Текст книги "Воскресный философский клуб"

Автор книги: Александер Макколл Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Александр Макколл–Смит
Воскресный философский клуб

Джеймсу и Марше Чилдресс

Глава первая

Изабелла Дэлхаузи видела, как молодой человек упал с галерки, из райка. Это случилось так неожиданно и длилось всего какую–то секунду: он летел вниз головой, волосы взъерошены, рубашка и пиджак задрались, обнажив грудь. А потом, ударившись о край бельэтажа, он исчез где–то в партере.

Любопытно, что первое, о чем она подумала, было стихотворение Одена.[1] Когда случается такое, писал Оден, люди вокруг продолжают заниматься своими будничными делами. Они не поднимают головы, чтобы посмотреть на мальчика, падающего с неба. «Я беседовала с приятельницей, – подумала она. – Я беседовала с приятельницей, а мальчик падал с неба, из райка».

Изабелла запомнила бы тот вечер, даже если не было бы этого трагического происшествия. Она сомневалась, идти или не идти на концерт симфонического оркестра из Рейкьявика, о котором она никогда не слышала, и не пошла бы, если бы ей не навязала лишний билет соседка. Интересно, есть ли в Рейкьявике профессиональный симфонический оркестр, размышляла она, или все эти музыканты просто талантливые любители? Конечно, даже если это любители, то, проделав долгий путь до Эдинбурга, они заслужили, чтобы на их концерт пришла публика. Нельзя же допустить, чтобы, приехав сюда поздней весной из Исландии, они выступали перед пустым залом. Поэтому она пошла на концерт и терпеливо высидела первое отделение, представлявшее романтическую смесь из немецких и шотландских композиторов: Малера, Шуберта и Хэмиша Мак–Канна.

Стояла не по сезону теплая для конца марта погода, и в Ашер–Холле было душновато. Изабелла на всякий случай оделась полегче и теперь похвалила себя за предусмотрительность, так как в бельэтаже становилось слишком жарко. В антракте она спустилась подышать свежим воздухом, избегая давки в буфете, откуда доносилась какофония голосов. Там она, разумеется, встретила бы знакомых: невозможно было куда–нибудь выбраться в Эдинбурге, никого не встретив, а сегодня она не была настроена на беседу. Когда пришло время возвращаться в зал, она подумала было о том, чтобы уйти со второго отделения, но тут же отказалась от этой мысли, так как всегда старалась не поддаваться порывам, свидетельствующим о недостаточной сосредоточенности или, того хуже, недостаточной серьезности. Итак, она вернулась на свое место, взяла с сиденья программку, которую там оставила, и ознакомилась с тем, что ждет ее во втором отделении. И издала протяжный вздох. Штокхаузен![2]

Она захватила с собой театральный бинокль, необходимый даже в бельэтаже, который расположен не очень высоко. Направив его на сцену, Изабелла принялась рассматривать музыкантов, одного за другим. Она никогда не могла отказать себе в этом удовольствии на концертах. Обычно людей не рассматривают в бинокль, но здесь, в концертном зале, это было позволено. А если бинокль порой чуть отклонится в сторону публики, кто это заметит? В скрипачах не было ничего примечательного, но вот лицо одного из кларнетистов заслуживало внимания: высокие скулы, глубоко посаженные глаза и раздвоенный подбородок, над которым, не иначе, поработали топором. Взгляд Изабеллы остановился на кларнетисте, и она подумала о целых поколениях выносливых исландцев, а до них – датчан, которые неустанно трудились, прежде чем выработался этот тип: мужчины и женщины возделывали скудную почву; рыбаки ловили треску в серовато–стальных водах; женщины пытались вырастить детей на сушеной рыбе и овсянке. И вот конечный результат – этот кларнетист.

