Текст книги "Режиссер"

Автор книги: Александер Андориль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

7

В спальне стоит южнонемецкий садовый гном – прямо посреди паласа.

Ингмар теряется в догадках: может быть, Кэби решила повеселить его, когда он проснется и откроет глаза?

И вдруг гном оказывается в кровати. С трудом ползет по мягкому одеялу. Садится к Ингмару на колени, приготовившись сладко вздремнуть, но тотчас сползает на пол.

Начнем сначала: Ингмар видит, что у гнома на губах цинковая мазь, а вместо шапочки на голове носовой платок с уголками, завязанными в узлы. Гном вытаскивает из-под кровати пыльную книгу, перелистывает ее до страницы восемьдесят семь и ждет, когда Ингмар начнет читать:

Свет и тишина: в Пятый павильон входит режиссер. Посреди просторного помещения стоит ризница, высоко-высоко над ней перекрестились стальные балки стропил.

Стены источают запах новых красок, клея, свежего дерева.

Он идет вглубь по ковру, огибает бесцветный тыл ризницы с подпорками и задвижками и заглядывает в самое дальнее помещение церкви сквозь вход в низкой каменной стене.

– Не знаю, – говорит он почти беззвучно. – Я думал, мы поговорим один на один, но когда я ехал в машине по дороге сюда…

На мгновение он зажмуривается и тотчас слышит шуршание. По полу тянутся кабели, от них исходит шепот.

Он понимает, что все пространство вокруг него заполняется, а затем заполняется и небольшая комнатка. Покачиваясь из стороны в сторону, он чувствует, как вокруг что-то оживленно копошится.

Ледяная вода из ручья струится у его ног.

– В машине по дороге сюда, – шепчет он и замолкает.

Вдруг он слышит голоса, совсем рядом. Понимает, что скоро пора будет открыть глаза.

– Вы мне скажите, есть объектив с переменным фокусом для «Аррифлекса»[24]24
  Название 35-миллиметровой кинокамеры производства фирмы «Арри».


[Закрыть] в звукозащитном боксе? – говорит кто-то.

– Поговори со Скором, может, у Де Бри есть.

Ингмар садится, опершись о стену, и видит, как их взгляды обращаются к нему. Он понимает, что глаза его раскрыты.

– В машине по дороге сюда, – продолжает он. – Я подумал, что мы должны изо всех сил сосредоточиться на одной сцене.

Он кивает на стол, показывая угол съемки.

– Здесь служка. Гуннар подходит оттуда, камера следует за ним, сначала сюда, потом туда, понимаете? Ну как, получится?

– Думаю, да, – отвечает Свен.

– Сюда и потом немного туда.

Свен кивает, садится на корточки, чешет светло-рыжую голову.

– Оланд, – говорит он, – значит, камера будет здесь.

– Для панорамных съемок вот тут.

– Стало быть, стенку придется перенести? – спрашивает Оланд.

– И все остальное тоже, – отвечает Свен.

– Я вас очень прошу, поторопитесь.

Поблескивают острые кончики скошенных зубов, затем лицо вновь обретает серьезность.

Ингмар знает, что надо сохранять спокойствие, он идет и садится за режиссерский стол.

Ускорить процесс он не в силах.

Технические приготовления и репетиции перед первой съемкой продолжатся до обеда, тут ничего не поделаешь.

Пытаясь придать лицу беззаботное выражение, Ингмар подходит к Стигу Флудину, который стоит в курилке вместе с одним из ассистентов.

– И это все, что осталось? – спрашивает он. – Тихий писк?

– Ты его уже слышал?

Появляется Гуннар.

– Хлопушку упростили, – улыбается Ингмар. – Да здравствует… как там ее?

– Световая хлопушка.

– Да здравствует световая хлопушка! – говорит он, сияя улыбкой во все лицо. – Понимаешь? Никакого тебе мела, от которого столько пыли. Просто праздник какой-то!

Гуннар усмехается:

– И вместо этого дикого грохота теперь…

– Всего лишь тихий писк.

– Настоящая революция, – шутит он.

Подходит Свен, который сообщает, что все готово для проб.

На заднем плане распятие из фильма «Седьмая печать», служка высыпает деньги из сачка для сбора пожертвований.

Пастор ставит на стол термос в тот момент, когда служка начинает считать монеты. Потом он ставит на подложку письменного стола кофейную чашку и садится.

Кашлянув, встает и подходит к окну. Облокачивается на подоконник.

