Текст книги "Противостояние 3"

Автор книги: Александр Афанасьев (Маркьянов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

И сказал Господь Моисею: возьми всех начальников народа

и повесь их Господу перед солнцем,

и отвратится от Израиля ярость гнева Господня"

Числа, 25.4

Часть третья
   Ночь святого Варфоломея

   В средние века, единство христианской католической церкви было серьезно подорвано ересями. Самой распространенной из них стала ересь протестантизма. Протестанты – так называли людей, которые протестовали против лживой политики Рима и римских пап. Видит Бог, им было против чего протестовать. Из общества верующих в Христа римская католическая церковь превратилась в вертеп, а папский дворец – в рассадник блуда и всяческих лихв. Из года в год, десятилетиями и столетиями собирая в свою пользу десятину – церковный налог, вкладывая собранные деньги в недвижимость – земли, монастыри, замки – Римская католическая церковь превратилась в крупнейшее коммерческое предприятие того времени. Жирные, давно ни во что не верящие попы и монахи направо-налево торговали индульгенциями – отпускали грехи за деньги, церковь активно вмешивалась в политику. Римские папы, избираемые на соборах, зачастую являлись самим воплощением греховности. В отличие от католиков протестанты – их так назвали потому что они протестовали против всего этого – отрицали необходимость посредников в общении верующих с Богом и не собирались платить церкви никакую десятину. Возможность не платить десятину показалась многим привлекательной – и Европа погрузилась в мракобесие религиозных войн.

   Не обошла сия чаша стороной и Францию. Едва заканчивалась одна братоубийственная война – на смену ей шла другая. Искусно манипулируя немалыми деньгами и угрозами отлучить от церкви, что в те времена было равносильно изгнанию из общества и, возможно, смерти, римская католическая церковь продолжала сеять на континенте смуту и раздор, добиваясь истребления протестантов руками католиков. Многие из протестантов – согласитесь, что чем больше состояние, тем меньше хочется десятую часть отдавать церкви – были весьма богатыми людьми, и под лозунгами религиозной войны их громили и грабили. Убивали кредиторов, чтобы не отдавать долги.

   Восьмого августа одна тысяча пятьсот семидесятого года во Франции закончилась подписанием Сен-Жерменского мирного договора третья религиозная война. Гугеноты – так во Франции звали протестантов, получили равные с католиками политические права, сохранили за собой укрепленные города Ла-Рошель и Коньяк, были допущены ко двору. Измученная гражданской войной страна радовалась миру. Никто тогда и представить себе не мог, чем все это закончится.

   Еще восемнадцатого августа одна тысяча пятьсот семьдесят второго года, браком виднейшего представителя гугенотов Генриха Наварского и красавицы из королевской семьи Маргариты Валуа правящие Францией католические круги подтвердили свои мирные намерения. Но это было последним свидетельством мира – уже двадцать второго августа выстрелом снайпера из засады в Париже был тяжело ранен адмирал Гаспар Колиньи, политический и военный предводитель гугенотов. Возможно, те, кто стрелял, рассчитывали на то, что с преемником Колиньи удастся о чем-то договориться – но Колиньи выжил, и заперся в своем парижском доме под охраной своих сподвижников. И тогда началось страшное.

