Текст книги "Боснийская спираль (Они всегда возвращаются)"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

* * *

Они тряслись в джипе по кочковатой проселочной дороге – она и все остальные: мать и отец, Тетка и сестра с братом, Милена, а также Габриэль и Энджи, дед и бабка, которых она не знала и не могла знать, но тем не менее отчетливо помнила и ощущала. Она даже могла точно сказать, когда эта память, эти ощущения возникли в ней: это случилось тогда, в ту январскую ночь перед кровавым днем, перевернувшим всю ее жизнь. Это ведь лицо Энджи смотрело на нее тогда из колодца, дробясь в искрящихся светляках звезд и в кругах от падающих капель. Это та, прежняя, Энджи пыталась предупредить, предостеречь свою глупую тезку, а она не поняла, убежала, испугавшись.

Зато потом они познакомились намного ближе. В самые страшные минуты, когда на нее наваливались вонючие мерзкие твари, чтобы сделать с ее телом такое, что не может прийти в голову земному существу, рожденному земной матерью, тогда вдруг появлялась Энджи, брала ее за руку и уводила далеко-далеко, в редкий осенний лес на склоне горы, к уютному овражку, устланному хвойными ветками. Они ложились рядом, обнявшись, как две сестры, и шептали друг дружке на ухо неразличимые слова утешения.

Потом Энджи-старшая сидела в госпитале рядом с ее кроватью и, положив прохладную ладонь на пылающий лоб, удерживала свою младшую тезку от падения в смерть. Они даже спорили тогда на эту тему. Младшая просила отпустить ее, потому что она устала бороться с болью и с этим ужасным, все убыстряющимся, как водоворот, головокружением. Но старшая не соглашалась и, прилепив ладонь ко лбу, крепко держала ее над бездной, клубящейся желанным покоем. Затем, когда Энджи пошла на поправку, и позднее, в Бирмингеме, они встречались реже, хотя по-прежнему оставались подружками. Забавно, что со временем пришлось поменяться ролями: нынешняя Энджи сначала сравнялась с прежней по возрасту, а затем стала старше. Конечно, этот факт не мог не повлиять на их взаимоотношения: отныне обязанности старшей сестры автоматически перешли от одной к другой. Теперь Энджи, ставшая университетской дамой, ученым доктором, нередко позволяла себе покровительственные нотки в разговоре со своей восемнадцатилетней бабкой.

Деда Габриэля она представляла себе плохо – только по описаниям Тетки, которая тоже видела его всего лишь один раз, да и то мельком. Наверное, поэтому он если и присутствовал, то незримо, к примеру, когда Энджи-прежняя обращалась к нему, невидимому, в самый разгар своей беседы с внучкой. Но это в конце концов было не столь важно. Главное заключалось в том, что он тоже находился рядом, вместе со всеми, в этом раскрашенном в миротворческие цвета джипе, видимо, похожем на тот, который подобрал в свое время ее, голую и бесчувственную, выброшенную в мерзлую грязь придорожной канавы, подобно использованному презервативу.

Джип увез ее отсюда, на джипе она возвращается назад, замыкая круг. Отсюда бежал ее дед Габриэль, недобитый палачами, – ныне он возвращается к тем же расстрельным рвам с оружием в руках. Здесь мерзит, здесь поганит землю гадкое крысиное гнездо, логово смерти, вскормившее убийц ее семьи – сюда теперь явилась ее семья, чтобы раз и навсегда вытравить, извести подлую заразу. И в неизбежности этого возвращения, в неумолимости расплаты, в глубинной неразрывности этих мощных и неуязвимых, неподвластных даже самой смерти связей, была такая ясная и стройная логика, что у Энджи ни на секунду не возникало и тени сомнения в правильности того, что она совершает.

Эта логика была божественной, не иначе: ну разве кто-нибудь, кроме Бога, способен так точно, так справедливо замкнуть все линии и события? Она всегда верила, что так и произойдет – ведь иначе все это бытие, вся эта вселенная просто утрачивали малейшее подобие смысла. Это должно было получиться как бы само собой, даже если бы она, Энджи, не ударила палец о палец. И разве не случилось все именно так, само собой? Глупый Саша смеялся над нею, над тем, что она собирается разрушить укрепленный военный лагерь, а сама даже никогда не держала в руках автомата. Ну и что? Теперь она держит в руках нечто намного более сильное, чем автомат: двоих людей, для которых разрушение является профессией. И в этом нет никакого чуда, просто линии сошлись в нужной точке в нужное время – сошлись потому, что не могли не сойтись.

