Текст книги "Боснийская спираль (Они всегда возвращаются)"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Габо, слушай, ты что-то говорил о тайнике. Пожалуйста, вспомни, милый, ну постарайся. Просто у нас уже все кончилось – и хлеб, и крупа, и консервы. Габо, ну пожалуйста.

– Какой тайник? Где?

– Ну, помнишь, когда ты сидел там, за дверью и разговаривал с домом? С домом Алкалаев? Ты сказал, что тут есть тайник, куда старый Алкалай прятал муку в голодные годы. Где он? Я все половицы простукала – нету.

Габриэль улыбается.

– Нет, Энджи, не так прост был старый Алкалай. Только дурак делает тайник под полом, куда любой бандит полезет прежде всего.

– Ах, так! По-твоему, я – бандит? – Она шутливо тыкает в ребра острым кулачком. – Вот сейчас покажу тебе бандита, будешь знать!

– Нет, нет, – смеется он. – Ты не бандит, ты ангел. Ты мой ангел, моя Энджи.

Он берет ее узкие ладони, кладет их на свое лицо, шепчет, царапая запекшимися губами нежную кожу.

– Что, Габо? Что ты сказал?

– Это в стене, Энджи, за буфетом. Но тебе самой не найти. Придется мне спуститься, помоги.

Ей это совсем не нравится, но делать-то нечего. Они медленно, с передышками преодолевают коридор и лестницу.

– Знаешь, чего я понять не могу? – говорит она. – Как ты в таком состоянии дошел от Крушице до Травника, да еще лесом? Да еще и реку переплыл?

– Не знаю. Это, наверное, не я был. Все, что было – не я.

Они подходят к огромному буфету с темными сплошными дверцами понизу, массивным резным карнизом наверху и воздушной стеклянной горкой посередине. Он тут главный, этот буфет, и в горнице, и во всем доме – кто еще может сравниться с ним по царственному величию? Ну разве что комод…

Габриэль открывает нижнюю дверцу, приседает и, запустив руку глубоко внутрь, нащупывает невидимый рычажок. Что-то щелкает, и боковая доска выскакивает вперед – ненамного, сантиметров на пять, но этого достаточно, чтобы обнажить мощные петли – там, где буфет соприкасается со стеной. Габриэль выпрямляется и берется за правый край.

– Помогай, Энджи, не стой. Мне одному не сдвинуть.

Тихо звякают стаканы в горке. Медленно поворачивается огромный буфет, открывая отверстие в стене. Ах, хитер был старый Алкалай! Жаль, что не уберегла эта хитрость ни его самого, ни его семью… Вся стена за буфетом двойная – по всей своей трехметровой длине, во как! Стучи – не стучи, повсюду звучит одинаково. А что там в зазоре? Энджи берет свечку, заглядывает.

– Есть, Габо! Есть мука! И крупа, и консервы…

– Ну и слава богу, девочка… Давай возьмем себе, сколько надо, да и закроем, подальше от дурного глаза. Об этом тайнике, Энджи, никто теперь не знает и знать не должен, вот так…

* * *

Когда солнце обошло его сзади и показалось со стороны лагеря, перейдя таким образом в стан противника, Берл покинул свой наблюдательный пункт и вернулся к машине. Он видел достаточно, чтобы оценить ситуацию с высокой степенью достоверности. Теперь оставалось понять, как действовать дальше. Он ничего не ел с самого утра, но вопрос питания тоже напрямую зависел от его будущего решения. К примеру, если все-таки возвращаться – через Загреб, через Сараево, все равно как – главное, если возвращаться, тогда можно было, немного отъехав, перехватить что-нибудь на первой же заправке. И этот вариант выглядел самым логичным из всех возможных. «Из всех возможных»? – Берл невесело покачал головой. Этот вариант выглядел единственно возможным – так будет точнее, приятель. Все прочие варианты питания не предусматривали, если, конечно, не считать выражение «свинцом тебя накормят» относящимся к области гастрономии.

