Текст книги "Танго с манекеном"

Автор книги: Алекс Форэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Трогательно… После экскурса в историю культуры оставили одного в собственном кабинете поразмышлять…

Некоторое время он сидел в кресле, потом встал, подошел к маске на стене и, сняв ее, осмотрел внутреннюю сторону. Возможно, таких масок несколько, и на той, к которой он так привык за годы, никто не считал царапин, но на первый взгляд они похожи как две капли воды.

Он прошелся по кабинету, дотрагиваясь до давно знакомых ему вещей, как будто видя их впервые. Все было так. Это не декорации, не папье-маше, не дешевые копии, все вещи были подлинными. Ловко…

Внезапно он почувствовал острое желание выйти из этого кабинета, взял кофр с фотоаппаратом и, решительно открыв дверь, едва успел остановиться, чтобы не разбить лоб.

За дверью была стена.

Не бутафорская, а жесткая и прочная, из старого кирпича, такая отчетливо реальная, что трудно было усомниться в ее древности. Почему-то было очень ясно, что пытаться проломить ее – не нужно.

Может быть, и возможно, но, как говорят любители точных наук, это некорректное решение. Даже если знать, что именно отсюда ты сам вошел несколько минут назад, и никакой стены тогда не существовало, все равно – задача о девяти точках так не решается…

Какое, однако, навязчивое гостеприимство.

Когда к нему в этом кабинет являлись фотографы, он все же позволял им выйти.

Грег повернулся к окну. Жалюзи. Чтобы, значит, ничего не отвлекало… У коллекционеров должны быть очень прочные надежные жалюзи. Даже проверять не стоит.

Замуровали. Интересно, откуда этот коллекционер берет тушки для своих чучел?

Ладно… Есть еще дверь за столом. В подлиннике она ведет в туалетную комнату, а в копии… Дверь была плотно заперта. Должен быть ключ… И тут Грег рассмеялся. Господи, как все складно организовано! Это просто квест… Предупреждали же – «носи с собой ключ»! Он почти тактильно ощутил пальцами шероховатую тяжесть серебристого ключа с логотипом Клуба, полученного, казалось, столетие назад…

И исчезнувшего в Ницце по милости паренька на скутере.

Досадно. А ведь предполагалось, наверное, что вот сейчас он откроет дверь и окажется в пространстве, где вспыхнет свет и куча народа с идиотскими улыбками, зааплодировав, крикнет «Сюрприз!»

Пожалуй, оно и к лучшему. Всегда было неловко от таких сцен.

Тем не менее, что-то делать нужно… Пытаясь нащупать пальцами замочную скважину, он даже поморщился, представив себе затаившую дыхание толпу по ту сторону двери.

Замочной скважины не было.

Он присел на корточки. Ключ был не нужен. Его некуда было вставлять. Дверь была бутафорской – простая панель, закрепленная на глухой стене.

Так что аплодисментов не будет… Во всяком случае, пока. Ну, и слава Богу.

Это все же не тот кабинет. Одно отличие есть.

В детских загадках их обычно бывает семь.

И еще бывают подсказки. Как в теле-шоу: звонок другу. Слабоватый, конечно, ход, но иметь такую возможность хотелось бы.

Грег оглядел рабочий стол. Вот и еще одно отличие, как же он сразу не заметил…

Здесь не было телефона.

Ну, это дешевый трюк, господа таксидермисты. В наш век у каждого в кармане мобильный.

Он достал из кармана изящную трубку Николь – фотографы такие неожиданные, у них вполне могут быть дамские телефоны – и через секунду убедился, что связи не было. Вообще.

Конечно, старые каменные стены, строили на века. И жалюзи…

Но выбираться-то надо, не ночевать же здесь.

Что-то подсказывало, что это тот случай, когда выбираться нужно самому, и ждать, когда войдет ливрейный лакей и принесет чашку с дымящимся кофе – без толку. А ведь предлагал Гревен кофе… Обманул, хитроумный повелитель кукол.