Взять хоть этого Берла. Она, дурочка, тоже хороша – выгнала его с первого раза, не поняла, с кем имеет дело. А может быть, все, наоборот, шло по некоему заранее начертанному плану, и иначе не удалось бы его уговорить, пристегнуть к упряжке, усадить рядом с собою в этот прыгающий по кочкам джип. Действительно, был ведь момент, когда она уже почти отчаялась, когда он уже взялся за ручку двери, даже открыл, даже ступил за порог, когда он уже уходил вопреки той, главной логике, нарушая те, основные правила игры. Энджи до сих пор не понимала, отчего он вдруг передумал. Ну и ладно, не все обязательно понимать. Да и не важно это – почему. Видимо, просто в этот момент невидимые колесики повернулись в нужном направлении, сведя вместе нужные линии – клик! – и все, сцепление, да такое, что крепче не бывает.

Энджи с улыбкой посмотрела на сумрачную Берлову физиономию.

– Чем ты так довольна? – буркнул он, заметив ее взгляд. – Что сейчас начнем убивать? Чужим смертям радуешься? А еще Анджелой именуешься, ангелом. Какой же ты после этого ангел?

Она счастливо рассмеялась:

– Ангел смерти! Слыхал? Бывают и такие…

– Бывает и хуже, – мрачно подтвердил Берл. – Но реже… Помнишь, о чем мы договорились? Повтори.

– Держаться вплотную к тебе. Не задавать вопросов. Немедленно выполнять любую команду. Последняя команда отменяет все предыдущие и действует, пока не поступит следующая.

– Или?.. – напомнил Берл.

– Или – что?

– Пока не поступит следующая или…

– А! – вспомнила она. – Пока не поступит следующая, или пока тебя не убьют. Твоя смерть отменяет все твои команды.

– Ну слава Богу, – вздохнул Берл. – Вот уж не думал, что ангелы смерти настолько бестолковы, что не могут запомнить четыре простых правила.

Он пребывал в исключительно дурном расположении духа и даже не пытался этого скрывать. Излучаемого со стороны Энджи счастья с избытком хватало не только на них обоих, но и на Сашу с Колей, переваливающихся с кочки на кочку впереди, в сашиной тойоте с опознавательными знаками прессы на дверцах и на капоте. Ехали проселочными дорогами, во избежание преждевременной встречи с патрулями. Сейчас они находились на разбитом лесном проселке, ведущем к тому месту, где Берл тысячу лет назад спрятал чемоданы с винтовкой и боеприпасами. Легковушку предполагалось оставить там и дальше двигаться вчетвером на джипе в сторону крушицкой грунтовки.

Все правильно, все складно, намного складнее и разумнее его давешнего одиночного рейда, который иначе как безумием и не назовешь. Не то чтобы сейчас не было никакого риска: все-таки они выходили вдвоем против многих. Но на этот раз предстояло действовать с прикрытием, не отягощая себя выбором конкретных целей, не заботясь о том, что кто-нибудь сбежит. Набежать, нашуметь, наломать как можно больше дров, сжечь что сгорит, уложить всех, кто под руку попадется, и надеяться, что все это в совокупности успокоит неутоленную жажду мщения одной сумасшедшей фурии, возомнившей себя Ангелом Смерти. Эта бессмысленная расплывчатость цели возмущала Берла больше всего, несмотря на наличие четкого и логичного плана действий. Три дня назад все обстояло ровно наоборот: ясность и оправданность цели при слепой, рассчитанной на авось, атаке. Тогдашняя святая цель оправдывала негодные средства. Но как можно оправдать отсутствие цели, слепую стрельбу по площадям, хаотическое уничтожение, превращающее войну в убийство?