   В ночь на двадцать четвертое августа одна тысяча пятьсот семьдесят второго года, в день святого Варфоломея, в одном из самых цивилизованных городов того времени началась массовая резня. Вооруженные католики – они превосходили силы протестантов в Париже в соотношении примерно один к трем, хорошо подготовившись – на руках убийц были белые повязки чтобы опознавать друг друга в темноте – рванулись в протестантские кварталы и к домам известных протестантов, чтобы жечь, грабить и убивать. Король Франции Карл Девятый лично принял участие в массовых убийствах: взяв несколько аркебуз, он засел на верхнем этаже королевского дворца, в охотничьей комнате и открыл огонь по людям на набережной, стреляя во всех у кого на руке в эту ночь не было белой повязки. Толпа вооруженных до зубов католиков осадила дворец Колиньи, после жестокой схватки с гугенотами проникла в дом, выбросила раненого адмирала на улицу и растерзала его. Затем бросились убивать всех, кто попадет под руку – в том числе стариков, женщин и детей. Перебив гугенотов, которых смогли найти, начали убивать друг друга – сын убивал отца, чтобы поскорее вступить в наследство, должник убивал кредитора, чтобы не платить долг, брат убивал брата, чтобы не было других наследников кроме него. Кровавая вакханалия закончилась к утру, Париж был залит кровью, улицы завалены трупами, которые никто не хоронил. По свидетельствам историков, в безумной резне погибло не менее пятидесяти тысяч человек – четверть населения Парижа. Франция осталась католической страной.

   Произошедшее со временем стало известным как "Варфоломеевская ночь" или "Ночь святого Варфоломея".

СССР, Москва
   Лето 1987 года

   Два дня погостив в Ижевске, генерал выехал из Ижевска в Москву. За рулем собственного автомобиля Москвич 2140.

   Волею судьбы ставший подполковником, генерал-лейтенант милиции был очень осторожен, он был осторожен как бывают осторожны старые, стреляные и раненые волки, которые за километр чуют засаду и петляют по лесу, даже когда в том нет необходимости. Он не стал выбивать командировку в Ижевск – хотя мог это сделать, хотя бы на Механический завод, выпускающий основное оружие советского милиционера – пистолет Макарова, на который он выбил фонды и которые надо было теперь "пробить" на заводе. Он взял несколько дней в счет отпуска и даже взял курсовку в санаторий Динамо – сердце расшалилось, как он объяснил. Он не приехал в город на поезде и не прилетел на самолете – а прибыл на стареньком Москвиче 2140, который купил, но на котором ездил по доверенности. Точно так же он собирался и покинуть этот город – за рулем. Пусть дорога трудна, пусть через Каму придется перебираться не по мосту, а по переправе – все равно он ехал на машине. Потому что покупая билет надо предъявлять паспорт – а на машине можно было просто ехать.

   Старые волчатники рассказывают, что если часто охотиться на волков в одном и том же месте – то появляются стаи волков, которых не остановить флажками. Они перешагнули порог страха – и красные тряпки на веревке больше не пугают их. Не пугают их и люди. Волки, перешагнувшие свой страх – особенно опасны.

   А он свой страх – перешагнул давно.

   Волки...

   Волками их пыталось сделать государство. То государство, которому они клялись в верности, и которому присягали, стоя в серошинельном милицейском строю. Они тогда не были волками – они были сторожевыми псами, которых государство завело себе для того, чтобы спастись от волков – и черт бы все побрал, он честно справляли свою службу! Они служили, и похлебка их не была особо сытной, а конура не была теплой – но никто из них даже не думал о том, что взять кусок мяса, протянутый чужой рукой. Как-то генерал ради смеха подсчитал, сколько ему в целом за всю жизнь предлагали взяток – все что упомнил. Получалось где-то в промежутке между полумиллионом рублей и миллионом. Ни рубля из этого он не взял, он презирал тех, кто продавался, считая их не вполне нормальными. Он не продался и сейчас – хотя достоверно знал, куда можно прийти и где его талант оценят по достоинству. Он не стал волком, нет. Вместо этого он принял решение, что хозяин, которому не нужны сторожевые псы для того чтобы охранять свой двор от волков – плохой хозяин, и у него на уме что-то недоброе. Если такое происходит – значит, на дворе просто нужен другой хозяин. Тот, кто будет заботиться о хозяйстве – и кому снова потребуются изгнанные со двора прежним, нерадивым хозяином цепные псы. По меркам закона это было страшное преступление – но псы уже были изгнаны, они не стали волками – но и не собирались больше следовать законам двора. Вот, когда они вернутся на двор – тогда да. А сейчас... извините...

