Текст книги "Опоздавшие на электричку (СИ)"

Автор книги: Алекс Крэйтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 14

Глава 14. А в ресторане…а в ресторане

Ресторан “Восток”, снаружи был двухэтажным зданием с вывеской на котором горели буквы из жёлтых неоновых трубок, часть которых уже горела плохо, а буква “О” вначале слова вообще постоянно пропадала и получалось “Всток” . У входа – стеклянные двери, на них табличка:

“Просьба входить в пиджаках. Без галстука не обслуживаем”.

Валера и Глеб одетые в чёрные костюмы, белые рубашки и галстуки с красными полосками, каждый со своей новой пассией вошли внутрь. Девушки были ослепительно красивы в своих новомодных для 70-х платьях и уложенных с помощью шиньона и лака для волос высоких причёсках.

У гардероба – пожилой мужчина в форме швейцара с медными пуговицами. Он принимает плащи, кепки, женские платки, выдаёт жетоны с номерами. К нему тянется небольшая очередь, жаждущие попасть в ресторан должны были заранее бронировать столики. Изнутри зала уже тянет смесью жареного лука, табака, парфюма и алкоголя – запах, который будет потом ещё долго стоять в одежде.

Они вошли внутрь, к ним подошёл один из официантов, спросил номер столика какой они бронировали и провёл их через зал. Они оказались недалеко от сцены, на какой эстрадный ансамбль из четырёх человек на электрогитаре “Урал”,

Барабанах “Тама”, электрооргане “Юность” вместе с вокалисткой в блестящем платье, с крупными серьгами-кольцами играют песню “Ты мне не снишься, я тебе тоже”. Между песнями – короткие объявления, шутки, смех. Иногда танцплощадка оживает: несколько пар двигаются осторожно, кто-то размахивает руками чересчур широко – видно, уже “приняли”.

Музыка звучит громко, но не мешает разговорам. На фоне – гул голосов, звон рюмок, звуки ножей и вилок, глухие хлопки от открываемых бутылок шампанского.

Валера с Глебом не скрывая интереса рассматривали интерьер вокруг. Зал был большой, низкий, вытянутый.

Потолок беленый, по нему идут вентиляторы, не справляющиеся с духотой. Стены обиты тёмным деревом, местами висят ковры и картины с видами Тбилиси и Сочи. На подоконниках – фикусы в глиняных горшках. Из настенных бра под матовыми плафонами, льётся тёплый жёлтый свет.

На полу постелен паркет, затёртый до блеска.

Столы – массивные, квадратные, застелены крахмальными скатертями, на каждом – стеклянная ваза с гвоздиками, иногда с искусственными цветами.

На тарелках – хрустальные салатницы, алюминиевые приборы с чуть потёртыми ручками.

Официанты – мужчины лет сорока, с короткими волосами, в белых пиджаках и чёрных брюках, на груди – металлические значки с номерами. Они движутся неторопливо, но уверенно, с лёгкой надменностью: здесь они – власть.

Глеб открыл протянутое меню:

Холодные закуски:

Сельдь под шубой – 0.60

Салат “Столичный” – 0.75

Ветчина с горошком – 1.10

Заливное из языка – 1.30

Солёные огурцы и квашеная капуста – 0.25

Горячие блюда:

Котлета “Пожарская” – 1.80

Бефстроганов с пюре – 2.10

Телятина жареная с грибами – 2.80

Судак под соусом – 2.00

Шашлык из свинины – 2.50

Гарниры:

Картофель жареный – 0.30

Рис с овощами – 0.35

Гречка – 0.25

Супы:

Борщ московский со сметаной – 0.60

Рассольник ленинградский – 0.55

Десерты:

Мороженое “Пломбир” в вазочке – 0.50

Торт “Птичье молоко” (по праздникам) – 1.20

Компот из сухофруктов – 0.20

Напитки:

Водка “Столичная” (0,5 л) – 5.30

Коньяк “Арарат” – 8.50

Вино “Кагор”, “Алиготе”, “Тбилиси” – 2–3 руб. за бутылку

Минеральная вода “Ессентуки №17” – 0.20

Сок яблочный в графине – 0.30

В целом цены для человека из 2025 года выглядят смешными, но с учётом средней зарплаты из этого времени получается, на четверых, если они захотят гульнуть по полной выйдет не менее рублей пятьдесят, а может и больше. Как бы приличная сумма, но в конце-концов, они не каждый день в советском ресторане бывают, надо оттянуться да и девушки сговорчивее будут после хорошо накрытого стола.