Она отложила театральный бинокль и откинулась на спинку кресла. Это был очень неплохой оркестр, и музыканты исполняли Мак–Канна с чувством. Но почему же люди все еще играют Штокхаузена? Возможно, это была попытка заявить о своей утонченности. Да, мы приехали из Рейкьявика, и пусть это маленький город, затерявшийся где–то на горизонте, но мы, по крайней мере, можем не хуже других сыграть Штокхаузена. Изабелла прикрыла глаза. Это и в самом деле невозможная музыка, и гастролирующий оркестр не должен навязывать ее слушателям. Она ненадолго предалась размышлениям об этической стороне дела. Несомненно, оркестр на гастролях должен избегать политической бестактности: немецкие оркестры стараются не играть за границей Вагнера, по крайней мере в некоторых странах. Вместо него они выбирают немецких композиторов, чуть более… терпимых к чужому мнению. Это устраивало Изабеллу, которая не любила Вагнера.

Штокхаузен шел последним номером программы. Когда наконец дирижер удалился и стихли аплодисменты – не такие продолжительные, как можно было ожидать, подумала Изабелла, решив, что это из–за Штокхаузена, – она встала с кресла и направилась в дамскую комнату. Открыв кран, она утолила жажду – в Ашер–Холле не было такой современной вещи, как питьевой фонтанчик, – и слегка смочила лицо. Ей стало прохладнее, и она вернулась в зал. Именно в эту минуту Изабелла заметила свою приятельницу Дженнифер, стоявшую у подножия короткой лестницы, ведущей в бельэтаж.

Она заколебалась. В зале все еще слишком тепло, но она не видела Дженнифер больше года, и неудобно было пройти мимо, не поздоровавшись с ней.

Изабелла начала пробираться сквозь толпу.

– Я жду Дэвида, – сказала Дженнифер, махнув рукой в сторону бельэтажа. – Представь себе, он обронил контактную линзу, и одна из билетерш одолжила ему фонарик, чтобы он поискал под своим креслом. Он уже потерял одну в поезде, когда ездил в Глазго, и вот теперь опять.

Они болтали, в то время как последние зрители спускались по лестнице у них за спиной. На Дженнифер, красивой женщине сорока с небольшим – они с Изабеллой были ровесницами, – был красный костюм, к которому она приколола большую золотую брошь в виде лисьей головы. Изабелла не могла оторвать взгляд от этой лисы с рубиновыми глазами, которая, казалось, наблюдала за ней. «Братец Лис, – подумала она. – Настоящий Братец Лис».

Через несколько минут Дженнифер с беспокойством посмотрела в сторону бельэтажа.

– Нам нужно пойти и посмотреть, не требуется ли ему помощь, – произнесла она раздраженным тоном. – Не хватало, чтобы он потерял еще одну линзу.

Они поднялись по небольшой лестнице и отыскали взглядом Дэвида, который сгорбился, направив луч фонарика под сиденье. И именно в эту минуту сверху, с галерки, упал молодой человек – безмолвно, размахивая руками, словно пытался лететь, – и исчез из поля зрения.

На какую–то долю секунды они застыли и обменялись взглядами, не веря своим глазам. А потом снизу донесся вопль – пронзительно вскрикнула женщина; затем закричал мужчина, и где–то хлопнула дверь.

Изабелла схватила Дженнифер за руку.

– Боже мой! – воскликнула она. – Боже мой!

Муж Дженнифер выпрямился.

– Что там такое? – спросил он. – Что случилось?

– Кто–то упал, – ответила Дженнифер. Она указала на галерку – туда, где та примыкала к стене: – Оттуда. Он упал.

Они снова переглянулись. Теперь Изабелла подошла к краю бельэтажа. Опершись на железные перила, она заглянула вниз.

Прямо под ней, свесившись с сиденья, лежал молодой человек. Его ноги перекрутились, зацепившись за ручки соседних кресел, на одной был только носок, туфля отсутствовала. Ей не видно было его головы, но она увидела руку, которая словно тянулась вверх, хотя была совершенно неподвижна. Возле него стояли двое мужчин в смокингах. Один из них ощупывал молодого человека, в то время как другой оглядывался на дверь.

– Быстрее! – закричал один из них. – Поторопитесь!

Какая–то женщина кого–то позвала, и по проходу пробежал третий мужчина – туда, где лежал молодой человек. Наклонившись, он начал приподнимать того с сиденья. Теперь стала видна голова, болтавшаяся из стороны в сторону. Изабелла взглянула на Дженнифер и сказала:

– Нам надо спуститься туда. Мы видели, что произошло. Нам лучше пойти и рассказать всем, что мы видели.

