Текст книги "Режиссер"

Автор книги: Александер Андориль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Завязка рождается, когда пастор понимает, что не способен почувствовать любовь, – говорит он. – Потому что именно в этот момент учительнице ясно: выбора у нее нет, ее задача – любить пастора. Я много думал о ней, понимаешь… Молить о любви – разве может быть что-то более патетическое?

Не услышав ответа, он оборачивается: она заснула, рот ее приоткрыт, и он чувствует лишь облегчение из-за своей несостоявшейся измены.

Хлопанье крыльев, влажные губы.

За бельевым шкафом слышатся звуки, на шепот они не похожи, скорее напоминают шуршание бумаги, прилипшей к стене и трепещущей от сквозняка, когда дверь в подъезде открывается.

Упершись плечом в торец, он немного отодвигает тяжелый шкаф и видит, что стена вздымается.

Вздымается и опускается вновь, словно неторопливо дышит.

Дотронувшись до стены, он чувствует мягкую поверхность. Нажимает рукой, и та проходит сквозь обои.

Кто-то пытался скрыть эту дыру, думает он. Заклеить отверстие, ведущее в чулан.

Ингмар срывает большой кусок обоев, проводит пальцами по краям дыры, заглядывая внутрь.

Осторожно просунув голову между шкафом и крошащейся кирпичной стеной, он заглядывает туда и видит маленькую запущенную комнату с пожелтевшими газетами на окне.

Прислонившись ко внутренней стене, под черным газовым счетчиком сидит рослая женщина с серьезным детским лицом.

На грязном полу перед ней лежат костыли.

Бесцветные, словно веревка, волосы, заплетенные в косу, лежат на огромной груди.

Кормилица, думает Ингмар. Неужели она не мерзнет, ведь его собственное дыхание паром клубится на фоне серого кирпича дымохода.

– Тут на борту сразу теплеет, – шепчет она, опуская взгляд. – Каждый раз, когда ребенок лишает себя жизни.

– Что ты сказала?

– Извини, – бормочет она, ее шея и щеки краснеют. – Ты разве не помнишь, что мы виделись в Даларне? У прорвавшейся плотины на реке. Я не толкнула тебя, но солгала, не рассказав о боли в груди и о том, что небо чернеет и трясется, как в заиндевелом окне, прежде чем…

4

Море еще светлее, чем ночное небо. Вязкие, словно масляные, волны почти бесшумно переливаются.

Маяк над островом Ландсурт взмывается ввысь, будто столп раскаленного воздуха.

На побережье пока темно, карликовых сосен не видно.

Ингмар думает о том, что валиум надо было принять еще два часа назад. Утро уже совсем близко. Кэби что-то бормочет в постели.

Он вычеркивает одно предложение за другим, когда в ризнице пастор рассказывает учительнице о своих сомнениях.

Ему сложно об этом говорить, думает Ингмар, размышляя о том, что делал бы со своим неверием, будь он пастором.

Он еще сильнее нажимает пальцем на край небольшого конвертика, в котором лежит бритва.

Наверное, это у всех одинаково.

Сейчас ему сложно вспомнить, говорил ли отец о своей собственной вере, затрагивал ли вообще какие-то богословские проблемы.

Ему приходит в голову лишь стихотворение 1925 года, посвященное матери.

Он вычеркивает легкомысленное сравнение причастия с каннибализмом. А потом и остатки повисших в воздухе реплик.

Ему по-настоящему нравится в этой сцене, что учительница слушает пастора, словно ребенок, который рад случаю вовремя вставить свое «да, понимаю» и не встретить в ответ сопротивления.

Но пастор не видит ее.

Как и в историях Пер Гюнта, Дон Жуана и Рейквелла, он хочет на протяжении всего фильма рассказывать о сложном и неприятном человеке. В глубине души зритель всегда готов простить, думает Ингмар. И в то же время он будет болеть за учительницу, которая конечно же должна плюнуть на этого пастора, хватит уже унижаться, он никогда не сможет дать ей того, что ей нужно.

Похоже, летнее утро проступает из белесых ночных сумерек, а Кэби стоит на пороге в спальню.

– В такой жаре спать невозможно, – говорит она сонным голосом.

– Ветра совсем нет.

Он не видит ее: под пеленой тени черты лица расплылись.

– Ну как? – спрашивает она.

– Ничего.

– Это хорошо.