Он вновь вернулся к столу и сел на свое место. На привычное место – не туда, куда садились гости, а в кресло хозяина кабинета. Своего кабинета…

За фотографией с отцом – сейф. В нем – куча документов и – именной пистолет отца. Изящный, но вполне настоящий браунинг… Ненужный, но памятный. Но это – в том кабинете. Да и в этом – не устраивать же стрельбу в кукольном театре.

Вот так пригласи в гости фотографа, а он залезет к тебе в сейф, достанет пушку и начнет палить, куда ни попадя…

Он встал, подошел к фотографии с улыбающейся династией коллекционеров и сдвинул ее в сторону. Сейф был на месте.

Не соображая, что делает, где-то в глубине души начиная подозревать себя в помешательстве, Грег, обдирая пальцы и не попадая, набрал код.

Сейф не открылся. Он, кажется, испытал нечто похожее на облегчение. Все же, видимо, в подсознании последние полчаса обживались какие-то чудовищные гревены, циклопическими лазерами вырезающие часть современного офисного здания на другом краю земли, грузящие ее в ненормальных размеров самолет, и впихивающие потом все это в старинный парижский особняк.

Это другой кабинет.

И другой человек на фотографии. Седовласый хохочущий старик – отец хозяина ЭТОГО кабинета. Код того сейфа – день рождения отца. Код этого сейфа… Черт, почему-то очень интересно, когда у этого папаши день рождения. Там, в заокеанском кабинете, такие даты всегда отмечены в еженедельнике – заботливой секретаршей прямо в момент смены еженедельников в канун Нового года. Как все просто в чужом кабинете, если он свой. Всегда знаешь, где что лежит. Вот еженедельник. 52 страницы – по числу недель – это мы быстро. Даже странно будет, если не найдем. Ой-ой, как все похоже на скаутскую игру с поиском сокровищ и заранее подготовленными подсказками. Такое приключение для смышленого подростка. Довольно дорогое, но милое. Вот. 17 октября. Так и написано, чтобы не сомневался, – День рождения отца. Нашего французского отца, увлеченного коллекционированием людей… Вот и чудно. А какой год? Какой же год? Если хозяину – около сорока, отцу, видимо, под семьдесят. Ну, дай ему бог здоровья и долгих лет жизни. Сыночек у него шутник… Начнем с шестидесяти, скажем, семи. Нужно только две последние цифры менять. Даже одну. Какие же это года будут?.. 67 лет. 68. 69. Так, теперь две цифры. 70. 71. Щелкнуло.

Щелкнуло, черт. Подсказку нашел. Молодец, скаут. Заработал конфету.

Он сел в кресло и с минуту просто смотрел на сейф. Потом встал и повернул ручку.

Сейф не открылся. Вместо этого в сторону мягко поехала вся часть стены, на которой он был укреплен.

За ней открылся ровный темный коридор, освещаемый только настольной лампой за его спиной. Длинная тень ложилась от ног, уходя в темноту.

Он постоял перед ней, вернулся столу, повесил на плечо кофр с фотоаппаратом и пошел вперед, наступая на свою тень.

Коридор повернул, и впереди стало светлее. Там негромко звучала протяжная мелодия. Два инструмента, виолончель и флейта то ли спорили друг с другом, то ли признавались друг другу в любви.

Еще один поворот, и Грег оказался в большом и высоком зале со множеством колонн. Стены зала были зеркальными, и колонны, казалось, создавали бесконечный лабиринт. Освещение менялось в такт музыки, становясь то красным и тревожным, то синим и загадочным.

Повторенный зеркалами, Грег отражался в тысячах копий, рядами уходивших в бесконечность – со спины, с бока, анфас… Но больше в зале никого не было.

Где же чудесная коллекция месье Гревена?..

Колонны образовывали проход, и Грег двигался по нему, как сквозь строй, ведя за собой бесчисленную армию отражений. Игра для скаута со свитой…

Каждый шаг приводил к движению бесчисленное количество Грегов и, казалось, что зал плотно населен одинаковыми синхронно двигающимися фигурами, управляемыми единым механизмом.

Один за всех… девиз мушкетера Гревена. Что же, неплохая коллекция – стоит заманить одного гостя, и готова армия одинаковых солдатиков.