Ингмар втягивает голову в плечи. Волосы на затылке длинные и немного взлохмаченные. Напряженно сосредоточившись, он закусил нижнюю губу, и на лице появилась детская гримаса.

Сосчитав деньги, служка спрашивает пастора, нашел ли тот какую-нибудь экономку.

– Сами вы больше справляться не можете.

– Бросьте, – отвечает пастор. – Пять лет уже как справляюсь, и ничего.

Служка записывает сумму в приходно-расходную книгу.

– Вы могли бы попросить Мэрту Лундберг помочь вам. Она была бы рада. Могу у нее узнать.

– Спасибо, не стоит, – благодарит пастор.

Услышав скрип, оба переводят взгляд на железную дверь.

– Хорошо, – говорит Ингмар, проводя рукой по носу. – Это…

В темноте у звукооператорского пульта стоит Стиг Флудин. Качая головой, он объясняет, что Бриан не может подойти с микрофоном-удочкой в тот момент, когда звучат первые реплики.

– Это еще почему? – возмущается Ингмар. – От него требуется только стоять здесь, и все.

– Нет, тогда тут будет тень от прожектора.

– Черт с ним.

Бриан выходит вперед и пробует, но, как бы он ни поворачивал удочку, она все равно отбрасывает тень на стенку ризницы.

– Да, вы правы, – говорит Ингмар. – Что будем делать? Можешь подойти ближе с той стороны?

– Если только на сантиметр.

– Давайте попробуем, а если не получится, пойдем дальше.

Пятый павильон: Ингмар стоит в стороне, наблюдая, как вокруг ризницы устанавливают кулисы. Рабочие что-то кричат друг другу, передвигают тяжелую секцию декораций.

Он чувствует, что слишком быстро проглотил свой обед. Вареная ветчина с яичницей никак не улягутся в желудке. Осторожно, даже почти рассеянно, Ингмар просит Кульбьорна[25]25
  Кульбьорн Кнудсен (1897–1967) – шведский актер, сыгравший роль служки в фильме «Причастие».


[Закрыть] говорить без лишнего драматизма, сдержанней – совсем чуть-чуть. Никакой проблемы тут нет, просто пришло вдруг в голову – может, стоит попробовать?

Но Кульбьорн уже готов к обороне, он кивает, глаза как-то подозрительно сужаются.

– Черт, да я так и знал, – говорит он, скрестив на груди руки.

– Понимаешь, в общем-то и без того все прекрасно, – объясняет Ингмар.

– Но ты беспокоишься, что получится плохо.

– Вовсе нет, не получится.

– Вот в театре…

– Да, ты совершенно прав, – перебивает Ингмар. – Бывает по-разному. Но здесь не театр, а кино. Поэтому лучше сделать так, как делаешь ты. Этого будет вполне достаточно, а может, даже и чересчур – такое тоже вполне возможно. Вот я и прошу тебя попробовать еще немного сбавить обороты.

Заметив скептический взгляд Гуннара, он поворачивается к нему.

– Ты понимаешь, ведь это чертовски важно: если мы в первый же день поймаем нужную интонацию, то дальше все пойдет как по маслу.

– Какую именно? – спрашивает Гуннар.

– Твоя – в самый раз, все прекрасно.

– Хотя не мешает немного сбавить обороты, да?

– Давайте попробуем разные варианты. Хорошо? Время у нас есть.

Гуннар пытается улыбнуться, Ингмар бросает взгляд на Свена, тот кивает в ответ.

Катинка смотрит на часы.

– Хорошо, – вздыхает Ингмар. – Ну что? К первым съемкам готовы?

Взгляд Гуннара просто невыносим.

– Тишина в студии, мотор!

Пелена падает сверху, накрывая все ателье и окутывая зимой. Слышится чье-то учащенное дыхание, но вскоре оно сливается с дыханием остальных.

– Камера, – немного рассеянно произносит Ингмар.

– Камера, поехали! – отзывается Стиг Флудин, сидящий за звукооператорским пультом.

Раздается громкий голос.

Служка высыпает содержимое сачка для сбора пожертвований себе в руку, пастор ставит термос на стол, и вдруг в воздухе над головами проносится какой-то мужчина.

Он беззвучно парит над землей.

Всё происходит в считанные секунды. Однако все успевают его увидеть. Перекошенный, словно отражение в луже. Лицо бледное.