В одиночку тут просто было нечего делать. Лагерь кишел вооруженными людьми – человек полтораста, никак не меньше. Жилые палатки заняты все до одной, плюс инструкторы и командиры в штабном бараке. В полдень, когда обитатели лагеря, исключая разве что часовых, отправились в деревенскую мечеть, Берл получил прекрасную возможность разглядеть все необходимые детали. Еще дома, на ориентировке, его предупреждали о пестром составе вооруженных сил на Балканах вообще и в Боснии в частности. Но в подробности не вникали – именно из-за этой невообразимой пестроты, справедливо рассудив, что это равносильно попытке объять необъятное.

Покойный Халед упоминал «афганцев», «ханджаров» и «черных лебедей». Насчет афганцев Берл не был уверен, но ханджары в лагере присутствовали совершенно определенно, причем большим числом, занимая шесть палаток из девяти. Их черный стяг с белою рукою, вцепившейся в ятаган, развевался на лагерном плацу рядом с желто-синим государственным флагом Боснии и Герцеговины. Эта же эмблема красовалась на двух-трех грузовиках и десятке джипов. Регулярную армию ханджары напоминали весьма относительно, слонялись по лагерю нестройными группами, одетые в разнокалиберный камуфляж без каких-либо знаков различия. Свои калаши они таскали тоже по-партизански, как придется: кто на плече, кто на шее, а кто и просто в руке, со вставленными рожками и без, стволом вверх, стволом вниз, стволом в приятеля, в командира и вообще куда только повернется.

Три оставшихся палатки – те, что ближе к лесу, занимали молодые ребята в черном, с круглой эмблемой на рукаве и непонятными Берлу знаками различия. Эти вели себя совершенно иначе, ходили строем, с ханджарами не смешивались. Их презрение к партизанскому сброду ощущалось даже на расстоянии. Видимо, это и были «черные лебеди» – элитный корпус армии босняков. Одетые с иголочки, они оружие свое носили по-натовски, за спиной. Их новенькие джипы стояли особняком, как бы брезгуя соседством с пыльными и неопрятными машинами ханджаров.

Своих «клиентов» Берл отыскал далеко не сразу. Сначала они вообще не показывались; тщетно всматривался он в «лебедей», отрабатывавших на плацу приемы рукопашного боя, впустую искал знакомые по ориентировке лица в нестройной толпе ханджаров, понапрасну изучал каждого входящего и выходящего из штабного барака. «Жаворонков» нигде не было видно. Даже в мечеть они, очевидно, не ходили вместе с остальными. Но какой же истинный мусульманин пропустит полуденную молитву, да еще в исламском тренировочном лагере, да еще перед опасным заданием? Вот и эти птички высунулись-таки из своего гнездышка, расстелили молитвенные коврики, застучали в землю усердными лбами, оборотясь точнехонько в сторону берловой сосны. Берл засек их немедленно, как только они вышли из своего барака – крайнего, в левом дальнем углу лагеря, рядом с цистерной солярки и угловой вышкой. Начиная с этого момента, он уже не спускал с них глаз.

Вот они, голубчики, все трое, в точности как на фотографиях, только бороды посбривали. Без бород-то на европейских кордонах сподручнее, спору нет… Мирсад – командир группы, Фуад и Весим – помощники. И что характерно, блондины. Весим так вообще за классического шведа сойти может. Хорошо типажи подобраны, ничего не скажешь. Лебеди-то у них, может быть, и черные, а вот эти три жаворонка – натурально белые. А молятся-то как истово, небось сбритые бороды отмаливают – грех ведь. Впрочем, ради джихада и не такие грехи допускаются.

Про группу «жаворонков» Берл знал намного больше, чем про остальных. Созданы они были двенадцать лет назад, перед самым началом войны как отряд киллеров-ликвидаторов. По верным слухам, набирал их сам Алия Карамустафич, будущий всесильный сараевский министр, военный преступник и убийца. Набирал из отставных сотрудников распавшейся югославской контрразведки, из парашютистов-десантников, не брезговал и криминальными профессионалами. Главное, чтобы были мусульманами. В итоге получилась та еще гремучая смесь. Киллеры-контрактники из криминального мира принесли в отряд тесное знакомство с боссами наркомафии, налаженные каналы переправки рабынь и детей для секс-бизнеса, торговлю младенцами и человеческими органами для пересадок. Контрразведчики и парашютисты добавили свои связи: оружие, террор, отмывание денег…