Они переглянулись с Валерой и едва заметно кивнули друг-другу.

Официант со слегка вытянутым высокомерным лицом, принял заказ. Помня из рассказов своих родителей, как сделать, чтобы официант проявлял бо́льшую лояльность к их столику, Глеб после оглашения заказа сунул тому незаметно в руки десятку, отчего тот слегка поклонился и на лице появилось даже подобие улыбки.

Жанна поправила локон, блестящий от лака, и, откинувшись на спинку стула, с улыбкой посмотрела на Глеба:

– А красиво здесь, правда? Я уже лет пять не была в ресторане. Всё работа да дом, да эти студийные съёмки...

– Да, сами с Валеркой уже забыли, когда последний раз в ресторане сидели. – Поддакнул Глеб сказав в сущности чистую правду,– мы ж с ним до этого на стройке работали, в Туле, но как-то на последнем месте работы отношения с руководством не сложились и уволились. С семейной жизнью тоже, как-то в последние годы не ладилось и решили попытать счастья в Москве. Думали поехать на строительство подготовки Олимпиады, да где там… там уже всё забито и так просто не всунешься, поэтому пришлось пока разнорабочими на киностудию устраиваться.

– А кто ты вообще по специальности?– Жанна продолжала наматывать локон на палец изучая пристально Глеба.

– Я вообще сварщик, но могу и другие работы выполнять.

– Господи, неужели во всей Москве не нашлось лучше места чем прийти сюда к нам на студию ящики таскать? С вашей то специальностью?– Вмешалась Дарья в разговор.

– Да, тут ещё одно обстоятельство сложилось… Нас с Валеркой в поезде обокрали, включая деньги и документы. Хорошо по пути попался посёлок, где родственники жили, дали денег на первое время. А в Москве куда без прописки? Да без документов? В милицию конечно обратились сразу, но понятно никто документы нам не вернёт, а новые делать время нужно ждать, выдали нам временные удостоверения личности. Но жить то всё равно за что-то надо, плюс жить, где-то. Поэтому пришлось нам с Валерием, чтобы штаны не упали немного денег раздобыть, поработав грузчиками по разгрузке вагонов, жили там же, а потом случайно увидели объявление о том, что на “Мосфильм” требуются разнорабочие, в отделе кадров пообещали поспособствовать с пропиской и главное дали комнату в общежитие. Так что я считаю у нас всё сложилось не так уж и плохо ещё. Кроме того, мы с ним сейчас пишем сценарии к будущим фильмам и на днях кстати предложили свои варианты Гайдаю и Меньшову.

– Гайдаю и Меньшову?– С каким-то благоговением произнесли Даша с Жанной глядя восхищённо на него.– И что, они приняли их?

– Сказали посмотрят на досуге. Они сейчас заняты своими новыми фильмами и возможно это произойдёт не быстро.– Вставил Валера.

– Ах, да, Меньшов сейчас монтирует свой новый двухсерийный фильм “Москва слезам не верит”, я участвую сейчас, как раз в этом процессе. И мне кажется фильм должен получиться хорошим…жизнеутверждающим.– Кивнула Даша.

– Да, он станет очень популярным на многие десятилетия и кстати получит американскую премию “Оскар”, после показа его на международном кинофестивале. – Ответил Глеб и осёкся.

– Ничего себе! Откуда ты знаешь?– Жанна явно была заинтригована такими новостями.

– Так…предчувствие…– Засмеялся нервно Глеб. К счастью принесли заказы и разговоры ушли в другое русло.

На столе появились первые блюда: прозрачные хрустальные салатницы, аккуратно разложенная “сельдь под шубой”, пышный “Столичный” с горошком, ветчина, нарезанная ровными пластами, и квашеная капуста с брусникой. Рядом – корзинка с белым хлебом.

– Вот это я понимаю – закуска, – одобрительно произнёс Глеб, – как в старые добрые времена.

Официант ловко наполнил рюмки и бокалы, поставил бутылку “Алиготе” для женщин, кувшин с яблочным соком и минералку.

