Текст книги "Семь понедельников подряд"

Автор книги: Алекс Железо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Ну да, ну да! Дайте попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде. Вот что мне нравится – у тебя все хорошо, а у меня все плохо, я буду на тебя за это злиться, а ты должна меня понять. Конечно, будет все плохо, если так наскакивать на каждого встречного.

– Ладно, постараюсь, – вздохнула я. Не объяснять же ей очевидные вещи. Я же не замполит, в конце концов. – Проехали.

Но Светка, похоже, меня не слушала. Она замерла и вглядывалась куда-то в лесную чащу, в гущу молодых рябин.

– Что там? – спросила я, делая к ней пару шагов.

– Тише! – зашипела она, махнув рукой. – Там кто-то есть.

Я остановилась и прислушалась. Ничего. Только вершины деревьев шумят на ветру, да легкий шорох сеющей мороси.

– Ничего не слышу.

– Да тише ты! – Светка постояла еще с полминуты, вслушиваясь и вглядываясь в сумрачную тень. – Нет, ничего. Но кто-то был. Кто-то шел за нами. Я слышала, ветка хрустнула.

– Может, показалось?

– Нет!

– Ты думаешь?..

– Нет, я не думаю! – этим ответом она себя выдала. Разумеется, она об этом думала. А теперь пыталась уговорить себя, что не права. – Сама посуди, мы ехали на случайном грузовике. Ни одной машины, ни сзади, ни спереди. Кто мог знать, что эта развалина въедет в яму и сдохнет? И что мы пойдем через лес?

– А если это был неслучайный грузовик?

– У тебя, Оля, от твоих детективов в голове одна еда для тараканов. Каша то есть. Или ты уже очередной сюжет обдумываешь?

Это она в точку попала. Разумеется, я не думала всерьез, что Славик и дед Егорыч – агенты мирового империализма, то есть наших преследователей и конкурентов в борьбе за графское наследие. Однако допускала, что в книге это могло бы иметь место. И даже прикидывала, в каких именно выражениях описала бы их – если, конечно, взялась бы за эту книгу. От того, что Светка так меня подловила, я снова разозлилась:

– Смотри лучше под ноги! Мало ли кто тут ветками трещит. Может, это страус злой.

– А может, и не злой, – тоненько запела Светка. – А может, это дворник был.

– Он шел по сельской местности, – скорчив зверскую физиономию, подхватила я альтом. – К ближайшему орешнику за новою метлой.

– Не стойте и не прыгайте, не пойте, не пляшите там, где идет строительство или подвешен груз, – закончила Светка писклявым фальцетом, мы рассмеялись и прибавили ходу, потому что дождь тоже прибавил.

Зонт мне пришлось сложить, он то и дело цеплялся за ветки, так что из леса я вышла в изрядно промокшем состоянии. Впрочем, и Светка была не лучше. Шли мы, конечно, не пятнадцать минут, но путь действительно сократили.

– Вот! – торжествовала Светка. – А шли бы по дороге – и вовсе утонули бы.

От леса к околице через поле шла узкая тропинка. Чуть в стороне осталась петлистая речушка. Ее противоположный берег был отлогим, а тот, что с «нашей» стороны – высоким. Дед говорил, что в хорошую погоду с него можно было увидеть райцентр. Когда-то там проводили ярмарки. Впрочем, с берега этого, выдающегося горбушкой, можно было разглядеть и все село, лежащее в неглубокой ложбинке.

Село это когда-то было большое, богатое. Господская усадьба, церковь. Сейчас… Обычное провинциальное запустение. Справные домики чередовались с полуразвалившимися, седыми от старости халупами, в которых явно никто не жил. Где-то новый тесовый забор и яблоневый сад, а где-то покосившийся штакетник и заросли бурьяна. Прямо по середине улицы шествовало с гортанным гоготом стадо гусей. Проехал на велосипеде мальчишка лет десяти, одетый в допотопные синие треники и линялую голубую майку, посмотрел на нас с любопытством и подозрением.

– Мальчик! – попыталась остановить его Светка, но безуспешно: велосипедист скрылся за углом. – Ну вот, хоть бы спросить у кого, где тут колонка. Куда они все делись, вымерли, что ли? Или от дождя попрятались?

