Текст книги "Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Александр Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

За дверью было темно хоть глаз выколи, так что по крутым ступенькам, устланным деревяшками, они спускались практически наощупь. Топилась землянка по-черному, так что от дыма у мальчишек очень быстро заслезились глаза – еще до того, как они привыкли к царившему полумраку и смогли разглядеть хоть что-то, кроме пары огоньков от лучин, скупо освещающих длинный, щербатый стол, заставленный стаканами и бутылками. Немного проморгавшись, Игриш разглядел длинные ряды пустующих полотей и лавок, пропадающих в жаркой тьме.

– Кого это ты там притащил? – заворчали простуженным басом и зашлись в лающем кашле, распугав по углам с десяток воюющих кошачьих хвостов. Игриш почувствовал себя очень неуютно в этой душной берлоге, пропахшей луком и кислым пивом. С превеликим удовольствием он вышел бы на воздух и всласть проблевался той зеленой жижей, которую он выхаркивал, когда Коляда рубил Ермея как хряка.

– Да, вот новенькие, – хмыкнул Берс, пока хозяин пытался справиться с недугом, и подвел обоих к столу. – В леса решили податься.

Когда кашель застрял в разбуженном горле, на стол опустился тяжелый том в кожаном переплете, страницу заложили длинным и тонким кинжалом. Коты осторожно выходили из укрытий, с интересом ощупывая новеньких с ног до головы неприятными разноцветными глазенками.

– Мелюзга? Так пристрой их навоз в конюшне кидать, чего ты их сюда-то притащил?!

– Этот, говорит, знакомец Кречета, – хлопнул Берс Милоша по плечу.

– Да? – с интересом заблестели два пожелтевших глаза, когда над столешницей нависла громадная бородатая туша. Хозяин землянки воззрился на смутившихся мальчишек, хмуря сросшиеся брови. – Это хорошо, если и вправду знакомец. Плохо, если врет. У нас тут не ясли.

– Мы не врем, – сглотнул Милош, исподлобья поглядывая на этого исполинского медведя, который своими телесами занимал чуть ли не половину широкого стола. – Прими нас в свою артель, дяденька Баюн! Нету моченьки с этими козлами житуху водить!

В ответ землянка разразилась взрывом безудержного хохота, загнав банду котов обратно под лавки. Огромная туша забилась, словно в падучей, пытаясь выплюнуть из себя остатки смеха вместе с проснувшимся приступом сухого кашля. Сруб при этом чуть не ходуном ходил, и если бы стены не врыли чуть не по самую крышу, лежать бы ему сейчас на боку от такого веселья.

– Годиков-то тебе сколько, малец? – хмыкнул медведь, отдышавшись. – Не мал ли еще по лесам бегать, жизню свою ребячью губить?

– Двенадцать, – буркнул Милош. – Нет, дяденька Баюн, в самый раз!

– А звать вас как?

– Милош!

– Гриш…

– Ну что, Милош и Гриш? До смерти надоели дядьки с мамками, что вы от них решили в леса к разбойному люду податься, а?

– Нет, – покачал головой Бесенок. – Нет у нас никаких дядек, ни мамок. Одни мы на целом свете.

– Так уж одни?

– Ага, – хлюпнул носом Милош. – Меня в ученики к кузнецу Кречет определил, но плохо мне у него было, вот я и убег.

– К кузнецу? – удивился Берс. Присев на лавку в углу, он едва не задавил серого кошака, который с визгом юркнул к печке. – Уж не к Горюну ли?

– Ага, к нему, проклятому.

– Хах, – прыснул медведь так, что землянка вновь чуть на бок не вскочила. – Горюн-то известная мразь. Да и еще, как говорят, педараст. Только руки у него золотые, за то его Шкуродер и терпит. Эх, надо было мне ему спину сломать, когда была возможность.

– И тебя, такого маленького, к этому мерзавцу?

– Ага.

– Подлецы, а? А еще Кречет все Горюна покрывает! Как будто он брат ему какой…

– Может и брат, кто ж его знает, – сложил руки на столе хозяин землянки – затянутых в черные, кожаные перчатки. На кончиках коротких, обрубленных на одну фалангу пальцев Игриш разглядел набойки в виде заостренных железных ногтей. – Ничего, самому Кречету недолго осталось за ними следы подметать… А этот чего молчит? Слышь, как там тебя?

