Текст книги "Режиссер"

Автор книги: Александер Андориль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Она выходит и спрашивает, чего он хочет. Плотнее запахивает кофту. Нос и лоб покрыты веснушками.

– Я только хотел спросить, как там мой отец, – говорит Ингмар… Во рту вдруг становится так сухо, что он берет пригоршню снега с края цветочной кадки и жует.

– Ваш отец?

– Он умер? – спрашивает Ингмар почти беззвучно. – Вы не знаете?

– В каком отделении он лежит?

– При чем тут отделение? Вы ведь должны знать, умер ли кто-то сегодня?

– Сегодня?

Ингмару приходится съесть еще одну пригоршню снега.

– Его зовут Эрик Бергман.

– Сегодня ничего такого не было, – серьезно отвечает она.

– А сейчас? Это могло случиться прямо сейчас – так, что вы об этом не знаете. Правда ведь?

– Пойдемте со мной, разберемся, что…

– Разберемся в чем? Собираетесь покопаться в своих проклятых бумажках?

Она опускает взгляд и, немного помедлив, поворачивается и входит внутрь.

Ингмар хочет купить шоколада и оставить его в регистратуре. Он возвращается, садится в машину, хлопает дверцей, чтобы стряхнуть с нее снег.

Он весь дрожит от холода. В руках бегают иголочки.

Заметив, что ключ зажигания все это время оставался в замке, он закрывает глаза.

Сердце стучит, как бешеное.

Рессора под сиденьем постукивает, когда он подбирает колени и съеживается, что есть сил. Он дышит, уткнувшись в брюки.

Ветер хлещет по крыше, лижет кузов. Дует и дует, затем переводит дыхание и замирает.

Тепло медленно растекается по машине, Ингмар отдает швартовы. Дыхание успокаивается, мускулы постепенно расслабляются.

Внезапно он ударяется губами о колени. Носовой отсек натыкается на глинистый берег. Вода заливает палубу.

Женщины сходят на землю, помогают перетащить воз.

– Спускайся, глупыш.

– Что?

Ингмар поднимает глаза. Стекло покрылось серой испариной. В салоне темно. И все же изо рта идет пар, разливающийся над черной панелью.

Из-под воды доносится крик.

Передняя дверь открывается, и с крыши падает снег. Перед Ингмаром стоит мужчина в светло-серой одежде.

– Нельзя так сидеть, – говорит он.

– Нельзя, – отзывается Ингмар.

– Вы здесь закоченеете.

Мужчина едва заметно улыбается, когда Ингмар пытается закрыть дверь. Он крепко держит ее и наклоняется.

– Езжайте домой.

– Я только хотел узнать, как себя чувствует мой отец.

Дверь хлопает, Ингмар закрывает глаза, съеживается и ждет.

Было совсем не больно, думает он.

Отец цепко взял его за плечи, встряхнул и крикнул, что Ингмар ничего для него не значит.

Он поднял велосипед и вывез его из канавы, из зарослей луговой травы и непослушного ельника. И повел его за руль вдоль дороги.

Заметив, что Ингмар бежит следом, он быстро вскочил в седло и поехал вперед.

Ингмар вспоминает, как, вконец запыхавшись, он остановился. Ноги не слушались его и дрожали. Он видел, как отец на велосипеде скрылся с глаз.

Пустынная дорога вела через лес, поросший качающейся овсяницей, кипреем и крапивой. В воздухе жужжали слепни и мухи, сверкающие стрекозы.

Ингмар стоял и осматривался. Отец не возвращался, тогда он повернул обратно к причалу. Немного подождав, он отправился вниз по реке.

Остановился в том месте, где река была глубокой и бурной.

Он смотрел на натянутую над чернотой пелену, которая простиралась вперед, и думал, не переплыть ли ее, чтобы попасть домой. Но понимал, что сил не хватит, вода слишком холодная, а течение чересчур сильное.