– Ну, за встречу, – сказал Валера. – Чтоб и дальше вот так – по-простому, без лишней суеты.

– И за то, что судьба сводит людей даже среди декораций, – добавила Жанна.

Они выпили. Дарья чуть поморщилась от вина, но улыбнулась.

Глеб закусил сельдью под шубой, промолчал секунду, потом сказал:

– Знаете, а ведь странно, как всё переплетается. Мы с Валерой когда-то, считай, мимо кино проходили, а теперь в нём живём. С утра – свет, дрова, лестницы, а сейчас вот ужинаем с прекрасными девушками какие пускай косвенно имеют отношение к кино.

Жизнь удивительная и непредсказуемая штука, жаль только проблем подкидывает больше чем хороших моментов.

Жанна подперла подбородок рукой:

– А у кого их нет… У меня, например, вся жизнь – сплошные черновики. Два брака, оба впустую. Первый муж – музыкантом был, пропадал постоянно на гастролях. Второй – технарь, рассудительный, но скучный до одури. Всё у него по линейке: “Жанночка, зачем эти фантазии? Надо жить рационально.” Вот и дожила рационально – одна.

Дарья добавила тихо, с лёгкой грустью:

– А я вот тоже через это прошла. Муж – оператор, хороший вроде человек, но как фильм смонтирует – сразу на “застолье творческое”. В итоге сын с бабушкой, я на работе с утра до ночи. Так и живём – у каждого своя лента, только без финальных титров.

Валера слушал внимательно, без шуток. Он кивнул и сказал:

– Может, потому и держимся за работу. Хоть там жизнь идёт – всё время движение, люди, разговоры. Не успеешь заскучать.

Глеб поддакнул:

– Да, там интересно. Мы-то вроде простые работяги, но через нас всё проходит – от реквизита до звёзд. Видим, как снимают, как играют, как спорят. Иногда думаешь: вот бы самому в кадр попасть, хоть на минуту.

– А вы не пробовали? – спросила Жанна. – Сейчас, говорят, всех подряд берут – массовку, эпизоды.

– Было дело, – усмехнулся Глеб. – Есть чем похвастаться, мы у Говорухина в одном из эпизодов в фильме “Место встречи изменить нельзя” в массовке статистами снялись, даже с Высоцким удалось перекинуться парой слов.

– Да, Высоцкий это– глыба. Мне кажется его песни будут слушать и через десять лет.– Дарья кивнула.

– И даже больше, его творчества хватит на несколько поколений вперёд. Но и мы с Глебом засветились в этом шедевре от Говорухина, так что будем теперь кинозвёздами.

Все рассмеялись. Дарья покачала головой:

– А я ведь сама мечтала в кино попасть. Ещё девчонкой, в драмкружке читала “Грозу”. Даже режиссёр сказал, что талант. А потом – институт, замужество, ребёнок, и всё закрутилось.

– Ничего, – сказал Валера. – Может, ещё сыграешь. Жизнь – она тоже как кино. Только сценарий никто заранее не знает.

Официант снова подошёл, уже с горячим. На больших тарелках – котлеты “Пожарские” с хрустящей корочкой, бефстроганов с пюре и судак под соусом. Всё дымилось, пахло сливочным маслом и перцем.

– Вот это да… – восхищённо сказала Дарья. – Ребята, вы решили всю зарплату здесь сегодня оставить?

Валера улыбнулся, поднял налитую стопку, встал из-за стола и произнёс тост с лёгким кавказским акцентом:

– Мы, прибыли сюда из далёкой страны, там не все люди могли себе позволить такой роскошный банкет, там было мало радости и много горя, но теперь всё позади и мы счастливы поднять эти бокалы за то что мы все здесь сегодня собрались!

– Вот за это и выпьем, – сказал Глеб, наливая по второй. – Он прекрасно понял двойной смысл тоста, но девушки похоже восприняли его просто, как шутку и не придали значения.

Они чокнулись. Музыка на сцене сменилась, заиграл медленный танец. Люди начали выходить на площадку.

Дарья задумчиво посмотрела на танцующих:

– Иногда смотришь на них и думаешь – у кого-то ведь всё просто: работа, дом, ужин, музыка. А у нас всё как-то между делом, как будто не живём, а готовимся.