– Гриш, – неохотно отозвался мальчик, отрывая глаза от поблескивающих металлом ногтей.

– И тебя чего тоже обидели? – спросил Берс.

– Его вообще в колодец закинули! – вклинился Бесенок.

– Неужто? Не врешь?

– Нет, – покачал головой Игриш. – Я с сестрой там всю ночь просидел.

– С сестрой, ишь как? А где она, сестра-то?

– Умерла.

– Жаль… Звали-то ее как?

– Маришка.

– Знавал я одну Маришку когда-то давно… Эх, черти, совсем стыда нету.

– Вот что, мелюзга, – поднялась туша из-за стола и накрыла обоих густой тенью. – Правду вы говорите или нет – это уже неважно. Обратной дороженьки у вас все равно больше нету. Тут, или с нами – делать все, что приказано, в огонь – значит в огонь, в воду – и без разговоров; или, уж извиняйте… Лишние рты нам тут не нужны.

– Мы не будем лишними! – воскликнул Бесенок. – Я вам такое могу про шкуродерский острог порассказывать, попадаете. И в седле я держаться умею! И кузьнечить могу! Немного…

Медведь снова захохотал и затрясся, снова распугав бедных котов. Игришу показалось, что он сейчас рухнет на пол от смеха.

– Этот парень мне нравится! – зажегся он кривозубой ухмылкой, перегнулся через стол и тяжело хлопнул Милоша по плечу, что тот едва устоял.

– Поглядим, – спокойно кивнул Берс. – Значить, пока за лошаденками нашими походите, за хозяйством последите. Бабке Клюнье в помощь, одной ей за таким хозяйством не уследить – старая она уже на всю эту ораву головорезов. А там видно будет.

С этими словами он вывел обоих из землянки и пристроил к делу.

Глава 3

Арсенал у пана воеводы оказался на загляденье – глаза рябило от блеска всевозможного оружия и кольчуг, любых форм и размеров, однако, ничего лучше его притертых бронь и испытанных в боях игрушек Каураю отыскать так и не удалось.

Примостившись у него за спиной, Кречет нахваливал каждую железку, за которую хватался одноглазый. Не выспавшийся серолицый интендант зевал несколько поодаль и нервно позвякивал связкой на железном кольце, неодобрительно поглядывая на чужака, который расхаживал по панскому арсеналу как у себя дома. Такая связка могла служить неплохим подспорьем – дай только размахнуться.

– С бесами поди обычным железом не управишься? – спросил Кречет, когда одноглазый забраковал очередную добротную саблю.

– Смотря с какими… – загадочно проговорил тот, и схватился за новую рукоять, но, повертев клинок в руках, сунул его обратно на стойку и шагнул к следующей.

– Заговоренная у тебя поди сабля была? – все не отставал Кречет. – А тут железо обычное, пусть и денег и трудов немалых. Половина тут – горюнова работа.

– Того рыжего здоровяка?

– Ага, – качнул усами голова. – Человек он своеобразный, но руки у него на зависть. Его сам воевода привечает за талант к кузнечному делу. Он живет за околицей, почти у самого леса. Тута у нас есть свой кузнец, добротный, пусть и не такой умелый как Горюн, но свое дело знает.

– Повезло, раз в округе есть аж два добротных кузнеца, – пробормотал Каурай, взвешивая меч в руке. Баланс действительно был неплох – не ровня, конечно, умельцам столичных гильдий, но тоже весьма похвально. Не ожидал он встретить в эдаком захолустье оружие хорошей ковки. Когда воевода заявил про арсенал, одноглазый грешным делом подумал, что выбирать придется из десятка и одного копья да парочки сабель, выкованных из болотного железа. Однако, переступив порог арсенала и столкнувшись со стойками, ломившимися от железа на любой вкус, он даже присвистнул от удивления.

И проторчал в полумраке уже Сеншес знает сколько, при страшном недовольстве и постоянном ворчании интенданта. «Разборчивый, зараза!» – читалось в его хмуром взгляде.

Наконец в руке одноглазого задержалась длинная сабля, которой можно было орудовать как одной, так и двумя руками. Каурай рассек ею воздух, проверил баланс, повертел-покрутил, заставив интенданта несколько раз зашипеть от недовольства и удовлетворенно сунул в ножны.