Никак. По всему выходило, что, согласившись на это безумие, Берл совершает серьезный проступок, даже преступление против этического кода той невидимой армии, солдатом которой он себя числил. Он бы, конечно, в жизни не согласился, когда бы не оказалось, что Энджи – внучка Габриэля Кагана, а не просто местная сумасшедшая, на выкрутасы которой не следует обращать внимания, при всем уважении к ее несомненным достоинством в постели или даже учитывая пережитую ею трагедию. Но – внучка Кагана?.. – Это открытие потрясло Берла. Он никогда не воспринимал Старшего Мудреца как обычного человека с личными слабостями и личным прошлым.

Для Берла, как и для прочих посвященных, Габриэль Каган представлял собой совершенную машину для принятия решений, обязательных к неукоснительному исполнению и безупречных с моральной и практической точек зрения, даже если поначалу могло казаться иначе. Этот барьер в восприятии был настолько велик, что Берл ухитрился проигнорировать многочисленные признаки, прямо указывающие на связь между Каганом и Энджи, включая общность места, детали биографии, несомненное внешнее сходство и даже унаследованную ею способность читать мысли. Поэтому для того, чтобы до Берла наконец дошло, понадобилось, чтобы она произнесла имя своего деда открытым текстом.

«Это просто поразительно, насколько мыслительные стереотипы замыливают взгляд,» – подумал Берл, покосившись на Энджи. Сейчас уже сходство представлялось ему таким очевидным, что на секунду Берлу показалось, будто сам Габриэль Каган сидит рядом с ним на пассажирском сиденье джипа.

– Что это ты на меня так поглядываешь, со значением? – удивленно спросила Энджи.

– Учи правила, ангел мой, – буркнул он и вернулся к своим невеселым мыслям.

Так или иначе, теперь, когда связь стала фактом, он уже не мог вести себя по-прежнему, как будто ничего не произошло. При этом не имело никакого значения, что Энджи была уверена в гибели своего деда от рук мусульман во время Второй Мировой войны, а Каган, скорее всего, даже не подозревал о существовании дочери и внуков. Достаточно было того, что для него, Берла, Энджи автоматически перешла из разряда «чужих» в «свои», от которых нельзя уходить просто так, безразлично закрыв за собой дверь и оставив их наедине с бедой, пусть накликанной их же собственным безумием.

В определенном смысле ее можно было рассматривать как раненую. А своих раненых не бросают, и этот главнейший принцип этического кода перевешивал любые сомнения относительно преступной бесцельности предстоящей операции. Да, но что если не удастся ее спасти? Или – если получится так, что будущая бойня не принесет ей желанного результата? Женщины вообще труднопредсказуемы, а уж одержимые женщины – тем более. Нелегкая работенка – служить ангелом-хранителем у такой Энджи, особенно под градом пуль. Еще, чего доброго, психанет да и полезет в полный рост на пулеметы… Он снова опасливо покосился на Энджи, и чертова ведьма снова поймала его взгляд.

– Не волнуйся, Джеймс, – улыбнулась она. – Я смерти не ищу.

– Если ты, сучка, от меня без приказа хотя бы на метр дернешься, – хрипло проговорил Берл, – то, клянусь памятью родителей, я все брошу, догоню и ноги тебе отрежу. Если уж ты так здорово мысли читаешь, то должна видеть, что сейчас я говорю на полном серьезе. Поняла?

– Поняла, – она отвернулась, обиженная неожиданной берловой грубостью.

«Ничего, ничего… – мстительно думал Берл, заранее входя в роль армейского сержанта на базе для новобранцев. – Спесь-то не вредно с тебя посбить. Ангел смерти, мать твою…»

Он пристально вглядывался в темные заросли справа от проселка. По его расчетам, просека находилась где-то совсем рядом. Джип снова подпрыгнул на кочке.

«Странно, что мы до сих пор не летаем, а по кочкам прыгаем, – подумал Берл. – А то ведь тут целый сонм образовался: ангел смерти, ангел-хранитель, дядя Коля этот, с ангельскими глазками, а Саша, так он просто ангелочек.»

Берл усмехнулся. После того, как он обругал Энджи, настроение почему-то резко пошло на поправку. Справа показалась знакомая прогалина. Берл вынул переговорник и произнес одно только слово: «Здесь». Сашина тойота свернула с дороги и остановилась. Остановился и Берл.