Улица действительно была пустая, как ядерный полигон, если не считать гусей, конечно. Озираясь в поисках колонки, я вдруг увидела за деревьями купол церкви, и у меня сжалось сердце. Это была та самая церковь, которую я видела во сне в поезде. Те же некогда белые стены и побуревшие главки, полуразрушенная колокольня. В желудке словно куст мяты вырос – от недобрых предчувствий.

Не сходи с ума, одернула я себя. Просто ты видела во сне самую типичную русскую церковь. Не какую-то конкретно, а образ, картинку. И ничего удивительного нет в том, что твой сон так совпал с действительностью. На то оно и типичное, чтобы повторяться с известной частотой. А то, что она в таком плачевном виде… И в этом нет ничего странного. Сколько таких заброшенных, разрушенных церквей по всей стране!

– Вот она! – завопила Светка и дернула меня за рукав.

Колонка действительно с самого начала была у нас под носом, а мы никак не могли ее заметить. И только когда из ближайшей калитки вышла бабуля с пустым ведром и принялась с натугой дергать какой-то рычаг, мы сообразили, что вот эта труба с ручкой и есть колонка.

Наполнив ведро, бабка поправила белый в горошек платочек, завязанный на манер банданы, и в упор посмотрела на нас.

– Это к кому это такие? – поинтересовалась она.

– К Таисии, – робко мяукнула Светка.

– Из города?

– Да. Из Москвы.

– А-а-а, – как-то враз посуровев, протянула бабка. – Столичные. Понятно. А вот и она. Тась, глянь, гости к тебе.

Из-за угла, с той улицы, куда уехал мальчишка на велосипеде, появилась маленькая кругленькая бабушка с плетеной авоськой. Из авоськи торчал батон и пакет макарон. Остановившись рядом со своими воротцами в зеленом заборе, она разглядывала нас, склонив голову на бок и наморщив лоб.

– Здравствуйте, – я подхватила сумку и пошла к калитке. – Нас к вам Егор Егорыч послал. Сказал, что у вас можно остановиться ненадолго.

– Егорыч, говоришь? – неожиданно улыбнулась Таисия, ее лицо как-то вдруг посветлело и словно помолодело. – Ну заходите, потолкуем.

Бабка в бандане, вытягивая шею, как любопытный гусь, попыталась было тоже зайти во двор, но Таисия аккуратно закрыла калитку прямо у нее под носом.

– Проходите в дом, девчата. Я сейчас, только порося выпущу.

Положив авоську на скамеечку у крыльца, она направилась в сторону крохотного щелястого сарайчика из серых досок, обитого поблескивающим толем.

– Борька, Борька, – позвала она. – Выходи, паршивец! Иди гуляй! Хоть помоет тебя дождиком.

Похрюкивая, из сарая неспешно вышел, точнее, выплыл огромный черный кабан. Пройдя несколько шагов, он рухнул прямо на дорожку и замер. Впечатление было такое, словно у кожаного дивана одновременно подломились все четыре ножки.

– Видали? – Таисия подошла к нам и подхватила авоську. – Вот лентяй. Жрет и спит целыми днями. Так и будет лежать, пока обратно не загоню. Хоть дождь, хоть снег, ему все одно. И как только на свинью залезает, диву даюсь. Он мой кормилец, – с гордостью похвасталась она, пропуская нас в тесные, пахнущие картошкой сени. – Из соседних сел свиней к нему привозят. Породистый. Муж-покойник крохотного свиненка купил, думали, не выживет. А он вон какой красавец стал. Все боюсь, как бы не украли. Один раз пытались уже, да как с таким сладить? Лег и все.

– Моему сыну тезка, – заметила я. – И почему, интересно, поросят везде Борьками зовут?

– Не знаю, – с коротеньким смешком ответила Таисия. – И правда ведь. Не дело, конечно, человечье имя поганить, страстотерпец-то ведь князь Борис был. Но как-то уж привыкли. Кот Васька, поросенок Борька. Разве кому в обиду? Вот сестра моя под Саратовом живет, так у ней свинья Зяма. Ну это уж совсем по-еврейски. Хотя евреи свинину и не едят. Да вы проходите, садитесь. Сейчас чайку попьем. Расскажете, кто вы такие, откуда. Звать-то вас как?

