спинами казаков показались удивленные усы Кречета и бороденка пана Рогожи:

– Ты?! – в унисон раскрыли рты удивленные паны.

– Я.

– Ты бы поостерегся, пан, – шепнули Кречету, стоило тому сделать нетвердый шаг к одноглазому. – А то гляди, сам этот чертов опричник нечисть и кликает. Ты гляди глазище-то какое сверкает!

Поморщившись, Каурай отвернулся и нащупал повязку. Совсем забыл про нее.

– Лопни моя черепушка… – проговорил Кречет и грязно выругался, едва не провалившись в одну из дыр в полу. Гнилые доски под ним опасно прогнулись и затрещали.

Да уж, ночью тут не разгуляешься.

– Спокойней, панове, – поднял ладонь одноглазый навстречу готовящейся волне отборных ругательств, – вы все-таки в божьей обители.

– Да еб… я ее в купол эту божью обитель! – сплюнул Кречет себе под ноги. – Пусть бы ей провалиться, если еще одна такая ночка выпадет на мою грешную душонку! Что тут вообще произошло? И как?..

– Мы тут поплясали немного…

Кречет и вся братия за его плечами дружно округлили глаза.

– С кем?.. – одиноко пискнул Повлюк, стуча зубами со страху.

– С Ямой, – не стал жалеть казаков одноглазый. – В полном составе. Пытались добраться до гроба.

– И ты всех их?.. – спросили казаки, осматриваясь по сторонам. Из половиц то тут, то там торчали штыки Каурая. Пусть и без трупов и кровавых луж, но развороченный, почерневший от копоти храм напоминал поле боя.

– Мне просто повезло. Несказанно. А вот отцу Кондрату не очень.

– Он мертв?..

– Увы.

– А как ты здесь оказался?

– Где здесь?

Казаки недоуменно переглянулись, пожали плечами и разошлись перед ним, освобождая проход. Каурай не сразу понял, что они хотят от него, и тут ушей его коснулось птичье пение и шелест лесных крон. Ему смутно слышалось нечто подобное еще до того, как казаки выбили двери, но он не придал этому значения. А сейчас…

Пошатываясь он зашагал к выходу, а когда оказался у порога, сощурился от солнечного блеска и замер, не веря собственному широко раскрытому глазу.

Кругом простирался девственный дремучий лес, шурша пушистыми ветвями, обдувая одноглазого утренней прохладой, кружа голову душистыми запахами хвои.

Снаружи его встретили еще дюжина казаков. Но стоило им только увидеть, как из ворот церкви вместо их товарищей вылезает почерневший от копоти одноглазый горбун с обломанной саблей наперевес, как они едва не бросились наутек. Не обращая на них внимание, Каурай сошел с паперти. На всякий случай, протер уставшие глаза и еще раз огляделся – с крутого, каменистого пригорка, поросшего мор-травой, не было видно ни намека на острог, словно он без следа растворился в лесном пейзаже. По голубому небу плыли полоски курчавых облаков, макушки деревьев приветствовали одноглазого, едва заметно покачиваясь и шумя наперебой.

Почесав затылок, Каурай обернулся к порталу, запрокинул голову и выругался.

Перед ним возвышалась другая церковь.

Храм, в котором заперли одноглазого прошлым вечером, походил на пряничный домик: аккуратный, расписной с голубой маковкой в звездах. Картинка. Церковь с колокольней, из которой он вышел нынче, была совсем другой – ветхой и ужасно запущенной. Скрипучая постройка едва держалась под натиском неутомимого ветра, утопая в зарослях по самую крышу. С самой паперти и вплоть до замшелого выцветшего купола ее стены заросли плющом и вездесущей мор-травой. Возможно, в те далекие времена, когда в эти деревяшки вбили последний гвоздь, эту церковь можно было назвать красивой. С тех пор утекло много воды. Время потрепало ее нещадно.

Немедленно припомнились рассказы о таинственной лесной церквушке, причине ночных беспокойств валашцев.

Чудеса да и только.

– Эй, ты! – осмелились окликнуть его казаки срывающимся голосом. – А ну-ка, стой где стоишь!