Пожалуй, если здесь задержаться надолго, можно тронуться головой… Как будто оказался внутри гигантского послушного и чуткого калейдоскопа.

В торце зала было значительно темнее, здесь был небольшой промежуток между зеркалами, и через почти незаметную в этом освещении дверь он, испытывая облегчение, проник в следующий зал. Точнее, в анфиладу залов.

Здесь свет был хотя и приглушенным, но ровным, а музыки больше не было вовсе. Была тишина, и в ней – только его собственные шаги, отзывавшиеся гулким эхом. И это было странно, потому что недостатка в обществе более не существовало.

За карточным столом, поглощенные игрой, сидели несколько мужчин в камзолах и напомаженных париках. Седой алхимик варил свое зелье в медном тигле. Девица легкого поведения примеряла перед зеркалом кружевное белье. Палач в красном капюшоне стягивал веревку на шее у приговоренного.

Здесь были шуты и философы, простолюдины и вельможи, торгаши и юродивые…

Абсолютно подлинные. И абсолютно неживые.

Застывшие в момент страсти, отчаяния, открытия, победы, сомнения…

Чучела. Куклы безумного таксидермиста.

Холодная ящерица скользнула за воротник, и сердце пропустило удар.

Коллекция Гревена.

И в этот момент Грег вспомнил, где уже слышал эту фамилию. Музей восковых фигур. Парижская мадам Тюссо – месье Гревен…

Это просто восковые фигуры.

Почти сразу стало почему-то гораздо легче – исчезла львиная доля неопределенности. Как странно мы устроены – стоит назвать нечто и сразу кажется, что все понятно, контролируемо и почти готово есть с руки…

Он медленно переходил из зала в зал и через какое-то время даже понял, что способен фотографировать. В конце концов, не он ли собирался снимать парижские манекены и не для этого ли его пригласили сюда?

Он двигался от фигуры к фигуре, некоторых удостаивал лишь взглядом, у каких-то задерживался.

А вот и президенты… Не обращая внимания на столетнюю разницу в возрасте, Линкольн вел неслышную никому беседу с Кеннеди. Двое, убитых вечером пятницы… Какой, кстати, день сегодня? Все еще пятница…

Несколько минут он провел рядом с Человеком-невидимкой. Тот сидел на диване, читая газету, – костюм, ботинки, шляпа были на своих местах, но голова и кисти рук отсутствовали. Грег навел объектив на то место между воротником и шляпой, где должна была быть голова, а виднелась стена, на фоне которой сидел читающий… Идеальная прозрачность… Украшение коллекции – полная пустота в костюме, даже воска не потребовалось.

В боковом зале было устроено небольшое уютное, какое-то очень французское кафе. Некоторые столики были заняты. За стойкой, на месте бармена, стоял бородатый крепкий старик в свитере. Очень похожий на свои портреты, один из которых Грег совсем недавно видел в баре, куда этот самый старик любил когда-то заходить. Перед Хемом дымилась чашка с кофе. На самом деле дымилась…

Грег подошел к стойке и дотронулся до чашки. Она была горяча, от нее шел аромат хорошего крепкого кофе. Спасибо, месье Гревен, наконец-то. Это то, что сейчас надо.

Он взял чашку и сел за ближайший столик – рядом с неподвижным Жаном Рено в кожаной куртке.

У фотографа перерыв. Гулял-гулял по музею, а потом решил попить кофейку с хорошим актером… Он подмигнул Хему и подумал, что в Ришаре Галльяно все-таки что-то есть от него, и ему пошел бы такой свитер.

Господи, при чем здесь свитер…

Что там дальше по сценарию этой античной мистерии?

Анфилада закончилась, и он внезапно оказался в камерном театре. Бархатные кресла, ложи несколькими ярусами, небольшая сцена. Казалось, был антракт – большая часть кресел была свободна, лишь в некоторых видны были человеческие фигуры. Несколько таких подобий человека как бы застыли, прохаживаясь между рядами, когда кто-то могущественный крикнул им всем «замри!»