Мы представились и уселись на застеленную серым покрывалом лежанку у печки. Печка эта была какая-то странная. С одной стороны – как самая обычная русская печь, а с другой – невысокий уступ и конфорки, как у обычной плиты. Ну понятно, стена дом греет, а на плите еда готовится.

– Плиту топить не будем, – проследила мой взгляд Таисия. – Долго. У меня вон термос с утра стоит пятилитровый. Закипячу утром воду, залью – и весь день можно чай пить.

Она принялась вытаскивать из шкафчика чашки, ложки, какие-то баночки и коробочки, накрывать на стол. Я порывалась помочь, но Таисия только руками замахала.

– Сиди! Успеешь еще. Устали, небось, с дороги. От Пичаева топали или от Фитингофа? Вы ж не с автобуса?

– От Фитингофа. Только нас Славик с Егорычем на грузовике подвезли.

– Вот как? А где ж они сами?

– На дороге застряли. Грузовик сломался. Мы через лес пешком шли.

– Вот дела! Славка – он мужа моего покойного племянник. А Егорыч… Ну просто сосед.

Судя по тому, что от каждого упоминания о Егорыче она светлела лицом, он был не просто сосед. Но я предпочла не уточнять – мое-то какое дело! Мало ли какая у них была романтическая история. А может, и есть.

Пока Таисия хлопотала по хозяйству, мы со Светкой разглядывали избу. Была она маленькая, но довольно уютная. Сенцы, заваленные всякой всячиной, вели прямо в кухоньку. Большую часть пространства, довольно невеликого, занимали печь, лежанка и стол, накрытый клетчатой клеенкой. У входа в комнату притулились еще один небольшой столик и кухонный шкафчик, над которым висела убранная чистым полотенцем потемневшая икона. Присмотревшись, я поняла, что это Казанская икона Божией Матери. Небольшие подслеповатые окошки, густо заставленные горшками с цветами, пропускали совсем немного света, поэтому Таисия сразу же включила лампу под матерчатым желтым абажуром, с которого свисала лента мухоловки.

– У меня тут цельный день вечер, – словно прося прощения, сказала она.

Тут Светке приспичило в туалет, и мы с ней вышли во двор – к «удобствам».

– Ужас! – простонала она. – И как тут люди живут?

– Ты сама себе противоречишь. Если уж ты ездишь в Крым на электричках, ходишь в походы и лопаешь тушонку, то тут для тебя вообще должен быть рай.

– Нет. Это совсем разные вещи! По мне, лучше жить в палатке, чем в такой хибаре. И свинья еще эта!

Мокрый от дождя хряк по-прежнему лежал на дорожке, преградив нам путь к туалету. Обойти его не представлялось возможным: слева грядка моркови, справа кусты малины.

– Свинья, уйди! – попросила Светка. – Оль, я его боюсь.

– Чего бояться-то? Лежит себе и лежит. Перешагни.

– Ага! Сама перешагни.

Пожав плечами, я подошла к Борьке. Перешагнуть его действительно было проблематично, равно как и перепрыгнуть – уж слишком  большой. Разве что в районе рыла или хвоста. Я предпочла зад и аккуратно перебралась к туалету. Но как только мой маневр попыталась повторить Светка, хряк хрюкнул и приоткрыл один глаз. Светка отчаянно завизжала и прыгнула прямо в малинник. Борька вскочил и потрусил в сарай.

– Что тут такое? – выглянула в окошко Таисия.

– Света Борьку напугала. Он в сарай убежал.

– Это он меня напугал, – выбираясь из кустов, огрызнулась Светка. – Так и инфаркт может быть.

– Да он мирный у нас. И сам всех боится.

За чаем мы принялись выяснять степень родства. Таисия моему заявлению о том, что я из Климовых, сдержанно удивилась. Светка сидела совершенно индифферентно, громко прихлебывая с блюдца почти черный чай: она к Климовым никакого отношения не имела.

У моего прадеда было три сестры. Средняя, Ангелина, вышла замуж, родила двоих детей, а потом муж ее погиб на фронте. После войны она снова вышла замуж и в 47-ом родила Таисию.