– Ну, наконец-то! – выдохнул интендант, громыхая своей связкой. – Забирай все и выметайся к Сеншесу! Я запирать буду.

– Не спеши, добрый человек. Мне еще понадобится десяток другой штыков.

– Штыков? – поднял бровь интендант. – Ты чего собрался роту вооружать?

– Дай уже, что просят, и не ворчи, – одернул ворчуна Кречет. – Приказ воеводы, сам слышал. Вооружить его должен, как самого пана.

– Копье в зубы, щит и кольчугу, чего еще надо казаку?! А то вишь, привередничает в панских закромах…

– Казаку нужна связка штыков! – поторопил его одноглазый. – И колчан болтов в придачу. А лучше два. Я сам выберу.

Интендант шумно вздохнул и забурчал что-то себе под нос, но все же помог отыскать все необходимое. Когда они закончили сортировать болты и штыки – интендант чуть не позеленел, когда одноглазый отобрал только самые лучшие – снаружи давно рассвело и по двору расплывался вязкий, утренний туман. Кречет выглянул наружу и долго высматривал что-то в молочно-белой поволоке, пока Каурай расписывался в журнале, а потом взваливал громыхающий узел себе на горб. Интендант застыл рядом, сложив руки не груди, и даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь одноглазому избавить арсенал от добра.

– Не боись, добрый человек, – кивнул он интенданту, прежде чем покинуть арсенал. – Обещаю, что если мне удастся пережить следующие две ночи, то я верну все в целости.

Тот только хмыкнул ему вслед.

– Готово, – подошел он к Кречету. И не успели они оказаться во дворе, как за их спинами тут же захлопнулась дверь, загремели засовы, защелкали замки.

Строптивый интендант со своей хмурой рожей волновал одноглазого в последнюю очередь. После бессонной ночи в компании черта он чувствовал себя прескверно, и у него было одно желание – отправиться обратно в пустую хату Перепелихи, чтобы смыть с себя усталость, а то и вздремнуть немного. Право, другой возможности могло не представиться.

Однако в этот час у стен Замка развернулось настоящее представление. С вершины церквушки стучал тоскливый бой, а сквозь мягкий утренний туман туда-сюда носились простоволосые бабы с босыми дворовыми девками и голосили на всю округу. Об ночном снегопаде напоминали только жирные лужи, хлюпающие под башмаками валашцев.

– Панночка в ночь померла! – заливались они слезами, сталкиваясь друг с дружкой, и бежали разносить дурную весть за ворота, которые уже стояли нараспашку, впуская внутрь острога гомонящий народ: – Панночка померла! Панночка померла!

– Сейчас сюда все Пограничье сбежится, – почесал подбородок Кречет и оглушительно зевнул. – Эх, я предпочел бы оказаться где-нибудь подальше отсюдава и хорошенько соснуть…

Все больше селян проходили ворота и торопились к неутомимой колокольне, на вершине которой все бился и бился набат, созывая народ. На подходе к церкви люди снимали шапки, кланялись и осеняли себя Пламенным знаком.

– Пан Кречет! – подбежал к ним с одноглазым трясущий всеми своими телесами Повлюк. – Помощь твоя нужна! Ежели воевода узнает…

– Что еще?.. – поглядел на него Кречет уставшими от недосыпа глазами, но тут же увидел кучку казаков, на пару с дьячками сгрудившихся на паперти, и сонливость с него как плеткой согнали.

В десяток кулаков казаки барабанили по воротам и кликали попа Кондрата, взывая к его совести, благочестию, сану, Спасителю, Сеншесу и еще чьей-то матери. Мертвенно бледный Кречет, выругавшись себе под нос, вскинул подбородок и попытался разглядеть нечто на звонарне, где, не зная роздыху, все метался несчастный истязаемый колокол.

– Заперся, сволочь?! – громыхнул в спину Кречету рассерженный глас, и он обернулся – к ним шагал сам пан воевода, прорезая толпу воющих баб-плакальщиц, как нож масло. Они хватали его за длинные рукава расшитого кафтана и падали хозяину в ноги, но тот просто расталкивал женщин, словно непослушных детей.

Его глубоко посаженные глаза прибивали всех к месту точно гвоздями.