Он пытается приземлиться на ноги, но весьма неудачно, ботинки едва касаются пола, ноги скользят, и главный удар приходится на плечо и бедро.

К нему подбегают люди. Мужчина садится.

– Здорово я приложился, – бормочет он, глядя перед собой невидящими глазами.

– Что с тобой, Калле? Сильно ушибся?

– По-моему, это прожектор, – говорит он, пытаясь встать. – Не припаяли небось.

Кульбьорн стоит в самом центре суматохи и сам с собой репетирует сцену, проклинает свою бездарность и начинает все заново.

Электрики снимают с камеры стальную раму с маленькими лампочками.

Ингмар отходит подальше и садится на пол в стороне от всех. Учащенное биение сердца сказывается дрожью в руках.

Он прислоняется к стене, и легкая тень заполняет морщинку, полукружьем согнувшуюся у рта рядом со старым шрамом, который со временем превратился в ложбинку.

Вокруг ризницы посреди огромного павильона ходят люди, рабочие, не торопясь, протягивают черные кабели. О чем-то беседуя, снова закуривают.

Ингмару вдруг почему-то приходит в голову, что Стриндберг написал пьесу «Лебедь белая» специально для Харриет Боссе[26]26
  Шведская актриса, третья жена Стриндберга.


[Закрыть], но потом сделал все для того, чтобы роль досталась Фанни Фалькнер[27]27
  Шведская актриса, с которой, по слухам, у Стриндберга была связь.


[Закрыть].

Свен Нюквист подает знак, что все готовы начать еще раз. Взглянув на часы, Ингмар встает за камерой в ризнице. Видит, как все занимают свои места, чувствует, как спокойствие разливается по всему телу, и, когда пищит световая хлопушка, мягкие волны проходят по свету.

– Вы неважно выглядите, – говорит служка, и Ингмар тотчас слышит, что звучит это из рук вон плохо. Голос Кульбьорна утратил ту ноту отсутствия, которую они так долго отрабатывали во время репетиций. Он прижимает подбородок к груди, как они и договорились, но все остальное – настоящий театр.

В глазах у Кульбьорна паника. Он чувствует, что играет хуже других.

Слова так и льются из Гуннара:

– Если бы пойти поспать, то…

Кульбьорн протирает очки, разглядывая их на свету.

– Вы могли бы попросить Мэрту Лундберг помочь вам, – говорит он. – Она была бы рада. Могу у нее узнать.

– Спасибо, не стоит, – резко отвечает пастор.

Вдруг оба переводят взгляд на железную дверь.

– Спасибо, – говорит Ингмар, почесывая затылок и подыскивая предлог попросить актеров повторить дубль, не обидев при этом Кульбьорна.

Стиг Флудин за звукооператорским пультом показывает кулак с большим пальцем.

Ингмар видит, что актеры ждут от него какой-то реакции.

Кульбьорн делает вид, что улыбается.

– Отлично, Гуннар, – говорит Ингмар. – Только мне кажется, это твое «спасибо, не стоит» получается слишком резким. Понимаешь, что я имею в виду?

– Нет.

На лбу поблескивают капельки пота.

Гуннар сидит за столом в ризнице и ждет объяснения. Между бровями пролегает двойная морщина, рот подозрительно изогнулся.

– Давайте попробуем еще раз, – говорит Ингмар. – Может, это вовсе не обязательно, но время-то у нас есть. Ну как? Что скажешь, Гуннар?

Гуннар встает и убирает со стола термос и кофейную чашку.

Тишина.

– Камера! – кричит Ингмар.

– Камера, поехали! – отвечает Стиг Флудин.

Пищит световая хлопушка, покачивается золотая кисть на сачке. Ингмар грызет ноготь большого пальца и вдруг оказывается в Мэстере Олофсгордене после премьеры «Лебедь белая».

Немцы заняли Париж, мать стояла немного поодаль в темном фойе с чашкой кофе в руке, за окнами кружился снег.

– Ты неважно выглядишь, – сказала одна из актрис.

Ингмар провел рукой по губам, не глядя ей в глаза.

Сейчас бы пойти прилечь.

По группе прокатился легкий шорох.

– По-моему, перед нами юное дарование, – сказал какой-то мужчина, понизив голос и кивая на Харриет Боссе. Невысокая женщина чуть старше, чем его собственная мать. Миловидная, подумал он. Гордо посаженная голова и круглые щеки.

Она неторопливо разглядела его, затем, слегка улыбнувшись, спросила:

– Мать с отцом были на представлении?