Тут пришла моя очередь сдержанно удивляться. Выходит, она на год моложе моей мамы, а выглядит лет на шестьдесят пять, если не больше. К тому же о том, что Ангелина вышла замуж во второй раз, дедушка, похоже, не знал, иначе рассказал бы. Что еще? Да ничего особенного. Муж Таисии год назад умер, сын с женой жили в Тамбове. Все это я старательно занесла в записную книжку – чтобы не забыть. Почему-то все семейные истории имеют такую странную особенность: когда их слушаешь, кажется, что ни за что не забудешь, но минут через пять половина уже вылетает из головы, а через несколько дней понимаешь, что и вовсе почти ничего не помнишь. Так что теперь я все бабушкины и дедушкины рассказы старательно конспектирую, на память не полагаясь, – и так уже слишком много пропало безвозвратно.

– Куда же все Климовы и Каледины делись? – спросила я горестно. – Полно ведь было?

– Было, – вздохнула Таисия. – Да сплыло. Кого еще в антоновщину постреляли да сослали, кого позже. На фронте мужики многие погибли. А потом – кто умер, кто уехал. Так вот никого и не осталось. И не только у нас. Вот у мужа моего. Его отец в семье младший был, а всего – пятнадцать человек детей, представляете? И что? Мой Ленька – последний в семье. Нет, есть еще несколько девочек, но фамилия-то кончилась. У Лени с женой детей нет и, наверно, не будет.

В конце концов Таисия категорически отказалась брать с нас деньги на постой, разрешив нам жить столько, сколько захочется. Хоть все лето. Договорились, что она будет готовить, а мы – покупать продукты.

– Вот только спать… – замялась она. – Я-то в горничке. А вы сами решайте, кто где. Одна здесь на лежанке, другая в холодной, на кровати. Сейчас тепло, не замерзнете.

Мы со Светкой бросили монетку, и «холодная» досталась мне. Это была маленькая тесная комнатка с окошком на задворки. Таисия сказала, что раньше в ней летом жил сын. Хоть одна сторона печки и грела ее, зимой в ней все же было холодно, поэтому сын перебирался зимовать на лежанку. В «холодной» едва-едва помещались высокая кровать с металлическими спинками, небольшой шкафчик и стул у окошка. На полу красовался потертый красный коврик. На полочке – десятка два книг и еще одна икона, небольшая, в окладе. Кажется, Николай Чудотворец.

– Это из церкви нашей иконы, – пояснила Таисия, когда я подошла поближе, чтобы рассмотреть. – Когда ее закрывали, наши сельские много чего из нее забрали.

Светка выразительно выпятила губу: ясненько…

– Скажите, а прапрадеда нашего, управляющего графского, где дом? – спросила она.

– Каледина-то? Дай соображу. Это рядом с магазином. Дома-то давно нет. Сначала в нем детсад был, потом контора колхозная, а потом на этом же месте новую построили.

– А сама усадьба?

– Усадьбу сразу после революции сожгли. Сейчас на том месте магазин и есть. А вот моего деда дом до сих пор стоит. Ветхий, конечно, как решето. Ветер дунет, и упадет. Но все равно, считай, больше века простоял. Это с другой стороны села, у пруда.

– Там кто-нибудь живет?

– Федька немой живет. Приблудился откуда-то, увидел, что дом пустой, и поселился. Ну и пусть его. Жалко, что ли? Он тихий. Попивает, конечно, не без того. Но не буянит. Зато если что, всегда поможет. Сена там накосить или огород полить. За еду…

– И за бутылочку, – добавила Светка.

– Ну и за бутылочку. А что поделаешь? Здесь у нас мужики здорово заливают, – вздохнула Таисия. – Вот и мой Иваныч с водки сгорел. Не старый еще, жить да жить… Ладно, девчата, устраивайтесь, а я пойду к подружке схожу, к Полине. Покалякать. Телевизора-то у меня  нет. Есть вернее, да антенна что-то не работает. Скучновато у нас. По выходным в клубе кино или танцы, а на неделе – только в гости ходить.

Таисия ушла, я застелила кровать ветхим постельным бельем, пахнущим донником, и вышла на крыльцо. Дождь кончился, небо расчистилось. Темнело на глазах. Запад клубнично багровел, на востоке уже зажигались первые звезды. Где-то страстно пели лягушки.

