Текст книги "Океан"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Скоро в многочисленных комнатах дома не осталось ни одной кровати, на которой кто-нибудь да не умер… И только его сын, последняя его надежда на то, что род Кинтеро не прервется, предпочел умереть далеко от дома, среди камней какой-то забытой богом и людьми тропы.

Почему так вышло?

Временами он задавался вопросом: возможно ли, что тот грязный рыбак уже давно возненавидел его сына и лишь ждал подходящего момента, чтобы хладнокровно вонзить нож ему в сердце? Как бы там ни было, последние надежды дона Кинтеро из Мосаги растворились во рту ненасытной Рохелии – так вулканическая лава, живая и пылающая, в один миг холодеет и превращается в камень, стоит ей лишь коснуться холодных морских вод.

Дон Матиас Кинтеро с детства ненавидел море – после того, как оно проглотило его кузена Андреса на его глазах. Произошло это в Фамаре. С тех самых пор он всегда поворачивался спиной к океану, который казался ему злым и враждебным. Ему словно что-то подсказывало, что океан и его люди однажды принесут в его дом несчастье.

Он остался в одиночестве и равнодушно наблюдал за тем, как со всех сторон на имение наползает ночная тьма. Дону Кинтеро казалось, что вся его жизнь со смертью сына превратилась в одну сплошную, никак не заканчивающуюся ночь, что теперь он обречен метаться во мраке среди теней и отчаянно ждать наступления холодного рассвета, который, скорее всего, не принесет облегчения и не избавит его от душевных мук.

Вокруг было пугающе тихо. Даже ветер-полуночник, который когда-то каждую ночь на цыпочках пробегал по стенам дома и прыгал по виноградным листьям, теперь мчался прочь от дверей помеченного смертью дома. Он улетал, все быстрее и быстрее, чтобы начать свою песню где-нибудь на подступах к Масдаче, а потом, подпрыгивая, взобраться на самую вершину вулкана Фемес, весело броситься вниз, к Плайа-Бланка, туда, где ликовал Пердомо Марадентро, уничтоживший род Кинтеро из Мосаги.

Он так и остался сидеть в одиночестве, пережевывая злобу и лелея жажду мести. В конце концов дон Кинтеро решил, что на острове больше нет справедливости и пора уже действовать самому, начать охоту на убийцу и дать всем понять – тот, кто поднял руку на одного из Кинтеро, заплатит за свое преступление кровью.

Когда Ель-Гирре явилась со своим проклятым подносом, он отстранил его резким движением руки.

– Унеси это! – прохрипел дон Кинтеро. – Я не голоден. Унеси и позови своего мужа… Завтра, как только рассветет, он должен спуститься в Арресифе и отправить телеграмму.

– Телеграмму? – удивилась старая карга. – Кому?

– Человеку, который знает, как следует поступать с мерзавцами.

~~~

В ту ночь, когда родилась Айза, начался дождь. Он шел долго, очень долго, и подарил много радости жителям бесплодного, каменистого острова. Хлынувшая с неба вода напитала землю и наполнила до краев хранилища. Люди собирали в ладони тяжелые прохладные капли и умывались с таким наслаждением, будто не видели пресной воды со времен Ноя.

Девять дней дождя там, где приходилось ждать по девять лет, пока на землю упадет хоть одна капля, занесенная сюда неизвестно каким ветром. И стоит ли удивляться, что событие это было для жителей острова столь важным, что в книгах муниципального совета даже были сделаны соответствующие записи. Тогда же Сенья Флорида, умевшая предсказывать судьбу по внутренностям акулы маррахо, заявила: небеса так обрадовались рождению внучки старого Езекиеля Марадентро, что решили преподнести всем жителями острова бесценный дар – дождь.

Однако все знали, что Сенья Флорида с каждым днем становилась все глупее и глупее и в последнее время частенько несла околесицу.