– Я видел только мать, – ответил он, делая жест матери.

– Ей понравилось?

– Не знаю.

– Могу спросить у нее.

– Нет, спасибо, – отвечает пастор.

Актеры смотрят на кованую железную дверь.

– Спасибо, – говорит Ингмар. – Отлично. Правда, отлично. Вы сами заметили, что на этот раз получилось? Раз – и все. А теперь пора отведать торта.

Он идет за Свеном, но, вспомнив, что надо поговорить с Катинкой, возвращается и сквозь тонкие церковные стенки слышит, как Гуннар говорит:

– Дело тут вовсе не в интонации, он не стремится к стилизации или точности. Ему лишь бы гадость какую-нибудь сказать.

Ингмар краснеет, но сдерживает порыв гнева и не врывается на площадку.

Надо вышвырнуть его со съемок, уходя, думает он. Страх каскадом обрушивается где-то в желудке, скручивая кишки.

Он замирает и ждет, не понимая, что произошло. Мутный свет свисает с арматуры, словно рваная простыня.

Словно застывшие потоки минувшего ливня.

Словно пластиковое покрывало, что тянется с пола до потолка.

В Большом павильоне пустынно и тихо. Кофейная чашка и смятая сигаретная пачка.

Время около трех часов ночи, но он идет дальше.

Посреди пустого пространства на полу лежат черный мужской ботинок и порнографическая газета. Как только он нагибается к ним, что-то проносится у него за спиной. Оборачиваясь, он успевает заметить мелькнувший фрагмент обнаженного тела, который мгновенно исчезает за ризницей. В уголке глаза отпечатываются промелькнувшие ягодицы, мощная ляжка. Кажется, даже бугорки позвоночника.

Слышно, как в ризнице кто-то двигает стол, ножки скребут по полу. Он подходит к двери и прислушивается. Стол волочат дальше, потом раздается стук.

Редкие, но тяжелые удары.

Порывистые вздохи и всхрапывание. На деревянную поверхность сыплется земля.

Стол волочат дальше, он упирается в дверь. Приподнимается кем-то и падает на пол, царапает поверхность двери, упираясь в нее.

Ингмар ложится на пол, пытаясь заглянуть в щель под дверью. Теплый сквозняк, струящийся по полу, приносит с собой едкий и кислый запах.

Он почти погружается в дрему прямо на полу, как вдруг слышит смех Стига Флудина и Бриана Викстрёма[28]28
  Бриан Викстрём (1935–1989) – шведский кинопродюсер.


[Закрыть] у звукооператорского пульта. Ингмар поднимается, щурясь от света люстры, приглаживает волосы.

– Ну что там? – спрашивает К. А. – Хотел приподнять дверь?

– Нет, – отвечает Ингмар.

Спина вспотела, он немного замерз.

К. А. стоит рядом и пьет кофе из блестящей темно-коричневой кружки.

Ингмар заходит в курилку, там стоят актеры вместе со Свеном и Оландом.

– Это просто какое-то сборище клоунов, – говорит Туннель, садясь на стул с табличкой, где написано ее имя.

– Чур я самый смешной, – шутит Макс.

– Пока не дошло до самоубийства, – говорит Туннель. – А потом буду я – у меня самый большой живот.

– Вы-то в этом не виноваты, – вступает Гуннар.

Свен идет к ризнице.

– Ну, если серьезно, то не так уж все плохо, – говорит Ингмар. – Мой отец прочитал сценарий три раза, и он вовсе не показался ему мрачным. Мы ведь и не собирались снимать комедию.

– Хотя получилось чертовски уныло и грустно, – возражает Аллан с улыбкой.

– Кому вообще может быть интересен этот фильм? – спрашивает Гуннар. – Кроме твоего отца. Для кого мы его снимаем?

Ингмар, смеясь, отвечает, что на днях он стоял в пробке, заглядывал в другие автомобили и думал: и ты не посмотришь мой фильм, и ты не посмотришь, и ты и так далее.

– По-моему, над этим стоит задуматься, – бормочет Аллан.

Гуннар отводит взгляд, Макс делает равнодушную мину, а Туннель говорит, что не стоит недооценивать зрителя.

Ингмар покидает свое место рядом со Свеном и кинокамерой и подходит к актерам, сидящим за пасторским столом.

– Прекрасно, – говорит он. – Но давайте попробуем еще раз. Постарайтесь добавить немного воздуха.