Как-то там мои, в который уже раз подумала я. С ума, наверно, сходят. После моего путаного объяснения вряд ли Лешке стало спокойнее. Может, позвонить ему? Есть же здесь какая-нибудь почта. Пусть приедет. Все не так страшно будет.

Именно сейчас, в это совершенно незнакомом месте, в темноте, которую едва пронизывал свет из двух окошек, меня охватил страх. Нет, не страх, а какой-то панический ужас. Такого не было даже в квартире Павла, в милиции на вокзале и в тамбуре поезда. Там, по крайней мере, все было хоть и страшно, но более или менее понятно. Здесь же был нечто мистическое. Словно из темноты подкрадывалось какое-то неведомое существо, от которого нет спасения. Нет?

«Живый в помощи Вышняго…» – зашептала я.

Когда дед мой в 42-ом восемнадцатилетним парнишкой уходил на фронт, мать дала ему написанный на бумажке 90-ый псалом: «Живый в помощи Вышняго». В семье в Бога верили мало, хотя все были крещеные и венчанные. Дед был примерным комсомольцем, но псалом взял и всю войну держал в кармане. Где его только не носило, в том числе и на передовой. От Москвы до Берлина дошел. И за всю войну три крохотные царапины: в лоб, в колено и в грудь. Причем один осколок прямо у сердца пробил металлический портсигар, в котором застрял. А листочек этот потом еще долго у него хранился, пока не потерялся в многочисленных переездах.

Сзади стукнула дверь, и наваждение пропало. Я с трудом перевела дух. И правда, зачем звонить? Только еще больше все запутать.

– Сидишь? – спросила Светка. – Гадины этой свинской нет? А то мне опять приспичило.

Она побрела в сторону хозяйственных построек, где сбоку притулилась крохотная будочка с прорезанным в двери окошком-сердечком.

– Ольга! Иди сюда! – донесся откуда-то из сгустившегося сумрака ее ликующий вопль.

– Что там?

– Смотри! Смотри, что я нашла!

Подойдя поближе, я увидела, что Светка стоит у сарайчика и держит в руках лопату.

– Тоже мне находка. Я тебе уже говорила. Если ты пойдешь с этой лопатой в лес, то полсела побежит смотреть, что ты там такое копать собираешься.

– Ни фига! Мы с тобой сейчас пойдем и спрячем ее в лесу. Пока никто не видит.

– Сдурела?! – возмутилась я. – Ты днем идешь по лесу и от каждого шороха дергаешься, а тут ночью. Не говорю уже о том, что мимо свиньи боишься пройти.

– При чем тут свинья? И по лесу я не собираюсь бродить в потемках. Где-нибудь на опушке спрячем.

– Послушай, а с чего ты взяла, что клад обязательно в лесу? Он может где угодно быть.

– А что тогда граф делал в лесу, когда его убили?

– Грибы собирал. Для пропитания. Или ягоды. Или моцион делал.

– Ха. И еще раз ха. На что спорим – клад в лесу?

– Не буду я с тобой спорить.

– Ну вот и не спорь. Так идешь со мной или нет?

– А Таисия лопату искать будет? – вяло сопротивлялась я, понимая, что все равно сдамся и потащусь с ней в лес.

– Да прямо так ей лопата нужна каждый день. Мы же не насовсем ее забираем. И потом, мало ли кто ее мог свистнуть. Если уж у нее свинью пытались украсть, то лопату – и подавно могут увести.

– Да мы там ноги переломаем. Ни фига уже не видно.

– И очень хорошо! – безапелляционно отрезала Светка. – И нас никто не увидит. На худой конец у меня есть ручка-фонарик. Сейчас возьму в сумке, и пойдем, пока бабка не вернулась.

Проклиная все на свете и спотыкаясь на каждом шагу, я брела за Светкой по мокрой траве через поле к черной полосе леса на горизонте. Чтобы случайно не попасться кому-нибудь на глаза, мы пошли не по улице, а задворками, за огородами и сараями. Несколько раз я наступала на что-то мягкое и скользкое – не надо особенно гадать что. Судя по Светкиным чертыханиям, она – тоже.