Специализацией «жаворонков» стала снайперская стрельба. Вокруг любой войны всегда крутятся очень большие деньги. Кому война, а кому – тугая мошна. Много у войны миллионов, и все быстрые. Ни тебе адвокатов, ни тебе бухгалтерских книг – война все спишет. Но войну, как костер, нужно сначала хорошенько раздуть, а потом умело поддерживать, чтобы не погасла. У отряда исламских киллеров никогда не было недостатка в заказах. Помимо нескольких громких убийств, они прославились так называемой «работой парами», когда два «жаворонка», расположившись в надежном укрытии крыло к крылу, стреляли по обеим противоборствующим сторонам одновременно. Многие большие события боснийской войны начинались с одного выстрела неизвестного снайпера. Особенным предпочтением «жаворонков» пользовались свадьбы, причем неважно, чьи – сербские, хорватские или боснийские… Убийство невесты всегда вызывает превосходный резонанс, а кровавые пятна на белоснежной фате отлично смотрятся на цветной фотографии.

«Жаворонки» никогда особо не афишировали своей работы, а после окончания войны и вовсе ушли в тень. Говорили, что теперь они специализируются в основном на криминальных заказах – «мирная» Босния превратилась в одну из главных европейских перевалочных баз для всех видов преступного бизнеса. Остался и исламский террор – тренировочные базы «воинов джихада» расцвели под самым носом у натовских войск по поддержанию мира. По всему выходило, что участие боснийских киллеров в исламской террористической войне против Запада – всего лишь вопрос времени. И тем не менее, до этого момента «жаворонки» благоразумно воздерживались от международного террора и оставались в рамках традиционного «криминала», справедливо опасаясь восстановить против себя слишком сильных и могущественных врагов. Не бери много – бери наверняка… Но, видимо, на сей раз была предложена особенно заманчивая награда. Важность берлова задания заключалась, таким образом, не только в спасении испанского судьи, но еще и в том, чтобы сразу, с первого же момента, дать понять новым игрокам, что им не стоит вылезать за пределы обычных пастбищ, что по глупости или неведению они забрели совсем-совсем не на ту лужайку, где капуста хотя и зелена, но крайне ядовита.

Закончив молитву, трое немедленно вернулись в барак. Через минуту Берл увидел, как открылось окно – угловое, в дальнем конце строения, рядом с вышкой. Он усмехнулся – тоже мне, конспираторы… Теперь, считай, треть дела сделана. Вот так можно неделями сидеть взаперти, вдали от любопытных глаз, вовсю осторожничать, а потом высунуться на десять минут по святому делу да еще и не вовремя растворить форточку – и все, ребята… Теперь мне разве что не известно, спите ли вы к этому окну головой или ногами, но это не так уж и важно, поверьте. Лучше, конечно, чтоб – головой, да и дружкам вашим потом будет сподручнее трупы в дверь вытаскивать, потому как ногами вперед.

Настроение у Берла резко улучшилось. Он еще немного понаблюдал за бараком, но «жаворонки» больше не светились, и он переключился на изучение системы лагерной охраны. Здесь его ожидал неприятный сюрприз. Территория вокруг базы охранялась самым тщательным образом. На каждой вышке сидели по двое ханджаров; по периметру, проверяя забор, постоянно разъезжал их дежурный джип; в будке у ворот сторожили еще четверо. Часовые стояли у входа в каждый барак. В непосредственной близости к заветному окну был установлен дополнительный пост, охраняющий заодно и цистерну с соляркой. Незаметно подобраться к лагерю со стороны реки представлялось решительно невозможным: слишком много открытого пространства. А подходы со стороны леса наверняка были заминированы. Плюс ко всему этому Берл обнаружил еще несколько хорошо замаскированных наружных засад в радиусе двухсот метров от забора.