– Может, просто не тот кадр пока, – сказал Глеб. – Бывает, что сюжет ещё не начался.

– Или уже закончился, – ответила Жанна и чуть улыбнулась.

Валера достал сигареты, предложил дамам – те отказались. Он закурил, задумчиво глядя на сцену. Дым плавно поднимался к вентилятору, где его тянуло сквозняком, и казалось – будто само время тут вяло тлеет, сгорает без спешки.

Они ели, пили, говорили обо всём – о съёмках, о смешных случаях на студии, о том, как кто-то из актёров устроил скандал из-за костюма, как осветители напились и вместо своей студии ушли ставить свет в другую, как ассистент уронил декорацию прямо в кадре. Смех возвращался, лица разгорались, а за окнами темнело – город погружался в вечер.

Постепенно разговор стал тише, теплее. Глеб и Валера ловко лавировали в своих рассказах, не выдавая себя – упоминая “далёкие стройки”, “эксперименты с новой аппаратурой”, “опыт в производстве”. Всё звучало правдоподобно. Женщины слушали внимательно, будто каждое слово – щепотка из чужой, но заманчивой жизни.

Жанна вдруг сказала:

– А ведь всё равно здорово, что мы там, на студии, пересеклись. Вроде бы суета, шум, провода – а вот видите, куда привело.

Глеб улыбнулся, глядя в её глаза:

– Значит, так и должно было быть.

Заиграл очередной “медляк”. Валера отложил сигарету, встал и, чуть неловко поклонившись, протянул руку Дарье:

– Разрешите пригласить вас?

Дарья вспыхнула, но согласилась.

Глеб посмотрел на Жанну, которая всё это время молча вертела в пальцах бокал, и сказал:

– Пойдём и мы? Пока песня не кончилась.

Она кивнула.

И когда они вышли на площадку, среди множества пар, в полутемноте под медленным светом ламп, казалось, что всё вокруг растворилось – осталась только музыка, мягкая, чуть дрожащая, как сама память.

Ближе к одиннадцати в зале становится душно, шторы наполовину прикрыты, музыканты окончательно перешли на медленные танцы.

Несколько пар крутятся у сцены – всё чинно, но в воздухе витает лёгкая хмельная свобода.

Кто-то заказывает “ещё бутылочку “Кагора”, официанты устало перекладывают приборы.

В углу пара шумных мужчин спорит о хоккее, а у сцены дама в сиреневом платье просит песню “Там где клён шумит”.

За окном – ночь, в окнах отражаются люстры, а внутри всё продолжается как будто вне времени.

Здесь нет будущего, нет спешки – только вино, музыка и ощущение маленького праздника посреди застойной эпохи.

Глава 15

Глава 15. Высоцкий, спасибо, что живой

Вечер закончился в принципе так как Глеб с Валерой и надеялись: после ресторана уже хорошо навеселе женщины без лишних церемоний пригласили каждая своего кавалера к себе домой. Глеб в лучших традициях немецких фильмов начал с Жанной раздеваться ещё на пороге её квартиры. Долгое воздержание в сексе давало о себе знать, он как голодный тигр набросился на неё, осыпая её тело поцелуями и попутно помогая снимать ей одежду. До спальни они добрались уже полураздетые и сразу упали в кровать. Несмотря на бродивший в голове хмель и дикое желание, Глеб заставил себя сделать приятное ей, а уже потом на полную отдаться страсти.

Через час они разгорячённые лежали в объятиях друг-друга, Жанна с обалдевшей от счастья улыбкой смотрела в потолок и томно произнесла:

– Ничего себе! У меня ни с одним из бывших, даже в молодости ничего подобного не было… Ты всегда такой или только, когда сильно оголодаешь?

– Всегда такой. Меня папа с мамой так научили, что сначала надо удовлетворить женщину, а тогда вместе вы достигнете сказочных высот.– Глеб лукаво смотрел на неё, одной рукой гладя её по груди.

Она посмотрела на него и через секунду прыснула со смеху.

На следующий день они с Валерой уже встретились в общежитие и дружно пили холодный “Боржоми”, так как у обоих раскалывалась голова от выпитого вчера.

– Ну как прошёл твой вечер с Дашей?– Насмешливо спросил Глеб лёжа на кровати.

– Я полагаю, что неплохо.