От ручки-фонарика проку, разумеется, было мало. А точнее, вообще никакого. Говорят, чтобы хорошо видеть в темноте, надо съесть пару кусков сахара и посветить в глаза красным светом, чего у нас все равно не было. В конце концов что-то мы начали различать, но до кошек все равно было очень и очень далеко.

Неожиданно откуда-то выкатился вполне упитанный месяц, и мы смогли разглядеть свои руки и ноги. Однако очень глубокую канаву по краю леса все же не увидели. Шагнув с узкой дорожки, огибающей поле, Светка с визгом полетела вниз. Я не успела затормозить и последовала за ней. На камень попало колено, но искры посыпались из глаз.

– Эй, ты жива? – Светка дернула меня за волосы, от чего я взвизгнула не хуже, чем она. – Я лопатой чуть брюхо не пропорола. Кажется, штаны порвала.

– Слушай, давай лопату спрячем и обратно пойдем, – взмолилась я. – Прямо здесь, в канаве. Тут, вроде, кустики какие-то, никто не увидит. А что в лесу найдешь, неизвестно.

– Да какие кустики! – возмутилась Светка, карабкаясь по обрывистому склону оврага к лесу. – Это тебе в темноте кажется, что не видно. А пойдет кто-нибудь днем по дороге и все прекрасно увидит. Это же лопата, а не карандаш. Если хочешь, постой здесь, я быстро. Только не уходи никуда.

Я присела на край канавы, свесив вниз ноги: все равно джинсы уже было мокрые и грязные. Светка с лопатой наперевес скрылась за деревьями. Тоненький, с волосок, лучик фонарика исчез, и я поняла, что какое-то мизерное количество света от него все же было – потому что стало совсем темно.

Светка не возвращалась что-то уж слишком долго. Часы на руке я не ношу, предпочитаю вместо них сотовый, поэтому мне показалось, что прошло не меньше получаса.

– Свет, – вполголоса позвала я. И чуть громче: – Света! Ты где?

Из-за кустов, метров на тридцать левее, вынырнул темный силуэт.

– Ну куда ты пропала, свин болотный? – я пошла ей навстречу вдоль канавы. – Сколько можно ждать?

Силуэт повернулся ко мне, и в этот момент я услышала дикий Светкин вопль:

– Беги, дура!

Вопль доносился откуда-то из-за моей спины. Оглянувшись, я увидела, как Светка несется через поле к околице. Силуэт, который я приняла за нее, замер на месте, но через мгновение пошевелился и двинулся в мою сторону. Наверно, в моей голове произошло какое-то короткое замыкание, потому что я не бросилась бежать вслед за Светкой, а бросилась в лес, ломая кусты, как лось.

Бежать через лес и днем-то крайне неблагодарное занятие, а уж ночью, когда под собственным носом ничего не видишь… Остается только удивляться, как я не напоролась на какой-нибудь сук или хотя бы не выколола глаза. Всего-навсего порвала рукав кофты и поцарапала щеку. Впрочем, это я обнаружила уже потом, когда вернулась к Таисии. А в тот самый момент поняла, что заблудилась, только и всего.

Хотя слово «заблудилась» сюда не очень годилось. Заблудиться – это значит, не знать, куда идти. А я не только не знала, но и не видела. Где-то чернота была чуть гуще, я вытягивала в ту сторону руку и дотрагивалась до влажных листьев или шершавой коры. В этой темноте лес жил, дышал. Я слышала какие-то шорохи, потрескивания и даже не могла понять, с какой стороны.

Вряд ли я могла далеко убежать от опушки. Но в какую сторону идти, чтобы вернуться?

У меня было всего два варианта на выбор: сесть и сидеть до рассвета или же идти на ощупь, куда глаза глядят. То есть не глядят. А лес этот, по словам дедушки, огромный, с болотами. В нем когда-то прятались целые антоновские, как их называли, банды. Я могла забрести в такие дебри, что разыскивать потом пришлось бы с помощью МЧС. А могла просто утонуть в болоте. Интересно, здесь есть дикие звери? Наверно, есть. Волки, например. Или даже медведи. А еще страшнее – люди. Нет, пожалуй, лучше сесть и затаиться.