На дрожащих ногах он обошел огромный камень и оказался лицом к лицу с молодой женщиной. У нее были большие руки и широкие бедра. Женщина собирала камни в карман передника. На земле лежал костыль. Глаза ее были черны, белое небо отражалось в них, словно заиндевелое стекло.

Ингмар взбежал по склону и помчался через лес. Выйдя на дорогу, он увидел отца, ехавшего на велосипеде. Тот улыбался как ни в чем не бывало.

Ингмар сел прямо посреди дороги, закрыл лицо руками и зарыдал так, будто никогда не сможет остановиться.

Отец осторожно поднял сына с земли и уселся на край канавы.

Ему не надо было ничего говорить. Он просто сидел на опушке леса, обнимая своего младшего сына.

Стук в окно, Ингмар открывает глаза. Сквозь лобовое стекло он видит какое-то движение.

Дверца машины открывается, мужчина примерно одних с ним лет заглядывает в кабину и здоровается. Белый врачебный халат бьется на ветру. Снежинки кружатся над его головой по воздушным дорожкам.

– Я только что от Эрика Бергмана. Температура пока высокая, но чувствует он себя достаточно хорошо.

– Не стоит врать только для того, чтобы…

– Да нет же, ему и правда лучше.

Ингмар благодарит мужчину, долго трясет его руку и вдруг чувствует, как щиплет в глазах.

– Вы можете его навестить, – говорит врач. – Он наверняка будет рад.

– Не думаю.

– Если хотите, можно пойти и…

– Нет, мне пора, – отворачиваясь, говорит Ингмар.

13

В тринадцатой стеклянной банке идут два человека. Такие же прозрачные, как комната вокруг них.

Они проходят мимо гостиничного бара, расположенного по дороге к ресторану. Бесшумно шагают по паласу.

Мужчина с усталым загорелым лицом встает из кресла. Он устремляется навстречу Ингмару, чтобы поздравить его.

– Большое спасибо.

Мужчина запускает пальцы в свои густые волосы и, смеясь, говорит что-то еще на швабском диалекте.

Ингмар и Кэби идут вдоль изогнутой стеклянной стены по направлению к столовой.

– О чем там?

– Это твой новый «Оскар», – отвечает она.

– Я понял, что…

– Ты думаешь только о премьере.

– Я понял, что он что-то слышал.

– Люди еще до кинотеатра дойти не успели.

– Знаю, – вздыхает он.

– Может быть, первые уже и пришли, но…

– Просто я немного волнуюсь.

Кэби разговаривает с метрдотелем, и им показывают уединенное место в пустой столовой.

Ингмар смотрит в большое окно, но грудь сжимается от вида головокружительного альпийского пейзажа.

В то же время весь он умещается в опрокинутом куполе бокала с вином.

Смешная миниатюра с сувенирной шкатулочки, остроконечные горные вершины в снегу, черный лес и бревенчатые избушки.

– Плевать, что они там завтра напишут, – произносит она. – Ведь это шедевр.

– Все равно грустно.

– Конечно, грустно.

– Могли бы мы на этой неделе просто взять и порвать со Швецией? Навсегда.

Она кивает, глядя в окно.

– Ты чего? – спрашивает он. – Переживаешь за Даниеля?

– Нет, просто… Просто я такой человек. Когда его нет рядом, я волнуюсь.

Ингмар подносит кусочек кинопленки к боязливо подрагивающему огоньку свечи.

Четыре одинаковых кадра: тощее огненно-красное тельце младенца на одеяле с эмблемой ландстинга в углу.

Маленький мальчик свернулся, как в материнской утробе, – поджал колени и прижал к груди маленькие кулачки.

Ингмар переводит взгляд на припухшую мошонку между ног, поблескивающую в неверном свете.

– Все-таки надо было взять его с собой.

– Он слишком мал, – говорит Кэби. – Завтра позвоню Бербель, спрошу, не снизилась ли температура.