На окошке стоит свинка из розового фарфора, в спине у нее отверстие для свечи.

– Я только что перечитал беседу с рыбаком, – говорит он. – Помнишь, когда мы ездили в Буду навестить пастора, который венчал нас, – они все вели себя как-то странно.

– Да, точно, там кто-то покончил с собой.

– Он был там и разговаривал с пастором много раз, но все же сделал это, – произносит Ингмар с улыбкой, глядя на мертвую муху, застрявшую в отверстии на спине свинки. – Догадываюсь, что отец потребует вычеркнуть сцены, в которых…

– Да не будет он это читать, – перебивает Кэби. – Он и не взглянул на тот первый вариант.

– Но я же сказал матери, чтобы он про него забыл, я сам позвонил и сказал, когда закончил новый вариант.

– Ну смотри, – бормочет она.

– Ты о чем?

– Ведь… у тебя почти не осталось времени, пора раздавать сценарий актерам и…

– Знаю.

В окне что-то дрожит, Ингмар выглядывает на улицу. Немного погодя он замечает, что дрожь исходит от фарфоровой фигурки, вокруг пятачка свинки что-то блестит. Он нагибается и видит, что ее красные губы стали мокрыми, что-то капает с них в пыль на подоконнике.

– Я думала, мне это приснилось, – говорит Кэби, не глядя ему в глаза. – Но вчера, когда я приняла таблетку и легла спать, зазвонил телефон. Как ты думаешь, кто это был? Гун! По-моему, пьяная, хотела поговорить со мной. Знаю, надо было повесить трубку, но я не повесила.

– Что ей надо? – сухо спрашивает Ингмар.

– Она сказала, что ты никогда не говоришь правду.

– Это ложь.

– Она хотела рассказать еще кое-что, – шепчет Кэби и выходит из комнаты.

Ингмар читает отрывок сценария, в котором рассказывается, как пастор идет к тому месту, где было совершено самоубийство. Делает на полях пометку, что он видит тело рыбака только на расстоянии, да это уже и не тело, а могильный холмик, вокруг которого собрались пастор и все остальные.

Они стоят и разговаривают, замечает он, хотя никаких реплик в сцене пока не значится.

Он их не слышит.

Наверное, из-за расстояния. Или из-за шума прибоя, который стучится в скалы.

Пусть так и останется.

Эта дистанция и беззвучный разговор усиливают ощущение, что Бог молчит. Подчеркивают обыденность и незначительность мертвого тела.

На мгновение он уносится мыслями в каменную часовню в больнице Софиахеммет, в морг, солнечный свет, проникая сквозь опаловые стекла, падает на огромную гадюку.

Во вторник после завтрака он спустился на побережье.

Отшлифованные водой камни ослепительно поблескивали на солнце, прямо возле крутого склона у кромки воды.

Ингмар помнит, что в тот момент целиком погрузился в давнее воспоминание о капельках, поблескивавших в ноздрях у отца, когда он замахнулся лопатой на старшего брата, прицелившись прямо в шею и грудь.

Оно всякий раз волновало его.

Он был целиком увлечен этим воспоминанием, когда увидел гадюку, гревшуюся на солнышке.

Тусклый блеск мускулистых колец.

Наверное, именно сама эта неожиданность повергла его в панику, думает он. Он почувствовал опасность.

Сердце бешено колотилось – Ингмар думал о том, что, возможно, змея больна, когда поспешил к ней, держа в негнущихся руках тяжелый камень.

Глухой стук и шелестящее эхо между камней.

Как только конвульсии прекратились, он подошел ближе. Перевернул ногой камень с размозженной головы. Попятился, оставив все, как было. Сказал себе, что останки доест осоед или стайка чаек. К тому же на Торё наверняка водятся норки и лисы.

С каменной террасы, выходящей на море, застекленная дверь ведет в небольшую столовую, в глубине которой стоит маленький флигель. На линолеуме – нежно-розовый коврик, который, проходя под столом, тянется из флигеля до окна без занавесок.

Под потолком висит крепеж для карниза, с одной стороны он сломан, а с другой в стене осталась дыра.

Сквозь огненно-желтый резной абажур люстры проступает кухня: плита и мойка, пакет крекеров и бутылка с букетом маргариток.

Слева, за полуоткрытой дверью, виднеется угол одной из кроватей. Тяжелое вязаное покрывало в сумраке за закрытыми шторами.