– Я имею ввиду секс то хоть был у вас?

– Какой секс? В советском союзе, если ты забыл секса не было…

Глеб рассмеялся вспомнив про эту ставшую мемом в 80-х фразу “в СССР секса нет”, какую произнесла советская участница телемоста “Ленинград-Бостон” Людмила Иванова 17 июля 1986 года. Она ответила на вопрос американской ведущей о телерекламе, которая крутится вокруг секса. Иванова добавила, что на самом деле у них есть любовь, а не секс в западном понимании, но из-за шума в аудитории запомнили только первую часть фразы. В итоге выражение стало крылатым и мало, кто захотел вникать в то что она имела в виду на самом деле.

– Ну конечно всё было. Даша похоже изголодалась по брутальному мужскому телу и практически сама набросилась на меня, как голодная кошка едва мы вошли в комнату. Так что всё было хорошо.– Валера налил себе ещё в стакан минералки и отпив сразу полстакана тоже лёг на кровать. Благо сегодня было воскресенье, выходной день и можно было отлежаться.

– Ну после того, как ты выпустил пар, как считаешь, есть у вас с ней шанс наладить долгосрочные отношения?– Не унимался Глеб.

– Не знаю… Мы ж с ней знакомы по сути без году неделя, сложно сейчас говорить о чём-то конкретно, поживём– увидим.

– А мне кажется у меня с моей Жанной всё получится, как надо. У неё характер не чета моей Маринки, да и в постели ты знаешь не лежала бревном. Утром раньше меня поднялась, приготовила вкусный завтрак… Маринка по началу в молодости тоже так делала, а потом разленилась. И потом, я просто чувствую, как женщина изголодалась по мужскому сильному плечу и по моему хоть завтра готова со мной в ЗАГС отправиться.

– Ну ты загнул…в ЗАГС… С чего такая спешка? Тебе не терпится снова хомут на шею себе одеть семейной жизни? Расслабься и получай удовольствие, пока есть такая возможность.– Усмехнулся Валера.

– Дурак ты, Валерка. Я не из той породы мужчин какие хотят всю жизнь гулять и трахать всё, что движется. Я семейный человек и хочу простого, человеческого счастья. Да и согласись, жить в благоустроенной квартире явно лучше, чем в этой пропитанной запахами общаге.

– А я разве этого не хочу? Я тоже серьёзно настроен, но понимаешь, как я не стараюсь гнать от себя эти мысли, но меня постоянно грызёт совесть, что я получается изменяю Нинке и более того, получается предал её и детей своих.

– Ну вот, опять двадцать пять. Ты ж сам намедни меня убеждал, что нам пора забыть о прошлом и начать жить настоящим. Говорил, что назад дороги нет и нам надо приспосабливаться к новым реалиям.

– А я этого и не отрицаю. Я просто говорю, что меня грызёт совесть…но это не значит, что мы не должны жить по обстоятельствам. Как раз наоборот. Так что я пожалуй тоже не стану затягивать и женюсь на Дашке, как только немного с финансами подымемся. Я всё таки надеюсь, что хотя бы пара наших сценариев какие мы предлагаем, должны выстрелить и мы с этого поимеем хороший куш.

Прошло ещё два месяца.

Москва стояла в лёгком мареве – утренние туманы ползли вдоль Мосфильмовской улицы, а над павильонами висел стойкий запах краски, фанеры и чего-то ещё неуловимого. Глеб с Валерой уже освоились в студийном быту.

Их вновь перебросили в помощь к декораторам какие монтировали декорации сразу в нескольких павильонах, готовились к финальным дням съёмок сериала “Место встречи изменить нельзя”. Говорухин ходил по площадке сосредоточенный, с папкой в руках, а Высоцкий – в своём знаменитом кожаном плаще нараспашку с неизменной сигаретой – репетировал диалоги. Его голос, хриплый и уверенный, раздавался даже сквозь стены.

В тот день Глеба с Валерой с утра встретил старший реквизитор и произнёс:

– Ну, братцы, – считайте вам повезло. Вас отправляют на помощь в отдел декораций, там Высоцкий с Владимиром Конкиным будут в последних сценах сниматься. Только не лезьте под руки и не таращьтесь на него, как на икону. Он хоть и человек простой, но не любит суеты.