– Стою я… – скривился одноглазый и вернулся под крышу. Еще не хватало заработать стрелу в бок.

Кречет со своими людьми опасливо обходили старую церкву, чертыхаясь и высматривая невесть что. Углы древней обители полностью заросли мор-травой, у потемневших стен скопились горы мусора, перепревших листьев да груды сгнивших балок, которые в незапамятные времена рухнули с потолка, зияющего паутиной и огромными дырами. Пол тоже представлял собой печальное зрелище – провалов было не счесть. Ухнуть в один из таких – раз плюнуть.

Пара казаков, стоя на коленях, пыталась высмотреть нечто под полом, но темень там стояла такая, что все их попытки оказались тщетными. Со стороны алтаря отчетливо потягивало чем-то гнилым, однако миновать грязно-бурую стену иконостаса, с которого на гостей взирали грозными запыленными очами, не решился даже пан Рогожа.

– Старая церквушка, в древние времена давно сгинувшими стариками поставленная, – бормотал морщинистый казак с седым чубом, поглядывая по сторонам сощуренными глазами. – Когда-то и здесь службы проходили, но гутарют, что в плохом месте ее решили открыть – вот и завелась в ней нечистая сила. Я еще мальчонкой был, когда двери ее запечатали, а дорогу предпочли забыть. Уж не думал, не гадал, что мне придется перерыть в памяти все развилки и памятные мне с детства места, чтобы отыскать эти давно истлевшие стены…

– Ну и пес с ней, проклятой, – буркнул Повлюк. – Давайте уж отсюдава, хлопцы. Невмоготу мне!

– Странные какие лица… – не обращая на него внимания, еле слышно бормотали казаки, всматриваясь в выцветшие изображения Святых и Смелых. Гулкое эхо голосов, отскакивающее от расписных стен, наполняло ухо каждого.

– Ты положительно правильно гутаришь, дюже странные… Но красивые, так и сяк их.

– Красивые, да. Но аж страсть берет, когда долго всматриваешься в эти очи. Брр!

– А вон то-то, под потолком. Аж сейчас шагнет прямо со стены… На моего тестя шибко похож, старый черт.

– Че-то зябко мне, братцы, – ныл Повлюк. – Пойдем уже отсюдава подобру-поздорову. Насмотрелись на картинки!

Только завидев, что одноглазый возвращается, казаки напряглись, словно порог переступил сам Сеншес, рогатый хозяин этого древнего места. Каурай принялся аккуратно двигаться вдоль стены, выдергивая из досок драгоценные штыки.

– Только не говори, что тебя панночка в Рыжий лес на помеле принесла попотчевать грибочками, – скосил на Каурая подозрительные глаза Кречет, пока пытался открыть гроб, но крышка от чего-то не поддавалась.

– Если скажу, что удивлен не меньше вашего, поверишь?

– Хочешь сказать, что зашел в одну церковь, а вышел из другой?

– Похоже на то…

– Не могу углядеть, – тем временем щурился Рогожа, спуская фонарь на веревке под полы. – Дюже ограменный подвал… Любопытно.

Фонарь раскачивался и освещал грубые раскрошенные стены какого-то глубокого провала. Недосягаемое дно пропадало в темноте, как Рогожа не силился спустить освещение пониже. Веревку он держал уже за самый кончик.

– Да вроде это и не подвал вовсе… – сказал Воробей, устраиваясь рядом и пытливо посматривая вниз. – Ты чего там, дядь, клад собрался искать?

– Скажешь тоже…

– Стены будто зубами прогрызены… – заметил Воробей. – Дай-ка мне фонарь, дядька, я пониже тебя спущу.

– Ты смотри вместе с фонарем не улети. А то спустишь еще… И какой черт надоумил стариков выстроить церковь поверх эдакой дырищи?

– Старые церкви зачастую поставлены в самых причудливых местах, – ухмыльнулся Каурай, осторожно подходя к любопытным казакам. Доски опасно прогибались под его весом. – Капища и древние жертвенники. Почти под каждым храмом старше сотни лет порой располагается нечто подобное.