А спустя две недели по всему острову распустились миллионы цветов, пробивавшиеся даже сквозь трещины в лаве, а бесплодные камни Рубикона впервые превратились в роскошное пастбище, где козы и верблюды могли наконец-то наесться вдоволь. В тот же день, когда новорожденной исполнился месяц, из-за мыса Папагойо приплыл косяк прыгающей макрели: казалось, рыба ждала, когда рыбаки, не прикладывая никаких усилий, лишь вытянув руку, ее поймают. Тут уже даже самые отчаянные реалисты были вынуждены признать, что всеми этими чудесами жители острова обязаны очаровательной зеленоглазой малышке, родившейся в семье Пердомо.

– У нее барака, – утверждал Мавритании Абдул, который три года назад чуть не утонул при крушении судна в Пуэрто Муелас, после чего навсегда остался на острове. – Говорю вам, у нее барака – дар божий. Вокруг нее всегда будут происходить чудеса, пока она навечно не отдаст сердце мужчине.

Айзе не исполнилось еще и пяти лет, когда с ней произошло очередное чудо. Находящийся в гоне, разъяренный верблюд, чуть не затоптавший до смерти Марсиала, неожиданно затих, стоило девочке лишь приказать ему остановиться. Позже она стала предсказывать кораблекрушения, которые затем непременно происходили у берегов острова, а также рассказывать о приближении самых свирепых ветров сирокко. Она умела снимать жар и убирать даже самые большие опухоли. А в тот день, когда у нее в первый раз пришли месячные, она предотвратила нашествие саранчи.

Сенья Флорида оказалась первой из ушедших в мир иной, кто явился Айзе во сне. Старуха, которая на тот момент вот уже два месяца как лежала в могиле, рассказала ей о месте, в котором она спрятала все свои сбережения и которое ее сын безрезультатно искал все это время.

Посему, когда Айза впервые увидела Дамиана Сентено в дверях дома, который он только что снял, она тут же явилась к матери и сказала, что явилось «зло».

– Почему это «зло»?

– Потому что оно живет в его взгляде и смотрит из татуировки на его правой руке. Каждый раз, как я вижу в снах кораблекрушения или беду, этот рисунок сливается с лицом умершего.

– Что еще за рисунок?

– Кровоточащее сердце, пронзенное штыком винтовки. Как-то в таверне я спросила Дамиана Сентено о том, что значит этот рисунок. И он хриплым голосом мне ответил: «Я сделал его в тот самый день, когда узнал, что красные убили мою мать в Барселоне. Эта татуировка не дает мне забыть о матери… И о красных тоже».

Тогда слова Дамиана Сентено так и остались без ответа. Лансароте всегда жил своей жизнью. Конечно, во времена Гражданской войны, с ее жуткой ненавистью и бесчисленными преступлениями, и здесь кое-кого сбросили в море с камнем на шее или столкнули в бездонную пропасть с самых высоких утесов Фамары. Однако ненависть и злоба хорошо жили лишь в больших городах. Лансароте же был слишком маленьким островом, чтобы его немногочисленные жители могли позволить себе роскошь бездумно убивать друг друга. Произойди это – и остров быстро бы превратился в бесплодную каменистую пустыню.

Однако слово «красные», произнесенное Дамианом Сентено и буквально сочащееся ненавистью, вызвало у многих страшные воспоминания. И вдруг для всех стало очевидно, что мирные годы так и не наступили.

Дамиан Сентено был человеком маленького роста и страшно худым, однако его хриплый голос всегда звучал так уверенно, что казалось, будто все силы его тщедушного тела сосредоточились именно в нем. Жалкий внешний вид Сентено мало кого мог обмануть: при первом же взгляде на него становилось понятно, что и в свои сорок с небольшим лет он может играючи уложить за раз троих молодцов.