Так я и сделала. Но минут через десять (а может, и через час – я совсем утратила чувство времени) меня, во-первых, заели огромные злющие комары с каким-то невероятным, прямо-таки космическим писком, а во-вторых, в промокших насквозь брюках стало так холодно, что просто зуб на зуб не попадал. Особенно бесило то обстоятельство, что я на девяносто девять процентов была уверена: сижу в двух шагах от опушки. И это в то время, когда в Питере – белые ночи, и в это время вполне можно читать на улице газету. А еще интересно, что скажет Таисия. Свалились вдруг на голову неведомые дальние-предальние родственницы и тут же в лесу ночью пропали.

А еще о Светке были мысли. Ну, то, что она меня в лесу бросила, – это ладно. Она, скорее всего, и не видела, что я в лес побежала. Но сама-то до дома добралась? Или ее догнал тот, кто вышел из леса?

В голову сразу полезли картинки одна другой страшнее. Чтобы отогнать их, я энергично потрясла головой. Иногда это помогает. Нет, не помогло.

Где-то рядом что-то хрустнуло. Я сжалась в комочек и зашептала про себя молитву. Оставалось надеяться, что преследователи, идущие без света, тоже не слишком хорошо видят в темноте. Кофта на мне темно-серая, джинсы тоже почти черные. Кроссовки вот только белые. Я подтянула ноги под себя.

А что, если это все-таки зверь? Звери и в темноте видят, и нюх у них имеется. Мне всегда казалось, что это самая страшная смерть – быть сожранной. Конечно, всех нас со временем поедают мелкие отвратительные твари, но так то после смерти. А вот так – когда тебя заживо рвут на части, а потом пожирают, переваривают и гадят остатками… Бр-р! Я словно уже чувствовала запах мокрой псины (почему-то казалось, что это будет непременно волк), жаркое вонючее дыхание на своем лице, острые зубы, разрывающие тело…

Шорох удалился в сторону. Нет, вздохнула я с облегчением. Это не человек и не зверь. Разве что какой-нибудь мелкий. Вроде белки или ежа. Если меня и сожрут здесь в ближайшее время, то только комары. Все-таки я не могла уйти слишком далеко от села. Дикие звери летом стараются держаться от человеческого жилья подальше.

Выбрав на ощупь местечко посуше, я привалилась спиной к стволу какого-то дерева, нахохлилась, как больной воробей, и задремала.

                                                      10.

Разбудили меня птицы. Они драли глотки так, словно наступивший день был последним и им уже больше никогда не доведется встречать восход солнца песней. Впрочем, солнце еще не встало, и было довольно сумрачно. В низине, где я, как выяснилось, сидела, пластался густой туман. Теперь не только мои штаны, но и вся я, до самых костей, была волглая и противная. Волосы слиплись сосульками. Щеку здорово саднило.

С трудом распрямив затекшие ноги, я встала и огляделась. Неплохо было бы найти свои вчерашние следы. Но увы. Деревья и кусты росли не так уж и густо, как мне это показалось. Произведенного мною лесоповала не наблюдалось. Влажная примятая трава за ночь успела распрямиться.

Так, Оля, главное не паниковать, а спокойно подумать головой. Она у тебя не только для того, чтобы в нее есть. Бежала я напролом не больше десяти минут. Какое расстояние можно покрыть за это время, учитывая кромешную тьму и естественные препятствия? Лешка как-то хвастался, что в армии пробегал километр за три минуты. Я такие дистанции, по-моему, никогда не бегала, но километровое расстояние от станции до дачи прохожу минут за пятнадцать, учитывая тяжелые сумки. Так что, если произвести сложнейшие математические расчеты, выходит, что я преодолеваю за десять минут около семисот метров. Но это шагом – днем и по дороге. А если бегом, но ночью и по бурелому? Хорошо, если метров пятьсот. А то и меньше.

Все бы хорошо, но вот в какую сторону? Пройти полкилометра не проблема, но если я уйду еще дальше от села? Если бы я заблудилась днем, то можно было бы попытаться вспомнить хоть что-то – какие-то особенные деревья, кусты, пни, ямы. А тут что?

