Текст книги "Опоздавшие на электричку (СИ)"

Автор книги: Алекс Крэйтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– А если вдруг будете вспоминать этот вечер – вспомните не меня, а песню. Песня – она живёт дольше.

Глеб хотел что-то сказать, но не смог – горло сжалось.

Они просто встали. Высоцкий пожал им руки – крепко, по-мужски.

– Спасибо, что пришли. Мне с вами как-то… живее стало, что ли. Вот кстати… он извлёк из нагрудного кармана небольшую фотокарточку – немного потёртую, с замятым уголком. На ней он – сидит с гитарой перед микрофоном, глаза устремлены куда-то вбок, будто видит не зрителей, а самого себя в будущем.

Высоцкий подержал снимок в руках, словно решая, стоит ли – и достав авторучку, положил карточку на стол, прищурился, а потом медленно, размашисто, крупными буквами написал на обороте:

“Живите здесь. Живите сейчас.

Не ждите удобного времени – его не будет.

Пойте, любите, ошибайтесь, но живите.”

В.Высоцкий, Москва, 1979 год.

Протянув снимок Глебу, сказав:

– Пусть будет вам на память. Может, когда-нибудь напомнит, что всё настоящее – только в моменте. Остальное – тень.

Глеб взял карточку обеими руками, будто что-то хрупкое.

Высоцкий посмотрел на них в последний раз – внимательно, по-доброму, с той усталой теплотой, которую не подделаешь

В фойе уже гасили свет. На улице стояла тёплая московская ночь – тихая, влажная, с запахом лип и бензина.

Трамвай звякнул где-то вдалеке, фонари мерцали, как в старом фильме.

Глеб остановился на крыльце, вдохнул воздух и сказал вполголоса:

– Он ведь чувствует всё. До последней ноты, до последнего вздоха.

Валера кивнул:

– Да. И, кажется, знает, что времени у него мало. Но живёт так, будто впереди вечность.

Они пошли по пустому тротуару, и каждый думал о своём.

О том, как странно переплетаются время и жизнь, как одни уходят, оставляя после себя огонь, который не гаснет.

И в этот момент им обоим показалось, что где-то позади, из окон старого театра, снова раздался хрипловатый голос:

– “А я не верю пророкам, и, может, я сам не святой…”

Они обернулись – здание стояло тёмное, беззвучное, будто всё это им пригрезилось.

Но в душе у каждого звучала та самая нота, тихая, почти неуловимая – нота, в которой был и свет, и боль, и жизнь.

Глеб тихо произнёс:

– Мы успели. Мы его увидели живым.

Валера кивнул:

– Да… и теперь он с нами. Навсегда.

И они пошли в ночь, сквозь лёгкий туман и запах мокрого асфальта, туда, где кончается прошлое и начинается время.

А где-то вдалеке ещё долго звенела последняя струна – как сердце, которое не хочет останавливаться.

Глава 16

Глава 16. Жизнь по новому сценарию

С того памятного вечера на Таганке минуло почти два года.

Зима 1981-го только что сошла с Москвы, оставив на асфальте влажные следы талого снега и мутные лужи, где отражались вывески и первые солнечные блики. Весна приходила осторожно, как будто не верила, что время действительно изменилось.

Для Глеба и Валеры всё стало другим.

За это время они уже перестали быть просто разнорабочими на “Мосфильме” – теперь в табеле отдела кадров напротив их фамилий значилось: “младший редактор сценарного отдела художественных фильмов студии “Мосфильм”. Их сценарии какие они щедро предлагали известным режиссёрам всё таки заинтересовали последних. Правда для этого пришлось ждать не менее полугода, пока у тех дошли руки прочитать их и принять в работу, а до начала съёмок пройти кучу бюрократических утверждений и согласований.