Грег ходил между ними, единственный здесь неподвластный этому окрику. Вот человек, надкусывающий яблоко и никак не могущий его проглотить. Жаль, яблоко восковое, ах, как жаль…

Девушка. Миленькая… Сквозняк приподнял подол ее юбки, но она не в силах ее одернуть. Извините, мадемуазель, флирт с манекенами не манит.

Он поднялся по ступеням на сцену. Театр одного актера для самой избранной публики… И самой терпимой… Здесь никто не освистает, не засмеет, как бы посредственно ты ни выступал.

Но и восторгов не будет. Не царское это дело – проявление сильных эмоций. Таким людям к лицу равнодушие…

Немногие залы собирали таких зрителей. Отсюда, вглядевшись в ряды кресел, он вдруг понял, что все лица – знакомы. Кого-то он знал по именам, кого-то смутно помнил по учебникам истории, кого-то, даже если тот стоял к нему спиной, узнавал просто по костюму и фигуре… Иерархия славы – добиться того, чтобы тебя увековечили в воске…

Выйти на авансцену и крикнуть что-нибудь такое, от чего они все оживут…

Что же крикнуть-то?

Он снова посмотрел в зал, и ему стало не по себе.

Пожалуй, это сонное царство проживет без самодеятельного представления на сцене. Танцы и песни отменяются, можете расходиться, господа, деньги за билеты получите у месье Гревена.

Возвращаться вниз, к этим замершим зрителям, не хотелось, и он, раздвинув тяжелые портьеры, шагнул вглубь – за кулисы.

Здесь было совсем темно. Он выставил вперед руку, чтобы внезапно не натолкнуться на что-нибудь, и, делая осторожные шаги, пошел вперед.

Почти сразу рука уперлась в холодную гладкую поверхность. Он провел по ней рукой сначала в одну, а потом в другую сторону и не смог нащупать край.

Достаточно, нужно выбираться отсюда. Как назло, в карманах не было ни спичек, ни зажигалки. Можно заставить сработать вспышку, но в полной темноте это будет мгновенно и слишком… брутально.

Есть телефон. Надо же, он все же пригодился здесь, хотя и таким странным образом.

Он достал трубку и, направив ее экраном от себя, нажал кнопку, чтобы заставить засветиться экран.

В нескольких сантиметрах от лица вспыхнули уставившиеся на него расширенные зрачки и расплывчатые очертания человеческого лица.

Секундное потрясение было таким острым, что он чуть не выронил телефон.

Зеркало. Черт, это просто мутное зеркало, в которое он уперся…

Вытерев тыльной стороной ладони выступивший пот, он повернул светящийся дисплей в сторону.

Вот она, дверь. Выход.

Ручка подалась.

За дверью открылось небольшое помещение, стены которого были затянуты черной материей. В центре, спиной к нему, стояла человеческая фигура, подсвеченная сверху единственной направленной лампочкой.

Что-то было в ее облике неуместное… Дорогой пиджак, брюки со стрелками, растрепанные волосы. Почему-то очень не хотелось заглядывать этому щеголю в лицо.

Грег обошел фигуру, глядя только себе под ноги, и остановился прямо напротив нее. Несколько секунд он разглядывал круг света на полу, выхватывающий из темноты направленные носами друг на друга собственные крепкие тупоносые ботинки и дорогие модные туфли своего визави.

Симметрично стоим. Мы молодцы…

Ну, что же… взглянем друг на друга, мой Янус.

Раз уж встретились…

Это был Грег Гарбер.

Спокойный, уверенный в себе, с чуть брезгливым выражением на холеной физиономии.

Умной, ухоженной, высокомерной и безжизненной.

Он равнодушно смотрел прямо перед собой, и в его стеклянных глазах отражалась бритая голова и ярко-красный шарф на моей шее.

Мы стояли так и смотрели в глаза друг другу, и я изо всех сил старался не мигать. Внезапно вспомнилась детская игра в гляделки – кто выдержит дольше. В детстве был секрет – расслабить глаза и стараться смотреть сквозь противника, гораздо дальше, не фокусируясь на нем.

Я держался из последних сил, чувствуя, что глаза начинают слезиться.