Утренний свет пробирается из детской через порог, блуждает водянистыми пятнами в такт торопливому голосу Ингмара:

– Ты про что? У нас тут нет никаких газет.

Шнур телефона обвивает его грудь, когда он поворачивается к окну, чтобы посмотреть, лежит ли Кэби все еще в гамаке.

– Они все щели замуровали, – говорит его мать. – Все окна, все…

– Неужели правда?

– Они говорят, что никакого решения пока нет, все случилось внезапно.

– Ну вот и хорошо.

– Наверное, после всего, что произошло, в Берлине будет спокойнее, – говорит Карин.

– Спокойнее? О чем ты…

На заднем плане слышится голос отца. Словно из жестяной коробки, думает Ингмар.

– Мы сейчас уходим, – говорит мать.

– Да, мне тоже пора, – отвечает Ингмар, садясь на гостевой диван. – Ты не знаешь… Я только хотел спросить, отец еще не прочитал?

– Что?

– Сценарий, который ему присылал.

– Нет, не знаю. Я могу…

– Он ничего об этом не говорил? – перебивает Ингмар.

– Подозвать его?

– Не стоит, – отвечает Ингмар, прикусив ноготь большого пальца.

Земля покрыта ковром бурых сосновых иголок, от нее поднимается теплый аромат. Кэби утопает в крапчатом гамаке.

– Ну что, прочитал? – сонно интересуется она. – Ты ведь наверняка разговаривал только с Карин?

– Отец вышел погулять. Насколько я понял, он был немного тронут эпизодом, когда пастор утешает фру Перссон и спрашивает, не хочет ли она вместе с ним помолиться. Помнишь, она качает головой и отказывается.

– Хорошая сцена, – недовольно говорит Кэби.

– Да.

Он гладит налитые полукружья ягодиц и поясницы. Покачивает сонное тело, покрытое сетчатой тенью от гамака. Он понимает, что обмануть ее невозможно.

– Ты же сам понимаешь, что ждать дольше нельзя.

– Дело не в том, что я дожидаюсь его одобрения. Нет. Я только хотел поделиться, или как-то…

– Делай как знаешь, – нетерпеливо отвечает она.

Тихо поскрипывает крепление гамака. По стволу спускаются муравьи.

– Кэби, я не виноват, что ты говорила с Гун. Не надо на меня злиться за это.

– С чего ты взял, что я злюсь?

– Это уже тебе виднее.

– Слово «злость» в данном случае неуместно. Ты же знаешь, Маиму ночевала здесь, а ты оставался в городе. И ночью меня вдруг осенило… я встала, оделась, взяла ее машину и поехала к тебе в мастерскую.

– Так.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Нет.

– Дверь была не заперта, Ингмар, – с робкой улыбкой говорит Кэби. – Ты забыл запереть дверь.

Сердце колотится в груди, Ингмар вгрызается в ноготь, пытается сохранить ясность мысли, но видит перед собой лишь глупое личико, когда он рассказывает старшему мальчику о том, что Нитти – шлюха. Все это время он помнит, что лишь повторяет выдумки Дага о нем самом, – о всей той грязи, которую он якобы любит и в которую ввязывается, – но остановиться не может.

– Дело было около двух часов ночи.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы пытаемся завести ребенка, а ты…

– Знаю, – перебивает он.

– Ингмар, когда я это увидела, меня стала мучить совесть. В чем дело? Ты сам не знаешь. Ты надеешься, что я в это поверила? Думаешь, это просто игра и я не заходила в квартиру?

Ингмар закрывает багажник, идет сквозь заросли крапивы и иван-чая. Спускается по откосу к воде. Чувствует тяжесть накренившегося бидона, жесткая ручка дергается.

Тонкая пряжа сияет в сухой траве. Сотканные пауком нити.

Тихонько булькает бензин, верхушки иван-чая лижут бидон.

На берегу он ставит бидон на землю, надевает садовые перчатки, подходит к змее и, затаив дыхание, отдирает закостеневший на солнце труп, который прочно прилип к камню.

Черная кровь.

Маленькие камешки сыплются с тельца змеи, когда он тащит его подальше от камышовой заводи, к той части берега, которую не видно из дома.

Он сбрасывает перчатки на гравий и открывает крышку бидона.

Пару раз плещет на змею, вытирает руки о штаны, достает спички и зажигает огонь.