Дженнифер пожала плечами.

– Мы видели не так уж много, – заметила она. – Все так быстро закончилось. О господи.

Увидев, что ее приятельница вся дрожит, Изабелла обняла ее за плечи.

– Это было просто ужасно! – воскликнула она. – Такой шок.

Дженнифер прикрыла глаза.

– Он просто упал… так быстро. Ты думаешь, он еще жив? Ты видела, что с ним?

– Боюсь, он сильно расшибся, – сказала Изабелла и мысленно добавила: «Все гораздо хуже».

Они спустились по лестнице в партер. В проходе собралась небольшая толпа, люди тревожно переговаривались. Когда к ним приблизились Изабелла и Дженнифер, какая–то женщина обернулась и сообщила:

– Кто–то упал с галерки. Он там.

Изабелла кивнула:

– Мы видели, как это произошло. Мы там были.

– Вы видели? – переспросила женщина. – Вы в самом деле видели?

– Мы видели, как он падал, – ответила Дженнифер. – Мы находились в бельэтаже. Он пролетел мимо нас.

– Какой ужас! – воскликнула женщина. – Увидеть такое…

– Да.

Женщина посмотрела на Изабеллу так, словно то, что они стали свидетелями трагедии, внезапно их сблизило.

– Не знаю, следует ли нам здесь стоять, – шепотом обратилась Изабелла и к Дженнифер, и к их собеседнице. – Мы будем мешать.

Женщина отступила в сторону.

– Нужно же что–то делать, – неубедительно произнесла она.

– Надеюсь, с ним все в порядке, – сказала Дженнифер. – Но упасть с такой высоты!.. Знаете, он ударился о край бельэтажа. Возможно, это слегка затормозило полет.

Нет, подумала Изабелла, возможно, это еще все усугубило: к удару о землю прибавился удар о край бельэтажа. Она оглянулась: у парадного входа что–то происходило, а на улице, у стены, вспыхивал синий огонек кареты «скорой помощи».

– Мы должны их пропустить, – сказала Дженнифер, отходя от толпы в дверях. – Врачам из «скорой» нужно войти.

Они посторонились, и мимо торопливым шагом прошли двое мужчин в зеленой униформе, со сложенными носилками. Очень скоро они проследовали обратно – казалось, не прошло и минуты. Молодой человек лежал на носилках, его руки были скрещены на груди. Изабелла отвела взгляд, но успела рассмотреть лицо пострадавшего. Она заметила нимб из растрепанных темных волос и тонкие черты лица, которое не было повреждено. Такой красивый, подумала она, и все для него кончено. Она закрыла глаза. Изабелла чувствовала себя опустошенной. Ведь этого бедного молодого человека кто–то любит – кто–то, для кого рухнет весь мир сегодня вечером, как только сообщат ужасную новость. Вся любовь, все надежды на будущее кончились в одну секунду – падением с галерки.

Она повернулась к Дженнифер.

– Я быстренько сбегаю наверх, – сказала она, понизив голос. – Скажи им, что мы видели. Скажи, что я вернусь через минуту.

Дженнифер кивнула и огляделась, чтобы понять, кто занимается этим делом. Вокруг царила полная неразбериха. Какая–то женщина рыдала – одна из тех, кто, вероятно, стоял в партере, когда произошла трагедия. Ее утешал высокий мужчина в смокинге.

Изабелла направилась к одной из лестниц, ведущих на галерку. Чувствуя себя неуверенно, она огляделась, но вокруг никого не было. Одолев последние несколько ступенек, она прошла через сводчатый проход, который вел к рядам кресел, круто спускавшимся вниз. Здесь было тихо. Декоративные стеклянные светильники свисали с потолка, свет в них был приглушен. Она посмотрела вниз, на барьер, через который перелетел мальчик. Люди внизу собрались прямо под тем местом, откуда он упал. Таким образом, у нее была возможность вычислить, где он стоял перед падением.