В тот день Глеб впервые понял, что значит настоящее кино.

В огромном павильоне стояла “подъездная” декорация: облупленные стены, тусклая лампочка, лестничные перила. Осветители суетились, кто-то ругался – “шум от проводов идёт!”. И вдруг тишина.

Высоцкий вышел, в кожаной плаще, усталый, но живой. На площадке сразу повисла какая-то особая плотность – будто воздух стал гуще.

– Сцена короткая, – говорил он оператору. – Тут важна не фраза, а пауза между словами. Чтобы в этой паузе всё читалось. Всё, что человек не сказал – но чувствует.

Глеб припомнил, что на съёмках фильма, тот иногда сам мог делать замечания и говорить, как лучше снять ту или иную сцену.

Тут он заметил Глеба, стоявшего у декораций с молотком в руках:

– Эй, парень! Ты, да, ты. Доску получше пробей здесь, а то нога провалится.

– Есть, – ответил Глеб, стараясь не выдать волнения.

Через несколько минут Высоцкий подошёл ближе, закурил “Беломор”, выдохнул дым и вдруг спросил:

– Ты откуда сам, не местный вроде? Лицо знакомое, что-то у тебя, мы с тобой раньше не встречались?

– Да виделись уже с вами. Мы тут разнорабочими с товарищем работаем и уже пересекались как-то, нас попросили в массовке поучаствовать в одном из эпизодов, где вы в клубе день Победы отмечаете с другими ветеранами. – ответил Глеб.

– Да…да что-то припоминаю. А сами вы из Тулы сюда попытать счастья приехали, верно? Да, теперь припоминаю вас. Хороший у вас город и мужики крепкие. Я там проездом, как-то был. Только вот беда – талантливые люди часто в тени остаются. Ведь, как бывает? Не кто умней, а кто настойчивей пробивается в жизни.—Он сказал это как-то без пафоса, с горечью, будто про себя.

Потом добавил, глядя прямо в глаза:

– Не бойся жизни, парень. Она с нами жёстко, но честно. Главное – не предавай себя. Ни в мелочах, ни в крупном.

И ушёл к камере.

Глеб стоял, словно прибитый к полу. Эти слова почему-то пронзили его, будто сказанные именно ему – не в 1979-м, а в его, будущем времени.

Через пару дней съёмки завершались. По студии ходили слухи: “Высоцкий даст концерт на Таганке, закрытый, только для своих”.

И вдруг вечером в реквизиторской Глеба вызвали в контору. Он вошёл – и увидел снова Высоцкого, сидящего за столом, с кружкой чая.

– А, это ты, туляк, – улыбнулся тот. – Помнишь, я говорил, что главное – не предавать себя? Так вот… приходи завтр со своим коллегой в семь, на Таганку.

Он достал из кармана две тёмно-синие контрамарки. – На двоих. Только без шума, это будет не официальный концерт, для своих. Вы– простые работяги, выражаясь языком точных наук – базис всей нашей жизни. Я ведь тоже с низов выбился, а потому хочу помочь хоть иногда, хоть чем-то нашему брату. Поэтому приходите, если не побрезгуете. А после концерта милости прошу ко мне в гримёрку, охране покажете ваши контрамарки, они пропустят я их предупрежу заранее. Послезавтра мне надо в Ригу лететь на гастроли, опять эта концертная суета и прочее… а мне хочется перед этим поговорить с вами. Считайте это моей блажью.– Он коротко рассмеялся.

Глеб растерялся, но взял билеты.

– Спасибо, Владимир Семёнович. Мы обязательно будем.

– Да ладно, – махнул рукой Высоцкий. – Не для спасибо же живём.

На следующий вечер, когда город уже утопал в огнях и мокрых от дождя витринах, Глеб с Валерой стояли у театра на Таганке. Толпа у входа – интеллигенция, артисты, студийные работники, кто-то из “своих”. На лицах – ожидание чего-то настоящего.

В фойе пахло старым деревом, лаком и слегка затхлой прохладой, будто само здание хранило воспоминания о прошедших спектаклях.. В зале – мягкий полумрак, приглушённые голоса, кто-то шепчет: “Высоцкий сегодня неважно себя чувствует, но всё равно выйдет”.

И вот – свет слегка притухает.

Он выходит.