Языки пламени разгораются, мягко стелятся по земле. Кажется, они тянутся прямо к нему. Отодвинув бидон, он смотрит, как змея медленно темнеет и скрючивается.

Под конец он поднимает перчатки и кладет их в огонь.

Затем встает на колени и выкладывает на месте костра небольшой курган.

Поднявшись, вдруг улыбается сам себе, берет бидон и, прежде чем двинуться в путь, снова смотрит на каменную горку.

Увидев пустой гамак, качающийся между деревьев, Ингмар вздыхает, чувствуя, как тревога вспыхивает внутри, словно языки пламени на газовой конфорке. Это происходит мгновенно, будто тревога давно притаилась там, бесцветная и почти вытесненная из памяти. Не покидая его, она движется вместе с ним быстрыми шагами вперед, мечется и стучится, смотрит вокруг испуганными глазами.

Сдерживая рвущийся наружу крик, Ингмар идет в дом, ходит по комнатам, заглядывает за двери, в кухню, в чулан, осматривает гостевой диван в детской, туалет, отдергивает шторку в ванной комнате.

Он останавливается посреди темной спальни. Тело подается вперед. Он проводит рукой по губам и немного отступает назад.

Солнечный свет пробивается сквозь пыльное окно. Светлый прямоугольник образует передержанный порнографический кадр.

Маленький блеклый снимок, картинка размыта.

Голая Кэби лежит на надувном матрасе, закрыв глаза. Черные волосы скручены толстыми лентами, шея и плечи, вдоль тела покоятся сильные руки, тяжелые чаши груди, едва проступающие за бликом на стекле, немного припухлый живот с вертикальным следом от кесарева сечения, темный треугольник лобковых волос, длинные ноги, слегка раздвинутые навстречу морю, ступни и пальцы.

Ингмар выходит на террасу и садится в шезлонг, не глядя на нее. И все-таки боковым зрением он замечает, что Кэби перевернулась на живот, панама пошевелилась и водрузилась к ней на голову.

– В чем дело? Что ты хочешь мне доказать?

– Я загораю, – спокойно отвечает она. – Если хочешь, могу одеться.

– Не надо.

Она ищет его взгляд, пытаясь говорить с той же беспечностью.

– Ингмар, вокруг ни души.

– Зачем ты тогда лежишь тут всем напоказ?

– Прекрати, – говорит Кэби, садясь и обнимая колени руками.

– Надеешься, что…

– Ты можешь оставить меня в покое?

Он встает с шезлонга и, пройдя через весь дом, закрывает за собой дверь. Чувствует зуд под коленями, но, не останавливаясь, идет по садовой дорожке перед домом к автомобилю, поворачивает ключ зажигания, включает передачу, жмет на газ и так резко выжимает сцепление, что колесо буксует, выкидывая из-под себя струю гравия.

Развернувшись, он проезжает мимо вывесок, которые они, хохоча, нарисовали вместе с Ленн: «Вход воспрещен!», «Осторожно, злая собака!», «Берегитесь страшных злых обезьян!» и так далее.

* * *

Ингмар стоит у окна, рассматривая неровную асфальтовую дорогу, ведущую вдоль казематов, и мощный дуб рядом с воротами «Фильмстадена»[9]9
  По всей вероятности, имеется в виду студия кинозаписи в Стокгольме.


[Закрыть].

За спиной у него Ленн выдвигает датский стул из гнутой фанеры с тонкой талией, кладет на стол накопившуюся с четверга почту и, возвращаясь к пишущей машинке, говорит, что позавчера ему звонил журналист.

– Какой?

– Наверное, не стоит называть его имя, но…

– Что ему надо на этот раз?

– Он слышал, – медленно произносит Ленн, переворачивая страницу, – что «СФ»[10]10
  «Свенск фильминдустри» – шведская киностудия, основанная в 1919 году, которой принадлежит большая часть кинотеатров в Швеции.


[Закрыть] собирается выпустить самый скучный фильм в истории шведского кинематографа. Продолжает писать статью о том, как повернутся события.

– Какой идиот растрепал всем о моем фильме? – спрашивает Ингмар, чувствуя, что его клонит в сон.

Лицо у него уставшее, он, прищурившись, смотрит на летний день за окном.

Листья бьются на ветру, поворачиваясь попеременно ослепительной изнанкой и темным лицом.