– Давно он там? – дернул воевода Кречета за плечо.

– Гутарят, с ночи заперся, факт! – вместо него ответил Повлюк. – Повыгонял всех спать, а нынче никого не впускает, а знай в колокол долбит, поганец!

– Так… – скрипнул зубами воевода и направился к паперти. – Опять за старое, черт бородатый!

Тут колокол ударил в последний раз и затих, погрузив двор в мучительную тишину. Даже бабы перестали верещать. Все как один подняли носы к звонарне, откуда высунулась растрепанная поповская борода, в которой Каурай без труда узнал вчерашнего святого отца Кондрата. В него словно бес вселился – таким жутким взглядом он поглядел на собравшихся мирян.

– Кондрат! – со всей мочи крикнул воевода, от злости жилы у него на шее вздулись и стали напоминать жирных червей. – Спустишься сам? Или тебе помочь?!

– Здесь мое место, Серго! – отозвался священник, наставляя на воеводу палец. – Здесь я ближе к Спасителю. А твое там, внизу.

– И твое тоже! Отпевать мою дочь, как тебе по сану положено. Не пугай народ, слышишь?

– Оставайся подле твоей дочери, продавшей себя в услужение Сеншесу! – раздавался сверху его угрожающий голос. – Лучше оплакивай еще двух девок, что наложили на себя руки этой ночью. Твой дом проклят, Серго! И ты сам! Я говорил тебе это очень давно, но ты и не думал слушать…

– Не зли меня, отче, – грозил ему пальцем воевода. – По краю ходишь…

– Я отсюда никуда не спущусь, так и знай, Серго! И ведьму твою в церковь не дам снести. Это священное место! Отпевать послушников Сеншеса в его стенах, это немыслимо!

– У тебя есть немного времени, прежде чем мои хлопчики выломают ворота и притащат тебя к гробу моей дочери силой. Одумайся! Сам знаешь, как они умеют парить!

– Ты не посмеешь ломать ворота в храм Спасителя! Покайся, Серго, покайся! Этот грех уже не смыть! Вчера ты уже заключил договор с посланником Сеншеса, вот с тем одноглазым выродком, который стоит среди вас, слепцы!

Теперь его палец смотрел прямо на Каурая.

Глаза и головы валашцев мигом обратились к одноглазому. Люди в едином порыве отхлынули от него подальше, осеняя лбы Пламенным знаком. Воздух задрожал от напряжения, однако воеводу поповские проклятья совсем не смутили.

– Ты сговорился с ним, чтобы провести бесовской ритуал в святой церкви! – гремел голос попа, разносимый ветром в каждое ухо. – Даже помышление об этом грозит костром, Серго, и ты знаешь об этом! Не делай следующий шаг, а не то… Закончишь так же как твоя проклятая жена и дочь!

– Даю тебе последний шанс, отче, – склонил голову воевода в бессильной ярости. – Ты спустишься оттуда добровольно или…

– Или ты изнасилуешь церковь Спасителя?! Разграбишь ее, втопчешь в грязь святые дары и сделаешь вотчиной нечистого? Вот к чему ты пришел, Серго, вот итог всей твоей греховной жизни!

Воевода кивнул Кречету и медленно направился обратно в Замок, даже не поглядев на то, как казаки будут ломать ворота в храм. Толпа в испуге рассыпалась перед ним. Поп все не унимался:

– Вот они, вот они – слуги Сеншеса! – заливался он в крике, тыкая пальцем то воеводе в спину, то наставляя его на Каурая, которому тоже было невмоготу глядеть на то, как попа будут стаскивать с колокольни и приводить в чувство.

Расталкивая народ локтями, он поспешил убраться подальше, пока окаменевшая от страха толпа не решит взять все в свои руки и немного помочь Кондрату.

Уже у самых ворот его окликнули:

– Пан опричник! – спешил к нему смертельно бледный казак, придерживая шапку. – Тебя воевода требует к себе. Немедля!

Одноглазый выругался. “Немедля”, как же иначе.

Когда Каурай подходил к крыльцу Замка, колокол не знал усталости. Бился ему в спину упорно, протяжно и страшно. Но вскоре он замолк словно на полуслове, и острог погрузился в тревожную тишь.