Изабелла направилась к перилам и прошла вдоль переднего ряда кресел. Здесь был латунный барьер, через который он, должно быть, перегнулся; на полу лежала программка. Изабелла нагнулась и подняла ее. Она заметила, что программка слегка надорвана, но это было все, что ей удалось обнаружить. Она положила программку на то же место, где и нашла ее. Затем перегнулась через барьер и посмотрела вниз. Наверное, молодой человек сидел здесь, в самом конце ряда, – там, где бельэтаж примыкал к стене. Если бы он находился ближе к середине, то приземлился бы в бельэтаже. Только с конца ряда можно было упасть прямо в партер.

У Изабеллы закружилась голова, и она закрыла глаза, но через минуту открыла их снова и посмотрела вниз, в партер, находившийся метрах в пятнадцати от галерки. Прямо под ней, там, куда упал молодой человек, стоял мужчина в синей ветровке и смотрел прямо на нее. От неожиданности Изабелла отступила назад, словно ее предостерег этот взгляд.

Отойдя от барьера, Изабелла направилась обратно по проходу между креслами. Она понятия не имела, что именно надеялась найти – и надеялась ли вообще, – и ей было неловко оттого, что ее видел мужчина, находившийся в партере. Что он о ней подумал? Вульгарная зевака, пытающаяся вообразить, что видел этот бедный мальчик в последние секунды своей жизни, – несомненно, именно так он и подумал. Но это не так, совсем не так.

Добравшись до лестницы, она начала спускаться, держась за перила. Лестница была винтовая, а ступени каменные, и здесь легко было оступиться. Наверное, именно так и вышло с этим бедным мальчиком, подумала она. Наверное, он посмотрел вниз, высматривая кого–нибудь из знакомых – быть может, друга, – и, потеряв равновесие, полетел вниз. Такое легко могло случиться – перила были достаточно низкие.

Изабелла замерла на середине лестницы. Она услышала какой–то звук – а ведь тут больше никого не было. Или ей показалось? Она напрягла слух, но стоящую тут тишину ничто не нарушало. Изабелла перевела дух. Должно быть, он остался здесь совсем один и уходил последним, когда все уже удалились с галерки и девушка в баре на лестничной площадке уже закрывала его. Этот мальчик в полном одиночестве посмотрел вниз, а потом упал – безмолвно; быть может, летя вниз, он увидел ее и Дженнифер, и это было его последнее общение с людьми.

Она добралась до подножия лестницы. Мужчина в синей ветровке по–прежнему находился там, всего в нескольких метрах от нее. Когда появилась Изабелла, он сурово на нее взглянул.

Изабелла подошла к нему.

– Я видела, как это случилось, – сказала она. – Я была в бельэтаже. Мы с приятельницей видели, как он упал.

Мужчина посмотрел на нее:

– Нам нужно будет с вами побеседовать. Мы должны взять показания.

Изабелла кивнула.

– Я видела так мало. Все закончилось очень быстро.

Он нахмурился.

– Зачем вы поднимались туда сейчас? – спросил он.

Изабелла потупилась.

– Я хотела посмотреть, как это могло случиться, – объяснила она. – И теперь я это понимаю.

– Вот как?

– Наверное, он высматривал кого–то внизу, перегнулся через перила. И потерял равновесие. Я уверена, такое легко могло случиться.

Мужчина поджал губы.

– Мы этим займемся. Нет никакой необходимости строить догадки.

Это был упрек, – правда, довольно мягкий, поскольку он видел, что она расстроена. Теперь ее охватила дрожь. Ему это было знакомо. Случалось что–то ужасное, и людей начинала бить дрожь. Напоминание – вот что их пугало; напоминание о том, что в жизни мы стоим у самого края пропасти – всегда, каждую минуту.

Глава вторая

На следующее утро, в девять часов, домработница Изабеллы, Грейс, вошла в дом, подобрала почту с пола в холле и направилась на кухню. Изабелла уже спустилась и сидела за кухонным столом. Перед ней лежала развернутая газета, рядом стояла чашка с недопитым кофе.