Закрыв глаза, он думает о Воромсе. Отец не переносил тамошний яркий свет. Говорил, что это невыносимо, и поверх опущенных жалюзи вешал на окна плотные шторы. Он лежал на кровати с закрытыми глазами.

– А матери сюда нельзя?

Ингмар замечает, что стоит на балконе летнего домика, зажмурившись и облокотившись о перила, над головой потолок с чудным деревянным сводом.

В ноздрях шевелится прилетевший издалека аромат раскаленного гравия.

В животе что-то надрывается.

Серебристая лужайка накреняется в расплывчатой темноте.

Раздаются отчаянный лай Тедди и голос старшего брата, который повторяет что-то у него за спиной, призывный и издевательский.

Даг даже не догадывается, как легко было прыгнуть, думает Ингмар.

Он открывает глаза: неуклюжая фигура проскальзывает в контору, отражаясь в оконном стекле на фоне темного фасада «Фильмтекник»[11]11
  Вероятно, имеется в виду стокгольмская кинолаборатория с таким названием.


[Закрыть].

– Бенгт, – бормочет Ингмар, не оборачиваясь.

– В этом году ты делаешь «Райский сад»[12]12
  Бергман был автором сценария фильма (1961).


[Закрыть], – запыхавшись, говорит тот. – А «Как в зеркале»[13]13
  В России фильм также известен под названием «Сквозь тусклое стекло». Бергман был режиссером и сценаристом этого фильма (1961) – первой части кинотрилогии, которую продолжили фильмы «Причастие» и «Молчание».


[Закрыть] еще небось не готово?

– В каком смысле?

– Сценарий «Райского сада» и этой самой «Росписи по дереву»[14]14
  Пьеса Бергмана, положенная в основу его фильма «Седьмая печать».


[Закрыть]. А как насчет Стриндберга для Радиотеатра? А «Чайка в Мальмё»? «Похождения повесы» для «Оперы»? Подумай, кому нужен бергмановский фильм про отчаявшегося священника?

– Да, немногим.

– Я разузнал, что в правлении денег хватает, но никто не заинтересован в производстве этого фильма.

– Димлинг считает, что…

– Я сделаю все, чтобы его отменили.

– Спасибо за откровенность.

Ингмар не видит, какую книжку берет с полки и рвет пополам. Швырнув ее на пол, он тянется за следующей, рвет в клочья и бросает в стену. Достает новую и запускает ее через всю комнату, опрокидывает все книги, стоявшие на полке.

Запыхавшись, подходит к письменному столу и набирает номер Димлинга. Руки дрожат, пот щекочет затылок.

– Я тебя разбудил?

– Что? А, да нет, что ты.

Ингмар говорит быстро, рассказывает, что готовится заговор с целью помешать съемкам. В прессу просочились сведения о том, что это скучнейший фильм в шведском кинематографе.

– Могу себе представить их недовольство, – с расстановкой говорит Димлинг.

– Но почему именно сейчас? Ведь «Девичий источник» прошел довольно успешно, и…

– А где наконец сценарий? Без него…

Димлинг кашляет, а Ингмар заверяет его, что сценарий готов. Надо только сделать копии, объясняет он. Отец прочитал его уже трижды.

– Абсолютно готов – завтра он будет у тебя.

– Наверное, лучше все-таки отложить съемки на потом, – отвечает Димлинг.

Началось все с того, что он разложил оловянных солдатиков и зверей в стеклянные банки и закрыл крышкой. Пусть свет, преломившись в стекле, попадает внутрь и отбрасывает тени. Разумеется, он не верил, что они говорили всерьез.

Ингмар в одиночестве сидит за маленьким монтажным столиком с четырьмя тарелками. Нога лежит на педали. Отражаясь, свет падает на его лицо. Слышно только, как жужжит мотор, вращаясь, пыхтит бобина и хлопает лента.

И вот раздаются писклявые голоса. Беседа окончена, и неуклюжий мужчина выходит из комнаты.

На экран проецируется картина: матовая поверхность. Ингмар видит себя, порывистыми движениями он швыряет книги на пол.

Он быстро проматывает этот эпизод и снова замедляет пленку.

– Не стоило ради нас убираться, – говорит Бёрье Люнд чужим низким голосом, расхаживая среди разбросанных, порванных книг.

Почему-то в руке у него ножницы, а Гуннар[15]15
  Гуннар Бьорнстранд (1909–1986) – шведский актер, снявшийся в фильме «Причастие» в роли пастора.