Все в нем – и жуткая татуировка, и манера вечно приказывать, и гордая посадка головы, и длинные густые бакенбарды – выдавало закаленного в сотнях боях и в тысячах пьяных драк человека, настоящего короля улиц. Он никогда не застегивал до конца свою зеленую рубаху, и все видели длинный и тонкий шрам на его груди, оставшийся после удара ножом. Он носил его с гордостью, словно получивший орден солдат.

– Зачем сюда приехал?

– Провести отпуск… А что, я вам тут мешаю?

– Ни в коем случае. Однако чужаки не слишком-то часто появляются на нашем богом забытом острове… И надолго думаешь остаться?

– Пока не поймаю одну «рыбку»… Очень, знаете ли, меня интересует рыба.

– На Коста-дель-Моро рыба получше водится. Ты, случайно, не из Марокко приехал?

Дамиан Сентено пристально посмотрел на Хулиана ель-Гуанче и едва заметно улыбнулся, слегка оскалив белые, немного похожие на кроличьи зубы:

– Не, мне нужна другая рыба, там такой нет. И почему это вы решили, будто я приплыл из Марокко? Я ведь ни о чем таком не говорил.

– А чему тут удивляться? Там находятся основные силы терсио [7]7
  Подразделение гражданской гвардии.


[Закрыть], а у меня племянник тоже легионер.

– Такой же умный, как и вы?

– Должно быть, это у нас семейное. – Дон Хулиан был не из тех людей, кто легко сдается. И годы не сломили в нем боевого духа. – Однажды став легионером, человек остается им до конца. На его лице словно особая отметина появляется. Много лет службы?

– Двадцать восемь. – Дамиан Сентено распахнул рубаху. – Видите этот шрам? Это память о высадке на Алхусемас. А в ноге я до сих пор ношу русскую пулю, полученную в Сталинграде.

– А этот, на груди?

– Один ефрейтор, который мне не подчинился в Рифиене… Я его прикончил его же собственным ножом.

– Здесь совсем недавно произошла похожая история. Один юноша вытащил в драке нож… Его же им и убили.

– Удивительное совпадение, – согласился Дамиан Сентено. – Правда, мне рассказывали по-другому. Один торговец признался, что на самом деле продал нож убийце…

– Это что-то новенькое.

– Позавчера, – уточнил Дамиан Сентено. – Он рассказал мне об этом позавчера. Ночью, в одном из баров Арресифе.

– Что ж, значит, и здесь странное совпадение. Знаешь, хотелось бы мне разобраться во всей этой чертовщине… Ты, случайно, не друг дона Матиаса Кинтеро?

– Капитана Кинтеро? – переспросил легионер, чем и выдал себя. – Ах да, конечно! Последние два года, что шла война, я имел честь служить под его началом.

– Погибший – его сын.

– Я и об этом слышал. А также я слышал, что убийца сорвался с крючка…

– Теперь я понимаю, какую «рыбу» ты собираешься ловить в наших водах.

Из таверны дон Хулиан ель-Гуанче прямо направился к дому своего кума, Абелая Пердомо, чтобы пересказать ему разговор, который несколько минут назад произошел между ним и Дамианом Сентено.

– Он даже не скрывает своих намерений, – завершил он свой рассказ. – И парень этот показался мне слишком самоуверенным. Похоже, что «рыбалка» его будет удачной.

– Я знала, что так будет, – сказала Аурелия, которая все это время молча слушала рассказ кума. – Дон Матиас заставил торговца изменить свои показания, и теперь последнее слово за этими юношами, друзьями убитого. – Она вздохнула, откладывая в сторону брюки, на которые в который уже раз накладывала заплаты. – Суд вынесет решение в пользу того, у кого больше денег… Бедный мой мальчик!

– Его пока еще не схватили. Да и найти его будет непросто. Уж как они старались, но все их старания прошли впустую, – спокойно заметил ее муж. – Я сам первый выступлю за то, чтобы наш сын понес справедливое наказание. Но он должен быть наказан лишь за то, что совершил. Однако сейчас мне становится страшно, потому как дон Матиас, без сомнения, затеял грязную игру… – И он обратился к куму: – Что намерен делать этот убийца, который надеется опередить местную полицию? Снова собирается перебрать остров по камешку?