   Мост через Каму так нормально и не построили – это было на дороге республиканского значения! Мост для поезда построили – а автомобильный не догадались. Съехав с дороги по вытоптанной тысячами колес в рыжей глине тропе, опальный генерал пристроился в хвост автомобильной очереди за сдуру газующим и окатывающим окрестности чадным солярным дымом КамАЗом. Ему надо было подумать...

   Зона...

   Родил отец сына – а убить не смог. В тридцатые годы Сталин подвывел под корень всех – и правых, и виноватых. Наказание только одно – те годы цинично называемое "Высшая мера социальной защиты". Кому только в голову пришел такой иезуитский термин. Социальной защиты... А вот что было бы, если бы бывших сотрудников НКВД, попавших в опалу но не растерявших на скамье подсудимых ни грамма профессионализма кинули в одну крытку с блатными, с теми, с настоящими блатными... страшно было бы даже представить что могло бы получиться. Не было бы тогда ни товарища Сталина, ни товарища Молотова, ни товарища Кагановича на свете – и очень скоро не было бы. Но Сталин умел.. защищаться, хотя бы за это его можно было бы уважать. Не любить, не за что эту тварь любить – но уважать. А эти...

   Генерал помнил одного из блатных. Тогда ему не было пятидесяти лет, в его теле не было трех затянувшихся дырок, двух от ножа и одной от пистолета ТТ – старый зверюга Бекас, в войну служивший в штрафбате и выживший, успел тогда первым. Тогда он был молодым (относительно) и плохо соображающим капитаном милиции, и поставили его старшие товарищи там, где прорыва не ожидалось. Но банде неведомы ментовские расклады, плевать она на них хотела – и пошла на прорыва она именно там, где стоял молодой капитан тогда носивший фамилию, которой наградили папа с мамой, а не спецотдел МВД. Трое уркаганов, из которых было двое бежавших из мест не столь отдаленных, вооруженных обрезом, кухонными ножами и пистолетом ПМ, снятым с трупа убитого три дня назад милиционера. Терять им было особенно нечего – но и капитан отслужил срочку в погранвойсках, где кой-чему научился. Вглухую он свалил только одного, того что разрядил обрез в то место, где он был долю секунды назад. Клещу он засандалил в ногу, а самому опасному, ООР* Батаеву по кличке "Бес" прострелил оба предплечья. Остальное было потом – бегущие с пистолетами товарищи, что-то кричащий подполковник, замнач городского УГРО. Тогда к нему подошел майор Данилевский, легенда МУРа, который возможно стал прообразом знаменитого капитана Жеглова из "Места встречи изменить нельзя". Человек с именем, что в том мире, что в этом, которого уркаганы звали по кличке – "Чума" и боялись смертельно. Угостил из своей пачки, поднес огоньку из фронтовой, сделанной из гильзы зажигалки и коротко сказал "молодец".

   А потом они ехали в темном фургоне, менты и воры, на одной скамейке отходящие от пережитого менты, на другой – воры. И тогда он сам – потом он думал, что его тогда толкнуло на это – достал пачку Примы, раскурил сигарету и поднес к губам едущего напротив вора, которого он подстрелил, и который не мог курить, потому что у него отнялись руки. Вор ловко, не уронив, выкурил вонючую моршанскую примину, потом какое-то время они ехали молча. Когда доползли через всю Первопрестольную до Петровки – на Огарева тогда не переехали, теснота была в старом здании – жуть, когда их фургон заворачивал во двор, вор внезапно спросил "как звать?". Капитан почему-то ответил. Вор усмехнулся и ответил: несолидно. Самого Беса взял – а без погремухи ходишь. Дадут тебе, младшой, погремуху, обещаю...