Грейс положила письма на стол и сняла пальто. Это была высокая женщина под пятьдесят – она была на шесть лет старше Изабеллы. На ней было длинное пальто «в елочку» старомодного покроя; темно–рыжие волосы она закручивала узлом на затылке.

– Мне пришлось полчаса ждать автобуса, – объяснила она. – Все нет и нет. Ни одного.

Поднявшись со своего стула, Изабелла подошла к плите, на которой стоял кофейник с только что сваренным кофе.

– Это придаст вам сил, – сказала она, наливая Грейс чашку. Затем, когда Грейс сделала глоток, Изабелла указала на газету на столе: – В «Скотсмене» напечатали это ужасное сообщение. Несчастный случай. Вчера вечером в Ашер–Холле я видела, как это произошло. Молодой человек упал с галерки.

Грейс чуть не захлебнулась.

– Бедняжка, – сказала она. – И…

– Он умер, – сообщила Изабелла. – Его даже не успели довезти до больницы.

Грейс взглянула на свою хозяйку, держа в руках чашку.

– Он прыгнул? – спросила она.

– Ни у кого нет никаких оснований так считать. – Она сделала паузу. Ей это не приходило в голову. Люди не совершают самоубийство подобным образом. Если кто–то хотел прыгнуть, то он шел на Четвертый мост или на Дин–бридж, если предпочитал землю воде. Мост Дин. Ратвен Тодд написал об этом стихотворение, не так ли? Он сказал, что железные острия ограды моста, «как ни странно, отпугивают самоубийц». Это казалось ему странным, потому что небольшая боль – ничто перед лицом гибели. Да, подумала она. Ратвен Тодд полузабыт, несмотря на его замечательную поэзию. Однажды она сказала, что одна строчка Тодда стоит пятидесяти строчек Мак–Диармида со всей его рисовкой. Однако никто больше не помнит Ратвена Тодда.

Когда Изабелла была школьницей, ей как–то довелось увидеть Мак–Диармида. Она с отцом проходила мимо бара «Милнес» на Ганновер–стрит, и из этого бара вышел поэт вместе с высоким мужчиной запоминающейся внешности, который поздоровался с ее отцом. Отец представил ее обоим, и высокий мужчина учтиво пожал ей руку. Мак–Диармид улыбнулся и кивнул ей; ее поразили его глаза, которые, казалось, излучали пронзительный синий свет. На нем был килт, а к груди он прижимал маленький потрепанный кожаный портфель, словно для того, чтобы защититься от холода.

Отец сказал позже:

– Самый лучший поэт Шотландии и самый многословный поэт Шотландии – вдвоем.

– Кто из них кто? – спросила она. Они читали в школе Бернса, Рамсея и Хенрисона, но ничего современного.

– Мак–Диармид, или Кристофер Грив – это его настоящее имя, – самый многословный. А самый лучший – тот высокий мужчина, Норман Мак–Кейг. Но он никогда не получит должного признания, потому что в наши дни шотландская литература только ноет, стенает и жалуется. – Он сделал паузу, затем спросил: – Ты понимаешь, о чем я говорю?

И Изабелла ответила:

– Нет.

Грейс снова спросила:

– Вы думаете, он прыгнул?

– На самом деле мы не видели, как он перелетел через перила, – ответила Изабелла, складывая газету таким образом, чтобы было удобно решать кроссворд. – Мы видели, как он падает вниз – после того, как он поскользнулся, или что там с ним произошло. Я сказала об этом полиции. Они взяли у меня показания вчера вечером.

– Люди не так уж легко поскальзываются, – пробормотала Грейс.

– Нет, поскальзываются, – возразила Изабелла. – Очень даже поскальзываются. Однажды я прочла о ком–то, кто поскользнулся в свой медовый месяц. Эта пара посетила какой–то водопад в Южной Америке, и новобрачный поскользнулся.

Грейс подняла бровь.

– Одна женщина упала со скалы, – сказала она. – Прямо здесь, в Эдинбурге. Это случилось в ее медовый месяц.

– Ну вот, пожалуйста, – подхватила Изабелла. – Поскользнулась.

– Правда, некоторые думали, что ее подтолкнули, – продолжила Грейс. – Ее муж застраховал ее жизнь за несколько недель до того, как это случилось. Он потребовал, чтобы ему выплатили деньги, но страховая компания отказала.