– Не знаю, Марадентро, не знаю. Скажу лишь одно: не позволяй ему приближаться к мальчику, – медленно, с расстановкой произнес дон Хулиан. – Он не станет добиваться правды и ни в чем не поможет полиции. Единственное, на что он способен, – это преподнести голову твоего мальчика – еще одну голову! – дону Матиасу. Он настоящий головорез, которому самое место в тюрьме. Он опаснее мурены, выскочившей ненастной ночью на палубу. А ведь все знают: если она вонзает в кого-то свои зубы, то уже не отпустит жертву, пока ей не отсекут голову.

– Он нам принесет много бед, – тихо произнесла Айза, сидевшая все это время в своем уголке. – Даже дедушка дрожит, когда слышит его имя.

Старый Езекиель умер уже четыре года тому назад, однако все знали, что дух его так и остался на борту старого баркаса «Исла-де-Лобос» и сходил на землю только тогда, когда жаркими лунными ночами Айза ложилась спать с открытым окном. Они тогда подолгу разговаривали, и он ей рассказывал истории, произошедшие так давно, что никто уже, кроме него, о них и не помнил.

– Не вмешивай деда в эти дела, – оборвала ее мать. – Иначе ты и впрямь накличешь беду. Твои дурные предсказания и без того пугают меня. В конце концов, этот Дамиан Сентено всего лишь человек. Твой отец может одним ударом кулака проломить ему череп.

– Это мой страх говорит во мне, – последовал ответ дочери. – Асдрубаль убил, защищая меня. Папа же может убить, защищая Асдрубаля… Было бы намного лучше, если бы в ту ночь все шло своим чередом. Тогда сейчас все бы уже позабыли о произошедшем.

С этими словами она встала и вышла из комнаты той своей легкой, величественной походкой, которая, должно быть, досталась ей в наследство от какой-то императрицы, непонятно каким чудом имевшей в незапамятные времена отношение к семье Пердомо. Во всяком случае, никак иначе ее манеру держаться, столь несвойственную простым островитянам, объяснить было нельзя. Правда, Аурелия полагала, что ее дочь ступает так легко потому, что привыкла бродить по пляжу среди кружащих в воздухе теней. Девушка большую часть времени гуляла по колено в воде, беседуя с умершими и создавая миллионы миров, каждый из которых потом продолжал жить в ее воображении.

С детства она привыкла ходить по песку, перешагивая через накатывающие на берег волны, отчего ее ноги, длинные и всегда загорелые, сохраняли стройность, а упругие бедра мерно покачивались при каждом движении. Так что, если бы Айзу нельзя было бы сравнить с царицей, ее смело можно было бы сравнить с кошкой. Каждый раз, когда Айза вставала, она походила на львицу в засаде или на гепарда, приготовившегося сделать прыжок. Ее походка сводила мужчин с ума ничуть не меньше, чем ее высокая грудь или тонкое, чувственное лицо, на котором неизменно сохранялось отсутствующее выражение.

– Ваша малышка может принести на остров много бед, – пробормотал хриплым голосом дон Хулиан ель-Гуанче. – Уже один парень погиб из-за нее, и, помяните мое слово, это только начало. Юноши и дальше будут продолжать резать глотки друг другу.

– В случившемся нет ее вины, – ответила грустно Аурелия. – Она такой родилась и такой выросла.

– Нет вины… Пожалуй, что так. Однако вот она, такая, какая есть, и хотел бы я видеть, как все это ты объяснишь людям.

В том, что сказал дон Хулиан ель-Гуанче, для Айзы не было ничего нового. С тех пор как она стала женщиной, дочь Абелая уже успела привыкнуть к тому, что разговоры сразу прекращаются, стоит ей лишь войти в комнату, и тут же звучат вновь, стоит ей выйти.