Валерой с Глебом заинтересовались в сценарном отделе, после собеседования и вопросов их перевели на новые должности, выдали пишущие печатные машинки на каких надо было ваять. У обоих был опыт печатания на клавиатуре компьютера, так что после небольшой практики они более-менее осилили их. Единственное теперь приходилось описывая сцены будущего фильма не писать всё подряд, а разбивать его на абзацы и вносить кучу пояснений( кто во что одет, какие локации вокруг, эмоциональные реакции персонажей и многое другое). С этим им поначалу помогали более опытные сценаристы объясняя, как правильно описать и разбить на составляющие ту или иную сцену, чтобы режиссёр смог красиво и талантливо её снять.

Отдел, где они теперь работали – располагался в старом корпусе с высокими потолками и массивными дверями, за которыми пахло бумагой, чернилами и крепким кофе. Вдоль стен стояли стопки папок с надписями: “Сценарий согласован”, “На доработке”, “Отказано”.

Здесь царил свой порядок: редакторы курили сигареты, обсуждали последние постановления Госкино, ассистенты бегали по коридорам с кипами бумаг, а старший редактор – суровая женщина в очках, по фамилии Кожевникова, – проверяла каждый сценарий, как хирург пациента перед операцией.

Зарплата у начинающих сценаристов по тем временам была приличной – 180 рублей в месяц. Для сравнения: инженер получал около 120–130, а молодой врач – и того меньше.

Плюс ко всему, студия время от времени выплачивала премии за “вклад в развитие отечественного кинематографа” и авторские за утверждённые сценарии.

После выхода на широкий экран картин “Спортлото-80” и “Любовь и голуби”, к которым Глеб и Валера приложили руку, их положение на студии резко улучшилось.

Идеи, взятые из их памяти о будущих фильмах, выстрелили точно в цель: народ толпами штурмовал кинотеатры, в зале стоял смех, а режиссёры, только дивились, откуда у этих пришлых сценаристов такая точность деталей и понимание, как должна выглядеть та или иная сцена в кадре.

В 1980 году, Глеб с Валерой практически в один день сделали предложения выйти за них замуж Жанне и Даше, на что те практически сразу согласились. Весной 80-го вся Москва уже жила одним дыханием – Олимпиадой.

Флаги, транспаранты, яркие эмблемы с Мишкой и всевозможные сувениры – всё это заполнило улицы.

Метро украсили мозаикой с соответствующей тематикой, на витринах магазинов – плакаты с улыбающимися спортсменами. Даже привычные очереди в магазинах казались теперь не такими серыми – люди обсуждали предстоящие соревнования, говорили, что “Москва должна показать всему миру, какая она красивая и гостеприимная”. Ввиду того, что должно было приехать много иностранцев, магазины Москвы начали затаривать дефицитными продуктами и вещами. Так например было завезено немало товаров из Югославии и других социалистических стран, большой заказ на продовольствие СССР сделал в Финляндии: в Москву доставили финское масло и джемы, расфасованные кофе и перец, сыры “Viola” и соки “Marli” с трубочкой, пиво и одноразовые стаканчики, жвачки и йогурты, сыры и салями (в вакуумной упаковке и нарезке!) Гастрономы украсило невиданное количество бананов, а ларьки – яркие пачки импортных сигарет: “Ньюпорт”, “Кэмел”, “Данхилл”, “Салем”, “Кент”…Появилась ярко-жёлтая “Фанта" и коричневая “Кока-Кола", даже баночное советское пиво “Золотое кольцо" объёмом 0,33л и стоимостью 46 коп.– это считалось дорого, но ради удовольствия попробовать, что-то новое люди готовы были платить. Впрочем оно из продажи пропало так же быстро, как и появилось, поэтому большинство вернулось к проверенному временем “Жигулёвскому".

Попробовав “Фанту" с “Кока-колой”, Глеб с Валерой пришли к однозначному выводу, что в это время их вкус разительно отличался от того, что они пили в своём, рецептура явно претерпела сильные изменения и далеко не в лучшую сторону.

Благодаря всему этому Олимпиада для множество москвичей осталась в памяти как пищевой, а не только спортивный праздник. К несчастью, импортные товары и баночное пиво после Олимпийских игр быстро покинули полки гастрономов, да и во время игр они продавались далеко не во всём городе. Хотя возле спортивных объектов и гостиниц их было полно, так что в целом с задачей демонстрации товарного благополучия власти как будто справились. Привели в порядок и внешний вид столицы в целом – все такси покрасили в жёлтый цвет, улицы нарядили олимпийской символикой, проспекты и площади чистые, без очередей и пробок. Милиционеров одели в парадную униформу. Остановки в общественном транспорте теперь объявляли на русском и английском языках.