Таким образом, задачу можно было разделить на три этапа. Сначала требовалось попасть внутрь, преодолев круг внешних препятствий в виде лесных засад, минного поля, наблюдателей с вышек и дежурного джипа. Затем надо было подобраться к окну, в прямом зрительном контакте с которым находились семь человек одновременно: четверо на двух угловых вышках, двое в огневой точке около цистерны и часовой у входа в барак. И наконец, финальный этап – он тоже не обещал быть легким. Трое опытных киллеров с десантной подготовкой – да, бижу – это тебе не бородатые младенцы из дома в Травнике. Захватить таких врасплох труднее, чем убить.

Но Берл не терял оптимизма. К каждому замку есть и ключ, и отмычка. Хороший план – вот что нужно… хороший план… Обычно Берл долго и тщательно накапливал информацию, систематически анализируя ее, чтобы не забыть ни об одной, даже самой мелкой детали, но сам План всегда формировался у него одним махом, внезапным озарением, как будто горы кропотливо собранных данных вдруг волшебным образом сплетались в стройную и безошибочную программу действий. Вот и на этот раз он продолжал всматриваться в прямоугольник лагеря, терпеливо поджидая, когда блеснет наконец в этой бесформенной куче фактов и ощущений хрустальное здание Плана. Он уже чувствовал в груди знакомое восторженное шевеление, обычно предшествующее таинственному акту рождения, он уже начинал в общих чертах различать строгую логику линий, уже делил метры на паузы и рывки… Но тут совсем недавнее прошлое настигло его справедливым в своей неотвратимости возмездием.

Все началось с джипа, серой букашкой выскочившего из леса, слева от Берла. Суматошно пыхтя мотором и таща за собою облако пыли, джип влетел в деревню, пронесся по улице, сопровождаемый возмущенным гоготом потревоженных гусей, выскочил на мост, прошелся юзом, выправился и, чихая, замер у ворот лагеря.

– Ну вот, – обреченно подумал Берл. – Аукнулись тебе твои бородачи, бижу. И Халед с Фаруком тоже…

Из джипа, отчаянно жестикулируя, выпрыгнул растрепанный ханджар в камуфляже, закричал что-то неслышное, суетясь и заполошно размахивая руками. Ворота поспешно распахнулись, и бородач, бросив джип, со всех ног помчался к штабному бараку.

Берл ждал, приникнув к окуляру и всем своим существом предчувствуя недоброе. В лагере завыла сирена, забегали-заметались ханджары, беспорядочными ручейками стекаясь к плацу. «Черные лебеди», в противоположность им, явно действовали по заранее составленному плану, группами по два-три человека занимая позиции в разных точках проволочного прямоугольника. Из барака вышли несколько офицеров, прозвучали слова команды. Лагерь быстро переходил на новый, многократно усиленный режим охраны. Берл вздохнул и прикрыл уставшие от постоянного напряжения глаза. Похоже, конец твоим планам, бижу, – не видать тебе, куница, жаворонкова гнезда.

Тем временем ханджары начали рассаживаться по машинам. Неужели уезжают? Ага, так тебе они все и уедут, лишь человек сорок в двух грузовиках и джипах выехали в сторону шоссе. Не иначе как тебя ловить, приятель, облаву организуют. Да облава-то – черт с ней! А вот «жаворонки»… Как теперь до них дотянешься? Ээ-э, брось ты, парень, – об этом теперь и думать забудь, понял? Вон, глянь-ка: смена караула. «Черные лебеди» сменили безалаберных ханджаров на всех постах и на вышках. А эти свое дело знают, сразу видно: не просто сидят, покуривают – замелькали, засуетились по долине блики полевых биноклей, вот и по берловой сосне скользнули разок-другой. Пора слезать, бижу. Сейчас уже всё против тебя, даже солнце.

И он спустился, вернулся к машине и сейчас сидел на мягком хвойном ковре, привалившись к колесу гольфа и невесело перебирая в голове возможные варианты. Возможные и невозможные. Собственно говоря, теперь оставалось только уходить, вернее, убегать, потому что если не поторопиться, то петля облавы непременно захлестнется у него на шее. Берл ненавидел проигрывать. Конечно, если бы сейчас рядом с ним был напарник – неважно кто, командир или подчиненный, то они уже давно сидели бы не здесь, на душистой сосновой хвое, а где-нибудь за кружкой пива в венском или мюнхенском аэропорту, поджидая рейс на Тель-Авив. Господи, да они вообще бы не приехали в этот лес, да что там в лес – не вернулись бы на рыночную площадь в Травнике. Поражение поражению рознь. Когда речь идет о жизни товарища, а не только о твоей, то можешь скатать свои дурацкие амбиции в маленький комочек и поскорее проглотить, чтобы никто, не дай Бог, не увидал.