– Позвони сегодня вечером.

– Это обычная простуда.

– Хотя думаю, все рецензии появятся завтра, – говорит он, убирая кинопленку в коробку. – Просто все время кажется, будто ты пытаешься скрыть от меня то, что сказала тебе Бербель.

Она кивает, избегая его вопросительного взгляда.

– Ты меня знаешь.

– Нет, – мягко отвечает она. – Я знаю только, что в одиннадцать часов ты ляжешь в постель, положив руки на грудь, и заснешь.

– И это все? – смеется он.

Она невольно поджимает губы.

Он кладет меню на стол.

– Ну что, будем заказывать? – спрашивает она.

– Если тут есть что-то съедобное.

– Филе ягненка.

– Где это?

– Вот, смотри. А это – телятина.

Ингмар высыпает содержимое ящика на стол, кладет обратно пять оловянных солдатиков и выстраивает зверей: лошадь, две стельные овцы, ягненок и баран. Черная коза и корова.

– Всем обязательно быть, – говорит он, снова глядя на часы. – Рядом с «Красной мельницей» или в фойе.

– Гуннар, Макс, Ингрид, Туннель, Аллан…

– Впрочем, нет, Туннель не будет, – улыбается Ингмар, убирая одну из овец. – Она у нас едет на второй передаче, не успеет.

Он грызет ноготь.

– Отец придет?

– Билеты я отложил, но…

Он смотрит на тарелку с тонкими ломтиками телячьего филе, посыпанными черным молотым перцем.

– Давай подумаем о чем-нибудь другом, – осторожно предлагает Кэби.

– Давай.

– Не стоит беспокоиться о том, придет он или нет.

– Я только хотел сказать, что ему может быть трудно прийти на премьеру.

После стайермаркского вина во рту остался вкус компоста. Ингмар трет большим пальцем запотевший бокал. К ним идет официант.

Он ставит перед Ингмаром плоскую тарелку. Филе ягненка, кусочки свинины, веточка тимьяна и три крученые горки трюфельного и картофельного пюре.

Официант осторожно подливает в тарелку мясной соус с мадерой, лаймом и ежевикой, розовые брызги остаются у него на руке, он исчезает.

– Хватит уже говорить. Хоть мы и уехали, но мысленно ты все равно там, на премьере, которая…

– Я не нарочно, – со смехом перебивает он. – Это происходит само по себе, постоянно, как баркарола Шопена.

Он видит Кэби, выступающую с концертом в Осло. Она играет, а молния в платье на спине с каждым новым пассажем разъезжается еще на один сантиметр.

– Но теперь рядом я. Я поехала с тобой в Швейцарию, чтобы…

Ингмар накрывает банку из-под варенья тяжелой стеклянной крышкой. Она плотно прилегает к зеленой резиновой прокладке. Голос Кэби не проникает сквозь стенки, она замолкает, кожа под глазами краснеет. Она чувствует себя уязвленной, но гордо задирает подбородок.

– Все ждут в салоне – гости, критики, – говорит он.

Кэби кивает и убирает банку.

Он старается дышать спокойно.

Горьковатые испарения мерло поднимаются из черной бутылки из Сент-Эмильона.

Беспокойство неуклюже ворочается под ложечкой.

– Будешь?

– Я только…

Вилка ковыряет ломтики мяса.

Погружается в мясной соус и прокладывает в нем колею.

– Интересно, что Гуннар в пасторе видел самого себя, – говорит Кэби, воодушевляясь. – А ты видишь, как в роли пастора он играет тебя…

– А что видят другие? – бормочет Ингмар, встречая в зеркале свой собственный взгляд.

– Я как раз сейчас об этом подумала.

Он быстро жует, зубы впиваются в кровавое мясо, кисло-соленый вкус наполняет рот.

Кэби всматривается в его глаза и подливает вина.