В Замке утро как будто не наступало – холодные комнаты по-прежнему утопали в полумраке, а темных углов было не счесть. Воевода встретил его в другой горнице:

– Рассказывай, – бросил он, когда за одноглазым закрылась дверь. – Прогнал черта?

– Прогнал, но лишь одного и на один день, – ответил Каурай, обводя глазом комнату и натыкаясь на знакомые рога. Вываренный череп фавна красовался на стене, прикрепленный к щитообразному медальону, щедро отполированный и покрытый блестящим лаком.

– Тоже твоя работа? – проследил за его взглядом воевода. – Я гляжу, ты успел знатно поохотиться в моих лесах.

– Пан…

– Пес с ним! – махнул рукой воевода. – Сделай дело, а этот грех я тебе прощаю. И еще…

– Я взял в арсенале все, что нужно. Благодарю.

– Нет, на эти железки мне плевать. Можешь хоть все выгрести оттуда и вооружить целую армию. Только спаси мою дочь от лап Сеншеса. Пусть хоть кто-то избегнет его козней…

– Хоть кто-то?..

– Не слышал что ли этого старого плута? Ночью повесилась боженина нянька. И это еще полбеды – вместе с ней убилась и еще одна дворовая девка, которая работала на кухне. Расцарапала себе горло до смерти. Токма не говори, что это плата за всего одну ночь… Пес с ними! Молчи! Пусть мрут, все равно никуда не денутся из острога. Пока я здесь.

– Так это была не фигура речи?

– Нет, – тяжело вздохнул воевода. – Про проклятье Кондрат сказал чистую правду. На мне оно. Вот здесь, – он приложил распухшую кисть со сбитыми в кровь костяшками к груди. – Здесь оно. Ведьма сказала, что навечно.

– Ведьма, пан?

– Рыжая стерва. Высоченная. Жила тут на отшибе – привечала всякую сволочь. Забудь о ней. Ничем она мне не помогла, только разозлила страсть. Хотел я спалить ее к чертовой матери, но сбежала, сука. Как закончишь с Боженой… – он помедлил и зачем-то стрельнув глазами к выходу, словно их могли подслушать. – Как закончишь дело, принесешь мне голову этой ведьмы. Сыт по горло я этими тварями, долго вилась ниточка моего терпения. Вы опричники, я слышал, лучшие в деле охоты на ведьм и ведьмаков?

– Это правда, пан, – склонил голову Каурай, скрипнув зубами. Он понадеялся, что воевода этого не услышал. – Но нужно ли это? Далеко не все ведьмы опасны. Некоторым под силу снять проклятье, если оно…

– Если оно мелкое, слабое! – перебил его воевода. – Точно так же сказала мне эта ведьма. И что снять его может только тот, кто наложил. Или сам Спаситель. Но та, что прокляла меня, давно лежит в могиле, а Спаситель за тридевять земель. В Терадале, и мне туда не добраться.

– Почему же? Вы могли бы совершить паломничество. Терадаль не ближний свет, но…

– Дурак! – хмыкнул воевода. – Стоит мне выйти за пределы острога, как проклятие настигнет меня. Наповал. Пределы Валашья – моя тюрьма, до конца дней моих. Наложившая проклятье знала свое дело. Она была умна… за что и поплатилась, дурочка. Ум – величайшее проклятие для женщины, ее рок. Даже Божена не смогла воспротивиться року. Никто из нас не сможет.

Он ненадолго замолк, опустив голову.

– Пока я в остроге, я в безопасности, – проговорил сквозь зубы воевода, не глядя на Каурая. – Но проклятье не только во мне. Оно и в этих стенах, в каждом камне, в бревне, в земле! Каждый, кто находится в Валашье проклят вместе со мной. А значит, и ты, одноглазый.

Глава 4

– И это именно то, о чем ты мечтал?! – ворчал Игриш, выгребая навоз из стойла и ругаясь себе под нос. С него уже пот ручьем струился, а работы все не убавлялось. Сначала их гоняли с рубкой дров, потом заставили выскоблить баню перед приездом разбойничьей ватаги, теперь очередь дошла и до уборки конюшни от навоза.