   За убийство милиционера Беса отправили на Луну** – но маляву по зонам он кинуть успел. С тех пор уголовники прониклись к генералу (тогда еще капитану) уважением, дали кликуху – в его возрасте в МУРе такой чести не удостаивался никто.

   Кликуха была "Младшой"...

   За спиной раздраженно засигналили, генерал включил скорость. Подошел паром – большой, четыре вагона зараз перевезет. Генерал прикинул очередь, понял, что места ему на пароме хватит. Дальше – полегче будет, только бы поворот не проворонить, надо было в Казань за6ехать еще. Повидать людей, передать приветы, посмотреть, кто чем дышит. Потом можно – и в Первопрестольную.

   Они были кастой – самой настоящей. Выходцы из армии, из НКВД, из СМЕРШа, почти все отвоевавшие. Разорванная страна, куча оружия, бандитизм. Думаете, все до одного родине долг отдавали, с фашистом сражались? Как бы не так – жулья было... Было. Но были и они.

   Их противниками были воры. Старая, жестокая волчья стая, идущая с давних еще времен, со времен царских – и никто, ни батюшка царь, ни товарищ Ленин, ни товарищ Сталин, ни товарищ Хрущев, самонадеянно заявивший, что в СССР преступности скоро совсем не станет (три раза ха) – ничего не смогли с ними поделать.

   Они – смогли.

   Не было тогда воров. Даже провозгласить себя вором – было опасно. Кто в такси работать устроился, кто в карты лохов обувал – но воров не было. Почти десятилетие, пока в силе были они, старая гвардия МУРа, прошедшие войну УГРОшники из самых разных городов необъятного Советского союза – воров не было. Даже в Грузии – извечном гадюшнике – их удалось повыкорчевать. Не было им покоя ни на воле, ни в зоне, МУРовцы держали связь с кумовьями все зон, и попав на любую вор снова попадал под пресс. Условие одно – откажись, скажи, что ты не вор. Тогда жить будешь. Хоть сукой – а жить будешь. А вором – тебе жизни нигде не будет, ни в зоне, ни на воле.

   И отказывались. Таких волков ломали – не чета нынешним. А сейчас...

   Грузию, думаете – как выкорчевывали? Это Шеварднадзе что ли помог? А вот – хрен! Мжаванадзе! Вот он – реально помогал, мужик с пониманием был, сам воровал, а другим не давал. А вот Шевардназде – другого полета птица – купленный давно! Генерал его знал и знал хорошо – как никак бывший министр внутренних дел Груз АССР. Это он телеги писал – просим перевести такого то такого то осужденного (имеющего криминальный титул "вор в законе") для отбывания наказания по месту прописки. И прописка появлялась каким-то чудесным образом – хотя летехе зеленому известно, что все воры любыми путями московскую прописку достают. А еще и КГБ местное старалось – в связи с оперативной необходимостью...

   Вот и отбывай Гиви-Гога-Нестор наказание не там, где Макар телят не гонял – а в солнечной Грузии, где, как ходили слухи, за приличную сумму денег в зоне можно было не сидеть, а просто на поверки приходить и отмечаться. Когда этот черт лукавый на самом верху нарисовался – генерал сразу понял, что дело дрянь. Да ничего не сделаешь уже.

   Паром медленно плыл через Каму, гремел барабан, привычно наматывая на себя толстенный трос, чуть покачивало на волнах. Генерал думал...

   Кому же не нужны стали цепные псы? Только тем, кто хочет сдать страну с потрохами, если продал хозяйство, смысла охранять его уже нет. Может у него – и в самом деле одна цель с тем седым гэбэшником?

   А может – и нет.