Без оркестра, без фанфар – одет в простые синие джинсы, водолазку и с гитарой в руке. Сел на стул, сказал в микрофон на стойке:

– Доброго вечера всем! Благодарю, что пришли на мой концерт. Я хочу сегодня исполнить свои старые и новые песни, так сказать для души и для любви. Свою первую песню я всегда исполняю в память о тех, кто остался на полях сражений, тем кто не вернулся и тем, кто их ждал…

И запел.

Первая песня сразу била словно в сердце и затрагивала самые потаённые струны в душе: “Он не вернулся из боя…” – и зал сразу будто сжался. Никто не дышал. С каждым новым куплетом становилось теснее, будто слова распирали стены.

Глеб с Валерой чувствовали, как каждая строчка словно в болевые точки входит : про друзей, про время, про тех, кто ушёл.

“...Наши мёртвые нас не оставят в беде

Наши павшие – как часовые

Отражается небо в лесу, как в воде

И деревья стоят голубые…”

Они ощутили, что данная песня не имеет срока давности и будет актуальна всегда. Высоцкий пел про великую отечественную войну, а между тем строчки были актуальны и для будущих всех локальных войн. И подумали практически синхронно, что может, именно ради таких мгновений и стоило попасть сюда, в прошлое.

Следующие песни: “Кони привередливые”, “Охота на волков”, “От границы мы Землю вертели назад”, “Дорогая передача” и многие другие.

К концу концерта зал уже стоял. Люди аплодировали долго, не отпуская. Высоцкий устало поклонился, махнул рукой и ушёл за кулисы.

После концерта Глеб с Валерой, воспользовавшись контрамарками, прошли в гримёрку.

Внутри – полумрак, табачный дым, бутылка “Столичной” и сам Высоцкий, сидящий у зеркала. На полу в вёдрах и вазах очень много живых цветов, какие ему подарили поклонники.

Он улыбнулся:

– А, пришли. Ну присаживайтесь. Видите у меня здесь, как в оранжерее. Я вообще не любитель, чтобы мне живые цветы дарили на концертах, я уже говорил об этом администрации, что цветы мне потом на могилу лучше приносите, а пока я живой мне будет достаточно аплодисментов от людей, но люди этого не понимают и хотят таким образом выразить своё внимание и уважение,—так что я махнул на это рукой.

– Глеб с Валерой невольно вздрогнули. Было впечатление, что Высоцкий предчувствовал свой конец раз такое говорил. И не мудрено ему действительно осталось жить чуть меньше года. 25 июля, 1980 году в возрасте 42 лет он умрёт от обширного инфаркта сердца. Постоянные нагрузки и напряжение, какие он периодически снимал акоголем– угробили его раньше срока.

–Спасибо за концерт, – сказал Глеб. – Было очень здорово вас послушать. Вы пели песни о войне и всяких жизненных коллизиях так словно сами через всё это прошли.

Высоцкий посмотрел на него внимательно, затянулся папиросой и произнёс устало:

– Всё так и есть. Но я пытаюсь прожить и прочувствовать то о чём пою. Всё, что по-настоящему стоит – стоит нам крови. И если когда-нибудь придётся платить, не бойся. Главное – чтоб не зря. – Он усмехнулся, потёр пальцами висок и добавил, глядя на них в зеркало, будто через дым и время:

– Я, знаете, ребята, часто думаю… живёшь – и всё вроде правильно, а потом раз – и понимаешь, что прошёл мимо самого главного. Вот вроде и делаешь всё– не ради славы, не ради премий, а просто потому, что иначе нельзя. А всё равно – усталость такая, будто гору катишь, а она каждый день снова сверху падает.

Валера тихо сказал:

– Но вы ведь всё равно идёте. У вас ведь в каждой песне – будто бой, будто вы сражаетесь с чем-то, что сильнее человека.

Высоцкий кивнул, усмехнулся уголком губ:

– Сражаюсь, да. С собой, с ложью, со страхом… А самое трудное – не сдаться, когда понимаешь, что всё это может быть впустую. Потому что публика – она ведь хорошая, но короткая память у всех. Сегодня хлопают, завтра забудут. Но если хоть одному человеку станет светлее – уже не зря.

Он плеснул всем немного водки в стаканы.

– Давайте, чтобы никогда не теряться в этом мире.