– Ну что же, иногда бывает и так. Некоторых людей подталкивают. Другие поскальзываются сами. – Изабелла замолчала, воображая ту молодую супружескую пару в Южной Америке: брызги пены от водопада взлетают ввысь, мужчина падает, споткнувшись, в бурлящую белизну, юная новобрачная бежит обратно по дорожке, – и пустота. Ты любишь кого–то, и это делает тебя такой уязвимой: какой–то лишний дюйм к пропасти – и вот уже весь твой мир изменился.

Взяв чашку с кофе, Изабелла удалилась с кухни. Грейс предпочитала работать в одиночестве, а сама она любила решать кроссворды в утренней комнате, выходившей окнами в сад. Этого ритуала она придерживалась вот уже много лет – с тех пор, как вернулась в этот дом. Ее день начинался с кроссворда, затем она просматривала новости, старательно избегая судебных процессов, связанных с непристойностями, которые занимали все больше места на страницах газет. В них с удовольствием обсасывались человеческие слабости и недостатки; трагедии в жизни людей; банальные интрижки актеров и певцов. Разумеется, нужно отдавать себе отчет в человеческих слабостях, потому что они действительно существуют, но смаковать их – с точки зрения Изабеллы, это было все равно что подглядывать в замочную скважину, а потом строить из себя ханжу. И тем не менее, подумала она, разве я сама не читаю эти статьи? Читаю. Я точно такая же плохая. Я не лучше остальных, и меня тоже притягивают эти скандалы. Она печально улыбнулась, заметив заголовок: ПРИХОД ШОКИРОВАН ПОСТУПКОМ СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЯ. Конечно, она это прочтет, как и все, хотя знает, что за этой историей скрывается какая–то трагедия и обстоятельства, способные поколебать чьи угодно душевные устои.

Она передвинула кресло к окну. Был ясный день, и солнце освещало яблони в цвету, посаженные с одной стороны ее обнесенного стеной сада. В этом году они зацвели поздно, и она не была уверена, будут ли летом яблоки. Время от времени эти деревья переставали плодоносить – и вдруг на следующий год были буквально усыпаны маленькими красными яблочками, которые Изабелла собирала, а потом делала чатни[3] или соус по рецептам своей матери.

Ее мать – ее благословенная американская матушка – умерла, когда Изабелле исполнилось одиннадцать, и воспоминания потихоньку стирались. Сливались месяцы и годы, и в памяти Изабеллы лицо, склонявшееся ночью над ее кроватью, когда ей поправляли одеяло, теперь потускнело. Правда, она слышала голос, эхом отдававшийся в мозгу, – этот мягкий выговор южанки, который, по словам ее отца, напоминал ему о мхе на деревьях и о персонажах из пьес Теннесси Уильямса.[4]

Сидя в утренней комнате перед чашкой кофе, второй за это утро, стоявшей на столике со стеклянной столешницей, Изабелла обнаружила, что застряла в самом начале кроссворда – это было просто невероятно. Слова по горизонтали были оскорбительно легкими: «Они используются в игровой индустрии и имеют прорезь (9, 7)». Однорукие бандиты. И затем: «Немец, который управляет (8)». Разумеется, это менеджер. Но после нескольких слов в том же духе она наткнулась на: «Взволнованный счетом (7)» и «Уязвимый, как мы ошибочно полагали (4, 4)». Она не разгадала ни первую, ни вторую загадку, и это не давало решить кроссворд. Она почувствовала досаду и разозлилась на себя. Ключи найдутся в свое время, и ее осенит позже, но пока что она потерпела поражение.

Разумеется, Изабелла знала, в чем дело. Ее расстроили события вчерашнего вечера, – вероятно, сильнее, чем ей казалось. Она никак не могла заснуть и, проснувшись в предрассветный час, поднялась с постели и спустилась выпить стакан молока. Изабелла попыталась читать, но никак не могла сосредоточиться и, выключив свет, лежала в постели, думая о мальчике и вспоминая его красивое спокойное лицо. Испытывала бы она такие же чувства, если бы это был кто–нибудь постарше? Было бы ей так же горько, если бы эта голова была седой, а лицо избороздили бы морщины и оно не было бы столь молодым?