– Сидеть! – прорычал он, увидев, что Энджи протянула руку, чтобы открыть дверь. – Я тебе что – разрешал выйти?

Энджи испуганно сжалась. В противоположность Берлу, она явно погрустнела.

Взяв с собой Сашу, Берл двинулся по просеке, вглядываясь в следы. К его облегчению, было не похоже, чтобы кто-то побывал здесь после него. Вот и полянка, где в свое время дожидался своего хозяина верный гольф, вечная ему память… Вот дерево, под которым Берл прятал ключи; поваленный ствол, на котором сидел, ведя разговор с Яшкой. Кстати, что-то Яшка давно не появлялся – не иначе как наскучил ему младший брат.

Чемоданы лежали нетронутыми в овраге, прикрытые валежником, точно там, где он их и оставил. Забрав оружие, Берл и Саша вернулись к джипу.

Колька сидел на земле, расслабленно привалившись к колесу, и покуривал, задумчиво глядя в ночное небо. Завидев Берла, он длинно сплюнул и зевнул.

– Слышь, начальник, ты бы разрешил девке в кустики сбегать. А то она говорит, что без твоей команды с места не сойдет. Дрессированная. И когда это ты успел?

Берл открыл дверцу и посмотрел на энджины поджатые губы. Она вся кипела от ярости, но с места не сходила.

– О'кей, – сказал Берл, абсолютно игнорируя ее возмущение. – Видела, откуда мы вышли? Можешь туда сбегать, отлить. Двадцать шагов, не дальше. Иди прямо по просеке, в сторону не ступать – могут быть мины. Поняла?.. Не слышу…

– Поняла! – рявкнула Энджи и выкатилась наружу.

– Классно, – одобрил Колька, глядя ей вслед. – Молодец ты, кацо. Теперь есть шанс, что эта дура выживет. Хотя и небольшой.

Саша поперхнулся.

– Не обращай внимания, Саша, – успокоил его Берл. – Дядя шутит. Если не будем делать глупостей, все останемся целы, обещаю.

Он повесил на плечо автомат и рассовал по карманам запасные магазины. Колька спокойно наблюдал за ним, все так же сидя на земле.

– Ну я пошел, Коля, – сказал Берл. – Как договорились. Слушай связь. Думаю, минут за двадцать доберусь. Ты бы пока собрал пушечку – он показал на чемодан с RT-20. – На минарете времени не будет.

– Не, – покачал головой Колька. – Она в собранном виде почти полтора метра. Будет мешать. В минарете лестница узкая. Да ты не волнуйся, Майк. Я эту игрушку знаю. Соберу за две минуты. Иди себе, ни о чем не думай. Я на связи.

Берл кивнул и посмотрел на вернувшуюся Энджи.

– Я пока ухожу. Слушай Колю.

Он поправил на плече автомат и зашагал по проселку в сторону грунтовки.

– Куда это он? – удивленно спросила Энджи.

– Погулять… – ответил Колька, закуривая новую сигарету. – А вы пока кончайте тут болтаться, лезьте в джип. Ты, Саша, – сзади, она – спереди. Только не перепутайте. Ах ты, боже ж мой, возись тут с вами, с младенцами…

Они послушно сели в машину на указанные места. Неприятные изменения в тоне Коли и Берла действовали удручающе. Глядя через ветровое стекло на едва различимую колею проселка, Энджи силилась вспомнить, вернуть свое прежнее замечательное чувство исполнения желаний и не могла. Странно, что при этом она не испытывала и особой досады на пренебрежительную грубость Берла, испортившую ей настроение. Разве не она сама привела их всех в этот лес, заставила играть в эту игру? Что ж теперь удивляться тому, что Берл ведет себя в соответствии с ее жесткими правилами? Эти правила известны здесь только ему и Коле, а они с Сашей и в самом деле сбоку припека, не более того, а потому должны сидеть тихо и делать что говорят.