Но сейчас-то он был один, наедине со своей собственной жизнью, а уж ею он привык распоряжаться единолично, вот так. Берл хлопнул ладонью по мягкой земле и сощурился, пристально глядя куда-то в глубь леса.

– Что, Яшка, не веришь? – сказал он вслух и презрительно сплюнул сквозь зубы, как плюют подростки. – Ну и не верь, твое дело.

Яшка приходил к нему нечасто, только по самым серьезным случаям. Видать, сейчас вырисовывался как раз такой, подходящий.

Он был старше Берла ровно на год и четыре дня, так что их дни рождения праздновали вместе. Даже берлов день рождения он себе присвоил, этот Яшка. Старший брат, ничего не поделаешь. Вечно он забирал себе все – такой характер: и игрушки, и всякие уличные находки, и дни рождения. Говорил, все это, мол, общее, ни твое, ни мое – наше. Ага, наше – держи карман шире, так или иначе, а всем этим «общим» распоряжался один только Яшка, а уж Берлу доставалось то, что зависело от яшкиной милости.

А он и не спорил – чего там, подумаешь… Не у всех был такой брат, а точнее – ни у кого такого брата не было. Чтобы старший и в то же время не настолько, не так, чтобы вместе играть неинтересно. Но главное даже не в этом. А главное в том, что такого смельчака во всем дворе не было и, наверное, во всем Тбилиси, да и во всем мире тоже. Яшка не боялся ничего. Ни драки, ни кладбища, ни высоты, даже колченогой старухи с соседней улицы, про которую все точно знали, что она ведьма. А Берл боялся. Собственно, Берл боялся всего вышеперечисленного без исключения и еще много чего. Но больше всего он боялся, что Яшка от него откажется. Скажет: «Зачем мне, такому смельчаку, такой трус в братья?» И откажется.

Как после этого жить? – Непонятно. А жить хотелось, и поэтому Берл, зажмурив глаза, изо всех сил старался соответствовать Яшке. Но Яшка-то чувствовал, что это не та храбрость, не та, красивая и упругая, как пружина, как фонтан, как лихая пиратка… Короче, не та храбрость, которая у Яшки, а вынужденная, вымученная, некрасивая замарашка с потными ладошками, которую и храбростью-то назвать трудно, настолько она похожа на трусость. И это его не устраивало, Яшку. Он с полным основанием хотел видеть в своем брате хотя и младшего, но достойного партнера, а потому непрерывно изобретал всевозможные страшные испытания, полагая, что только так и можно закалить некачественный берлов характер.

Это было в субботу, в день их совместного – общего – дня рождения. На двоих им исполнилось тринадцать, то есть Яшке – семь, ну а Берлу, как всегда, – сколько осталось. Мама возилась на кухне, непрерывно дергала их – «подай-принеси»; и они, чтобы не сбрендить, убежали от этого наказания во двор.

– Пойдем, – сказал Яшка. – Сейчас будешь учиться прыгать.

– Я умею прыгать, – сказал Берл, предчувствуя недоброе.

– Не трусь, – сказал Яшка и презрительно сплюнул сквозь зубы.

Они поднялись на крышу. Берл молча карабкался за Яшкой по лестнице, гадая, что же на этот раз задумал его мучитель. Конечно, они уже неоднократно бывали здесь, невзирая на строжайшие запреты взрослых. Выход с чердака запирался, но Яшка знал, какую доску нужно отодвинуть, чтобы вылезти прямо на жестяную кровлю. Наверху было чудесно и страшно, и казалось, что весь город с его красными крышами, сквериками и рогатыми троллейбусами лежит внизу, у их ног. Через улицу высилось красивое здание с огромными закругленными витринами и двумя прямоугольными башнями по краям. Одна из башен поднималась всего на несколько метров над общим уровнем дома и тут же благоразумно заканчивалась широкой площадкой с мраморной балюстрадой и шишечками по углам; зато другая ни с того ни с сего громоздила еще несколько ярусов и в итоге завершалась длиннющим шпилем с округлым гербом, совсем уже задевающим за редкие тбилисские облака.