Въезд в Москву из других областей был только по пропускам. Таким образом перекрывался путь стихийным туристам и так называемым “мешочникам”; они ездили в Москву за колбасой, мясом и прочими дефицитными товарами. На вокзалах и шоссе был установлен особый контроль, поток приезжих быстро иссяк.

Глеб с Валерой, конечно, понимали, насколько это событие историческое, и постарались попасть на открытие Олимпиады. Помог случай: Жанна, теперь уже работала секретарём у помощника главного редактора киностудии, а тот имел пропуск в число делегатов культурной программы Олимпиады. Так и удалось достать четыре заветных приглашения – на открытие и закрытие Игр.

19 июля 1980 года.

Солнечный день, безоблачное небо.

Лужники гудели, словно огромный улей. Поток людей двигался к стадиону – женщины в лёгких платьях, мужчины в костюмах, иностранцы с фотоаппаратами “Olympus” и “Canon”.

На трибунах – море цветов и флагов, а где-то над всем этим – лёгкий гул оркестра, пробный сигнал духовой группы.

Глеб, держа Жанну под руку, не верил глазам: стадион сиял, как новенькая монета. Рядом – Валера с Дашей, оба взволнованные, словно школьники перед экзаменом.

Когда диктор объявил: “Товарищи! Открываются XXII Олимпийские игры!” – стадион взорвался аплодисментами.

В небо поднялись десятки голубей, и вдруг оркестр заиграл ту самую мелодию – торжественную, величавую, от которой мороз шёл по коже.

Потом была та минута, когда стадион замер, девушка в белом принесла факел с Олимпийским огнём, передавая его последнему бегуну. Когда тот зажёг чашу, пламя вспыхнуло высоко над ареной, и тысячи голосов закричали – “Ура!”.

Валера наклонился к Глебу и прошептал: – Ты понимаешь, мы видим это не по телевизору, а вживую! Мы стали с тобой свидетелями исторического события.

Глеб кивнул, не в силах ответить. Казалось, что в этот миг прошлое и будущее сплелись в одно ослепительное мгновение.

После Олимпиады жизнь пошла ещё круче. Всё шло словно по маслу – каждая идея, записанная ими “по памяти будущего”, находила отклик и по их сценарным наработкам начинали снимать фильмы.

Весной 1981-го запустили сразу два новых проекта: лирическую комедию “Вокзал для двоих" и даже сумели наваять " Собачье сердце “ якобы написанный ими по роману Булгакова, хотя на деле просто по памяти.

За успехи им выделили квартиры – двухкомнатные в новом доме на улице Коштоянца, неподалёку от киностудии.

Переезд стал настоящим праздником. Жанна расставляла на полках книги и хрусталь, в их теперь совместной новой квартире, Глеб возился с новоприобретённым радиоприёмником “Рига-103”, ловя на волнах “Маяк”.

В соседней квартире рядом с ихней Валера с Дашей прикручивали к стене полку и спорили, куда поставить цветной телевизор “Электрон”.

Иногда вечерами они собирались вместе – пили чай, слушали магнитофонные записи и делились идеями для новых фильмов.

Будущее, которое они помнили, становилось всё более зыбким, словно сон, но зато настоящее вдруг обрело краски и вкус.

В такие дни Глеб часто вспоминал Высоцкого.

Его голос иногда слышался ему будто издалека – хрипловатый, живой, настоящий.

Он ловил себя на мысли, что где-то между кадрами, строками и прожитой жизнью всё

ещё звучит та сама фраза: “Живите здесь, живите сейчас".

Вместе с Валерой они часто вспоминали моменты закрытия Олимпиады. В тот вечер Москва казалась празднично усталой. Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая купола церквей и фасады домов в медный свет. Вокруг “Лужников” собирались толпы людей – кто-то с цветами, кто-то с маленькими флажками, иностранцы фотографировали всё подряд: от бронзового Мишки у входа до улыбающихся милиционеров в белых перчатках.