И все-таки было что-то очень обидное в ее новом, подчиненном и униженном положении, с чем она никак не могла и не хотела мириться. Ведь еще совсем недавно она, Энджи, управляла событиями, вела за собой этих людей, подчиняла их своей воле. Это был ее праздник, ее личный проект. Как же так вышло, что она вдруг превратилась в безликий винтик, в ветошь, хуже того – в балласт, помеху? И куда это вдруг подевались ее любимые призраки, присутствие которых она так остро ощущала в этом самом джипе еще час тому назад? Энджи вздохнула, окидывая взглядом пустую машину, и неожиданно наткнулась на собачьи глаза Саши.

О нем она как-то совсем позабыла, и в этом была особенная несправедливость: ведь для него она наверняка не станет помехой ни при каких обстоятельствах. Ей вдруг захотелось сказать Саше что-нибудь хорошее. Энджи протянула руку и погладила по щеке своего верного оруженосца.

– Не бойся, Сашок, – ласково прошептала она. – Все будет хорошо, не бойся…

Саша как-то беспомощно моргнул и приник лицом к ее ладони.

– Энджи, любимая…

– Не бойся, – повторила она, как заклинание, черпая для себя силу в его слабости.

– Любимая, – забормотал он, вцепивщись в энджину руку и покрывая ее поцелуями. – Давай все отменим, а? Давай просто уедем домой, в Бирмингем, и забудем обо всей этой крови. Я так тебя люблю… Я без тебя… Энджи, ну давай уедем, прямо сейчас. У тебя ведь такая интересная работа, тебя все хотят, всем ты нужна, а мне особенно… Ну зачем тебе эта война, зачем? Уедем, ты родишь мне детей, красивых, таких же, как ты, Энджи…

Снаружи постучал по стенке Колька:

– А ну кончайте шуметь, голуби! А то шейки сверну, чтоб не курлыкали…

Саша вздрогнул и замолк, но руку Энджи не отпускал. Она чувствовала на ладони его мягкие губы, его дыхание, влагу его слез. Энджи знала точно: он боялся не за себя. По роду своей работы Саша бывал во многих непростых переделках и всегда считался достаточно смелым даже в привычной к опасностям компании военных корреспондентов. Этот человек сходил с ума от страха за нее, Энджи. Без нее он не представлял себе жизни. Разве этого мало? Да и она к нему уже как-то привыкла, скучает, когда его долго нету. Может, это и не то, что называется сумасшедшей любовью, но семья у них была бы хорошая… а рожать и в самом деле уже пора, если хочешь нескольких… И книга почти готова, хорошая книга… Может, действительно, уедем, а, Саша?

Она так и не отняла руки, рассеянно улыбаясь в темноте салона. Саша снова начал что-то бормотать о семье, о Бирмингеме, о детях. Неужели он прав, неужели еще не поздно все отменить? Конечно, не поздно. Если эти два джеймс-бонда не согласятся, то ничто не мешает им продолжить свой план вдвоем. Все равно в помощи дилетантов такие профессионалы не нуждаются, так что Энджи с Сашей вполне могут уехать назад на тойоте, оставив им джип со всем оружием… Саша бормотал, щекоча ей ладонь своими горячими словами. Энджи наклонилась, прислушиваясь.

– Свадьба… – шептал Саша. – Мы с тобой устроим такую свадьбу – на весь Бирмингем. Весны ждать не будем, вот вернемся, справим Рождество, а после Нового года, недельки через две… Ты будешь в таком длинном белом платье… Представляешь, по январскому снежку…

Энджи вздрогнула, выдернула руку и повернулась, краем глаза заметив что-то в темноте за ветровым стеклом. Так и есть: Милена шла к машине прямо по мягкому январскому снегу. На ней сияло длинное белое платье, и фата красиво клубилась вокруг головы, а над переносицей краснело ровное круглое пятнышко, как у индусов, только побольше. Милена улыбалась. Остальные тоже были здесь: и родители, и Тетка, и Симон, и Энджи со своим невидимым Габриэлем.

В руках у Кольки пробудился переговорник: сначала пошуршал-пошелестел, а потом застучал, как дятел, – всего лишь несколько негромких, но отчетливых щелчков, и снова все стихло. Колька сунул моторолу в карман и встал.

– Годится, – сказал он, влезая в машину и заводя двигатель. – Поехали с орехами. Всем молчать и улыбаться.