Бессонная ночь и подобный шок – не удивительно, что она не может отыскать эти очевидные ключи к решению кроссворда. Отбросив газету, она поднялась на ноги. Ей хотелось с кем–нибудь поговорить, обсудить случившееся вчера вечером. Не было смысла в дальнейшем обсуждении этого происшествия с Грейс, которая только делала бы маловероятные предположения и пересказывала длинные истории о различных несчастьях, слышанные ею от друзей. Если городские мифы где–то берут начало, подумала Изабелла, то, должно быть, у их истоков стоит Грейс. Она решила отправиться в Брантсфилд и побеседовать со своей племянницей Кэт. Кэт была владелицей магазина деликатесов, расположенного на оживленном перекрестке, в популярном у покупателей месте. Когда бывало не слишком много клиентов, обычно она могла выкроить время, чтобы выпить с тетушкой чашечку кофе.

Кэт охотно ее выслушивала, и если Изабелле нужно было увидеть вещи в истинном свете, магазин племянницы был первым портом захода. То же самое было и с Кэт. Когда у нее возникали проблемы с бойфрендами – а такие проблемы возникали постоянно, – она обсуждала их с тетушкой.

– Конечно, ты знаешь, что я собираюсь тебе посоветовать, – сказала ей Изабелла шесть месяцев тому назад, как раз перед появлением Тоби.

– А ты знаешь, что я отвечу.

– Да, – согласилась Изабелла. – Полагаю, что знаю. А еще я знаю, что мне не следует это говорить, потому что мы не должны учить других, что им делать. Но…

– Но ты считаешь, что я должна вернуться к Джейми?

– Именно, – ответила Изабелла, вспомнив Джейми с его прелестной усмешкой и прекрасным голосом.

– Да, Изабелла, но ты же знаешь, не так ли? Ты знаешь, что я его не люблю. Просто не люблю.

На это нечего было возразить, и разговор закончился сам собой.

Она взяла пальто, крикнув Грейс, что не вернется к ланчу. Изабелла не была уверена, что та ее услышала: откуда–то доносился вой пылесоса. Поэтому она позвала Грейс снова. На этот раз домработница выключила пылесос и откликнулась.

– Не готовьте ланч, – повторила Изабелла. – Я не очень голодна.

Кэт была занята, когда Изабелла добралась до ее магазина. Там было несколько покупателей – двое выбирали бутылку вина, указывая на ярлыки и обсуждая достоинства «Брунелло», которое предпочитали «Кьянти»; Кэт была занята с другой клиенткой, которой она разрешила попробовать кусочек сыра от большого куска пекорино на мраморной доске. Встретившись взглядом с Изабеллой, она улыбнулась и беззвучно поприветствовала ее. Изабелла указала на один из столиков, за которым Кэт обычно подавала покупателям кофе. Она дала понять, что подождет, пока уйдут клиенты.

Рядом со столиком были аккуратно сложены континентальные газеты и журналы, и она взяла экземпляр «Коррьере делла сера» двухдневной давности. Она читала по–итальянски, так же как и Кэт. Бегло просмотрев страницы, посвященные итальянской политике, которую она нашла довольно невнятной, Изабелла принялась за страницы, посвященные искусству. Там был пространный материал, излагающий новый взгляд на творчество Кальвино[5] и небольшая заметка о предстоящем сезоне в Ла Скала. Она решила, что ни одна из этих статей ее не интересует: она ничего не знала о певцах, упомянутых в заголовке статьи о Ла Скала, а Кальвино, по ее мнению, не нуждался в чьей–либо оценке. Таким образом, оставался лишь материал об албанском кинорежиссере, который проживал в Риме и пытался снимать фильмы о своей родной стране. Чтение этой статьи наводило на невеселые размышления: очевидно, в Албании того времени не было кинокамер – кроме тех, что принадлежали контрразведке, которая снимала подозреваемых. «Только в тридцать лет режиссеру удалось раздобыть какую–то камеру. «У меня дрожали руки, – рассказывал он. – Я боялся, что уроню ее“».