Ей были противны взгляды мужчин, которые своими сальными глазами ощупывали ее тело, она ненавидела пересуды, легкие прикосновения и перешептывания. А слыша вслед глумливый свист, пошлые слова и колкие фразы, она чувствовала себя оскорбленной.

Она любила вспоминать детские годы, когда могла свободно гулять по пляжу, гладя ногами нежный песок и млея от ласковых прикосновений накатывающейся воды. Только она одна знала, что вода приносит к берегу мелкую рыбешку, которая, играя, касается ее ног. Это были благословенные годы, когда она могла себе позволить остаться наедине с героями своих любимых книг, страсть к которым зародила в ее душе мать. Тогда она еще не привлекала к себе десятки взглядов, сейчас же самая невинная прогулка по пляжу оборачивалась непристойным спектаклем.

Почему люди так изменились?

Почему она перестала быть Айзитой Марадентро, которую мужчины могли послать за табаком, а матери попросить присмотреть за детьми? Почему она перестала быть малышкой Абелая, которая умела избавлять от жара или предсказывать время, когда пойдут валом тунец или сардины? Почему женщины нехотя стали пускать ее в свои дома в час, когда там находятся их мужья? И почему мужчины столь настойчиво зазывают ее в гости, когда их жены уходят по делам?

Неужели они не понимают, что она все та же девочка, какой была, и любит она по-прежнему те же вещи, какие и любила? Это тело ее вздумало измениться, но не душа. Она все еще предпочитала шить платья своей старой кукле или восхищаться морем, думая о Мобе Дике или Сандкане, чем выслушивать сомнительные комплименты мужчин, так и норовивших до нее дотронуться. Она не понимала их намеков, однако в обещании подарить узорчатый платок, бронзовый браслет или цветастую блузку она чувствовала скрытую опасность.

– С тобой то же самое происходило, мама?

– Почти. Не так часто, как с тобой.

– Почему?

Всякий раз, услышав подобный вопрос, Аурелия гладила дочь по голове и подолгу пристально смотрела ей в глаза.

– Потому что я никогда не была такой красивой, дочка. Пришло твое время, мы все должны понять, что Господь наградил тебя красотой, которая сводит с ума мужчин и тревожит женщин. – Она смущенно покачала головой. – Не знаю, хорошо это или дурно, но, как бы там ни было, тебе следует вести себя благоразумно. Глядя на тебя, я испытываю гордость, однако чувствую я и страх.

Происходящее пугало и Айзу.

После той проклятой ночи страх, казалось, навечно вошел в ее сердце. Теперь она садилась на каменные ступени, спускавшиеся из кухни их дома прямо к морю, и долго смотрела на мигающий свет маяка. Каждый раз она спрашивала себя: винит ли ее Асдрубаль в случившемся, в том, что он вынужден скрываться в огромном пустом доме, затерявшемся среди камней безлюдного острова, в то время как его истинное место было здесь, рядом с родными?

Потом она неизменно вспоминала, как Асдрубаль, сидя на этих же ступеньках, учил ее навязывать крючок на самодельную удочку, насаживать наживку и забрасывать снасть, когда ей еще не исполнилось и шести лет. Когда же она поймала свою первую сельдь, которую затем приготовила на ужин, он без устали ее нахваливал.

Вспоминался ей и Себастьян, учивший ее плавать в море, чьи волны бились о берег в каких-то десяти метрах от того места, где стояла ее кровать, его сильные руки, аккуратно поддерживавшие ее под живот. Вся ее жизнь с тех самых пор, как она себя помнила, текла спокойно и размеренно в самом прекрасном месте в мире, в окружении самых замечательных людей на свете – строгого великана отца, всем сердцем обожавшего свою малышку, ласковой мечтательницы матери, с лица которой не сходила улыбка, и самых лучших, самых умных и самых отважных братьев на свете.