Снаружи вечерело, а они с Бесенком не вычистили даже половину загаженного помещения. Вернее, сам Игриш, который почти не выпускал лопату из рук. За ним внимательным взглядом желтых глаз наблюдал пушистый рыжий кот, удобно устроившийся на бочонке, – один из многочисленной своры любимцев бабки Клюньи, которыми полнился лагерь атаманцев. Гришу иногда казалось, что через эти вездесущие глаза за ними наблюдает сама бабка Клюнья, полуслепая, но вездесущая старая карга, котов у которой было больше, чем зубов во рту.

Игриш ее страшно боялся. Сам уж не знал почему, но когда эта высохшая мумия подходила к нему сзади и громко шамкая произносила “Ну, держииись!”, ему хотелось провалиться сквозь землю.

– Вступить в баюнову банду, чтобы убирать за ними говно! И это был твой план?!

Ответом Игришу были клубы пыли и частички сена, которые тут же посыпались ему на макушку. Мальчик чихнул, отбежал подальше и злобно оглядел навес под потолком, где тихой сапой угнездился Бесенок. Тот не слезал оттуда уже довольно давно.

Пара лошаденок, которые еще оставались в конюшне, на мгновение оторвались от своих кормушек и напутственно заржали, дабы Игриш не отвлекался по пустякам. Даже рыжик сузил свои глазенки, осуждая его за преступный простой. Выражая все презрение к ленивым мальчишкам, он отставил лапу и принялся вылизывать себе яйца.

– Милош?! Оглох что ли?

– Заткнись, – донеслось сверху. – И без тебя тошно.

– Не хочешь мне помочь?

– Я устал…

– А я, блин, по-твоему что полон сил? Ты чем там занят вообще?! – согнал Игриш кота с бочонка и под недовольное мяуканье взобрался на сеновал. – Милош?!

Ноль внимания. Тот сидел к нему спиной и был чем-то страшно увлечен.

– Ты чего опять?..

– Слушай, Гриш, чего ты разболтался-то? – повернулась к нему распухшая физиономия с стебельками, торчащими из всклокоченных волос. – Не мешай! У тебя там своих дел по горло. Вон еще говны по углам не убраны!

– Помоги мне, балда!

– Зачем?

– Чтобы быстрее закончить!

– Ага, и чтобы сразу сунули в зубы другую работенку – такую же грязную и бестолковую?!

– Если бабка Клюнья узнает, что мы бездельничаем…

Да, она снова подойдет к нему сзади и зашипит в ухо “Ну, держииись!” Его передернуло. Страсть.

– У этой старой карги и без нас забот хватает, – отмахнулся Милош и вернулся к своему занятию. – Да и остальные до завтрашнего дня не покажутся… Нужны мы им. Взяли они нас только для того, чтобы мы за ними горшки носили да сапоги чистили, эх!

Но Игриш не успокоился – подтянулся и забрался на навес. И тут же ему на глаза попалась знакомая блестящая вещица.

– Что это за штука?.. – поглядел он на коробочку, которую Бесенок крутил так и эдак.

– А я знаю, – пожал тот плечами. – Вишь красотища какая!

Игриш вынужден был согласиться. Ему особенно некогда было разглядывать находку, но теперь ему даже стало обидно, что она снова вернулась к хозяину. На глаза сразу попалась одна из граней с резным изображением лучистого коловорота, по внешнему кругу которого скакали с десяток маленьких человечков, выполненных с редкостным тщанием. Бесенок перевернул коробочку обратной гранью, и на них уставилась мерзостная оскаленная морда с высунутым языком, по жирным щекам которой тоже ползали десятки, а то и сотни мелких человеческих фигурок. По другой стороне кольцом закручивался змей, кусающий себя за чешуйчатый хвост. Четвертая грань была просто россыпью различных шестерней и крючочков, от обилия которых у Игриша закружилась голова.

Тут Бесенок на что-то нажал, и обе стороны коробочки щелкнули, по центру показалась щель. Однако попытавшись разъединить половинки, он только впустую потратил силы.

– Интересно, что внутри, – заинтересовано потряс Милош коробочкой над ухом и продолжил вертеть устройство в руках, нажимая на рычажки и кнопки, замаскированные в выпуклом рисунке. – Я думал приберечь ее для Баюна, но ну его – жирного у…ка этого. Целее будет.

– Так она не твоя?

– Моя! – ревниво стрельнул в него глазами Милош, словно Игриш мог ее отнять. – Тебе чего, завидно?

– Ты украл ее что ли?..