– Какого воздуха? – спрашивает Гуннар.

– Не стоит слишком нагнетать в самом начале. Как Андреа Дориа[29]29
  Андреа Дориа (1466–1560) – генуэзский адмирал, патрулировал воды Средиземного моря, участвовал в войне с турками, боролся с пиратами.


[Закрыть]. Ведь настоящие ужасы начнутся потом. Вы о них пока даже не знаете. Тут нужно нечто среднее между стыдливостью и нелюдимостью. Вам не по себе, правильно? По крайней мере тебе, Макс. Вся ситуация кажется тебе просто смешной: помешать пастору…

– Да, именно так я и думаю.

– Это довольно захватывающая сцена, разве нет? – спрашивает Ингмар. – Пастор, который разговаривает сам с собой.

– Мой любимый эпизод, – отвечает Гуннар.

– Спасибо на добром слове, – улыбается Ингмар.

– Да нет, я правда с тобой согласен. Мне нравится тот момент, когда я потрясен собственным неумением изображать жажду жизни.

– Да, ты правильно уловил суть. Именно это с вами и происходит. А ты, Туннель, находишься в самом центре. И ты никак не можешь понять всю серьезность происходящего между этими двумя мужчинами.

– Если хочешь, я могла бы даже сыграть облегчение от того, что наконец сделала этот шаг, – предлагает Гуннель.

– Давай, конечно.

– Мне кажется, я таким образом переложила часть своей ноши на пастора.

– Точно, – говорит Ингмар, глядя на нее долгим взглядом. – Ну что, попробуем еще раз? Что скажете? По-моему, неплохо у нас получается, правда?

Гуннар кивает.

– Но самое главное для всех – сохранять обычные интонации, – продолжает Ингмар. – Должна быть иллюзия обычных шведских будней. Ни в коем случае никакого театра.

В Пятом павильоне сгущается тьма. Единственный луч света, проникая сквозь окошко в ризнице, падает на пасторский стол.

Во время генеральной репетиции Стиг Флудин подает сигнал, что он доволен звуком.

Поправив стул, К. А. выходит из комнаты.

Свен кивает Ингмару.

Бриан занимает свое место.

Тишина.

Вернувшись из школы, Ингмар понял, что мать до сих пор не вставала с кровати. Воздух был спертый. В доме царило сонное настроение, хотя его заливал яркий свет.

Он пошел на кухню, чтобы проверить, позавтракала ли она. Решил заглянуть к ней в комнату и предложить кофе.

Он немного подождал у двери, прислушиваясь. Тихонько постучал, еще подождал и постучал снова.

Затем сел на пол, прислонившись спиной к стене и глядя на пылинки, кружившиеся над дощатым полом в коридоре. Они мягко подпрыгивали в воздухе, попадая в луч света, тянувшийся из окна в комнате Нитти.

Он почесал комариный укус, нащупав небольшой бугорок на коже.

Раздался удар Энгельбректского колокола, а затем, словно из-под земли, прокатилось эхо.

Из комнаты матери послышался шорох. Кажется, она взяла с тумбочки стакан с водой и, сделав пару глотков, поставила его на место.

Ингмар встал, осторожно постучал в дверь и вошел в душную комнату.

– Что ты хотел, Малыш?

Я собирался помочь ей, думает Ингмар. Она ведь радовалась, когда я хотел поговорить с ней о красоте, о том, что нравится нам обоим, об опере, театре, искусстве.

– Я чувствую себя совершенно бессильным. Не знаю, что тебе сказать. Я понимаю твой страх, но надо жить дальше.

– Зачем надо жить? – спрашивает Юнас с прямолинейностью, которая удивляет его самого.

Пастор опускает взгляд.

Немного погодя на лице Юнаса появляется оживление, возможно, даже торжество.

– Пастор болен, не стоит нам сейчас рассуждать. Все равно от этого мало толку.

Воздух в Пятом павильоне тяжелый и теплый. Неспешными волнами он расходится по помещению от статичного жара прожекторов. Упираясь в высокие стены, он приносит с собой кисловатый медовый запах ковра, окутывающий молчащих людей вокруг съемочной площадки.

– Спасибо, – говорит Ингмар, вытирая капельки пота над верхней губой. – Отлично. Вы… Черт, да вы просто молодцы!

– Еще раз? – спрашивает Гуннар.

– Нет, и так все прекрасно.

На лицах актеров читается облегчение, они переглядываются почти удивленно.