   Андропов кое в чем просчитался. Хоть и умный мужик был – а просчитался. Он то думал, что менты – это так, стоит только верхушку опустить принародно, часть разогнать – кого в зону, кого на улицу – и все в дамках. Но он ошибался. Это у него в родном ведомстве – все друг за другом присматривают и каждый при случае другого сдаст. А менты – настоящие менты – это каста. Один за всех – и все за одного. Кто бы что ни сделал. Ежу понятно, что мент не может не нарушать закон, и преступления совершенные агентами он должен покрывать, потому как в банду комсомольца не внедришь, и от регистрации укрывать приходится, потому как не бывает девяносто процентной раскрываемости даже в мире загнивающего капитализма, не то что у нас. И колоть приходится – Жегловых оставьте для кинофильмов, попробовал бы этот Жеглов расколоть... да хотя бы того же Беса, к месту припомнился покойник – много чего бы понял...

   Многих тогда укрыли. Это даже хорошо – что центр тогда накрыли. Зато теперь у него в каждом городе Союза корефан – да не один. Тех, кого из Москвы приходилось спасать, часто с подложными документами – цепные псы, асы розыскного дела. Любой начальник ГУВД такого к себе – с радостью, чего бы за ним не было. Потому что грозные приказы сверху – это одно. А статистика раскрываемости – другое. А глаза потерпевшего, у которого убили родного человека и ты не смог раскрыть – это третье. Потому то хороший разыскник – причастные говорили именно так, через "а" был всегда в цене, что бы у него не висело на хвосте.

   Встретились на железнодорожном вокзале – если стоять лицом к вокзалу – то справа, за вокзалом пригородных касс будет здание управления внутренних дел на транспорте. Вот там и работал старый знакомец генерала, некий майор Трифонов. Когда то он задерживал воров в законе – сейчас он выцеплял карманников и разобрался с неопознанными трупами, которых на железной дороге всегда более чем достаточно. Он же, благодаря близости к дороге, держал связь с остальными, теми кто осел в Казани.

   Посудачили – двое нестарых еще мужиков – о том о сем. В те времена Казань была крайне опасным местом – из-за разгула молодежных банд, Грабили, насиловали, убивали – не было и месяца, чтобы в городе не произошла массовая драка с человеческими жертвами. Это назвали "казанский феномен", на помощь местным сыскарям командировали бригады из Москвы и Ленинграда, в город приехала специальная комиссия ВЛКСМ. Однако, поговорив со своим старым другом генерал понял, что не все здесь просто – в Казани возможно обкатывался один из вариантов будущей смены власти – через массовые уличные беспорядки молодежи. Лидеры "молодежных движений" были хорошо известны, однако их активная разработка тормозилась всеми доступными мерами. Во главе молодежных банд стояли матерые уголовники. Собственно говоря – примерно такая же ситуация была в Баку, там тоже молодежь была не ангельской – но основным ее промыслом были кражи и только в Казани это вылилось в десятки уличных банд, ориентированных на тяжкие преступления.

   Беда... Но беда похоже просчитанная и хорошо спланированная.

   К вечеру, отказавшись от мысли переночевать в Казани, генерал выехал в Москву.

   Одним из самых обширных хранилищ информации в Советском союзе был ГНИЦУИ – главный научно-исследовательский центр управления и информации МВД СССР. Название, которое сходу выговорит не каждый, поэтому в восемьдесят пятом, по многочисленным просьбам центру вернули его старое, отнятое в семьдесят первом название – ГИЦ, Главный информационный центр. Коротко и ясно. Располагался ГИЦ на окраине Москвы, в относительно новом здании недалеко от Битцевского лесопарка. Лесопарк этот впоследствии прославится похождениями некоего гражданина, которого так и назовут – Битцевский маньяк – но порка в нем было спокойно, и граждане ходили через лесопарк без опаски.

   Генерал оставил машину у тротуара, недалеко от парка, неспешно пошел по улице. Сделал круг через дворы, вышел на свой же след. Потом сделал еще одну скидку – как заяц, собирающийся залечь на лежку. Потом, убедившись, что за ним никто не следит – резко сменил направление движение пошел по направлению к центру Москвы – хотя отсюда до центра было очень далеко.