– И зачем ставить церкву поверх этой страсти? – нахмурился Воробей, свешиваясь с фонарем через край, но все его попытки высмотреть в темноте хоть что-то кроме закругляющихся стен грубо вырытой воронки оказались тщетными. Снизу потягивало ветерком, словно сама яма дышала Воробью в лицо.

– Как знак, – сказал Каурай.

– Знак чего? Оттуда же всякая зараза полезет, как пить дать!

– Того, что старые верования втоптаны в грязь. И новая вера торжествует. Похоже, эта церковь куда старше, чем вы могли помыслить. Но это не такая уж и редкость. Иной раз и для местного батюшки, отдавшего приходу всю жизнь, такая “биография” его церкви – новость. Вы-то знаете, что раньше было на месте валашского храма?

– Поселение и было, что же еще? – пожал плечами Рогожа. – А уж чем там люди в старину занимались – сие нам неведомо.

– Чего вы там в игрушки играетесь?! – проворчал Кречет, безуспешно пытаясь вскрыть гроб. – Ждете, пока вам оттуда дулю не покажут?

Тут Воробей чертыхнулся и едва не рухнул в темноту, но Рогожа вовремя схватил его за ремень.

– Тьфу на тебя! – сплюнул Рогожа, вытянул Воробья и дал ему богатырский подзатыльник. – Упустил!

– Я же не специально, дядька!

Рогожа раскрыл было рот, чтобы облаять нерадивого племянника, но так и застыл, не проронив ни единого словечка. Глядя на них остальные тоже замерли, прислушиваясь.

– Шлепнулся аль нет? – спросил через некоторое время Воробей. – Слышал?

– Тсс, молчи, болезный! – прошипел Рогожа.

Оба снова затихли и начали ждать, когда фонарь разобьется о камни. Но так ничего и не услышали.

– Успел чего увидеть хоть, пока он падал? – спросил Рогожа.

– Неа, – покачал головой Воробей. – Токма черепки какие-то!

– Эх, ты, балда!

Тогда Рогожа вытащил из кармана трут, разжег его поярче и уронил в бездну. Увы, блеснувший огонек скоро пропал в молчаливой глубине.

– Кум, отойди ты от этой ямы, Спасителем заклинаю! Еще еб…сь туда с любопытства! – досадливо ударил по гробу кулаком Кречет, бросив мучить крышку. – Ты что его гвоздями приколачивал?!

– Нет, – подошел Каурай и сам вцепился в край. Крышка не сдвинулась ни на ноготок. Что за?..

Он ощупал гроб, но не нашел ничего, что могло им помешать откинуть крышку. Попробовал еще раз – она сидела на своем месте как приклеенная. Мрак и бездна…

Тогда Кречет вытащил кинжал и загнал лезвие в щель – поднажал… и едва не сломал клинок.

– Вот курва! – сжал он зубы и в сердцах стукнул рукояткой по крышке. – Изнутри заперлась! Посмотрите на нее!

– Как так?.. – побледнел и без того напуганный до чертиков Повлюк. – Она же мертвая… Факт!

– А я знаю?! Пани Божена всегда была охоча на шалости.

– Скажешь тоже – шалости! – промычал Повлюк и отошел подальше от злосчастного гроба, принимаясь мелко-мелко чертить Пылающий знак вокруг лба.

– Ха, трус! – покачал головой хорохорившийся Рогожа, однако сам предпочел отойти подальше и от строптивого гроба, и от провалов.

– Вы знали, что я здесь? – спросил Каурай.

– С чего бы? – ответил Кречет. – После того как наша церковь сгорела к едрени матери…

– Сгорела?

– А то! Не успели мы по домам разойтись – как свечка зашлась. Так всю ночь полыхала аки адская домна, пока не остались от нее одни головешки. А все колокол этот, – поднял Кречет глаза к потолку. – Лупил с такой силой, какую я и не припомню – весь острог ходуном ходил. Народ со страху по домам заперся – вот церквушка и сгорела до основания. Воевода наказал: как рассветет, езжайте до старой церквы и спустите шкуру с того черта, который по ночам всю округу на уши ставит. Эх! Мы-то уже решили, что вы с Кондратом в том пожаре и пропали… Что, кстати, с ним сталось?..