– Спасибо.

– Из-за тебя пролила, – сухо произносит она.

Он потряхивает большую банку с густой жидкостью на дне. Кэби трясет мокрой рукой и устало смотрит на него сквозь стекло.

– Извини.

В другой банке Ингмар видит приукрашенную копию самого себя. Он сидит и быстро уплетает ванильное мороженое.

– На вид вкусно, – говорит Кэби.

Он кивает, облизывая ложку.

Смотрит на часы и вытирает салфеткой рот.

– Скоро девять.

Он думает о том, видел ли отец фильм, ехал ли молча в такси до Стургатан. Или мать шла домой пешком в одиночестве. Может быть, вместе с Агдой. А сейчас она, возможно, ставит на густавианский стол чайные чашки или рассказывает о фильме, пока отец смотрит телевизор.

– Я могу посидеть здесь, если хочешь – иди позвони, – говори Кэби.

Он встает, съедает последнюю ложку мороженого и спешит к выходу между круглыми столиками огромного ресторана.

Словно опережая себя, он вставляет ключ в замок еще до того, как останавливается постукивающий лифт.

Когда он идет по тихому коридору, он уже находится в своем номере, возле желтого мебельного гарнитура.

Бороздки блеклого ковра бросаются ему в глаза. Мимо медленно протекает полоска бра вдоль стен коридора. Тускло поблескивает медная обшивка дверей, множась в бесчисленных изгибах карниза.

Он прижимает к уху телефонную трубку, поворачивая в замке ключ и открывая дверь. Идет по розовому паласу, садится в желтое кресло, снимает трубку, заказывает разговор со Швецией.

Сердце бешено бьется в груди.

Но постепенно успокаивается, когда к телефону никто не подходит.

Он сидит, глядя в окно на темно-серые Альпы с белыми разводами.

Думает, не позвонить ли Ленн, спросить, кто был на премьере.

Он снова снимает трубку, просит, чтобы его попробовали соединить еще раз.

Слушая гудки, он вспоминает, как расставлял в ряд свои стеклянные банки.

На тенистой площадке за пасторской усадьбой.

Он ложится и пытается разглядеть что-то сквозь бесчисленные грани, но вереница маленьких обособленных миров уходит в сторону.

Изгибается, меркнет.

Наклоняется то влево, то вправо.

Прежде чем преломленные блики исчезают, Ингмар открывает глаза.

Он снова здесь, один в своем гостиничном номере «Санкт-Морица».

Кэби сидит в ресторане и ест свой крем-карамель.

В трубке раздаются гудки.

– Бергман у телефона, – отвечает отец и, вздыхая, садится за письменный стол.

– Это Ингмар.

– Мы как раз только вошли.

– Позвонить позже?

– Это Малыш, – говорит отец в сторону.

– Я могу с ним поговорить, – шепчет мать.

Ингмар встает, чешет шею.

– Я посмотрел твой фильм, – говорит отец.

– Я вас не заставлял.

– Ну что тебе сказать, – продолжает он. – Помню, ты хотел, чтобы я прочитал сценарий, но… я рад, что не сделал этого.

– Да, наверное…

– Буду короток, мать тоже хочет сказать тебе пару слов.

– Этот фильм был всего лишь попыткой…

– Ингмар, – перебивает отец, – вообще-то я тронут. Это… При встрече мы можем поговорить об этом подробнее, но, признаюсь, никогда не думал, что ты…

Он откашливается, на заднем плане мать что-то говорит, он перекидывается с ней несколькими фразами.

– Да, я даже сказал матери по дороге домой: «Я снова чувствую себя адъюнктом при пасторате в Форсбаке». Моя церковь, мое одиночество – я не преувеличиваю, но… ты должен знать: я благодарен тебе за то, что ты запечатлел это время, или как бы это еще сказать…

Руки у Ингмара дрожат, когда отец передает трубку матери. Он садится и почти не слушает мать, которая весело щебечет о том, что фильм, наверное, пройдет мимо широкой публики.