– Смотри, – как-то сказал Яшка, указывая брату на башни. – Это как мы с тобой… Эх, забраться бы туда, на самый верх.

Берл кивнул с показной готовностью, но сердце у него сжалось. Он ни на секунду не усомнился в яшкиной способности рано или поздно пролезть туда, к гербу. Это было для него совершенно очевидно, как и исключительная точность братнего замечания насчет башен: вот он, Берл, низенький и приземленный, даже будто какой-то недоделанный, а рядом – прекрасный, воздушный Яшка, бесстрашно хватающий за хвост проплывающие облака.

Кровля была покатой, но не сильно, и чем-то напоминала драконову спину. Красные жестяные полосы сбегали вниз, к невысокому гребню, тянущемуся вдоль самого края слегка наискосок, от середины к углам – к разверстым жерлам водосборников. Гребень был чертой, отделяющей для Берла обычный страх от ужаса. Зная это, Яшка время от времени заставлял его делать несколько шагов по ту сторону – пока что только в центральной, самой широкой части этой длинной треугольной полосы, обрывающейся через край в пропасть. Берл делал несколько шагов на негнущихся ногах и возвращался, весь в поту, на безопасную сторону.

– Эх ты, трусишка! – смеялся Яшка. – Смотри, это ведь совсем просто!

И он легким танцующим шагом пробегал по всей длине ужасной сужающейся полосы – от середины, где она была не меньше метра, до самого угла, где она уже и вовсе сходилась в считанные сантиметры, так что между гребнем и краем еле-еле умещалась всего только одна яшкина ступня.

Но на этот раз Яшка не собирался бегать по краю. Он сразу повел Берла к торцу здания – туда, где широкий брандмауер, сложенный из старых, выщербленных, серых от времени кирпичей, отделял кровлю от узкого короткого переулка, вернее, прохода между домами, гадкого замусоренного пространства, пахнущего кошками и мочой. По другую сторону переулка была такая же стена, такая же кровля, такой же дом, как и у них, ну разве что немного пониже.

– Вот, – возбужденно сказал Яшка, с ходу залезая на брандмауер и указывая на противоположную кровлю. – Метр двадцать, я мерил, делать нечего – совершенная ерунда. Разбегаешься, сильно отталкиваешься вот здесь, и – оп-па – ты уже там! Как птица! Я пробовал – это такой класс, такой класс, обалдеть!.. вот увидишь!

– Нет, – сказал Берл, делая шаг назад. – Я не смогу.

– Глупости! Сам подумай – метр двадцать. Ты ведь, когда на земле, на полтора прыгаешь без проблем? Почему же здесь не сможешь? Это как летишь, я тебе говорю. Ну почему ты такой трус, а? Смотри, как это делается…

Яшка спрыгнул с брандмауера и отбежал подальше, громко топая по жести резиновыми спортивными тапками.

– Смотри! – крикнул он и помчался. Это было последнее слово, которое Берл слышал от своего брата. От живого брата.

Добежав до стенки, Яшка с разбегу вскочил на нее и сильно оттолкнулся. Он все рассчитал правильно, как всегда. Все, кроме того, что старая стенка была уже не из тех, на которые можно полагаться в жизни. Серый кирпич под яшкиной ногой дрогнул и съехал вниз, осыпав на жесть мелкую цементную крошку. Толчковая яшкина нога беспомощно дернулась, теряя опору, и он полетел вперед, в пустоту, болтая ногами и хватая руками воздух. Но воздух ничем не мог помочь Яшке. Воздух – ничем. Яшке мог бы помочь кто-то другой, это да. Кто-то другой, правда, Берл?