– Пан Повлюк, – кивнул одноглазый на пятно у того под ногами, – сойди с останков несчастного отца Кондрата, будь добр.

Повлюк опустил глаза и с испуганным визгом бросился в сторону, едва не загремев прямиком в одну из темных дыр. Тут же снизу выпорхнула черноперая тень и с каркающим криком вознеслась к потолку обгонять эхо, смертельно перепугав всех присутствующих, и в особенности самого Повлюка, который стремглав помчался вон из проклятой церкви.

– Куда ж ты, трус?! – замахал вслед ему кулаками Кречет. – Гроб-то кто выносить будет? Стоять, сказал я!

– Оставь это, кум, – сплюнул Рогожа во тьму под полом. – И ослу понятно, что тут замешан сам Сеншес. Место этого гроба в этой самой ямище!

– Плохое время ты нашел для своих шуток, кум…

– А я и не шучу.

– Уважая твои седины, кум, – прижал Кречет ладонь к груди, – но не доводи до греха! А то схлопочешь нагайкой пару разков!

– Ради чего мы попрем эту дуру обратно в острог?! – зажегся злостью Рогожа. – Чтобы самим привести эту заразу обратно за стены?! Спихнуть гроб вниз, и будет самое оно. Скажем воеводе, что забрали черти панночку, да и пес с ней, невелика потеря! Еще и спину рвать из-за сгинувшей ведьмы!

Оба кума стояли один против другого и буравили друг друга глазами. Ни один не хотел уступать. Тут сверху раздался торопливый топот, и трое вусмерть перепуганных казаков чуть ли не кубарем покатились по крутой лестнице, которая огибала помещение, пропадая под потолком.

– Пан Кречет! – крикнули спускавшиеся казаки. – Всю колокольню облазали. Нету колокола! Балка что моя лысина!

– Кто ж звонит-то?..

Это стало последней каплей. К выходу медленно потянулись остальные.

– Так! – гаркнул Кречет, отстраняя Рогожу в сторону. – Хватит с меня этой чертовщины! Хватаем гроб и тикаем, тикаем отсюдава, хлопцы! А ну, хватай!

– Ты думаешь, это разумно, пан? – поднял бровь Каурай. – Следующей ночью Яма попробует еще раз. И как раз застанет нас в поле.

– То-то и оно! – охотно согласился Рогожа.

– Вот ты ими и займешься, пан опричник, – не моргнул и глазом Кречет. – Я не оставлю дочку пана воеводы в этом гнилом сарае. И ты не оставишь, кум, так и знай, – упер он палец в грудь Рогоже. – Тот, кто только попробует ослушаться моего приказа, сам мигом окажется в этой яме. Ну?! Потащили, кому говорят!

Каурай решительно заступил казакам дорогу:

– Лучше возвращайтесь в острог, пан Кречет, – проговорил он, наблюдая как темнеет лицо головы. – Для вашего же блага. И притащите мне что-нибудь поесть.

– И что я расскажу воеводе? – надул желваки Кречет. – Что нашли гроб в этом проклятом месте и просто ушли?! Нет, мне моя голова еще дорога!

– А он узнает? – поднял бровь одноглазый. – Я бы не стал лишний раз беспокоить покой воеводы правдой. Особенно в такой ситуации.

– После пожара все свято уверены, что и ты, Каурай, и тело панночки сгинули в огне! И ты предлагаешь мне вернуться и врать ему! Нет, пан, воеводу опасно водить вокруг пальца. А уж ушей у него больше, чем сабель в арсенале. Хватит с меня и тех голов, которые скатятся, как разберут пепелище. Посторонись, пан опричник! Отойди, кум!

Одноглазый неохотно повиновался и с сомнением посмотрел на то, как гроб поспешно переместился со стола на казачьи плечи, и с удвоенной прытью поплыл к выходу:

– Осторожнее! Смотри под ноги!

– Зараза, тут сам Сеншес ногу сломит!

– Повлюк, чего стоишь как истукан? А ну помоги нам!

Рогожа в сердцах сплюнул и поплелся следом. Его лицо было мрачнее тучи.