   Телефонная кабина с целой, с не оборванной трубкой нашлась не сразу – только в третьей по счету трубка была цела. Трубки вырывали не потому, что в них было что-то ценное – просто от нечего делать, желая посмотреть, как лопнет и потянутся стальной гибкий кожух, сохраняющий ведущие к трубке провода. В те времена, когда генерал начинал, это было не принято – портить то, что предназначено для общего блага, для людей – сейчас это было повсеместно. Вандальским нападениям подвергалось все – скамейки в парке, сидения в электричках, стены домов, лампочки, вот телефонные трубки. Одни ломали, другие равнодушно на это смотрели. Само по себе, это свидетельствовало о том, что общество больно – но генерал так далеко не заглядывал. По его мнению – просто распустились и все. Взять телефонные трубки – кто это делает? Да пацаны. Взять таких вот за шкирки – и на месяц в трудовой лагерь. Создать трудовые лагеря – и вперед. Безнаказанность по мелким делам – когда как раз за мелкие правонарушения и следовало бы назначать суровые наказания, и обязательно связанные с трудом, а не с деньгами – порождала более серьезные криминальные проявления. Глупо думать, что хулиган поймет по хорошему – надо заставить его понять. Возможно шок от месяца отсидки спасет от куда более тяжкого.

   Но до всего этого – пока не доходило. Надо было сделать главное – потом разбираться с хулиганами, казанскими гопниками и всеми прочими.

   Из телефонной будки генерал набрал номер – не тот, который официально известен и принадлежит дежурному – а другой. Известный куда меньшему количеству людей.

   – Институт – раздалось на другом конце трубки.

   – Извините, мне уже три дня не могут выдать справку о несудимости, а она мне срочно нужна. Не могли бы вы мне помочь?

   На другом конце трубки собеседник справился с секундным замешательством

   – Запишите, пожалуйста, телефон дежурного – голос продиктовал номер телефона,

   – Благодарю.

   Генерал записал и положил трубку. Быстрым шагом направился обратно к Москвичу.

   Телефон – как и любой другой телефон в МВД периодически ставили "на контроль" – то есть на прослушивание. С тех пор, как в МВД "сбросили десант" – то есть перевели в центральный аппарат большую группу сотрудников КГБ СССР для оздоровления обстановки – прослушивать телефоны стали гораздо чаще. Телефон этот был установлен в ГИЦ – хотя по документам, он был установлен в НИИ МВД, и при ответе на звонок положено было говорить "институт". В беседе, внешне невинной, он передал нужную информацию. "Справка о несудимости" – нужно срочно встретиться. Три дня – встреча на точке три, время – после работы, когда половина Москвы возвращается домой на метро. Благодарю – за мной не следят, осложнений при встрече с моей стороны не будет. Если бы они ожидались – прозвучало бы ненавидимое уголовниками "спасибо".

   Вечером, генерал встретил в толпе на одной из станций метро – ради того, чтобы посмеяться над противником встреча произошла на станции метро "Лубянка" – одного из своих старых друзей и учеников. Те, кто выжил при чистке – научились быстро перемещаться по системе, при зачистках отсиживаясь в НИИ МВД, разных ХОЗУ и других не слишком заметных местах. Это называлось "за штатом".

   Процедура контакта была довольно простой – почему то именно на Лубянке одному пассажиру пришло в голову выйти из вагона метро. Потоптавшись на месте, пассажир направился по переходу на станцию Кузнецкий мост, там сел на метропоезд, следующий в противоположном направлении. Пассажир вел себя достаточно нервно, поглядывал на часы, оглядывался – но так и не заметил, что от Лубянки за ним прицепился хвостом еще один пассажир.