[Закрыть] сделал себе на голове маленький смешной пробор, пошутив, что теперь будет ходить только так.

– Мне нравится.

– Тебе, может, и нравится, – улыбаясь, говорит Ингмар. – А про нас ты подумал? Ведь нам придется любоваться на твой проборчик всю осень.

– Ты бы лучше сделал себе причесочку а-ля Кеннеди, – смеется Бёрье.

– Нет уж, оставлю пробор, – отвечает Гуннар.

Бёрье проводит рукой по его волосам, прихватывает светлые кончики:

– Это у тебя со съемок «Райского сада» осталось?

– Давайте представим себе, – говорит Ингмар, – какой была бы жизнь этого пастора? Ведь никто больше не указывает ему, во что одеваться и как причесываться.

– И что?

– Он покупает ту же одежду, что и всегда, таскается к тому же парикмахеру во Фростнесе, когда припрет.

Они смеются.

– Он не менял прическу со школьных времен, – продолжает Ингмар. – Это, конечно, довольно-таки неприятно, Гуннар, но придется вернуться к дурацкому пробору.

– Школьник! – прыскает Бёрье.

– Который лишь слегка повзрослел, – говорит Ингмар. – Надо постричь его так, чтобы это было понятно.

– Кому вообще нужны актеры, раз есть парикмахеры, – бормочет Гуннар.

– Зачем ты все делаешь таким плоским? – спрашивает Ингмар.

– Хочешь сказать, у меня плоские волосы?

– Да уж, пышностью мысли ты не отличаешься.

Гуннар смеется.

Открыв дверь, Бёрье предлагает постричь его так, чтобы старая прическа угадывалась по отросшим волосам, как будто пастор давненько не был у парикмахера во Фростнесе.

Ингмар заходит в отдельный розовый кабинет в ресторане. П. А. надувает щеки, а Свен[16]16
  Свен Нюквист (1922–2006) – знаменитый шведский оператор, много работавший на съемках картин вместе с Бергманом – в частности, на съемках «Причастия». Также известен как режиссер, сценарист, продюсер.


[Закрыть], отвернувшись, хохочет.

– Иногда я думаю, сколько тут всяких возможностей: шикарное точечное освещение, можно снимать волосы против света, а передние планы какие, перспективы, да…

– Приходишь, например, и говоришь: сделайте так, чтобы ни единой тени, – размышляет Ингмар. – Как в обычный ноябрьский день.

– За это я тебя и люблю, – отзывается Свен, и кожа над его белесыми бровями краснеет. Свен листает альбом с фотографиями из Торсонгской церкви.

– Там красиво, – немного погодя говорит Ингмар.

– Правда? – спрашивает П. А. – Можно сделать почти точь-в-точь.

– Хотя мне бы хотелось, чтобы пространство было более узкое.

– Значит, вытянем его в длину.

– Во сколько это, по-твоему, обойдется?

– Сложно сказать.

– Хорошо, что пергаментная бумага не подорожала, Свен.

– Неплохо бы сделать в церкви крышу, чтобы не получилось халтуры, если будет туго со временем.

– Не надо на меня так смотреть, – отвечает П. А.

– Это дорого? – интересуется Ингмар.

– Дешевле, чем пол, – широко улыбаясь, говорит Свен.

– А что с полом?

– Не надо на меня так смотреть, – отвечает Свен.

П. А. разворачивает свое негнущееся тело к Ингмару:

– Понимаешь, я поговорил с Леннартом, и мы подумали, а ведь было бы здорово сделать настоящий каменный пол. Понятно, что это стоит бешеных денег, но представь, какая будет акустика.

Ингмар видит на экране себя самого в миниатюре: он встает, зажигает лампу на монтажном столе и выходит из комнаты. Возвращается за пиджаком и снова выходит.

Остановив пленку, он рассматривает высвеченный кадр с матовой поверхностью, проматывает немного назад и встает. Когда Ингмар гасит лампу на монтажном столе, жар металлического колпака окутывает руку, словно вода.

Уже в коридоре, запустив руку в карман в поисках ключей, он понимает, что забыл пиджак. Оборачивается, открывает дверь, проходит сквозь тень, такую же огромную, как он сам, и, снимая пиджак со спинки, немного отодвигает стул, а потом выходит из монтажной.