Подпрыгивая на кочках, они выбрались на относительно ровную грунтовку. Колька вел машину медленно, мурлыча себе под нос какую-то монотонную песенку. Через несколько минут впереди замаячили огни блокпоста. Консервные банки с соляркой и тряпичными фитилями тускло освещали грунтовку, лес, джип, стоящий поперек дороги, и груду мешков с торчащим поверх хоботом пулемета. Хобот смотрел прямо на Энджи. Она услышала слова команды, на джипе зажегся прожектор и, развернувшись, ударил ее по глазам ярким белым светом. Энджи зажмурилась.

Колька остановил машину и заглушил двигатель.

– Саша, ты оставайся на месте, – сказал он. – Энджи, когда позову, медленно выходи и двигай прямо ко мне, без оружия. Помни, медленно.

Затем он открыл дверцу, неуклюже выбрался наружу, постоял, потягиваясь, как делает человек, у которого затекли ноги или болит спина, что-то крикнул в сторону слепящего прожекторного луча и замахал руками, будто отгоняя комаров. Луч дернулся и отъехал в сторону. Из-за джипа, держа наизготовку автоматы, вышли двое: бородатый пожилой мужик в полушубке и длинношеий дылда в натовской форменной куртке с большими нагрудными карманами. Колька, выскочивший на дорогу в одной миротворческой гимастерке, казался на их фоне сущим цыпленком. Он похлопал себя по карманам, вытащил сигаретную пачку и начал ковырять в ней пальцем, не глядя на подходящих ханджаров.

– Кто такие? – спросил длинношеий, подходя к нему вплотную, так что ствол калашникова уперся прямо в колькин бок.

Колька хихикнул, как от щекотки, и выдал какую-то длинную и на удивление складную тираду по-русски.

– Что? – не понял ханджар. – У тебя толмач есть? А? Толмач?

Колька быстро-быстро закивал и, улыбаясь, произнес еще что-то, столь же длинное и столь же непонятное.

– Что он такое говорит? – шепотом спросила Энджи, косясь на Сашу.

К ее удивлению, тот с трудом сдерживал смех.

– Стихи читает.

– Стихи?

Но Колька уже махал им снаружи, приглашая Энджи на выход. Она соскочила на землю и подошла. Бородач стоял рядом, держа их на прицеле. Колька широко улыбнулся и, фамильярно обняв ее за плечи, продолжил декламацию. Завершив тираду, он нагло чмокнул свою «переводчицу» в щечку и вернулся к сигаретной пачке.

– Что он сказал? – длинношеий повернулся к Энджи.

Она пожала плечами в полном недоумении. Видимо, вид у нее был настолько дурацкий, что бородач заржал, а длинношеий, повесив автомат на плечо, со стоном воздел руки к небу. Колька тем временем выудил наконец сигарету и, сунув ее в рот, шарил по карманам в поисках зажигалки.

И тут Энджи увидела Берла. Он поднялся из пулеметного гнезда и теперь шел – даже не шел, а как-то быстро и бесшумно скользил в направлении ханджарского джипа. Она перевела взгляд на длинношеего и неожиданно для себя самой запоздало ответила:

– Стихи…

– Что-что?.. – переспросил тот в полном недоумении, но в этот момент Колька, выплюнув сигарету, резко взмахнул рукой, бородач в полушубке выронил автомат и, схватившись за горло, закружился на месте, издавая странные кудахтающие звуки. Длинношеий потянул из-за спины автомат, но не успел: Колька вдруг высоко подпрыгнул, его ноги описали широкий полукруг, как крылья взлетающей птицы, но по дороге он, видимо, передумал улетать, или длинношеий помешал ему своей головой, некстати пришедшейся как раз на траекторию колькиного ботинка. Раздался чмокающий хлюп, колени у ханджара подогнулись, и он рухнул на землю. Колька неторопливо подошел к нему, отбросил в сторону автомат и, перевернув на спину, стал деловито расстегивать куртку.