Глеб с Жанной, а рядом Валера с Дашей, пробирались сквозь людской поток. У каждого на груди висел пригласительный бейдж с надписью “Cultural Delegation”, доставшийся от всё того же знакомого из редакции. В воздухе пахло весёлым возбуждением и чем-то печальным одновременно – будто весь город знал, что сейчас закончится не просто праздник, а целая эпоха.

Когда началась церемония, оркестр играл вальс, а на поле, словно живые картины, двигались участники – с флагами, цветами, с улыбками, в которых уже чувствовалась грусть расставания. Лучшие спортсмены и танцевальные коллективы были приглашены на закрытие. Было много народных танцев с русскими колоритными одеждами, всякого рода гимнастических и силовых показательных выступлений, всё это сменяло безостановочно друг-друга создавая причудливые волны движений и каких-то фигур под музыку известных классиков и русских народных песен. По центру трибун была выделена отдельная ниша для специально обученных людей с разноцветными флажками какие идеально синхронно должны были “рисовать" узоры, картины и всякие причудливой формы фигуры в зависимости от того, кто выступал на поле. Это было выше понимания, как надо было тренировать людей, чтобы они в доли секунды меняли цвет и расположение своего флажка для создания полноценной картины или орнамента. Глеб с Валерием смутно помнили в детстве, как проходила эта церемония закрытия по телевизору, а теперь находясь на трибуне среди тысячи людей, с живыми лицами и эмоциями, наблюдая, что происходит на поле стадиона – они испытали колоссальный подъём энергии и чувство гордости за страну какой не станет в самом ближайшем будущем.

И вот, настал тот самый миг, который потом навсегда останется в памяти – артисты закончили пляски и танцы, из технического помещения трибуны вышло человек восемь мужчин одетых в одинаковую коричневую униформу, в руках каждый из них крепко держал прикреплённую к ним огромную фигуру улыбающегося Олимпийского мишки, к которому соответственно были привязаны разноцветные гелиевые шары. Зал взорвался аплодисментами, заиграла знакомая мелодия сначала исполненная на ксилофоне, словно призывая всех к тишине и вправду трибуны мгновенно замерли, когда поплыли первые аккорды песни “До свидания наш ласковый Миша…” в исполнении Льва Лещенко и Татьяны Анциферовой, на стадионе наступила гробовая тишина. Люди замерли, словно ловя каждое слово песни. И вот Мишку отпустили и он величественно и медленно начал подыматься ввысь над стадионом. Его лапы были подвижные и в какой-то момент даже слегка помахал всем на прощание. Он медленно поднимался всё выше, мелодия песни стала гимном, и тысячи зрителей встали, провожая взглядом символ Олимпиады. У кого-то текли слёзы. Кто-то кричал:

– До свидания, Миша!

А Глеб, стоя, держал Жанну за руку и думал, что вот, наверное, так и проходит счастье – не громко, не резко, а просто тихо поднимается в небо, машет лапой и исчезает. У него самого стоял комок в горле и увлажнились глаза глядя на то как большой и добрый медвежонок улетает в ночное небо Москвы словно унося с собой последнее грандиозное событие великой страны. Мощные прожекторы ещё долго подсвечивали в небе удаляющийся силуэт, а люди продолжали смотреть вверх и махать ему руками. После, был грандиозный салют и церемония закрытия Олимпиады была завершена.

– Всё, – сказал Валера, глядя вслед. – Кончилась сказка.

– Да, – ответил Глеб. – Теперь снова жизнь.

И жизнь действительно пошла своим чередом.

Сразу после Олимпиады город словно выдохнул – убрали транспаранты, с фасадов сняли эмблемы, из витрин исчезли редкие импортные товары, и Москва опять стала привычной: очереди в магазинах, серые дворы, разговоры на кухнях. Только у Глеба с Валерой всё это не вызывало ни тоски, ни раздражения. У них начинался новый этап – куда важнее всех праздников.