А потом ее мир разлетелся на тысячи осколков, обнажив неприглядную реальность – у нее выросла высокая и упругая грудь, а бедра стали походить на круп нервной чистокровной кобылицы.

Даже ее отец изменился. Теперь, когда по вечерам она вбегала в дом и запрыгивала ему на колени, он напрягался, словно был не рад ее видеть. Она же едва смогла скрыть свое смущение, когда однажды он ее отстранил, хлопнув ладонью по ягодицам:

– Ты уже не в том возрасте, чтобы вот так запросто садиться на колени к мужчине. Это был последний раз. Теперь ты сядешь на колени только своего мужа.

В тот апрельский вечер за ней навсегда закрылись двери, ведущие в детство. Когда же она поняла, что никто, даже ее отец, уже не любит ее так, как прежде, ей стало так горько, что и словами не передать.

Во что же она превратилась, если даже родные братья боялись к ней прикоснуться? Почему она должна менять свою жизнь из-за странных прихотей собственного тела, ведь ей так нравилось кувыркаться с Асдрубалем на песке или кататься на плечах Себастьяна, который потом непременно заходил в воду и принимался прыгать через набегающие на берег волны.

Теперь она страстно мечтала лишь об одном, чтобы Асдрубаль, как и прежде, уселся на одной из верхних каменных ступеней, а она бы села чуть ниже и, прислонив голову к его коленям, слушала рассказы – о рыбной ловле, о том, какую историю на этот раз поведал ребятам дон Хулиан, о деньгах, которые они когда-нибудь непременно накопят, купят весь остров Исла-де-Лобос до последнего камня и превратят его в царство Марадентро.

– Ты представляешь, что это значит построить дом за лагунами? Разбить вокруг него прекрасный сад, полный диковинных растений, и обязательно соорудить рядом причал, чтобы баркас приставал прямо к крыльцу?

Лагуны эти покрывал песок, такой белый, что слепило глаза, а вода в них была кристально чистой. Океан после отлива оставлял в маленьких затоках крошечную рыбешку и крабов. Это было самое прекрасное место в целом мире, настоящий рай, где можно было искать под камнями осьминогов, играть в мяч, плавать, ловить рыбу прямо руками, сидя на большом камне, или валяться на горячем песке и наслаждаться послеполуденным солнцем.

Лоточник-турок, который четыре раза в год спускался на Плайа-Бланка, иногда приносил вместе с неизменными свистульками и безделушками маленькие очки в резиновой оправе, которые плотно прилегали к лицу и позволяли видеть то, что происходило под водой так ясно, словно ее и не существовало. Малышня готова была отдать за эти очки все свои сбережения, собранные за целый год.

Какое же забавное зрелище они собой являли. Зады их высоко поднимались над водой, в которой скрывались их головы. Они с удивлением наблюдали за жизнью подводного мира и каждый раз разбегались с визгом, случись им увидеть что-то необычное или Себастьяну нырнуть слишком глубоко, подняв при этом тучу брызг.

Когда-то на острове водились тюлени и морские волки, которые и дали ему название, однако несколько лет назад они ушли к мавританским берегам. Правда, они все еще попадались на глаза рыбакам, спускавшимся к большим рыбным банкам мыса Кабо-Бахадор.

Удивительно, что животные, более привычные к холодным полярным водам, когда-то выбрали этот безлюдный жаркий остров. На протяжении столетий он был их единственным домом, пока строительство маяка и постоянное присутствие людей из Фуэртевентуры и Лансароте не вынудили их мигрировать к спокойным, не менее жарким и таким же скалистым африканским берегам.

А вот рыба, живущая в лагуне, людей не боялась: когда Себастьян, умевший плавать лучше всех в семье Марадентро, нырял в воду, она не уплывала в сторону, не пряталась под камнями и среди водорослей, а с любопытством приближалась и глядела своими выпученными глазами на странного и смешного «осьминога», чьи щупальца были слишком коротки. Рыба даже давала потрогать себя.