– А, ну а если и так, чего из этого? Кто-то потерял, а я вот подобрал. От них не убудет.

– У кого это, у них? Ты чего у Горюна не только лошадь увел?!

– А чего это ты так забеспокоился об имуществе Горюна? Положим не у Горюна я взял эту штуку, да и откуда у простого кузнеца может взяться такая прелестная вещица? У него пусть руки не совсем из зада торчат, но до такого искусства ему еще далековато…

Он догадался аккуратно повернуть обе половины вокруг своей оси, и хитрая конструкция начала смещаться. Изнутри головоломки что-то затрещало, зазвенело – коловорот солнц и змей закружился. Вслед им другие изображения побежали в разные стороны, открывая новую замысловатую картинку.

– Ай, горячая… – зашипел Милош и принялся перекидывать коробочку из руки в руку, словно печеную картофелину.

– Дай посмотреть, – не выдержал заинтригованный Игриш. В детстве игрушками его совсем не баловали, а эта занятная штукенция прямо просилась в руки.

– Ты чего не нагляделся еще? Сам же с ней таскался несколько дней.

– Ну дай!

– Сломаешь еще.

– Не сломаю! Как же я таскался с ней несколько дней и не сломал?!

– Повезло тебе, горемычному.

– Дай, говорю!

– Эй, вы! – огорошили их снизу и долбанули чем-то по доскам. – Хорош дрочить! А ну, слезайте, живо!

Рассерженный голос Берса хлесткой пощечиной посшибал их с насеста, и Игриш чуть ли не кубарем покатился по лестнице. В последнее мгновение, прежде чем сеновал пропал с глаз, мальчик увидел, как Милош торопливо закапывает коробочку в сено и бросается следом.

– Так, бездельники, закончили? – Берс упер единственный кулак в бок, когда Игриш спрыгнул на землю. За спиной однорукого атаманца ворота были широко распахнуты – в конюшню заводили взмыленных лошадей.

– Тут и рота солдат не закончит… – поморщился Милош, нарочито медленно слезая с сеновала.

– Тогда ты оставайся здесь и помогай распрягать кобыл, а потом заканчивай кидать навоз, – кивнул Берс Бесенку и сплюнул, – а ты дуй за мной! – бросил он уже Игришу и прошествовал вон из конюшни. Игриш виновато поджал губы и под торжествующим взглядом рыжего надсмотрщика помчался догонять Берса.

Атаманец, не оглядываясь, преодолел двор, забитый новоприбывшими всадниками, и направился к землянке, где их уже ждала бабка Клюнья – сухая и тощая, как скелет, старуха, которая сразу взяла Игриша в оборот и чуть ли не за шиворот потащила его в полумрак землянки, где сунула в руки метлу, а сама бросилась стряпать.

Вскоре по лестнице застучали десятки голодных сапожищ, хлопнула дверь, и в берлогу ворвалась толпа потных уставших и страшно злых мужиков. Игришу вручили тяжеленный котелок с кашей и половником и отправили раздавать кушанье – накормить такую ораву оказалось делом непростым: он отдавил наверно с десяток ног и выслушал с сотню скабрезных шуток, прежде чем раскидал еду по столам. Скоро атаманцы громко застучали ложками, и ругань ненадолго поутихла, сдобренная кашей и прохладной горилкой. Не успел Игриш смахнуть пот со лба, как мужики затребовали еще горилки, и мальчик на пару с бабкой Клюньей и еще парой любопытных кошек отправились штурмовать погреб. Когда оба вернулись, гора грязной посуды уже дожидалась их в углу, а душную темноту землянки прорезали огоньки люлек и прокуренные голоса, которые фраза за фразой все сильней закручивали водоворот взаимной неприязни.

– Уже полгода по лесам валандаюсь… – горько посетовал на свою судьбинушку горбоносый атаманец, развалившись на стуле и вытянув босы ноги. – Сапоги – десятую пару истоптал! А этот пес, как сидел на своем месте так и сидит.

– И дальше будет сидеть! – грянули с разных сторон и одобрительно забубнили.

– Что нам обещали, когда принимали нас в Братство? – сказал разбойник Коляда, сверкая лысиной. Он склонился над столом и методично выковыривал грязь из-под ногтей острием кинжала. – Кто помнит?