Глава 14

Пусть перед Игришем и положили миску с похлебкой, но мальчик не собирался притрагиваться к еде даже пальцем. Он бы с удовольствием сунул бы миску прямо в лицо Драко, который сидел напротив и энергично работал ложкой.

И он бы, наверное, попытался, если бы не веревки. В желудке почти двое суток не было ни росинки, запах еды сводил его с ума, но Игришу было все равно.

– Зря ты привередничаешь, – сказал Драко, облизывая ложку. – Это твоя первая и последняя возможность пожрать от пуза. Мы доберемся до острога на закате. Так что жри, пока дают.

Игриш не ответил. Сверлил еле похлебку взглядом и молчал.

– Слышь, что я балакаю, выродок? Чего мне ее на твою пустую башку выливать?

– У меня связаны руки, – отозвался Игриш, не поднимая глаз. – Как я буду есть?

– Как-как? – притворно удивился Драко. – Зубами. Ам-ам! Как собака, не знаешь что ли?! Ложки такому как ты не положено.

Он хмыкнул и выпил остатки бульона. Сглатывая слюну, Игриш отвел глаза, но тут же наткнулся на других таборщиков, которые с аппетитом уплетали свои порции. Рот снова наполнился слюной, в животе заурчало. Как он не старался забыть о еде, но желудок требовал своего.

Закончив набивать пуза, таборщики шли седлать лошадей. Другой возможности не будет…

Тогда Игриш не выдержал – сгорая от досады за свою слабость, он пододвинулся поближе, наклонился до земли и вцепился зубами в самый край миски. Сложно, но выполнимо.

Он жутко хотел есть.

При виде того, как мальчик пытается приподнять миску зубами и вылить в себя содержимое, Драко задохнулся от смеха. Должно быть, это и вправду было ужасно смешно.

– Может, тебе еще косточку дать? – воскликнул Драко, помахивая у Игриша перед лицом обглоданной куриной ножкой.

Игриш про себя послал его к Сеншесу. Похлебка норовила залить нос и перелиться через край. Он весь обляпался, стараясь правильно наклонить миску и не пролить похлебку себе на штаны. Наконец, ему удалось как следует сдавить миску зубами и приподнять ее над землей. Главное не спешить…

Он почти добрался до кусочка мяса, который так соблазнительно бултыхался у самого края, когда миска подпрыгнула и опрокинулась на землю.

– Быстрее давай! – вытирая руки о штаны, Драко поднялся на ноги и потянулся за Куроуком. – Снимаемся. Нам еще наших подружек навестить надо.

– Грязный выродок! – простонал Игриш, отплевываясь. Похлебка заляпала ему всю одежду.

Драко подскочил к нему и рывком поставил на ноги… только для того, чтобы с пинка повалить мальчика на землю и еще пару раз добавить ногой по ребрам. Игриш не закричал – он слишком устал, чтобы драть глотку из-за таких пустяков.

– Поднимайся, размазня, – сплюнул Драко. – Никто тебя тут обхаживать не будет. Тебе еще повезло. Поверь, твоей подружке куда хуже.

– Где она?.. – простонал Игриш и покраснел. Пока он тут лакал эту похлебку, Малунья…

– Дамы общаются, – хмыкнул Драко и тычками заставил Игриша встать на ноги. – Пошли, проверим, как они.

Мальчика сразу повело в сторону, но он смог остаться на своих двоих, когда они с Драко потащились куда-то между фургонами. Взмыленных лошадей, едва те успели перевести дух, таборщики вновь впрягали в телеги. Напряжение нарастало.

Они прошагали весь лагерь и углубились в заросли. Скоро впереди им послышались голоса и стоны, от которых Игриш покрылся мурашками, а Драко только прибавил шагу. Ничего хорошего эта прогулка не предвещала.

Они вышли на поляну, где хохочущие таборщики столпились в кружок, весело посвистывая. Когда толпа расступилась, Игриш увидел два бочонка, лежащих на боку, и Малунью с Хлоей – прямо на них, на цыпочках. На шее у ведуний затягивалась удавка, свисающая с ветки.

Таборщики развлекались как могли.