Некоторые начинают хлопать в ладоши, Оланд открывает массивные двери павильона, и в помещение врывается прохладный воздух, а за ним и легкий свет, совсем непохожий на павильонное освещение.

Ингмар и Гуннар выходят на грузовой причал, стоят рядом в тусклом солнечном свете, глядя на полупрозрачные кроны осенних деревьев. Вдыхая всей грудью воздух, чувствуют, как прохлада растекается по лицу.

Ингмар косится на Гуннара, одетого в пасторское облачение. Тот слегка ослабляет желтый воротник.

Через всю пристань тянется глубокий след в деревянной обшивке, который оставила кулиса, волочившаяся на прицепе к машине.

Ингмар провожает глазами взгляд Гуннара, наблюдающего за стайкой овсянок, что словно осадок в стакане с водой взвихряются с желтых листьев под кленом.

* * *

Облокотившись на дверной косяк, чтобы немного отдохнуть, Ингмар смотрит на церковные ограждения, на мощные подпорки кулис.

Словно для того, чтобы удержать на месте огромное стадо скота, думает он, перешагивая через кабели и мотки шнуров, перетянутые изолентой, хромая мимо коробки с катушками киноленты. Он медленно пробирается по опустевшему павильону, однако ногу под коленом пронзает такая боль, что он вынужден остановиться и сесть на стул возле курилки.

Задрав штанину, он понимает, что позабыл о протезе.

Он таращится на пластмассовую ногу, на гильзу, блестящие изгибы искусственной лодыжки.

Непостижимым образом руки привычно двигаются, ослабляя ремни, отстегивая протез и массируя культю.

Входит Макс с открытой бутылкой шампанского. Он подмигивает, отстегивает свою искусственную руку и наполняет ее вином. Ингмар смеется, подставляя пластмассовую ногу. Макс наливает туда вина, и они чокаются.

Ингмар сидит в темноте просторного хорового зала между Свеном и Стигом Флудином. Хмель все еще не покинул тело, он улыбается самому себе. Пленки с первыми съемками проявлены.

В светлом прямоугольнике со скругленными концами видно большое распятие, висящее на стене ризницы, бархатный сачок для сбора пожертвований, который опустошает чья-то рука, термос, который кто-то ставит на стол.

Пастор садится, кашляет, встает и подходит к окну.

– Что за ерунда со звуком? – шепчет Ингмар.

Он встает, щурясь на окошко, где установлен проектор.

– Погоди, – говорит Стиг, пытаясь удержать его.

Сев обратно, он видит, как служка протирает очки, и замирает, когда тот говорит с пастором об одиночестве.

– Звук такой, будто дело происходит не в ризнице, а в консервной банке, – говорит Ингмар, когда меняют катушку.

– Давай послушаем следующую.

– Готовы?

– Поторопитесь.

Снова на экране сачок, термос и пастор, который встает у окна. Палец передвигает монеты на столе, очки на фоне ноябрьского солнца.

– Звук просто ужасный, никуда не годится, – говорит Ингмар. – Придется записывать все по новой.

Стиг трет лицо руками и шепчет: «Черт, черт, черт!»

Все разговаривают вполголоса, обсуждая световую хлопушку.

Ингмар чувствует, как учащается пульс.

– Ну что? Все из-за нее?

– Не знаю, – отзывается Стиг.

– Пока не узнаешь, придется все отложить, – говорит Ингмар, повысив голос. – Не хочу никого обвинять, но это стоит чертову кучу денег – аренда павильона и зарплата.

– Пойду позвоню в техподдержку Госкино.

– Давай, Стиг, – говорит Ингмар, грызя ноготь большого пальца. – Позвони.

Он подмигивает ему. Темные взъерошенные волосы. Как хорошо, что я не стал злиться, думает Ингмар.

– Все уладится, – бормочет он, усаживаясь рядом со Свеном. – А картинка и освещение – все получилось прекрасно.

– Правда? – спрашивает Свен, широко улыбаясь. – Мне тоже понравилось.

– Сможешь повторить все в точности, когда будем переснимать это дерьмо?

– Думаю, да.

Ингмар чешет шею, пытаясь собраться с мыслями. Он стоит у режиссерского пульта, чувствуя, что готов опрокинуть его. И разбить в щепки. Накричать на кого-нибудь и выбежать прочь из павильона.

Он хватает сценарий, чтобы разорвать в клочья, и тут взгляд его падает на коробку шоколада «Дросте».