«Зачем? Неужели…» – пронеслось в голове Энджи. Она изо всех сил гнала от себя страшную догадку, но когда Колька расстегнул у длинношеего брючный ремень, сомнений у нее уже не осталось – Колька явно собирался изнасиловать врага. Отвернувшись в ужасе и отвращении, Энджи сделала неверный шаг в сторону и чуть не наступила на бородача. Он был еще жив; кровь толчками выплескивалась на бороду изо рта и разваленной надвое шеи. Ханджар сплевывал кровь и поводил глазами из стороны в сторону, как будто ища кого-то. Поймав взгляд Энджи, он зашевелил губами, словно желая что-то сказать, но не смог издать ни звука, только выдул несколько красных пузырей. Энджи почувствовала стремительно подступающий приступ тошноты и бросилась к краю дороги, туда, где над кучей мешков с песком торчал хобот пулемета.

Ее еще выворачивало, когда она почувствовала, что кто-то смотрит на нее, и, повернув голову, увидела пулеметчика. Он лежал на спине в двух шагах, удивленно уставившись на нее блестящими в свете прожектора глазами. Пулеметчик никак не выглядел мертвым; видимо, Берл всего лишь связал его… Энджи наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и тут поняла, что человек лежит вовсе не на спине, а на животе… просто голова у него свернута так, что подбородок упирается в позвоночник. Энджино нутро снова рванулось наружу, и она едва успела отодвинуться, чтобы сблевать в сторону, а не прямо в удивленные глаза мертвого ханджара.

– Эй, крутая! – Берл похлопал ее сзади по плечу. – Команды блевать не было.

Энджи с трудом разогнулась. Берл смотрел на нее, насмешливо ухмыляясь и выказывая скорее злорадство, чем жалость. Бородач по-прежнему булькал, мелко суча ногами. Около распахнутой дверцы ханджарского джипа бесформенной кучей лежал еще один мертвец, очевидно, водитель. Она заставила себя посмотреть в сторону Кольки и длинношеего, ожидая увидеть самое страшное, и не смогла удержаться от облегченного вздоха. Какая же она все-таки дура! Это ж надо же подумать такое! Ну сколько можно переносить собственную травму на весь окружающий мир? Колька, конечно же, и не думал никого насиловать: брючный ремень понадобился ему, чтобы всего-навсего связать ханджара.

Более того, длинношеий уже пришел в себя и теперь сидел на земле, растерянно оглядываясь вокруг. Колька поднял с земли сломанную сигарету и с упреком посмотрел на Эджи.

– Дура! – сказал он и покачал головой с самым безнадежным видом. – Надо тебе было мою сигарету топтать? Я ж ее специально в сторону выплюнул, чтоб потом подобрать… Какого же, спрашивается, хрена, ты тут носишься взад-вперед, как стадо слонов?

Саша протянул ему пачку и что-то сказал по-русски. Берл рассмеялся и тоже добавил что-то, видимо, очень смешное, отчего остальные принялись ржать, как ненормальные. Они говорили на незнакомом ей языке, как будто ее тут рядом и не было! Даже Саша! Энджи прикинула – обидеться или нет – и решила не обижаться.

Берл подошел к бородачу и тронул его ногой.

– Что, Красная Борода? – спросил он скорее даже участливо, переходя на английский. – Не видать тебе твоих жен?

Ханджар булькнул и выдул кровавый пузырь.

– Жены были у Синей Бороды, – подала голос Энджи. Она хотела сказать это жестко и насмешливо, но вышло как-то жалобно.

– Ах да, я ж совсем забыл – с нами ведь специалист по мировой литературе – безразлично начал было Берл, но остановился, глядя на красивый кривой кинжал в узорчатых ножнах на поясе у бородача. Наклонившись, он вытащил клинок и рассмотрел его. – Это что, и есть ханджар? Да?… Ну тогда – подобное к подобному.

Берл быстрым движением вонзил клинок в сердце умирающему. Бородач дернулся всем телом и затих.

– Зачем? – спросил Саша, глубоко затягиваясь. – Так бы помер.

– Последняя милость, Саша, – ответил Берл серьезно. – Зачем зря людей мучить?

Он повернулся к Кольке и что-то произнес, показывая на часы.

Колька кивнул, и, не выпуская изо рта сигареты, присел на корточки рядом с длинношеим.

– Ну что, жираф, – сказал он на ломаном сербском. – Теперь ты меня поймешь без толмача, правда? Сколько людей в лагере? Только быстро, времени нету.

Ханджар отрицательно покачал головой.