К концу 1980-го они уже были не “новички” – в сценарном отделе и к ним относились, как к равным. При обсуждении новых сценариев их теперь слушали внимательно и прислушивались к их мнению.

Правда, далеко не всё шло гладко: Госкино нередко требовало “уточнений”, “согласований” и “сокращений”. Некоторые сцены вычёркивали полностью – то слишком дерзко, то “с моральной точки зрения спорно”.

Но их тексты всё равно брали. Потому что они были живые.

Глеб умел находить точные интонации – разговорные, настоящие, без официоза. Валера добавлял от себя юмора, лёгкости, узнаваемости. Вместе они писали по вечерам в своих квартирах на Коштоянца – Глеб стучал по клавишам “Ятрань-2”, а из соседней квартиры доносился звук другой машинки, где Валера бил по клавиатуре “Москва-80”. Иногда они выходили на общий балкон, перекуривали, обсуждали сцены.

– Слушай, – говорил Глеб, – а если героя показать не как положительного, а… как живого? Чтобы он ошибался.

– Не пройдёт, – отвечал Валера. – Но напиши, вдруг кто-нибудь осмелится снять.

Режиссёры действительно начали интересоваться ихними работами. Некоторые – даже приезжали к ним домой, обсуждали замыслы, спорили, меняли реплики. А когда один фильм снятый по их сценарию взял диплом на Всесоюзном фестивале в Киеве, им официально выдали премию и прибавили по двадцать рублей к окладу.

Жизнь с жёнами текла по-разному, но весело.

Жанна с утра уходила на студию, где работала теперь в плановом отделе, и возвращалась домой с папками под мышкой, пахнущими типографской краской. Глеб встречал её на кухне с готовым ужином – у него даже появилась привычка экспериментировать: варил кофе в турке, жарил картошку с грибами, купленными на рынке у старушек. Вечерами они вместе слушали радио – “Маяк” или “Юность”, иногда ловили на коротких волнах “Голос Америки” – больше из любопытства, чем из идеологии.

У Валеры и Даши всё кипело: они часто спорили, громко, с хохотом, с примирениями до глубокой ночи. Даша работала ассистенткой в съёмочной группе и часто таскала мужа на площадку. В их квартире вечно кто-то был – операторы, актёры, художники.

– У вас тут как на вокзале, – смеялся Глеб. – Только касс нет.

– Зато идей – хоть отбавляй! – отвечал Валера.

1981 год они встретили вместе.

В небольшой компании – у себя дома, с шампанским “Советское”, салатом “Оливье” и магнитофоном “Маяк-205”, где играло зарубежное диско. За окном падал редкий снег, улицы были тихие, как будто сам город устал за прошлый год и теперь отдыхал.

– Ну что, – сказал Глеб, поднимая бокал. – За сценарий, который не перепишут.

– За жизнь, которую не вырежут монтажом, – ответил Валера, и все засмеялись.

Они стояли у окна, глядя, как на крышах тает снег под светом фонарей.

Внизу, во дворе, было много детворы и взрослых.

Светила полная луна освещая всё вокруг серебряным призрачным светом. Глеб внезапно подумал про свою Люду, детей и даже нелюбимую тёщу… Он исчез из той жизни навсегда, жизни, где он никогда не чувствовал себя кому-то по настоящему нужным. Валера, словно прочитал ход его мыслей задумчиво смотрел вместе с ним во двор и тихо произнёс:

– Ничего дружище. Не грусти о будущем, давай жить настоящим, потому что оно действительно настоящее, а не искусственное. И Глеб вдруг почувствовал, что всё вокруг – как сцена: освещённая, но настоящая. И что теперь у него действительно есть всё – по настоящему любимая женщина, друзья, хорошая работа, и, главное, чувство, что он живёт в СВОЕЙ реальности, а не чужой.

А в это время, где-то сейчас в другой реальности, их уже бывшие жёны встречают Новый год без них, по телевизору традиционно будут показывать старые советские фильмы и никто из них даже не обратит внимание, что в титрах будут указаны имена и фамилии Глеба с Валерием…