Босоножки Кэби валяются рядом с желтым диваном, в мусорном ведре лежат ее колготки.

– Там были все, – говорит мать. – Гуннар Бьорнстранд и Макс фон Сюдов подошли к нам поздороваться. Ингрид Тулин в обворожительном…

Она замолкает, потому что отец что-то ей говорит.

– Пойду поставлю чай, – заканчивает она.

Повесив трубку, Ингмар сидит, обхватив руками лицо. Чувствует, как его дыхание щекочет веки на выдохе и холодит их, когда легкие втягивают в себя воздух.

– Ну что, он не ходил на премьеру, да? – спрашивает Кэби.

– Отец? Почему же, ходил.

Стекла в окнах слегка потрескивают, когда налетает ветер.

– Он сказал, что был тронут.

Кэби краснеет, не в силах скрыть раздражения.

– Ингмар, я больше не могу.

– А что?

– Сколько можно врать.

– Да нет же, отец сказал, что пастор – это словно он сам в те времена, когда работал в Форсбаке, и…

– Словно он сам? – скептически переспрашивает Кэби.

– Но ведь так и есть.

– А где же тогда твое место?

– Я пока об этом не думал. Если я сам не пастор, значит, должен… Нет, даже не знаю.

– Ты ведь всегда так внимательно следишь за тем, с кем себя отождествляешь.

– Это всего лишь…

Ингмар встает, наблюдая, как меняет цвет пейзаж за окном. Чувствует, как сквозняк на полу лижет ноги, налетая сзади, и несется дальше.

Еловый лес быстро темнеет.

Серые складки отвесных гор приобретают мягкий оттенок зеленого бутылочного стекла.

Ингмар подходит к большому окну как раз в тот момент, когда Альпы озаряются сиянием, прозрачным и чистым, как на засвеченной фотографии.

– Но ведь кем-то ты должен быть в этом фильме, – повторяет она.

Ингмар чувствует, как все падает и падает вниз, ищет руками опору, хватается за занавеску, слышит, как трещат крепежи карниза.

– Не знаю, – шепчет он.

Остроконечный горный массив вырастает из темноты, словно бледно-розовое стекло, неровный и освещенный изнутри.

– Ведь кое-кто любит пастора, совсем как ребенок, – говорит Кэби. – Кое-кто, кого ты презираешь, но кто на самом деле хочет всего лишь

Послесловие

Несмотря на то что «Режиссер» – это роман и в первую очередь плод моего воображения (безо всяких притязаний на правдоподобие, не считая эстетических), я испытываю большое желание перечислить важнейшие источники и выразить благодарность тем, кто помогал мне в работе.

Помимо обширного документального и художественного материала, опубликованного самим Ингмаром Бергманом, я внимательно изучал письма и дневники его матери Карин, краткое жизнеописание его отца Эрика, автобиографическое сочинение его жены Кэби Ларетеи, а также воспоминания других членов семьи Бергмана.

Кроме того, мне хотелось бы назвать Маарет Коскинен, Лейфа Церна и Биргит Линтон-Мальмфорс; что касается длинной главы о работе над фильмом «Причастие», то важнейшим источником для меня стал дневник Вильгота Шёмана с записями о съемках фильма. Наверное, поэтому я решил отблагодарить Вильгота как-то особенно, позволив ему оказаться в кровати Ингмара в виде садового гнома.

На этом мои благодарности заканчиваются. Не буду оглашать здесь огромный список тех материалов, что прошли через меня и оставили отпечаток на этом романе, также не стану отчитываться о проделанной мной предварительной работе, о посещении съемочных площадок, квартир и других важных мест или о том, как я не всегда законным путем попадал туда, где мне надо было побывать, потому что в остальном я отталкивался только от своей собственной фантазии.

Александер Андориль