Айза не умела нырять так глубоко, как ее брат, и ей оставалось лишь наблюдать за ним с восхищением. И это тоже были одни из самых ярких и самых прекрасных воспоминаний ее детства.

Теперь она никак не могла взять в толк, почему ее братья должны идти в военный флот, а она сама превратилась в женщину. Почему от прежнего счастья у нее остались лишь воспоминания?

– Почему вещи не остаются такими, какими они были раньше?

Себастьян возник прямо из ночной темноты, сел рядом и со свойственной ему медлительностью закурил сигарету.

– Это цена, которую мы вынуждены платить за взросление.

– А кому интересно быть взрослым? Посмотри, что происходит! Мы здесь, сидим и смотрим на огни маяка, думаем, как там Асдрубаль… Как же ему сейчас, должно быть, одиноко в том старом и ветхом доме!

Себастьян ответил не сразу. Он был тем человеком, кто предпочитал больше молчать, а если и разговаривал, то менее горячо, да и вообще был менее мечтателен, чем его сестра.

– Ему скоро придется уйти, – произнес он наконец. – Не знаю куда, знаю лишь, что как можно дальше от дома. Он должен либо сдаться, либо уйти. У меня дурное предчувствие: этот человек, которого дон Матиас пустил по следу, скоро поймет, где скрывается Асдрубаль.

– А что будет, если он сдастся?

Себастьян лишь пожал плечами:

– Не имею ни малейшего представления. В лучшем случае проведет несколько лет в тюрьме. Но это его уничтожит… Асдрубаль не из тех людей, кто может сидеть под замком. Он влюблен в море, ему необходимо его видеть, дышать им каждый день. Когда он находится на суше, какой бы она ни была, ему становится тесно. Не знаю, как он сможет выжить в камере…

Айза ласково погладила брата по мускулистой руке, сейчас безвольно повисшей.

– Закрой глаза и представь, что это всего лишь кошмар, – сказала она. – Разве нельзя сделать так, чтобы время повернулось вспять, хотя бы на двадцать дней назад? Все было так хорошо!

– Нет. Хорошо не было, – ответил Себастьян, перебирая ее длинные нежные пальцы – сложно было поверить в то, что эти руки каждый день моют посуду и солят рыбу. – Мы жили спокойно, вот и все. И теперь, когда мы потеряли покой, та жизнь кажется нам прекрасной. – Он слегка надавил пальцем на кончик ее носа. – Ты ведь уже давно чувствуешь себя несчастной.

– Люди уже не любят меня так, как раньше.

Себастьян не нашелся что ответить, ибо даже для него сестра из прелестной и озорной девчушки превратилась в таинственное и незнакомое создание.

Они долго сидели молча, каждый погрузившись в свои мысли, устремив взоры на покрытое ночным мраком море и на маленький, беспрерывно мигающий вдали огонек, пока вдруг не заметили, как чья-то спичка зажглась метрах в десяти от лестницы, как раз у самой воды. Пока она медленно горела, разжигая кончик сигареты, на них в упор смотрел какой-то человек.

Сколько времени он находился здесь, никто не знал, но было очевидным, что наблюдал за домом он уже давно, явно не скрывая своего присутствия.

– Пожалуйста! – взмолилась Айза. – Это человек меня пугает.

– Хотелось бы знать, зачем он здесь рыщет.

– Оставь его! Берег принадлежит всем, и он имеет право находиться там, где хочет.

– Ему незачем крутиться возле нашего дома в такое время… Он хочет напугать тебя.

– Ему это уже удалось, но я не хочу, чтобы я снова стала причиной несчастья.

Довольный тем, что ему удалось достичь желаемого, Дамиан Сентено сделал глубокую затяжку, дав сигарете сильнее разгореться, и выбросил ее в море. Огонек прочертил длинную дугу в воздухе и исчез в темноте, превратившись в тень среди теней.