С одной стороны лес казался гораздо реже. Наивно предположив, что именно там должна быть опушка, я направилась туда и минут через пять уперлась в сплошные завалы. Трупы деревьев лежали так густо, словно прошел ураган. Нет, здесь я бежать никак не могла. Здесь надо перелезать через баррикады при помощи альпинистского сооружения.

Вернувшись на старое место, я задумалась. Когда я сидела у Таисии на крылечке, небо справа жутко багровело – там, надо понимать, был запад. Мы со Светкой сначала шли как раз в ту сторону, потом свернули и пошли через поле к лесу – на юг. Значит, и по лесу я должна была бежать примерно на юг. Стало быть, возвращаться надо на север.

Быстренько вспоминаем, как определить стороны света. Компаса нет, часов нет. Остаются хрестоматийные методы – муравейники, лишайники. Поди найди их, когда надо. Что-то мне ни одна муравьиная куча до сих пор на глаза не попалась. Не говоря уж про замшелые деревья.

Теперь я шла уже наобум, разыскивая муравейник. И наконец увидела – целый небоскреб. Насколько мне помнилось, располагаться это сооружение должно с южной стороны дерева. Вот только подлым насекомым на это было глубоко наплевать. Они выстроили свою башню не у дерева, а просто так, посреди крохотной прогалины. Я чуть не взвыла от злости, но тут же увидела березу, обросшую великолепной моховой бородой. Со всех сторон. Причем со всех сторон одинаково густо.

«Господи, ну хоть одно нормально дерево с нормальным лишайником. Или нормальный муравейник. Или грибника», – взмолилась я. Хотя какой там грибник. Еще и колосовиков-то нет.

И все же дерево с нормальным лишайником, растущим строго с одной стороны ствола, наконец нашлось. Опознав моховую сторону как север, я бодро двинулась в этом направлении, но скоро поняла: что-то не так. Вот только что?

Понадобилось еще минут десять ходьбы по бездорожью, чтобы сообразить. Мох меня обманул. Все это время я шла не на север, а на восток. Деревья внезапно расступились, и прямо передо мной оказался то ли широкий ручей, то ли узенькая речонка с темной водой. За ней расстилалась небольшая пустошь, поросшая иван-чаем и густым низкорослым кустарником – наверно, когда-то здесь прошелся лесной пожар. А из-за дальних деревьев вот-вот должно было показаться солнце.

Так, если я стою лицом на восток, то с какой стороны будет север – справа или слева? Я тупо таращилась в ручей и никак не могла сообразить. Наконец повернулась и пошла вдоль него влево. В животе противно бурчало. Как назло, мне постоянно попадались густые кусты черники, голубики и брусники. С цветочками и маленькими зелеными ягодками. Я отломила веточку приречной ракиты, ободрала кору и принялась высасывать сок из белой пахнущей арбузом сердцевины. Но обмануть желудок не удалось. Под ложечкой противно ныло.

Через какое-то время выяснилось, что ручей никоим образом не желает течь строго по меридиану. Это было видно невооруженным взглядом. Я все больше уклонялась к востоку. Надо было срочно спрямить курс.

Сорвав еще пару ракитовых веточек, чтобы хоть чем-то занять челюсти, я снова углубилась в лес. Но не прошла и сотни метров, как под ногами начало противно чавкать, а комары, на которых я уже особо и внимания не обращала, просто осатанели, пикируя прямо в лицо и путаясь в волосах. Так что веточки пригодились не только для жевания.

Болото оказалось большим. Обходя его по кромке, поросшей осокой и губчатым мхом, я понимала, что иду уже к западу. Впрочем, скоро и на это махнула рукой. Через какое-то время заблудившийся человек обычно впадает в какое-то отупение, бросает попытки сориентироваться и идет, куда ноги бредут.

Солнце поднялось уже высоко. Похоже, было не меньше десяти утра. К мокрым брюкам я притерпелась еще с ночи, а вот в промокших насквозь кроссовках противно хлюпала вода, да еще и пятку они начали тереть. Захотелось сесть под дерево и отдать себя на съедение комарам и мошкам. Что? Вчера я содрогалась от мыслей о возможности быть съеденной волком? Похоже, теперь мне было уже все равно. Время от времени я собирала силы и принималась молиться, но надолго меня не хватало.