Яшка долетел до противоположной стороны, ударился грудью, сполз вниз и повис, цепляясь руками за кирпичную кромку. Он не намеревался сдаваться, он сохранил полное присутствие духа, этот неимоверный Яшка, самый смелый во всем дворе и, наверное, во всем Тбилиси, да и во всем мире тоже. Он боролся еще несколько долгих минут, обдирая пальцы о предательски крошащиеся кирпичи. Несколько минут. И в течение всех этих минут его младший брат, трус, стоял, парализованный страхом, и смотрел. Просто смотрел, вместо того чтобы разбежаться, и перепрыгнуть туда, и помочь. Да, да, именно так, правда, Берл? И Яшка знал об этом все эти минуты. Он мог бы крикнуть, позвать, приказать… Но не стал. Он и упал так же молча, без крика.

А потом они сразу переехали в Израиль, к родственникам, и началась новая жизнь, без Яшки и без дней рождения. Поначалу родители еще накрывали на стол, приглашали гостей, но Берл убегал из дому каждый раз на несколько дней, и они прекратили свои попытки напоминать о том, чего уже никогда не будет. Теперь он жил за двоих, за себя и за брата. В новой мальчишеской компании, в иерусалимском квартале Катамоны, на весь город известном своей нехилой шпаной, Берла приняли моментально, несмотря на жестокие детские законы, не жалующие чужаков. Он выделялся даже на фоне самых отъявленных местных сорвиголов своею спокойной и в то же время какой-то отчаянной, безрассудной смелостью. Он прыгал в опасность не раздумывая, с головой, как в воду.

Кстати, о воде… в Страну Берл приехал, не умея плавать. Почти сразу после его приезда вся дворовая компания отправилась в местный бассейн, и он пошел тоже, сам не зная зачем. Ребята попрыгали с бортика в воду и поплыли наперегонки к противоположной стенке. Берл остался один. Тут-то он и увидел Яшку, впервые с того памятного утра на крыше. Яшка сидел рядом, свесив ноги в воду.

– Привет, – сказал он просто.

– Привет, – просто ответил Берл.

– Зря боишься, – сказал Яшка. – Смотри, как это делается… Смотри!

От оттолкнулся от стенки и поплыл, быстрыми красивыми саженками. Берл, не раздумывая, бросился следом. Он бы доплыл до конца, если бы перепуганный спасатель не вытащил его из воды на полпути к противоположной стенке.

– Ты что, пацан, с ума сошел? – сердито сказал спасатель, ставя на траву дрожащего от возбуждения мальчишку. – Не умеешь плавать, так учись на мелководье. Что тебя на глубину потянуло? Смерти не боишься?

– А чего ее бояться, бижу? – хладнокровно ответил мальчик и с презрением сплюнул сквозь зубы. – Это как полететь – ничего страшного. Хочешь, покажу?

В то время Берлу еще не исполнилось семи лет.

Собственно говоря, если считать по дням рождения, которые с шести лет не отмечались, то и теперь, в этом боснийском лесу, ему было не больше, и таким образом, мелькнувший в лесной чаще Яшка по-прежнему оставался его старшим братом.

– А что такое? В чем сомнения? – сказал Берл. – Смотри, со стороны леса, конечно, идти смешно. Там ждут, и мины к тому же, а сапер из меня хреновый. Пройти-то я пройду, но провожусь с этим долго, а времени терять нельзя. Правильно?

Яшка сидел на корточках невдалеке и, не поднимая головы, сосредоточенно играл в «ножички» острым сучком. Он молчал.

– Молчание – знак согласия, – констатировал Берл. – Значит, остается по нахалке – через ворота, откуда не ждут. Ну а дальше, если все быстро делать, то я вполне могу до них добраться, разве не так?

Яшка кивнул.

– Ну вот! – обрадовался Берл. – А я что говорю… Значит, вперед, а, Яшка? Это как полететь – ничего страшного… Помнишь?

Яшка отбросил сучок в сторону и поднял голову.

– Добраться-то ты доберешься, – сказал он. – А вот что потом? Шансов выбраться оттуда у тебя нет. Никаких. Это я тебе говорю.

– Так что же? Убегать? Да? Это ты мне советуешь? Смываться?

Яшка встал и молча пошел прочь, исчезая в сумраке чащи.