Целлофановая обертка обтягивает новую упаковку, мокрое поблескивание пластика на темной коробке.

Он понимает, что это Катанка села в машину, съездила куда-то, купила шоколад и оставила у него на столе.

– Ну что тут сказать, – бормочет он, перелистывая сценарий.

Опустившись на стул, он просматривает эпизоды, которые надо переснимать из-за испорченного звука. Помечает верно найденный тон, который хотелось бы воссоздать, ищет лакуны, которые можно бы было заполнить.

Мужчина в светло-сером костюме стоит возле звукооператорского пульта вместе со Стигом и Брианом.

Светло-рыжая капитанская бородка и очки в руке.

Ингмар наблюдает за ними, дожидаясь, пока они попрощаются и мужчина выйдет из павильона. Потом подходит и поднимает с пола пятиэревую монетку.

– Что он сказал?

Стиг так рад, что глаза его слегка увлажняются, когда он рассказывает, в чем состояла ошибка, которую они уже выяснили и исправили: хлопушка была неправильно собрана.

– Он так сказал?

– Да, он попробовал…

– И вы уверены, что все дело в этой дурацкой хлопушке?

– Госкино плохого инженера присылать не станет, – отвечает Стиг. – Понимаешь, если сам изобретатель говорит, что хлопушка испортила звук…

Они несколько мгновений молча смотрят друг на друга и улыбаются.

– Значит, можно приступать к съемкам? – спрашивает Ингмар.

– В любой момент.

В одиночестве сидя за столиком на веранде в столовой, Ингмар склонился к тарелке и ест вареную ветчину с яичницей и картошкой.

Оконная рама устало похлопывает в петлях. Там, где отошла белая краска, виднеется черное железо. Занавеска слабо подрагивает от сквозняка.

Он спускается взглядом по склону между деревьями. За окном так холодно, что свет превратился в стекло, повисшее рваными осколками над красным диким виноградом и кирпичом.

Он кладет вилку на стол, чувствуя запах сигаретного дыма. Под окнами веранды кто-то замолчал в разгар оживленной беседы, потоптался на гравии и громко рыгнул.

– У Ингмара на съемках вечно какие-то проблемы с аппаратурой, всегда одно и то же.

– Черт, я тоже это заметил, – говорит мужчина помоложе.

– А все потому, что ему обязательно надо во все соваться, понимаешь, а то без него не справимся: здорово, парни, клево у вас получается, но…

– Ага, только вы… Прекратите, ребята, – смеется третий. – После съемок сами будете хвастаться, что…

Те бурно выражают недовольство, усталый голос говорит что-то неразборчивое. Оконный крюк бьется о железную скобу. Последний окурок, описав дугу, приземляется на гравий.

В столовой вилка бряцает о тарелку, сливаясь с разноголосым дребезжанием других ножей и вилок.

Сладкий кофейный аромат предвещает появление Биргера Юберга. Поставив чашку, он выдвигает из-за стола стул.

– Я сейчас слышал, что вам придется переснимать все с самого начала, – приветливо говорит он.

– Нет, просто чертова световая хлопушка испортила весь звук, – отвечает Ингмар.

– Значит, будете все переделывать?

– Да, но…

– Так будете или нет?

– Но светопостановка, репетиции…

– Вчера я поговорил с Алланом. Он сказал, что тебе будет сложно уложиться в бюджет, даже в тот, который был выделен без учета твоих экспериментов со всякими непонятными хлопушками.

– Ее уже починили.

– Вот оно что, – говорит Биргер, на ощупь вытаскивая пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. – Если ты думаешь уложиться в бюджет и деньги больше тебе не потребуются, лучше скажи об этом сейчас.

Они смотрят друг на друга, понимая, что стали по-другому относиться друг к другу с тех пор, как Биргер заступил на место Димлинга.

– Хочешь, чтобы я попросил? – внимательно глядя ему в глаза, спрашивает Ингмар.

Биргер откидывается на спинку стула.

– Нет, я только сказал, что…

– А ведь я попрошу, – продолжает Ингмар, постукивая по пластмассовой ножке. – Еще как попрошу. Ты этого хочешь? Чтобы я умолял тебя на коленях?

Он берет Биргера за правую руку.

– Кончай дурачиться.

– Нет, я хочу поцеловать тебе руку.

Биргер пытается высвободить руку и удивленно смеется, когда Ингмар не выпускает ее.