Задыхающаяся Малунья хрипела, обливалась слезами и из последних сил пыталась удержаться на бочонке, который так и норовил юркнуть у нее из-под ног и отдать ее тело на попечение петли. Ведьмочка не смогла сдержать мочевой пузырь и только усложнила себе задачу – мокрые ноги постоянно соскальзывали со скольких стенок. Хлоя же почти посинела от удушья и, если бы таборщики не кололи ее иголками, она давно потеряла бы сознание и повисла в воздухе.

Подбежавшего Игриша Драко походя толкнул в спину, и мальчик рухнул как подкошенный. Встать у него не осталось никаких сил, так что он, сжав зубы и стараясь не закричать, наблюдал за мучениями ведуний. Глаза Хлои закатывались. Еще чуть-чуть и она сдастся.

– Ну так как? – спросил Драко своих товарищей. – Надумали?

– Думают пока, – хохотнул таборщик и еще раз кольнул Хлою в пятку. Ведунья застонала и едва не слетала c бочки – ее мотало из стороны в сторону как марионетку на веревочке. Если бы в бочонок не упирались сапоги таборщиков, она давным-давно попрощалась бы с жизнью.

– Полагаю, наши дамы пришли к взаимопониманию, – покачал головой Драко. – Ладно, режь веревки!

– Уже? – засомневался один из таборщиков и кивнул на хрипящую Малунью, у которой лицо было краснее свеклы. – Вот эта еще не сумневается.

– Режь давай, а то сдохнут! – приказал Драко, и две сабли разом обрубили веревки.

Освобожденные ведуньи пластом рухнули в траву, и ни один таборщик даже не дернулся, чтобы подхватить обмякшие тела. Не спеша они выбили днища у бочек и окатили ведуний ледяной водой. Малунья вздрогнула всем телом и закашлялась с громким, мучительным стоном – ее било как в падучей. Вездесущий Драко схватил Малунью за мокрые волосы и встряхнул:

– Надеюсь, мы друг друга поняли! – бросил он ей в лицо, пока ведьмочка впустую хлопала глазами и со свистом драла горло, силясь продышаться. От удавки на шее остался пугающе темный след.

Хлоя, казалось, и вовсе отдала Спасителю душу. На ее заплывшем лице не было ни кровинки. Ее попытались привести в чувство, но даже иголками и шлепками не смогли вырвать ее из забытья.

– Вечером будет Валашье, – объявил Драко то ли Малунье, то ли Игришу, который пытался заглянуть ведьмочке в глаза. – Мы с дядей надеемся, что к тому времени вас посетит идейка, как нам развалить острог по бревнышку и спалить каждого, кто решит поднять руку на вольный народ Пограничья. Ежели нет, то вас вразумит дядя Гарон. А у него рука набита. Ломать ноги колесом – его любимая потеха. Он известный шалопай: сначала нагрузит фургон чем потяжелее, а потом проедется – туда-сюда, чтоб навсегда запомнили. Ноги вам все равно уже ни к чему, так что, ежели желаете попрощаться с ними, то продолжайте играть в ведьмачью гордость!

Драко кивнул своим людям – таборщики с неохотой подхватили ведуний и понесли в лагерь, где уже гремели тележные колеса. Сам Драко схватил Игриша за шиворот и толкнул вслед за ними. Мальчик брел, с трудом переставляя ноги, и старался унять вновь брызнувшие слезы. Право, он устал плакать.

– Понял, Гриш? – шептал Драко ему на ухо, пока они шли через подлесок. – До вечера еще есть время, пусть думают. Не хочется мне, знаешь ли, никого принуждать силой – ноги там ломать, вырвать ногти, волосы дергать по одной, зубы, глаза… мерзко это. Да и внешность им портить… хоть одна ведьма, а другая еще и дочурка Кречета. Поберечь их надо, понял? Чтоб не сглупили, пока дело не сделаем. Отвечаешь головой. А то сдам тебя этому твоему горбатому по кусочкам. Моему дядечке ты без надобности – он думает, я с тобой просто играюсь. Хотя я и вправду играюсь. И, поверь мне, ты не представляешь, как далеко я могу зайти, если ты разочаруешь меня. Ты же не разочаруешь меня, правда? Правда, Гриш?