   Встретились они в одном из московских двориков, недалеко от станции метро. Этот дворик был хорошо известен сотрудникам УГРО – потому что в нем можно было оторваться от слежки аж тремя разными способами. Первый – во двор – и бегом в другую арку, выводящую на улицу, на которую нет хода с первой и с которой довольно легко исчезнуть. Второй – в одном из подъездов еще дореволюционной постройки дома была дверь и ход уже на третью улицу. Третий – еще в одном подъезде был ход в служебные помещения полуподвальной парикмахерской. Он, конечно, закрывался на замок – но замок можно было сбить одном сильным ударом.

   Ни обниматься, ни даже здороваться за руку не стали. Просто присели на скамейку, генерал развернул газету – сели они один на одну сторону скамейки, другой на другую чтобы никто не подкрался со спины. Выждали какое-то время.

   – Нормально? – наконец спросил генерал

   – Нормально – подтвердил второй. Он не был штатным сотрудником ГИЦ, он был сотрудником НИИ МВД и занимался проблемами статистического учета преступности и оперативного реагирования на отклонение статистических показателей. Это была очень ценная должность! В этом качестве человек мог перелопачивать целые массивы информации, запрашивать дополнительную информацию из республиканских МВД, городских ГУВД – вплоть до отдельных отделов милиции. Он мог интересоваться всем, чем угодно – и никто не задал бы никаких вопросов по этому поводу. По специфике своей работы – а также по причине своего открытого, дружеского и хлебосольного характера он был знаком с половиной личного состава ГИЦ. Так же он сумел оказать немало добрых услуг – типа достать сапоги, дубленку, цветной телевизор – руководству ГИЦ и поэтому имел "мохнатую руку" и там. Спиной к генералу сидел его старый друг и один из серых кардиналов советской милиции. Кроме того – перед ним был действительно незаурядный ученый.

   – Что нового?

   – Веселовского взяли?

   – За что?

   – Заявы.

   – Твою мать... – выругался генерал.

   История привычная для милиции – Веселовский, зам по розыску в одном из РОВД не уничтожал укрытые заявления от потерпевших – а держал их в тайнике, и если через какое-то время что-то всплывало по этим делам – доставал заявления и пускал их в ход. Делал он это не для того, чтобы повысить процент раскрываемости – а просто для того чтобы помочь людям. В милиции осталось слишком мало людей, которые просто помогали люди – Веселовский был из их числа и помогал как умел. Его взяли.

   – Кто взял. Гэбэ?

   – Нет. Собственная безопасность.

   – То же самое. Кто колет?

   – Франчук.

   Из тех, кто пришел в систему МВД с новым министром из госбезопасности, большая часть попала как раз в собственную безопасность – это МВД для МВД. Их потихоньку выживали.

   – Как взяли?

   – Он не знает. Вскрыли тайник. В кабинете держал.

   – Придурок – генерал снова выругался – на что тянет?

   – На выкинштейн – в лучшем случае, если не на срок. Строгачом не обойдешься – там этих заяв под сотню.

   Вот и еще один человек, который пошел в МВД, потому что хотел быть похожим на дядю Степу – Веселовский так и сказал на собеседовании, наивно, но честно – будет выброшен из системы с волчьим билетом. Генерал помнил фразу из фильма, который недавно смотрел: "Меня принимали в милицию полгода, а уволили за несколько часов". Все это было правдой, и все это было – как ножом по сердцу. Кому надо, чтобы Веселовский оказался на улице? Когда же все это кончится...

   – У тебя как?

   – Норма. Мне надо пробить несколько человек.

   – На предмет?

   – Живы или нет. Если нет – то по каким причинам. Возбуждалось ли дело? Если возбуждались – то кто и по каким основаниям закрывал.

   – Фамилии?

   Генерал на секунду прикрыл глаза, вспоминая.

   – Зябликов. Скрипичный. Манукян. Петренко. Вавилов. Козленок. Бахурев.

   Второй немного помолчал, потом сказал

   – Запомнил. Когда?

   – Не тяни. Но и не рискуй. И еще...

   Второй уловил сомнение в голосе генерала

   – Ну?