Сзади раздался звук открываемой двери, и повеяло свежим воздухом. Лампочка на потолке неторопливо начала гаснуть.

Я повернулся и вышел.

Было около двух часов ночи. Но этот перекресток на бульварах не засыпает.

Стоя на мостовой, я просто глотал свежий прохладный воздух. Недалеко были открыты какие-то лавчонки с горячими сэндвичами, запоздалая компания громко обсуждала что-то, кто-то насиловал двигатель мотоцикла…

Я привалился спиной к платану и посмотрел туда, откуда вышел. Это была не маленькая служебная дверь, куда когда-то невыразимо давно ввел меня водитель, а парадный вход. Поверху над ним шла надпись, отдающая претензией на загадочность: «Музей Гревена».

Я пошел вниз по бульвару, по направлению к Сен-Дени. Сразу за перекрестком было открыто кафе «Бребант». Я был здесь, возвращаясь от Антуана, пил мятный чай со свежими пахучими листами.

Сев за круглый столик, я заказал чай. Не помню, как его принесли.

Минут через десять обжигающий напиток начал возвращать восприятие окружающего. Я стал замечать людей, сидевших за столиками. Несмотря на время, их было еще много. Вечных парижских полуночников…

Через пару столиков от меня сидел клоун.

Не снимая маски, он через соломинку потягивал из высокого стакана молочный коктейль. Заметив, что я разглядываю его, он помахал мне рукой, потом ударил себя по лбу, как будто о чем-то вспомнил, полез куда-то в складки своего нелепого костюма, извлек что-то, указал пальцем в сторону бульвара и бросил мне какой-то предмет.

Машинально я поймал его. Это были ключи от моего мотоцикла. Я перевел взгляд туда, куда он показал – там стоял, прижавшись к фонарному столбу, мой персональный транспорт.

Свеженький, без единой царапины. Даже, кажется, помытый и заново отлакированный.

Некоторое время я рассматривал, как в его полированных черных боках отражаются фонари. В голове было пусто и спокойно. Никаких мыслей. Свежо и прозрачно, как в загородном доме, в котором осенью раскрыли окна.

Потом я опять повернул голову.

Клоуна не было. Только стакан с недопитым молочным коктейлем.

И соломинка.

Мэттью Уоллис

Машина Желаний. Поиск определения

Однажды ты случайно оказываешься в Париже.

Почему именно здесь? Это могли быть острова Тихого океана, Лиссабон, Мехико, Марракеш – что угодно. Но ты оказался в Париже. И это первый парадокс этого места – еще минуту назад ты думал, что попал сюда случайно, а теперь понял, что иначе и не могло быть.

Здесь все кажется случайным – твои спорадические маршруты по городу, твои встречи за круглыми столиками уличных кафе, твои полуночные откровения – все… И ничто случайным не является.

Случайность – отрицание привычного, игнорирование заранее выстроенных планов, продуманного распорядка. Анатоль Франс уверял, что случай – псевдоним, избираемый Богом, когда он хочет остаться неузнанным. И это – о Париже.

Кажется, что все происходит вне связи с тобой – город сам по себе движется по течению Сены, подталкивая многочисленные туристические кораблики, наполненные фигурками таких же случайных, как и ты, визитеров. Но это лишь кажется.

Помнишь, как выглядит музыкальная шкатулка? Инкрустированный ящичек, оживающий, только когда ты открываешь его. Тогда раздается чудесная музыка, и фигурки, почти как живые, начинают танцевать…

Париж – гигантская шкатулка чудес.

Он лишь выглядит городом.

На самом деле он целиком ориентирован на тебя, настроен на твою волну – он подслушивает твои сны, чтобы сделать их явью.

Машина Желаний.

В первый вечер в Париже ты замечаешь на своем лице улыбку и ловишь себя на том, что твоя поза стала более расслабленной, чем обычно.

Но мимика и походка – лишь побочные эффекты главного – ощущения чистой, без примесей свободы.

Ты привык к тому, что твои органы чувств подсказывают тебе поведение. В холод ты одеваешься теплее, во время гололеда движешься осторожнее… Но здесь происходит нечто иное – привычные органы чувств более не руководят тобой.