– Скинуть к Сеншесу этого трижды проклятого Шкуродера и его прихвостней, – атаманцы охотно застучали кулаками по лавкам. – Вернуть нам землю, свободу! Установить старые порядки! Сделать Вольное Пограничье вольным не на словах! Прогнать ненасытных собак Крустника!

– А на деле?.. – поднял жесткие глаза Коляда и вбил острие кинжала в столешницу. – Где сам Баюн?! Набаял нам, собака, про волю!

– Побойся бога, Коляда, – одернул его Берс. – Помянутся тебе твои слова, ох, поди помянутся.

– Я и повторить их могу, – не стушевался Коляда, щуря косящий глаз. – Баюн нас уже который год кругами водит. А острог Серго как стоял, так и стоит целехонький. Нас кречетовы молодчики щелкают, как воробьев. А толку?

– Тебе, Коляда, рано еще бузить, пустомеля! – хохотнули за его широкой спиной.

– Кто сказал?! – вскочил клыкастый Коляда с обнаженным кинжалом в руке. Соседи сразу вцепились ему в рубаху и бросились усаживать обратно. – Я-то подольше тебя в братстве состою, сосунок! Попадись ты мне!

– Молчал бы уж, Коляда, – одернул его хозяин землянки, огромной скалой восседающий во главе стола с мурчащим котенком на коленях. Тот ласкался и выгибал спину, когда железные пальцы проходились по его полосатой шкурке. – Ты намедни, сказывают, Ермея на тот свет отправил?

– Ну! – выпятил острый клык Коляда. – Даже если и так?

– А зачем?

– Спрашиваешь?! Кто бы эту мразь не…

– Мразь мразью, – покачал головой медведь, – а вот Ермей был, для примеру, одним из тех, кто закладывал острог и знал его как свои пять пальцев, – сверкнул он железной пятерней в тусклом огне лучин. – Где какие входы-выходы, смену караулов и так далее. А ты его головы лишил да на ветку. И что-то еще гутаришь за Серго? Не стыдно?

– Мне? Стыдно?! – скрипнул зубами Коляда. – Я развешиваю по веткам ту мразь, которая продает наши земли феборской гнили! Кто сечет и вешает всех не согласных лизать задницу Крустнику! Не ты ли, Рюк, гутарил мне что Серго пора валить, когда приглашал меня в Братство?

– Гутарил, – кивнул хозяин землянки. – И готов повторить снова: место Шкуродера – на ветке. Но чего ты добился расправившись с Ермеем?

– Предлагаешь мне с ним дружбу водить?! После того, что он сделал!..

– Нет, – вздохнул Рюк с таким видом, словно ему приходилось наставлять неразумное дитя, – предлагаю тебе пошевелить мозгами. Хотя бы раз в жизни. Вот ты расправился с Ермеем, отомстил за свою бедную семью, дальше что? Стол Серго покачнулся? Нет, стоит, прочнее прочего. У тебя есть ниточка в его терем? Снова нет – Серго безвылазно сидит там, окруженный неприступными стенами, а его покой охраняет Кречет. Даже больше! Птички чирикают, что он умудрился привести в услужение воеводе какого-то опричника…

– Опричника?.. – прошелся удивленный возглас из конца в конец землянки, и атаманцы нервно заерзали на лавках. Игриш тоже – едва не упустил пузырь с горилкой и навострил уши.

– Я конешно весь в сомнениях, – задумчиво почесал бороду Рюк острым как бритва ногтем, – всамделишный ли это опричник или простой проходимец, захотевший пригреться у воеводиного очага, но звоночек тревожный. Коляда, это ж твои молодцы пару деньков назад совершали налет на малашкину шинку и спалили ее дотла?

– Ну мои… – выпрямился Коляда, криво ухмыльнувшись. – Знатно полыхнула малашкина шинка!

– Туда ей, старой п…де, и дорога! – поддержали его несколько голосов. – Она постоянно ватагу Кречета угощала.

– Шинку-то зачем палить? – не согласились с ними. – Эту ведьму на сук, и правильно! Но шинка-то чего вам плохого сделала? Где нам теперь ледяной горилки попить можно? Здесь что ли?!

– У Малашки хорошей горилки давно не водилось. Как помер муженек ейный, так хоть воду колодезную пей, не захмелеешь!