   – В Реутово кто-то остался?

   – Э... В Реутово... Там ты помнишь – поизгалялись. Боялся нас тогда покойничек пархатый***, ой боялся

   Генерал молча ждал.

   – Белоглазов только если. Он не на первых ролях.

   – Но деловой мужик?

   – В доску. Кремень, а не человек.

   – Имя как?

   Второй не стал спрашивать то, что спросили бы многие – а тебе зачем? Тебе задали вопрос – или отвечай или нет. Но не задавай идиотских вопросов, не осложняй жизнь ни себе ни людям.

   – Петр Трофимович.

   – Петр Трофимович... – генерал кивнул, запоминая – сведешь?

   – Пару дней дай.

   – Дам. Ни пуха.

   – К черту.

   Два совершенно незнакомых человека, чьи судьбы перекрестились только в тот момент, когда оба они сели на одну и ту же скамейку, встали – и разошлись, сначала один потом другой. Разошлись, безжалостно рвя эту тонкую, тоньше нити выплетенную судьбой паутину...

   Обратный путь генерал не решился проделать пешком – устал. К своему организму он за долгие годы привык обращаться только приказами – и теперь он мстил за проявляемое к нему равнодушие. Бил исподтишка. Нет-нет – да и напоминало о себе сердчишко, да ныло подраненное давным-давно колено.

   Успеть бы...

   В метро схлынул вечерний час пик – москвичи вернулись со службы домой, к приветливому родному очагу. Генерал не очень любил Москву – суетный, бездушный, безжалостный город. Коренной москвич, не лимита – он чувствовал себя намного уютнее там, где жил сейчас. Просто там как-то ... человечнее было. Люди там были человечнее. Да и он – тоже.

   В одном из переходов между станциями метро он остановился, сам не понимая почему – прислушался к себе – ничего. Потом понял – песня.

   Это были двое афганцев. Тогда еще не было такого слова, мало кто знал, что происходит на южной границе страны, телевидение показывало, как советские ребята в десантной форме вместе с седобородыми аксакалами сажают какие-то деревья, показывали колонны, нет, не горящие – а везущие хлеб от тружеников СССР труженикам Афганистана. А их Афганистана по-прежнему шли похоронки, недостаток правдивой информации подменялся чудовищными слухами и пропагандой на коротких волнах, и два Черных тюльпана реяли над страной – один облетал юг и запад, второй – север и восток. Одним самолетом не справлялись.

   Удивительно – но этих двоих певцов не гнала со своего места милиция, хотя это был непорядок. Уважали, наверное.

   Генерал стоял долго. Слушал про "караван-боевой разворот", про горы, про градом летящие пули – про все, что пели эти две не по-молодому серьезных человека под рваный ритм гитары. Потом шагнул вперед, доставая из кармана все деньги, какие у него были.

   – Да ты что, отец – прервал песню один – не надо.

   – Надо – отрезал генерал таким тоном, что самодеятельный певец в потертой эксперименталке невольно выпрямился – надо. Спасибо вам за все...

   – Павел Иванович!

   Генерал невольно дернулся, обернулся. Он уже видел сиротливо приткнувшийся к тротуару Москвич

   – Козла не забьем?

   Седой старик, сидевший на лавочке в глубине скверика приглашающее помахал рукой. На спинке лавочки, как это было принято у коротающих свои дни стариков, был укреплен лист фанеры и на нем лежали приглашающее высыпанные пластмассовые костяшки домино.

   Генерал мог бы поклясться, что несколько секунд назад, когда он проходил этим сквериком – там не было ни старика, ни листа фанеры, ни костей домино.

   – Отчего же не сыграть...

   Генерал неспешно сел напротив, своей большой и сильной ладонью смешал костяшки, начал раздавать по одной, не глядя

   – На просто так сыграем, али на интерес? – привычно кинул обычную зэковскую ловушку-подлянку генерал