– Ну да, я готов поцеловать тебе руку, чтобы…

– Да ты…

Ингмар целует его руку и встает на колени.

– Милый Биргер, – с улыбкой говорит он, – я прошу тебя чуточку увеличить бюджет. Просто чтобы…

– Нет, так дело не пойдет.

Ингмар снова целует его руку.

– Пожалуйста.

Тот вырывается, но Ингмар тотчас хватает его за ногу.

– Прекрати, – шепчет Биргер, глядя по сторонам.

– Я буду целовать тебе ноги, – смеется Ингмар. – Исцелую все ноги до полусмерти.

Стул, на котором сидит Биргер, переворачивается. Он падает, размахивая руками.

Ингмар дрожащими руками запирает дверь в туалет. Вспыхнув четыре раза, лампа дневного света наконец загорается.

Пахнет свинарником. Бумажные полотенца разбросаны по мокрому полу. Из крана бесшумно струится вода.

Потная рубашка прилипает к спине, когда Ингмар отрывает кусок туалетной бумаги и вытирает желтые капли с сиденья на унитазе.

Он садится, и очередной приступ спазмов, прокатившийся по желудку, заставляет его нагнуться к коленям, напрягая лодыжки и пальцы ног.

Кто-то дергает дверь.

Он снова нагибается над унитазом, закрывает глаза и чувствует, как от смущения, слабости и страха его бросает в жар. Вытирая капельки пота над губой, он думает, что прямо сейчас мог бы заснуть.

Кто-то бежит по проходу и стучит во все двери. Затем раздаются другие шаги, потяжелее. Лампа дневного света гаснет. Слегка потрескивает алюминий на арматуре. Крик пробегает меж стен.

Кто-то пытается вскрыть замок в туалетной двери. Острый металлический скрежет, трущиеся друг о друга поверхности. Что-то соскакивает, и скрежет возобновляется. Ручка проворачивается вокруг себя, и замок щелкает.

Затем все происходит очень быстро.

Его выволакивают в коридор, несут. Лампы под стеклянными колпаками ослепляют. Двери распахиваются и захлопываются. Ингмар сопротивляется, хочет увидеть их лица. Вертит головой, пытается вырваться, но со всех сторон только спины.

Его сажают на стул, он моргает от мягкого света. Видит борова, который, сгорбившись, перебирает копытцами монеты на столе.

Коза катает по полу термос.

Камера едет, делая мягкую панораму, затем отъезжает назад. Свет падает на бородатую морду козы. Взгляд исподлобья, она думает об отступлении.

Из носа, не переставая, течет.

Подбородок борова тесно прижат к шее, кожа складчатая. Хриплый голос словно звучит внутри огромной грудной клетки. Длинный желтый клык поблескивает меж пересохших губ.

Ингмар думает, что все они ряженые, которые под масками носят маски.

Коза смотрит на железную дверь. Затем туда же устремляется взгляд борова.

Они начинают по новой, коза встряхивается так, что воротник падает на пол. Ингмар молчит. Свинья прижимается пятачком к сачку для сбора пожертвований, тянет его за собой, запрокинув голову.

– Тишина. Мотор, – шепчет Ингмар.

Тонкий звон пилы, пронзающей стену полуметровой толщины из колотого гранита. Железо с легкостью скользит вниз.

Когда пила натыкается на задвижку, звук меняется, тяжеловесными каскадами пульсирует шпон.

Отсек с окном и глубокой нишей отодвигается и уносится.

Взвизгивают гвозди, и из пола выдергиваются деревянные планки.

Неожиданно появившись в проеме, Свен что-то показывает и отходит в сторону.

И вновь тишина. Петер Вестер[30]30
  Шведский кинооператор.


[Закрыть] шепчет что-то, указывая на свое плечо и щеку.

Ингмар встает на место Ингрид и спрашивает Свена, все ли в порядке.

– Да.

Он отодвигается.

– Ну как?

– Хорошо, – недоумевая, говорит Свен.

Ингмар садится на корточки, Свен кивает:

– Все отлично. Хотя погоди. – Он подходит к камере и заглядывает в нее. – Хорошо, – бормочет он.

– Как насчет того, чтобы снять все за один раз? – спрашивает Ингмар, пряча улыбку.

– Было бы замечательно! – удивленно говорит Свен, делая шаг в сторону.

– Петер, сядь на стул.

– Сюда?

Свен щурится: съемка получится мировая.

– Но если положить рельс, то, может, будет… – говорит Ингмар.