Они чокнулись и выпили. Высоцкий даже не скривился выпив водку, как воду.

Глеб осторожно произнёс:

– А если бы у вас была возможность заглянуть в будущее… ну, лет на сорок вперёд – вы бы хотели?

Высоцкий посмотрел на него пристально, будто сразу почуял подвох.

– Хм. Интересный вопрос. А зачем? Чтобы увидеть, что всё повторяется, только в другой упаковке? Что люди всё так же ищут смысл и всё так же не слушают тех, кто им поёт правду? Нет, братцы, я, пожалуй, не полез бы туда. Мне и здесь хватает…чую времени у меня мало, а песен ещё много надо написать.

Он замолчал. Было слышно, как за стеной кто-то смеётся, хлопают двери, к ним заглянул администратор и тут же ретировался извинившись.

Глеб и Валера переглянулись – странное чувство щемило душу: вот он, живой, дышит, говорит… а им известно, что через год его не станет.

Валера тихо спросил:

– А вы не боитесь конца?

Высоцкий затушил папиросу, глянул прямо, уже без улыбки:

– Боится тот, кто не жил. А я жил. Плохо, больно, через ад – но жил. И люблю. И это, наверное, главное, что у меня осталось.

Он вздохнул и, чуть смягчившись, добавил:

– Знаете, когда мне совсем тяжело, я думаю: “А ведь всё это – песня. И пока она звучит, смерть отдыхает”.

Повисла тишина.

Глеб решился:

– Владимир Семёнович… Можно странный вопрос? Если бы вы знали, что вас будут помнить, что ваши песни будут популярны и через много лет – вы бы поверили?

Высоцкий задумался, потом улыбнулся устало, но по-настоящему:

– Хотелось бы верить. Но я ведь не пророк, я просто человек, которому больно за всё. Если мои слова доживут до какого-то времени… значит, не зря. Значит, всё это имело смысл.

Он взял гитару, тихо перебрал струны – словно пытался вести разговор со временем.

– А вы, ребята знаете, что мне показалось… странные вы. Глаза у вас не отсюда. Словно знаете больше, чем положено. Наверное именно поэтому вы меня чем-то зацепили из многих.

Валера растерялся, не зная, что ответить.

– Да, Владимир Семёнович, мы к вам из будущего прилетели на концерт. – Пошутил Глеб стараясь, чтобы его голос звучал естественно.

Высоцкий усмехнулся, потом посмотрел на них долго, с какой-то грустной проницательностью, будто что-то понял, но не захотел говорить вслух.

Он улыбнулся, плеснул ещё водки с бутылки и добавил, уже тоже шутливо:

– Ну, тогда давайте выпьем, чтобы о нас помнили и не забывали наши потомки.

Они выпили.

А потом долго молчали, слушая, как слегка охмелевший Высоцкий устало перебирает струны гитары и тихо напевает “Балладу о любви”.

Голос его становился всё тише, будто растворялся в полумраке, где мягко переливались отблески лампы и качались тени от гитары.

Высоцкий пел не для них – для кого-то далёкого, может, для себя из прошлого, может, для тех, кто ещё не родился.

В словах звучала странная нежность, горечь и примирение с миром, которого он, кажется, уже почти касался краем души.

Глеб поймал себя на том, что смотрит, не мигая. В голове звучала мысль: вот он – живой человек, не легенда, не миф, а просто человек, который не сломался.

А Валера чувствовал, как где-то глубоко внутри что-то сжимается – от жалости, от восхищения, от чувства, что это мгновение нельзя запомнить, его можно только прожить.

Песня кончилась.

Высоцкий опустил гитару, посмотрел на них, как будто издалека, устало, но тепло.

– Вот видите, – сказал он, – всё равно про любовь. Куда ж без неё? Без любви – ни песен, ни смысла. Всё остальное – суета, дым и водка.

Он встал, прошёлся по комнате, налил себе остатки в стакан.

– Иногда думаю, – продолжил он, – что человек жив, пока кого-то любит, пока что-то ищет. А как только перестаёт – всё, можно ставить точку. Но мне пока рано. Ещё не допел…

Он посмотрел на них снова – уже не как артист на публику, а как человек, которому важно, чтобы его услышали.

Глотнул из стакана и, словно завершая разговор, добавил: