Текст книги "Хроники вечной жизни. Иезуит (СИ)"

Автор книги: Алекс Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Хроники вечной жизни. Иезуит

Часть I

БАРАТ

Королевская Венгрия, XVII век

Господи, как же хочется есть!

Ласло Молнар был страшно голоден. Когда же он ел в последний раз? Кажется, третьего дня. Да, именно. Добрый священник в тот день кинул ему пфенниг с надписью «FÜR DIE ARMEN», и счастливый Ласло смог купить ржаного хлеба и плошку каши. Но разве этого хватит надолго? Еще позавчера утром он доел последние крошки, и с тех пор ему ни разу не повезло. Ох-хо-хо, что ж делать-то?

Ослабевшие от голода ноги отказывались слушаться. Ласло добрел до стога сена на лугу и с облегчением повалился на него. Нужно немного отдохнуть, подождать, пока закончится это странное жжение в груди, а потом идти в деревню – вдруг удастся что-нибудь выпросить. Если сегодня он не поест, завтра сил подняться уже не будет. Это старик знал точно, ведь бродяжничал он не первый год.

Когда-то у Ласло была прекрасная жена, дом, мельница, благодаря которой он и получил фамилию. Жили небогато, но вполне счастливо. А потом началась черная полоса: Каталина умерла от жуткой болезни, называемой в народе Огнем святого Антония, а сам Ласло, таская тяжелые мешки с мукой, надорвал спину. В довершение всех бед в село, где он жил, пришли турки, разрушившие и дом, и мельницу. Поначалу Ласло нашел приют в монастыре, но вскоре рассорился с настоятелем, и тот его выгнал. Старику ничего не оставалось, как стать бродягой. С тех пор он ходил от деревни к деревне, голодный, оборванный и одинокий, а единственным смыслом его существования стал поиск еды.

Бродяга закрыл глаза, и перед его мысленным взором появилась Каталина. Она стояла у огромной беленой печи, держа ухватом дымящийся глиняный горшочек. А в нем… В кипящем масле шипело и шкворчало сочное говяжье рагу с жареным лучком и салом, политое чесночным соусом. Старик заворожено наблюдал, как капля мясного сока стекает по горячей стенке горшка…

Он потряс головой, отгоняя видение. Сглотнул наполнившую рот слюну, с трудом поднялся и направился к видневшимся неподалеку мазанкам под серыми соломенными крышами. На краю деревни Ласло затянул печальную песню и пошел вдоль улицы. Один его вид вызывал жалость: старик был невысок и настолько худ, что оборванная куртейка болталась на нем, как на пугале, темные глаза над впавшими щеками казались огромными, а остатки давно не мытых седых волос топорщились в разные стороны.

Увы, бедолага старался напрасно, жители лишь равнодушно отворачивались, и никто не торопился подать ему кусок хлеба. В этом не было ничего удивительного: крестьяне, разоренные постоянными набегами турок, вели полунищенское существование.

И вдруг… Боже, какой запах! Где-то рядом продавались булки, наполняя воздух ароматом свежеиспеченного хлеба. Ласло почувствовал, как до тошноты свело желудок.

Минутой позже он увидел булочника, здоровенного детину, стоявшего рядом с разложенными на лотке куличами, плюшками и караваями. Тот обхаживал толстую переспелую девицу лет двадцати и, казалось, не обращал на свой товар никакого внимания.

Но Ласло прекрасно понимал – это лишь видимость. Попытаешься украсть плюшку, и булочник непременно заметит. Что же делать? Горло сдавили спазмы, казалось, еще чуть-чуть, и его начнет рвать желчью от голода. Сил противиться искушению не осталось.

«Будь, что будет, – решил старик, – хоть немножко откусить успею, а там пусть делают со мной, что хотят».

Ласло взволнованно вздохнул – только бы получилось! – и направился к лавке. Проходя мимо лотка и изо всех сил стараясь не смотреть на хлеб, схватил лежавшую на краю булку, впился в нее зубами и как мог быстро поковылял прочь. Но не успел сделать и десяти шагов, как за спиной раздалось:

– Стой!

В два прыжка детина настиг Ласло, рывком развернул к себе… На голову и плечи бедняги посыпался град тумаков. Он присел на корточки, закрываясь руками, и жалобно завыл. Похоже, это конец, такие кулаки в живых не оставят.

Рядом послышался злобный лай, и в то же мгновение удары неожиданно прекратились. Ласло робко поднял глаза: между ним и булочником, угрожающе рыча на его обидчика, стоял облезлый пес. Но разве такого здоровяка испугает бездомная собака?!

В самом деле, детина попытался пнуть неожиданного заступника, тот ловко отскочил, но тут же бросился на врага и цапнул его за ногу. Булочник взвыл, а пес повернулся к Ласло и неожиданно мотнул головой в сторону поля, словно призывая: «Бежим!» Старик кое-как поднялся и заковылял прочь, а пес с оглушительным лаем прыгал у него за спиной, прикрывая отступление.

Достигнув спасительного стога, Ласло в изнеможении повалился на сено и признательно посмотрел на собаку. В душе растекалось теплое чувство благодарности. Как давно никто о нем не заботился, не заступался за него!

Пес чинно сел в сторонке.

Трясущаяся рука Ласло все еще сжимала вожделенную булку. Он заметил это и жадно впился в нее зубами. Проглотив первый кусок, разломил и протянул половину псу.

– На, держи.

Но тот отрицательно покачал головой. Старик смотрел и не верил своим глазам: где ж это видано, чтоб собака была такой умной?! Переведя дыхание, он осторожно спросил:

– Ты все понимаешь, да?

Пес кивнул.

– Прямо все-все? Любое слово?

Снова кивок.

Ласло не мог прийти в себя от изумления. Что ж это за чудо такое? Он затих, то и дело косясь на странное животное. Довольно большая, с бурой свалявшейся шерстью, собака выглядела обычной бездомной дворнягой.

Немного успокоившись, старик опять взглянул на разломанную булку.

– Точно не будешь?

Ему показалось, что пес в ответ усмехнулся. Бродяга доел булку до последней крошки и принялся ощупывать голову и плечи. Больно, конечно, но вроде все цело. Он с облегчением вздохнул.

Солнце зашло, в воздухе запахло сыростью. Ласло соорудил в стогу нору, забрался в нее и поманил своего заступника.

– Иди сюда. Не бойся, не обижу.

Тот залез в стог и устроился рядом. Старик осторожно погладил его.

– Спасибо, приятель. Если б не ты, не сносить бы мне головы. Я смотрю, и тебе несладко пришлось. Паршиво выглядишь.

Пес кивнул с тяжелым вздохом. Потом вытянулся, прижался к старику, согревая его своим телом, и закрыл глаза.

А Ласло не спалось. За всю жизнь не видел он ничего более странного. Что это, ведьминские проделки? Или сам дьявол вселился в эту псину? Да нет, с какой стати дьяволу спасать бродягу?

Старик настолько изголодался и настрадался, что был рад любой помощи. А потому махнул рукой на мрачные мысли.

«Поглядим, что будет дальше», – решил он и забылся тяжелым, беспокойным сном.

Ему приснилась Каталина. Она принесла обед на мельницу и теперь, сидя напротив, смеющимися глазами смотрела, как он за обе щеки уплетает галушки со сметаной. Теплой ладошкой жена поправила ему упавшие на глаза волосы, а потом достала из достала из корзины полную крынку молока. Выпив разом половину, он вытер усы, перегнулся через стол и смачно поцеловал благоверную.

Чувствуя во сне теплый бок пса, Ласло покрепче прижимался к нему, словно снова лежал на соломенном тюфяке рядом со своей Каталиной.

Старик дал псу имя Барат, и тот не возражал. Если бы еще неделю назад кто-то сказал Ласло, что собака может возражать, он бы только рассмеялся. А теперь совершенно серьезно советовался с псом и рассказывал ему о своей горестной жизни.

Барат стал защитником и помощником бродяги. Если рядом был лес, пес охотился и нередко приносил пойманного зайца или белку. Ласло, поначалу отнесшийся к удивительной собаке с настороженностью и даже страхом, быстро оттаял и всей душой привязался к другу. Он уже не страшился голодной смерти, потому что знал, что умница-пес в состоянии раздобыть пищу для них обоих.

– Знаешь, Барат, – как-то раз сказал Ласло, устроившись на ночь в овраге, – есть у меня тайная мечта.

Пес с интересом взглянул на него и вильнул хвостом.

– Тебе, так и быть, по секрету скажу… Ты ж меня не выдашь? Хочется мне иметь домишко, пусть маленький, лишь бы свой. Что смотришь? Чай, думаешь, помешался старикан? Не понимает, что ему и собачью конуру купить не на что? Понимаю, братец. Но знал бы ты, как мне надоело бродяжничать!

Барат замер, точно к чему-то прислушиваясь, а потом вдруг встал на задние лапы, передние сложил перед собой, поднял морду и тихо, жалобно завыл.

– Эй, ты чего, а?

Но пес, не обращая на старика внимания, принялся вертеться на задних лапах, по-прежнему тихонько поскуливая.

– Погодь, ты хочешь сказать… что можешь плясать и петь на ярмарках? – наконец сообразил Ласло.

Пес остановился и кивнул.

– Слушай, а это дельная мысль. Ай да псина, ай да молодец! Ты немного потанцуешь, мы соберем денег, купим дудочку, и я смогу тебе играть. Не думай, я умею.

Барат посмотрел на него и радостно гавкнул.

Теперь они шли от города к городу, от деревни к деревне и давали на площадях незамысловатые представления.

– Оп-оп-оп-ла-ла-ла, – полукричал-полупел Ласло, а пес плясал, выл, а потом со старой шапкой в зубах обходил зрителей. Народ дивился ученой собачке и охотно бросал в шапку монеты.

Каждый вечер перед сном старик тщательно пересчитывал собранную мелочь и докладывал Барату, сколько они уже накопили.

– Смотри-ка, больше десяти пфеннигов.

– Три – целых три! – крейцера! Или нет? Ох, я считать-то почти разучился. Чего ты? Удивляешься, мол, бывший мельник-то должен уметь? Дык считал-то я на палочках. Да и времени-то сколько прошло. Ох-хохо, побродяжничаешь столько годков и как звать-то тебя забудешь.

Ласло, как и обещал, купил дудку, и теперь вместо его сомнительных подпевок собака танцевала под веселую мелодию. Старик был счастлив: нужда и голод остались позади, и впервые за много лет у него появилась надежда и в самом деле скопить на маленький домик. Безмерная благодарность к чудо-псу заполоняла сердце, постепенно превращаясь в искреннюю любовь.

Они миновали Мункач, Унгвар и теперь шли по дороге, вьющейся среди полей, которые окружали город Кашшу. Ласло жмурился от яркого солнца и лениво поглядывал на колосящуюся рожь. Как хорошо! Вон там, вдали, виднеются ровные ряды капусты, но бежать к ней совершенно не хочется. Он не голоден! С этой чудесной животинкой жизнь и в самом деле налаживается. И даже ставшее почти привычным жжение в груди теперь появляется реже.

Посмотрев на носящихся в воздухе ласточек, старик спросил:

– Слушай, Барат, а ты только по-венгерски понимаешь?

Пес покачал головой.

– Батюшки, еще какие-то языки знаешь? Чешский? Словацкий? Польский?

Короткий кивок.

– Ух ты, по-польски можешь? А еще?

Внезапно Барат остановился и принялся водить когтистой лапой в пыли дороги. Ласло с недоумением смотрел на палочки и кружочки, появляющиеся у его ног.

– Это что же, буквы?

Пес снова кивнул, а старик в полном обалдении уставился на него.

– Что, и писать умеешь?!

– Гав!

– Ничего себе! Господи Боже, да как же это может быть?

Барат начал было снова выводить что-то в пыли, но Ласло безнадежно махнул рукой.

– Не трудись, друг, читать-то я не умею.

Они вошли в Кашшу через крепостные ворота и по узким мощеным улочкам вышли к собору святой Эльжбеты, покровительницы Венгрии. Огромный готический храм с недавно пристроенной к нему Сигизмундовой башней потряс Ласло: ему доводилось видеть немало церквей, но эта была больше и красивее всех. Каменная махина словно нависала над рыночной площадью. Подняв голову, старик с изумлением рассматривал высоченные зеленые шпили. Потом, потирая затекшую шею, покосился на Барата – тот задрал морду и тоже, казалось, любовался величественным собором.

На площади было полно народу, в воздухе стоял неумолкающий гул, а откуда-то справа доносился сладковатый запах тушеного мяса. Хозяйки в широких платьях и фартуках толпились возле лотков, а мужчины глазели на акробатов, выступавших в центре площади.

– Ап! – то и дело слышалось оттуда.

Три здоровенных парня прыгали через голову и перекидывались гирями. Зрители вяло аплодировали, было заметно, что такие зрелища им не в новинку и уже приелись.

– Куркуренты, – проворчал Ласло и направился к одинокому лоточнику, который продавал товары для живописи.

Старик выбрал картон, две большие кисти и несколько горшочков с цветными землями.

Маленький толстый торговец взглянул на Ласло и хитро прищурился.

– Значит, так, это полтора пфеннига да плюс три по полпфеннига да плюс еще два, итого… эм-м… итого восемь.

Бродяга послушно полез в суму, а пес, навострив уши, угрожающе зарычал.

– Чего это он? – забеспокоился лоточник.

– Что, Барат?

– Р-р-р-р-р…

– Давай скорее деньги, забирай это барахло и катись отсюда со своей сумасшедшей собакой!

– Да-да, конечно, – заторопился Ласло и отсчитал восемь монет.

Пес положил передние лапы на лоток и возмущенно гавкнул на продавца. Тот попятился и попытался нащупать что-нибудь тяжелое, но под рукой ничего не оказалось.

– Парень, мой пес без дела глотку драть не станет! – наконец сообразил Ласло. – Видать, что-то не так.

Барат выразительно кивнул. Старик наклонился к нему.

– Что, товар плохой?

Пес не шелохнулся.

– Цена высокая?

– Гав!

– Он меня обсчитал?

– Гав! Гав! – пролаял пес и дважды кивнул.

– Ты еще у мышей в амбаре спроси, – рассмеялся продавец.

– Барат не глупее тебя, – обиделся Ласло. – Вот сейчас кликну стражника, он проверит, стоит ли моя покупка восьми пфеннигов.

Лоточник побледнел: за обман покупателя вполне можно угодить в тюрьму. И тогда прости-прощай вольная жизнь.

– Подождите, подождите, – засуетился он, – может быть, я обсчитался. Давайте-ка еще разок.

Он быстро перебрал купленный товар, бормоча что-то себе под нос, и сдавленно сказал:

– Да-да, я ошибся, с вас пять пфеннигов.

– То-то же, – погрозил кулаком Ласло.

Он присел, обнял пса и поцеловал в мокрый нос.

– Умница ты моя…

Расплатившись, старик забрал товар и пошел прочь.

– Эй, погоди! – крикнул вслед торговец. – Твоя собака, что, умеет считать?

– Да иди ты, – беззлобно отмахнулся Ласло.

Представление акробатов закончилось, и центр площади теперь был свободен. Ласло разложил на мощенной булыжником земле картонки, взял в руки кисть и, размахивая ею, принялся созывать народ:

 
     От лотков отвлекаемся,
     Представление начинается.
     Привел собаку я из дальней дали,
     Такого пса вы сроду не видали.
     Не только воет и лает,
     Но пишет и книги читает.
     Дай задание ему,
     И увидишь, что к чему.
     Торопись скорей, народ,
     Представление уж идет!
 

С десяток зевак уже стояли вокруг разложенного картона. Ласло, обмакнув кисточку в краску, подал ее Барату. Тот взял кисть зубами и выжидательно оглядел публику.

– Кто тут грамотный, отзовись! – завопил старик.

– Ну, я, – откликнулся юноша в темной мантии, похожий на семинариста.

– А ну-ка, приятель, дай задание моему псу. Пусть напишет, что ты велишь.

– Первую монету – Богу, – подумав, предложил тот.

Зрители лузгали семечки и недоверчиво наблюдали, как пес медленно выводит на картонке корявые буквы. Когда он закончил, Ласло повернулся к юноше:

– Ну что, правильно?

– Да, но… То есть… Как?!

Толпа заволновалась, раздались возгласы удивления.

– А что я говорил? – обрадовался старик. – Он еще и не то может. Ежели кто шибко грамотный, предложите по-польски или по-французски.

Народ, привлеченный реакцией зрителей, потянулся от лотков к центру площади. Толстый седой господин в камзоле и шляпе с пером выкрикнул:

– Пусть напишет «Vive le Roi!».

Ласло растерянно глянул на друга в надежде, что тот понял задание. И в самом деле, пес деловито наклонился над картонкой и криво, но вполне разборчиво вывел нужную фразу. Господин подошел поближе, внимательно прочел ее и потребовал:

– А теперь переведи на венгерский.

На свободном клочке картонки Барат написал: «Да здравствует король!».

– Не может быть! – изумленно воскликнул толстяк. – Такого просто не бывает!

Зрители все прибывали, и вскоре старика с собакой окружала плотная толпа. Только подошедшие спрашивали, что тут творится, а те, кто видел трюки, с горячностью посвящали их в суть происходящего.

– Кто еще желает проверить знания моего друга? – вопрошал Ласло.

Девушка лет шестнадцати, по виду дворянка, робко произнесла:

– Gib mir mein Herz zurück.

– Ну-ка, дружище, напиши это.

Пес сконфуженно опустил голову и прикрыл лапой глаза, давая понять, что такого языка он не знает. И это произвело не меньшее впечатление на зрителей, чем правильное написание венгерских и французских фраз.

От толпы отделился тот самый лоточник, что недавно попытался надуть Ласло, и гордо сказал:

– Я знаю этого пса. Он еще и считать умеет!

Послышались недоверчивые возгласы, но их перекрыл чей-то крик:

– А ну-ка, сложи один и три.

Барат с готовностью гавкнул четыре раза.

– Из семи убери пять, – прозвучало с другой стороны.

– Гав! Гав!

В толпе зашумели, заахали, послышались возгласы: «Ну, надо же!», «Прямо как человек!», и в конце концов зрители разразились аплодисментами. Публика кричала:

– Браво!

– Молодец!

– Умница!

Пес подхватил зубами лежащую рядом шапку и пошел по кругу. Восторженные зрители, не уставая ахать, щедро сыпали монетки. Обойдя всех, Барат вернулся к разложенным картонкам и как мог поклонился.

Так повторялось в каждом городе, в каждом селении. Пес танцевал, рисовал по просьбе публики картинки или писал фразы. Зрители не могли прийти в себя от изумления – дрессированных собак они худо-бедно видели, но чтоб псина могла написать, что ей скажут… Невероятно! Пфенниги текли рекой, и очень скоро Ласло сказал своему верному спутнику:

– А мы неплохо зарабатываем, милый мой Барат. Годик-другой так походим, и хватит на домик. Я хотел бы поселиться где-нибудь в окрестностях Пожони, ты ж не против, если мы туда и направимся?

Пес согласно кивнул.

День за днем, в ясную погоду и в дождь, они двигались на запад и постоянно давали представления. На ночь останавливались на постоялых дворах, выбирая комнатку подешевле. Осенью старик купил овчинный тулуп и теперь уже не походил на бродягу. Он экономил каждый пфенниг, но не жалел для Барата самые лучшие косточки: ему хотелось хоть как-то выразить свою любовь и признательность другу. Больше того – он отвел пса к цирюльнику, который вымыл и расчесал бурую шерсть. Барат стал выглядеть намного симпатичнее.

Каждую ночь во сне Ласло видел их будущий домик. Осталось накопить совсем немного, несколько месяцев – и мечта осуществится. Может быть, даже будущим летом… Они поселятся вдвоем с Баратом где-нибудь в предместье Пожони, представлениями будут зарабатывать на жизнь, а все остальное время Ласло посвятит саду, вырастит много цветов, овощей, зелени, а может быть, даже заведет какую-нибудь живность, чтобы у пса всегда было мясо. Вокруг дома обязательно поставит плетень, и на его кольях будут сушиться глиняные крынки. Господи, неужели все это исполнится?! Даже поверить страшно…

К апрелю они оставили позади Попрад, Тренчин, и едва миновали Вагуйхей, когда случилось непредвиденное. Уже несколько дней пес выглядел слабым и вялым, почти не ел, а утром у него начались судороги. Встать Барат не смог. Насмерть перепуганный Ласло гладил его по голове, трогал сухой, горячий нос и приговаривал:

– Да что ж с тобой, милый мой песик? Как тебе помочь-то, а?

И наконец понял, что ждать больше нельзя. Справившись у трактирщика, где живет ближайший лекарь, он взял Барата на руки и потащил в деревню Дилленце.

Идти было трудно. Пес весил не менее полуцентнера, старику такой вес был давно не под силу, к тому же давала о себе знать поврежденная когда-то спина. Снова появилось жжение в груди. Ласло шел короткой дорогой, через лес, поминутно спотыкаясь о коряги. Ветки дубов и елей били по лицу, он тяжело дышал и поминутно останавливался, чтобы перевести дух.

Ближе к деревне стало совсем тяжко, внутри словно взорвался огненный шар, и обжигающая боль разлилась по всей груди. Напрягая последние силы, Ласло дотащился до Дилленце.

К счастью, лекарь жил совсем близко. С трудом передвигая ноги, старик без стука ввалился в дом и бессильно опустился на скамью. Из соседней комнаты выглянул мужчина лет сорока и с удивлением воззрился на гостя.

– Умоляю, спасите моего пса, – прохрипел Ласло.

– Я не лечу собак, – недоуменно ответил хозяин.

Старик встал, осторожно положил Барата на лавку, доковылял до стола и вытряхнул из сумы целую гору монет.

– Прошу вас, милостивый господин, не откажите. Возьмите все, только спасите его.

– Но… я даже не знаю… Право, здесь слишком много… Столько денег за какого-то пса.

– Его зовут Барат, – из последних сил прошептал Ласло. – Он мой друг.

Жжение в груди стало невыносимым, ноги подкосились, он упал на колени и через мгновение повалился на пол лицом вперед. Лекарь кинулся к нему, но было уже поздно – Ласло умер.

* * *

Пес остался у лекаря, которого, как ни странно, звали Магор Ковач. Выполняя последнюю волю бродяги, врачеватель старательно пичкал Барата микстурами и настойками, капал в глаза какую-то синюю жидкость и кормил, как на убой. Первые несколько дней пес чувствовал себя препаршиво и почти все время спал. Но усилия Магора не прошли даром, и скоро пациенту стало лучше.

Ранним апрельским утром пес открыл глаза и увидел перед собой чудное видение: рядом с ним стояла девушка лет семнадцати и смотрела на него с ласковой улыбкой. Заметив, что Барат проснулся, она протянула руку и погладила его по голове мягкой, теплой ладошкой. В глазах ее мелькнули веселые искорки, она наклонилась и участливо спросила:

– Ну, как ты?

Более очаровательного создания Барат не видел за всю свою жизнь. У девушки были необыкновенные золотисто-медные волосы, глаза цвета липового меда, а на милом личике отчетливо проступали веснушки. Пес вытянул шею и осторожно лизнул руку незнакомки. Девушка мягко рассмеялась.

Раздались шаги, в комнату вошел лекарь.

– Агнеш, сынишка лавочника занемог, я пошел к нему. Вот тут, смотри, две микстуры, дашь псу обе с небольшим перерывом. И следи, чтобы он не вставал.

– Хорошо, – кивнула девушка. – Не беспокойтесь, я за ним пригляжу.

Она потрепала пса по голове и принялась хозяйничать. Перелив зелья в две плошки, Агнеш поставила одну из них перед Баратом.

– На, миленький, попей. Ну, пожалуйста.

Тот послушно вылакал содержимое, млея от мысли, что за ним ухаживает такое очаровательное создание.

– Вторую – чуть позже, – объявила Ангеш. – А теперь поспи, ты еще очень слаб.

Она вышла. Пес осторожно огляделся: он лежал посреди комнаты в чем-то, похожем на деревянное корыто. У окна стоял стол, а пространство вдоль стен заполняли полки с разноцветными склянками. В открытое оконце дул теплый ветерок, под потолком жужжала одинокая муха.

Барат смутно помнил, как старик Ласло тащил его сюда, как отдал все деньги на лечение и упал замертво. Очень жаль! Он успел привязаться к этому забавному бродяге, хотя прекрасно понимал, что их путешествие не может длиться долго. А теперь он, Барат, снова один.

«Пора искать новую жизнь, – лениво подумал пес. – И новый дом. Может быть, поселиться в этих краях? Почему бы и нет? В конце концов, какая разница?»

Вошла Агнеш и поставила перед ним другую плошку. Барат снова покорно все вылакал, и его неудержимо потянуло в сон.

Выздоровление заняло две недели. За это время несколько раз приходила Агнеш, которая, как понял пес, жила в той же деревне и иногда помогала лекарю. Девушка очень нравилась Барату: она была веселой и искренней, а когда смеялась, на щеках появлялись очаровательные ямочки.

Пес уже не лежал, он бегал по всему дому, изучил двор и успел познакомиться с несколькими соседскими кумушками. Магор Ковач уже дважды, вздыхая, говорил:

– И что мне с тобой делать? Ты совсем здоров, куда ж тебя девать-то, а?

Судьба Барата (да и не только его) решилась теплым майским днем 1609 года, когда в доме лекаря появился необыкновенно красивый, чуть смугловатый юноша с правильными чертами лица, темными миндалевидными глазами и длинными, до плеч, черными кудрями. Лицо его светилось добротой, а на губах то и дело появлялась мягкая улыбка. Он был одет в охотничий костюм, на плече висело ружье.

– Сударь, – обрадовался эскулап, – счастлив видеть вас. Чем могу быть полезен?

– Я охотился неподалеку и решил зайти, чтобы забрать снадобье для отца.

– Да-да, конечно, вот оно, прошу.

– Благодарю, – ответил юноша, принимая закупоренную склянку.

В этот момент взгляд его упал на сидевшего в углу пса. Он с улыбкой подошел, погладил Барата по голове и вновь обернулся к Магору.

– Ваш?

– Пациент, – усмехнулся лекарь, – да вот только хозяин его помер. Теперь не знаю, что с ним делать, он уже совсем здоров. Наверное, выгнать придется…

– Хм, мне как раз нужен собака, – задумчиво проговорил юноша.

А по его глазам было видно, что он просто пожалел пса.

Магор радостно предложил:

– Так не возьмете ли его, бан Иштван?

Тот с готовностью кивнул… и тем самым подписал себе приговор.

Англия, Сомерсет, 7 июня 1932

Голос доктора Голда становился все слабее. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Викарий заботливо наклонился к нему:

– Отдохните, мой друг.

Тот кивнул.

– Да, Джон, спасибо. Простите, я вздремну буквально четверть часика.

Майкл заснул, а викарий откинулся в кресле и задумался, рассеянно глядя в окно. В голове звучали слова, которые Голд сказал ему вчера: «Я живу на свете более четырехсот лет. В молодости я узнал способ переносить свою душу в другое тело с помощью прикосновения и простого заклинания».

Конечно, нелегко было поверить в это. Но доктор детально разъяснил, каким необыкновенным образом получил этот дар, поведал столько подробностей… Рассказал, как много лет назад, находясь на смертном одре, забрал жизнь и тело у собственного сына, как позже познакомился с Екатериной Медичи и выдал себя за ее родича, как из-за этого обмана попал в зависимость к коварной Диане де Пуатье, но нашел способ избавиться от нее, способ жестокий и бесчеловечный. Как прожил при французском дворе годы, полные интриг и приключений, как потом состоял на службе у короля польского Стефана Батория, а затем…

«Даже вспоминать страшно, – подумал викарий. – Еще одно присвоенное тело, еще одна погубленная душа, на этот раз русская».

И в новом обличье, преодолев множество препятствий, этот удивительный человек достиг того, о чем мечтал. Как странно, как необычно вилась цепочка его жизни! Он убивал недругов, но при этом скольким помог, скольких спас… А когда получил в Московии неограниченное могущество… Неужели власть действительно способна так изменить характер? Исковеркать душу того, кто еще недавно поступал, как благородный рыцарь? Ведь он опустился даже до… Бр-р, даже вспомнить страшно.

«Да, все это чудовищно, – размышлял священник. – Впрочем, можно считать, он за все сполна расплатился, ведь, дабы избежать смерти, ему пришлось переселиться в тело собаки. Тоже, поди, несладко – в облике облезлой шавки бегать… А до этого, несмотря на все дурные поступки, он пытался освободить подданных, дать им образование, сделать их жизнь лучше. Относился к ним, словно отец к детям. Какая же противоречивая натура этот Голд!»

Преподобный перевел взгляд на грузную фигуру, лежащую на кровати. Голд все еще спал, и священник был этому рад: ему требовалось время, чтобы привести мысли в порядок. Всю прошлую ночь он провел без сна, сопоставляя факты, обдумывая их, сравнивая со сведениями, что сохранились о тех временах. Все совпадало. И к утру он вынужден был признаться себе, что верит другу.

Позавтракав, викарий тут же поспешил к дому Майкла Голда, чтобы послушать продолжение удивительной исповеди. В саду, как и накануне, он заметил племянницу друга, миссис Роуз Делмор, и на ходу помахал ей рукой. Спустя пять минут он в сопровождении дворецкого уже входил в спальню доктора.

– Джон, – улыбнулся Голд. Викарию показалось, что друг подавил облегченный вздох. – Проходите, присаживайтесь. Вот это кресло – оно самое удобное.

Большая кровать под балдахином, витой шнур от колокольчика в головах, несколько зеленых, в полоску, вольтеровских кресел, чайный столик красного дерева, картины в тяжелых бронзовых рамах… Все как вчера. Пока гость устраивался, доктор обернулся к двери, где ждал дворецкий.

– Ничего не нужно, Уоткинс, ступайте.

Тот с поклоном удалился, а Голд повернулся к другу.

– Как спалось, дорогой Джон?

Священник усмехнулся.

– Боюсь, не очень хорошо. Ваш вчерашний рассказ просто выбил меня из колеи.

– Понимаю. Нелегко поверить в такое. Тем не менее, друг мой, это правда. Не забывайте, ведь я на исповеди. И готов ее продолжить. На чем мы вчера остановились?

– Вам пришлось переселиться в собаку, и вы бежали из Московии.

– Да, верно, – кивнул Голд и ненадолго погрузился в воспоминания. – Не буду утомлять вас, Джон, подробностями моего путешествия на запад. Я бежал проселочными дорогами, питаясь помоями на задворках постоялых дворов, на ночь же укрывался в ямах или оврагах.

– Каково это – быть собакой, Майкл?

– Даже не знаю, как передать эти ощущения. Очень странно, когда трава так близко, а дома и деревья такие высокие, когда при попытке что-то сказать из горла вырывается лай, а твой живот и руки… то есть лапы… покрыты грязной слипшейся шерстью. Мир казался несколько иным – предметы были словно растянуты, смазаны, и видел я не только то, что происходит передо мной, но и сбоку, и даже отчасти сзади. Цвета я различал плохо: трава, деревья, солнце, бабочки виделись светло-зелеными, а розы, маки, пионы – коричневыми. Но это меня не беспокоило, гораздо больше, чем на зрение, полагался я на усилившийся слух и ставший необычайно острым нюх. Чувствовал запахи зверей и не раз выслеживал в лесу зайца или белку. А как пах я сам, лучше и не вспоминать.

Голд замолчал, печальная усмешка исказила его лицо.

– Помню, как противно было поначалу есть с земли, особенно отбросы в городах и деревнях. Но требовалось как-то выживать, пришлось привыкнуть и питаться на помойках, и справлять нужду по-собачьи. Голова моя по-прежнему работала четко, но со временем я стал замечать у себя все больше животных повадок. Даже после того, как я перекинулся в человека, звериный нрав еще долго оставался со мной.

– Вы сразу… эм-м… переселились? – сдавленно спросил викарий. Ему претила сама мысль о том, что Голд сейчас расскажет, как забрал еще одно тело.

– Чтобы остаться в Московии?! Нет, благодарю покорно, меня уже один раз там убили. Спасся я чудом и повторения не желал. Больше того, не хотелось мне становиться и поляком, поэтому я пересек с востока на запад всю Речь Посполиту. Решил, что, лишь оставив позади королевство Польское, начну присматриваться к людям в поисках жертвы. Думаю, подспудно я стремился во Францию, по которой скучал, ведь я не был на родине более тридцати лет.

– И что же? Вам удалось попасть туда?

– Нет, – покачал головой Голд. – Миновав Речь Посполиту, я оказался в Королевской Венгрии, было в те времена такое государство. Напомню, благодаря общению со Стефаном Баторием я неплохо знал венгерский, потому сразу понял, где нахожусь.