– Зря ты так, – вздохнул Колька. В руках у него волшебным образом возник короткий обоюдоострый нож. – Я ж тебе сейчас пальцы обстругивать буду, до косточки, один за другим. На моей памяти никто до третьего пальца не доходил, самые крутые ломаются в конце второго. Но, возможно, ты у нас феномен. Ну как? Идем на рекорд? Только пасть придется заткнуть, уж извини, а то крику не оберемся…

Он оглянулся, ища подходящую тряпку.

– Двадцать шесть, – прошептал длинношеий. – Включая нас.

– Черные лебеди?

– Нету, все на облаве. Ловят кого-то.

Колька кивнул, одобрительно потрепал ханджара по щеке и, повернувшись к Берлу, что-то произнес по-русски.

– О'кей, – сказал Берл. В голосе у него звучало облегчение. – Энджи, в машину. Саша, перегружай винтовку. Вы с Колей поедете на местном транспорте. Пулемет тоже прихвати, авось пригодится. Дядя Коля, кончай свою светскую беседу, и займемся делом.

Оставив трупы на дороге, они тщательно заминировали все место.

* * *

– Чего мы ждем? – спросила Энджи. Их джип стоял на обочине грунтовки перед самым выездом из леса. Свозь деревья виднелись редкие огоньки спящей деревни.

– Колю, – сказал Берл, показывая на переговорник. – Вот как залезут на минарет да соберут винтовку, тут и наш с тобой черед настанет, уважаемая ангел смерти.

Энджи возмущенно повернулась к нему.

– Послушай, парень, что ты от меня хочешь? Да, стрелять я не умею и сворачивать людям шею – тоже; да, меня тошнит при виде перерезанного горла… Но это еще не повод хамить мне при каждом удобном случае.

– Что я от тебя хочу? – удивился Берл. – Можно подумать, что это я тебя сюда затащил, а не наоборот. Я здесь, если хочешь знать, только для того, чтобы тебя, дуру, отсюда живой выволочь, вот и все. А если по дороге ты еще и поймешь кое-что, так это уже просто прямой профит.

– Что пойму? Например?

Берл усмехнулся.

– Например, что ангел смерти не бежит блевать в кусты при виде чужой крови. Например, что любая война – дерьмо, и, начав воевать, ты непременно измажешься. Думаешь, я не видел, как ты отвернулась, когда Коля резал этого, последнего, с длинной шеей?

– Он был связан, – упрямо возразила она. – Он ответил на все вопросы. Можно было привязать его к дереву…

– …и играть в Вильгельма Теля, – насмешливо продолжил Берл. – А-а… Что тебе объяснять… Одно странно – куда это вдруг пропал твой пыл? Разве это не ханджар? Разве это не один из тех, кого ты еще сегодня именовала «страшными беспощадными крысами» и призывала извести под корень? Или уже забыла?

Энджи молчала.

– Ладно, – сказал Берл неожиданно мягко. – Не тушуйся, девочка. Ты права. Поняла? Ты права, а они, крысы, виноваты. И слабость твоя тоже права: нормального человека должно тошнить от убийства. А если не тошнит, то он уже ненормален. Как мы с Колей. В этом, если хочешь знать, их самая главная крысиная пакость: они заставляют нас убивать. Гады. Они убивают нас так или иначе. Превращают или в трупы, или в бесчувственных монстров, и неизвестно еще, что хуже.

– Известно… – пробормотала Энджи.

– Что? – переспросил он, не расслышав.

– Ты просто не знаешь, но есть еще и третье состояние, самое худшее… – она сжала виски обеими руками и принялась выталкивать из себя слова, как камни, одно за другим. – Ты и не труп, и не монстр… ты – вонючая тряпка, выброшенный в кювет презерватив, до горла набитый мерзкой спермой насильников… Ты настолько грязна, что отвратительна самой себе, ты скребешь себя до крови и не можешь очиститься, даже если соскребешь все мясо до самых костей, понимаешь? Потому что кости тоже осквернены… Все осквернено – до самого мозга… А в голове – их морды, их невыносимая вонь, въевшаяся в тебя… Что делать тогда, а, Берл? Скажи мне, если ты такой умный!.. Ага, молчишь?..