Дочитав статью, Изабелла отложила газету. Бедняга. Столько лет, потраченных впустую… Людей всю жизнь угнетали, не давали им никаких возможностей для самореализации. Даже если они знали или подозревали, что когда–нибудь этот режим рухнет, многие, вероятно, думали о том, что для них уже будет слишком поздно. Утешала ли их мысль о том, что у их детей будет то, в чем отказано им самим? Она взглянула на Кэт. Ее племянница, которой было двадцать четыре, понятия не имела, что это такое, когда половина мира не имеет возможности общаться со второй половиной. Она была совсем девочкой, когда рухнула Берлинская стена, а Сталин, Гитлер и другие тираны были для нее всего–навсего историческими персонажами, столь же далекими, как Борджиа. Интересно, кто же является для нее пугалом? Кто действительно мог бы навести ужас на ее поколение? Несколько дней назад Изабелла услышала, как кто–то говорил по радио, что детей нужно учить тому, что плохих людей нет, а зло – просто то, что люди совершили по ошибке или незнанию. Это соображение так ее поразило, что она застыла на месте – в этот момент она находилась на кухне, – глядя в окно, где ветер шевелил листья на дереве. Значит, плохих людей нет. Он действительно так сказал? Всегда найдутся люди, готовые сказать подобное – просто чтобы показать, что они не старомодны. Ну что же, она подозревает, что вряд ли услышит такое суждение от этого человека из Албании, который жил в окружении зла, и оно было для него словно четыре стены тюрьмы.

Изабелла обнаружила, что уже давно смотрит на бутылку с оливковым маслом, которую Кэт поставила на полку рядом со столиком. На этикетке был изображен пейзаж в духе девятнадцатого века, который итальянцы используют для рекламы фермерской продукции. Это масло произведено не на фабрике, подчеркивала картинка, – оно с настоящей фермы, где женщины – точно такие же, как на этикетке, – выжимают масло из своих собственных оливок; там большие белые волы, от которых славно пахнет; на заднем плане был изображен усатый фермер с мотыгой. Это были достойные люди, которые верили в зло, и в Мадонну, и во всех святых. Но их, конечно, больше нет в природе, и это оливковое масло, вероятно, прибыло из Северной Африки и было разлито в бутылки циничными неаполитанскими бизнесменами, которые поминают Мадонну, лишь когда поблизости находится их мать.

– Твои мысли где–то далеко, – заметила Кэт, усаживаясь за столик. – Я всегда знаю, когда ты погружена в глубокие раздумья. У тебя тогда мечтательный вид.

Изабелла улыбнулась:

– Я думала об Италии, о зле и тому подобном.

Кэт вытерла руки полотенцем.

– А я думала о сыре, – сказала она. – Эта женщина перепробовала восемь сортов итальянского сыра и в конце концов купила маленький кусочек деревенского чеддера.

– Простые вкусы, – сказала Изабелла. – Ты не должна винить ее за это.

– Я поняла, что не очень–то жалую публику, которая сюда заходит, – призналась Кэт. – Мне бы хотелось иметь закрытый магазин – наподобие закрытого клуба. Люди должны были бы подавать заявление на членство, прежде чем их сюда пустят. И я бы лично их принимала. Ну, что–то вроде членства в твоем философском клубе – или как он там называется.

– Воскресный философский клуб работает спустя рукава, – вздохнула Изабелла. – Но на днях у нас состоится заседание.

– Замечательно, – поддержала ее Кэт. – Я бы пришла, но воскресенье для меня не самый подходящий день. Я никогда не могу организовать себя, чтобы что–нибудь сделать. Ты же знаешь, как это бывает. Ведь знаешь, не так ли?

Изабелла действительно знала. По–видимому, именно этим страдали члены ее клуба – неорганизованностью.

Кэт взглянула на тетушку.

– Все в порядке? У тебя не очень–то бодрый вид. Я всегда это вижу, ты же знаешь.

Изабелла немного помолчала, созерцая узор на скатерти, потом перевела взгляд на племянницу.