Мальчик опасливо покосился на его бледную физиономию и кивнул.

– Вот и хорошо, – широко улыбнулся Драко. – Может быть, мы с тобой даже подружимся.

Пыль поднималась столбом, когда телеги и фургоны – один за другим трогались с места и торопливо укатывались по дороге, грохоча на все лады. Ведуний затащили в тот же фургон, на котором приехали Малунья с Игришем. Стоило мальчику перевалиться через край и хлопнуться об пол рядом с бездыханными телами, цепь натянулась и караван пришел в движение.

– Гриш… – услыхал он слабый шепоток, пока пытался сесть и найти точку опоры.

Малунья глядела на него из-под полуопущенных ресниц, ее подбородок подрагивал от едва сдерживаемых рыданий. На нее было больно смотреть – она была совершенно разбита.

– Гриш… – снова дрогнули ее искусанные губы. – Где мы?..

– В фургоне, – ответил мальчик, со страхом вглядываясь в ее опухшие кроваво-красные глаза. – Едем в Валашье. Драко сказал, что…

– Я слышала, – она попыталась сесть, но с оханьем снова сползла на пол. Гриш хотел помочь ей, но совсем позабыл про связанные руки. Он их почти не чувствовал.

– Нам осталось совсем немного, – проговорила она еле слышно и повернулась к Хлое. – Можешь приложить ухо к ее груди?

– Зачем?

– Послушать сердце.

Игриш встал на колени и не без труда переполз вдоль качающегося фургона к Хлое. По счастью табунщики оставили ее лежать на спине, и мальчику не пришлось пытаться переворачивать ведунью. Но он сильно сомневался, что женщина еще жива – она походила на изодранную помятую куклу. Волосы торчали в разные стороны, вытянувшееся лицо оплыло, напоминая погребальную маску. Ни движения, ни вздоха. Игришу было смертельно жаль ее.

Он положил голову ей на грудь, закрыл глаза и постарался отрешиться от грохота, скрипа и других звуков, которые мешали уловить сердцебиение. И поначалу он действительно ничего не услышал, но не хотел расстраивать Малунью. Подождал еще немного и был вознагражден.

– Да, – выдохнул мальчик, когда почувствовал еле ощутимый стук – слабый, но отчетливый. – Она жива.

– Зараза… – закусила губу Малунья. – Тогда нам придется убить ее.

– Что?! – поразился Игриш ее словам. Он было подумал что ослышался.

– Убить, – упрямо повторила ведунья. – Задушить, загрызть, разбить ей голову об пол. Но не дать им довести ее до Валашья.

– Зачем?!

– Гриш, тебе все объяснять надо? Страхолюдинам наконец-то удалось собрать достаточно людей, чтобы расправиться со Шкуродером, и они своего шанса не упустят. Слишком уж долго тянулась эта ниточка. Но эта армия, состоящая из разбойников, степняков, таборщиков и дезертиров, неуправляема. Они хотят как можно быстрее бросить все силы на стены Валашья, пока войско не разбежались по округе, и их не перебили поодиночке. А пока у них в кармане мы с Хлоей, шансы на успех возрастают в разы! Поэтому они не остановятся ни перед чем, но добьются своего. Либо мы поможем им разрушить стены, либо нас запытают до смерти. Таборщики это умеют, я думаю ты успел убедиться в этом.

– Так сделайте, что они хотят! – скрипнул зубами Игриш. – Сломайте эту проклятую стену, чего вам стоит?!

– Нельзя, – покачала головой Малунья. – Тогда мы нарушим Договор.

– Какой к Сеншесу договор? – разозлился мальчик. – У вас нет другого выбора, или…

– Они убьют нас? – ухмыльнулась Малунья потрескавшимися губами. – Ты думаешь, смерть это самое худшее для ведуньи?

– А что может быть хуже смерти?

– Глупенький, наивный Гриш… Оказаться в лапах Ямы. Это хуже. Намного. А если мы нарушим Договор, то ничем не будем отличаться от ведьм Дикого Гона, которые постоянно ходят по лезвию бритвы. Если мы поможем Гарону, то у нас будет два варианта: либо служить Яме, а это значит, опуститься так низко, что ведьмы Дикого Гона признают в нас сестер; либо стать игрушками Ямы. В первом случае, нам придется пройти по Тропе ведьм и посвятить остаток жизни кормежке Ямы заблудшими душами. Во втором… я даже подумать боюсь.