Так устроен цыганский гипноз – когда сразу несколько мальчишек подбегают к тебе, одновременно начиная гарланить, щипать тебя, подпрыгивать, и твой мозг уже не успевает обрабатывать столько единиц информации одновременно, сдается и отключается, и через некоторое время ты обнаруживаешь себя, глупо стоящим посередине улицы и не помнящим, как ты сюда попал.

Париж – это сенсорный шок. Переизбыток информации, поступающей ко всем органам чувств. Здесь концентрация звуков, запахов, образов, прикосновений, вкусов такова, что приводит к пробуждению массы новых оттенков всех чувств. Количество переходит в качество – сама структура восприятия не просто обостряется, а неуловимо меняется. Восприятие времени, веса, формы «накладываются» одно на другое – появляются «окрашенные звуки», «вязкое время», «легкие запахи». Мозг по-другому отзывается на эту новую информацию, и его команды трансформируются, меняя твое поведение.

Изумрудный город незаметно надел на тебя зеленые очки.

Поменяв твою точку зрения на мир, он изменил твое состояние сознания, заставив выйти из пространства привычных понятий, стандартных ответов и возможностей.

Теперь ты можешь играть на скрипке или рисовать, даже если никогда раньше этого не делал.

Обычно все мысли, время, силы заняты привычной суетой. В жизни не бывает чудес – у тебя просто нет времени на них, и тебе легче считать, что они невозможны. Это пресловутое латентное подавление, единственная патология, объединяющая мелких клерков и сильных мира сего, когда все направлено на сиюминутный практический выигрыш, автоматически отсекает все «лишнее». Что делать, бизнесмены не бывают волшебниками, зато неплохо зарабатывают…

Париж подавляет латентное подавление. Он вымывает суету повседневности мелкими чудесами, освобождая от мелочей пространство, где можно генерировать новое. Как в детстве.

Переставая действовать рационально, ты снова начинаешь верить в то, что видишь, слышишь, даже в то, о чем лишь догадываешься. Тобой опять управляют не стереотипы и правила, а ты сам и твои желания. Тебя ведут мелодии, знаки, совпадения… То ли проснувшаяся интуиция, то ли непосредственное чувство Парижа, позволяющее ногам, а не голове выбирать направление для прогулок.

Обычно ты поступал определённым образом просто потому, что у тебя не было выбора. В Париже он есть. Всезнающие доброжелатели, вечно нашептывающие тебе правильные решения, остались позади, и теперь ты можешь расслышать внутренний голос…

На какой-то момент ты замираешь, впадаешь почти в каталептическое состояние от многообразия и непривычности выбора. Маршрутов, занятий, фантазий… Себя.

Кто-то в поисках такой способности прибегает к известным препаратам, кто-то ищет рецептов у Кастанеды. Но здесь это не нужно. Париж растормаживает фантазию, интерпретации делаются неожиданными, вскрываются парадоксальные связи и свойства явлений, воображение становится на равных с анализом происходящего и делает материальными иллюзии.

Самое удивительное в них – управляемость. Ими можно не только любоваться, но и играть, жонглировать, создавая различные сценарии будущего.

Городу как бы нет до тебя никакого дела, он слишком занят самим собой, напоминая красавицу, которая, будто не замечая твоего присутствия, заглядывается в зеркала, чтобы убедиться в своей несравненной красоте.

У него сотни нарядов и, скидывая один, он мгновенно преображается – внутри первого города есть второй, в нем – третий, и еще никто не сосчитал все. Он может обернуться прекрасной дамой, а может – знатным вельможей, но как только тебе покажется, что ты разгадал этот образ, сквозь черты властной особы проступят изящные линии гибкой танцовщицы, а под расшитым камзолом – грубое одеяние философа. И ты поймешь, что он морочит тебя, играет с тобой.

Попробуй сам. Здесь все провоцирует на то, чтобы, примеряя разные платья, пробуя на вкус разные возможности, оставаться (или становиться?) собой.

Любой вариант – возможен. Вот полная колода. Теперь можешь загадывать карту.