– Эй! – крикнул Берл. – Ты куда? Яшка!..

А что «Яшка», бижу? Что ты, в самом деле, на брата ответственность перекладываешь? Сам решить не можешь? Он поднялся на ноги и начал тщательно снаряжаться, дважды проверяя каждый ремешок и каждую резинку, распределяя по кармашкам ножи, обоймы и гранаты. Собственно, решение он принял еще давно, там, на тбилисской крыше. Это как полететь…

– Бывай, приятель, – сказал он гольфу. – Ездишь ты неплохо, но как-то нервно. Ты уж на меня не обижайся за правду, ладно? Нету в тебе столь необходимого в жизни спокойствия. Ты бы проверился, что ли, может, карбюратор барахлит, или еще что?..

Машина обиженно молчала. Она понятия не имела, как и с кем ей предстоит выезжать из этой кочковатой ловушки. Прощаясь, Берл дружески хлопнул ее по крылу и пошел к дороге.

Он двигался параллельно грунтовке, избегая тропинок, бесшумно и ловко обходя препятствия. Дойдя до первого, ханджарского блокпоста, Берл приостановился. Изменения в порядке несения караульной службы были налицо: камуфлированные под солдат дядьки уже не валялись как попало по кюветам, но бдительно расхаживали вокруг своего вездехода, с важным видом вглядываясь в окружающее пространство. Берл понаблюдал за ними из-за ближнего куста и не смог удержаться от улыбки – уж больно комично выглядела их многозначительная серьезность.

«Эк вам хвост-то накрутили, беднягам, – думал он, отползая обратно в глубину леса. – Ну к чему вам эти приключения, горе-воины джихада? Шли бы по домам… а то ведь ненароком попадетесь под руку, будете потом приходить, спрашивать – зачем?»

Ко второму, «лебединому», посту Берл подбирался с надлежащим почтением. Здесь все было по-прежнему: сверкающий чистотой джип, огневое гнездо сбоку от дороги, парень в черной униформе за пулеметом, а на самой дороге, на пыльном грунтовом полотне, широко расставив ноги в ярко начищенных ботинках, еще один солдат. Этот-то солдат вдруг повернул голову и, глядя прямо на Берла, окликнул: «Эй, Самир!..» – и дальше еще что-то на боснийском, непонятное Берлу, но, видимо, очень смешное, потому что конец фразы перешел в неудержимый смех, немедленно поддержанный пулеметчиком.

Берл растерялся. Во-первых, то, что его с такой легкостью обнаружили, было крайне неприятным сюрпризом. Во-вторых, кто такой Самир, где он есть на самом деле и как теперь следует себя вести?

Он уже собрался было выйти из своего укрытия и действовать по обстоятельствам, как все объяснилось самым неожиданным и в то же время самым естественным образом. Сзади раздался ответный возглас неведомого Самира, шедший, казалось, прямо из-за берловой спины, а точнее – из зарослей орешника метрах в пяти. Берл осторожно оглянулся и порадовался собственной удаче. За кустом, боком к нему, над маленьким овражком сидел «орлом» третий часовой и напряженно тужился. С дороги донесся новый взрыв хохота.

«Повезло ребятам, – подумал Берл. – Приятно умирать в таком хорошем настроении…»

Он плавно и бесшумно рванулся к орешнику и оказался за спиной у мучимого запором солдатика.

– Тише, тише, бижу, не колготись ты так, – шептал Берл, удерживая трепещущее последними судорогами тело. – Нечего было «орлом» сидеть. Ты же лебедь, а не орел… вот так… самозванство наказуется.

В двадцати метрах от него, на дороге, шум и суета в орешнике были истолкованы в далеком от реальности юмористическом ключе.

«Эй, Самир!..» – на этот раз в остроумии упражнялся пулеметчик. Его шутка, очевидно, оказалась еще смешнее – оба солдата захлебнулись смехом. Часового на дороге прямо-таки перегнуло пополам; пулеметчик, задыхаясь, корчился в своем гнезде. Берл быстро нахлобучил на голову форменное кепи мертвеца и, навинчивая глушитель, вышел на грунтовку. Смешливые «лебеди» даже не успели удивиться.