– Каурай не допустит! Он не отдаст вас этой Яме. Надо выбраться отсюда и рассказать ему. Он защитит вас!

– Дурак, – горестно прыснула ведунья. – Каурай – чертов опричник! В его обязанности входит следить за тем, чтобы ведуньи неукоснительно соблюдали Договор и не смели даже думать о том, чтобы соваться на Тропу ведьм. Карать тех, кто переступил черту и отдался на служение Яме. Это тоже часть Договора. Либо живешь как ведунья, колдуешь потихоньку и не высовываешься, либо пускаешься во все тяжкие – отдаешься в услужение Ямы, а взамен получаешь настоящую силу. Но тогда, рано или поздно, за тобой придет всадник с собачьим черепом. Опричник. Ты же не думаешь, что эта черепушка – просто украшение, не так ли?

– Нет… Я не спрашивал для чего он.

– О, это магический амулет, созданный для того, чтобы собирать души мятежных ведуний… Разве он не рассказывал тебе?

– Нет… – сглотнул Игриш. – Зачем опричникам собирать души ведьм?

– Как наказание, – провела языком Малунья по кровоточащим губам. – Уж не знаю, что опричники делают с душами, но едва ли это похоже на коллекцию бабочек.

– Ты боишься, что Каурай убьет тебя? Тебя?! За то что тебя вынудили помогать себе эти выродки? Под пытками?

– Мир жесток, Гриш. И несправедлив. Неужели ты до сих пор этого не понял? Либо мы выполним желание таборщиков и убьем десятки людей – и тогда станем ничем не лучше ведьм Дикого Гона. Либо Гарон посадит нас обеих на кол или еще чего похуже. Выбор у нас невелик, когда мы доберемся до Валашья.

– Но надо же что-то делать! Бежать!

– Тихо ты! – зашипела Малунья и прислушалась. Старая телега раскачивалась, скрипела и стонала, точно от боли, перекатываясь с одной кочки на другую. – Говори тише, стены любят развешивать уши… Бежать поздно. В таком состоянии мы далеко не убежим.

– Но…

– Единственный выход, – тяжело вздохнула она, прежде чем продолжить, – тебе убить Хлою. А потом и меня. Или наоборот, если желаешь.

– Нет! – ужаснулся Игриш.

– Да! – клацнула зубами Малунья. – Убить! Размозжить мне голову о стены, задушить, перерезать горло! Или ты обречешь нас на участь куда худшую! Стать смазкой для колов, как, говорят, любит выражаться князь Крустник, прежде чем насадить кого-нибудь на острие. Или подчиниться и стать Проклятой. Ни за что, Гриш! Ни за что…

Ее голос осел и сорвался. У Малуньи задрожали губы, она едва не разрыдалась в голос. Слезы скатывались по щекам, капали с подбородка, но она решительно стерла их о колено и посмотрела Игришу прямо в глаза – острым как кинжал взглядом.

– Нет времени на раздумья, Гриш, – сказала она голосом, задыхающимся от слез. – Либо ты станешь убийцей двух дур, либо убийцами станем мы… уничтожим целый город и дорого заплатим за это.

– Я не могу… – залепетал Игриш, пытаясь увернуться от ее взгляда. – Как я могу?.. У меня связаны руки… И вообще…

– Надо придумать, – сказала Малунья. Ее глаза лихорадочно забегали по полутемному помещению, пронизанному полосками яркого света. Игриш прикусил язык и с замиранием сердца следил за ней, пока она пыталась найти хоть что-нибудь, что можно использовать как орудие. Он молился Спасителю, чтобы ведьмочка ничего не нашла да так и оставила эту глупую затею, но…

– Ты можешь, – твердо проговорила Малунья и с трудом сглотнула, – откусить мне язык. И ей тоже.

– Что?! – похолодело у Игриша все внутри. Орудием оказался он сам.