Текст книги "Океан"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вот почему он не ответил на вопрос Мильмуертеса и молча зашагал вперед, лишь изредка свистом подзывая собак, чтобы те не теряли время на поиски кроликов и куропаток, и только тогда, когда солнце, достигнув своего зенита, начало палить совсем уж нещадно, доведя чуть ли не до умопомрачения галисийца Дионисио, он нашел тень под выступом скалы, где лава, стекая вниз, образовала черные, закрученные вокруг своей оси сталактиты, немного походившие на гигантские окаменевшие слезы.

Пока его спутники приходили в себя и пытались отдышаться, изнемогая от жары и усталости, он открыл свой кожаный мешочек, отмерил порцию гофио, добавил к нему несколько небольших кусочков твердого, хорошо завяленного сыра и, плеснув немного воды, любовно перемешал все это на своем правом бедре. Дионисио и Мильмуертес отупело смотрели на него.

– И что, это вся твоя еда?

Он кивком показал в сторону своих псов:

– И собак тоже. Если я им не даю поохотиться, то вынужден кормить. Они сегодня довольно хорошо намотались.

– Теперь меня не удивляет, почему они такие худые, – не унимался галисиец. – Можно подумать, что они питаются воздухом: это единственное, чего вдоволь на этой бесприютной земле…

Из своих рюкзаков чужаки принялись вытаскивать большие куски хлеба, сыр, колбасу и банки с консервами. Среди всего прочего на свет божий появился большой блестящий револьвер, который Мильмуертес положил рядом с собой.

Тут Педро Печальный перестал копошиться в своем мешке и, кивнув в сторону оружия, спросил:

– Вы убьете мальчишку?

Мильмуертес весело заржал:

– Если ты захочешь, то мы возьмем у него автограф и попросим, чтобы он нас проводил в Мосагу, потому что дон Матиас хочет с ним немного поиграть перед смертью.

Пастух помолчал несколько мгновений и снова принялся что-то перебирать в своем мешке, а потом как бы между прочим произнес:

– Вас зовут Мильмуертес, не так ли?

– Ты это уже знаешь, так зачем спрашиваешь?

– Потому что, как мне думается, это все равно если бы вас звали Мильуна или Мильдос [14]14
  Мильмуертес означает тысяча смертей. Мильуна – тысяча и одна. Мильдос – тысяча и две смерти.


[Закрыть]…

Оба легионера, нахмурив брови, переглянулись и очень внимательно посмотрели на Педро.

– Что ты этим хочешь сказать? – задал вопрос галисиец.

– Ровным счетом ничего, – уклончиво ответил пастух. – Это все мои дела… Вы знаете Айзу, сестру Асдрубаля?

– Не так близко, как бы мне хотелось! – громко рассмеялся Мильмуертес. – У этой девочки пороху больше, чем я видел в своей жизни. И я тебе гарантирую, что я не уйду с острова, пока не запрыгну на нее.

– Тебе придется встать в очередь, – прервал друга Дионисио. – Эта мысль посещала каждого из нас, и мне кажется, что Сентено твердо решил стать первым… А ведь он – шеф.

– Ты думаешь увезти эту девчонку в город и заставить работать? Будет очередь! С такой фигурой и таким личиком она сможет оказать более тридцати «услуг» в день! У этой сучьей дочери в одном месте заложена целая мина!

– Аурелия Пердомо никакая не сука, – тихо прервал их Педро Печальный. – Всему миру известно, что она очень серьезная и очень добрая женщина, – продолжил он, и голос его звучал немного хрипло. – И Айза рождена не для проституции… У нее дон [15]15
  Божий дар.


[Закрыть]…

Легионеры насмешливо посмотрели на пастуха, ожидая объяснений, будто речь шла об умалишенном ребенке или о пьянице.

Пастух же убедился, что масса гофио стала плотной и не прилипает больше к внутренним краям кожаного мешочка, и, вытаскивая ее, сказал:

– У моей матери тоже был дар…

– Что? Дон?

– Она лечила больных…

– Ух ты!

– Помогала женщинам забеременеть…

– Это была твоя мать или все-таки твой отец?..

– А посмотрев кому-нибудь в лицо, знала, когда этот человек умрет…

– Шибко интересно рассказываешь, – усмехнулся галисиец Дионисио. – Но что до меня, то я интересуюсь единственным доном, который Господь поместил у этой малышки между ног…

Педро Печальный, пастух коз из Тинахо, ничего не ответил, полностью переключившись на дележ гофио между собаками, а покормив их – что не заняло много времени, – он плеснул в банку из-под сардин немного воды и дал им напиться. Затем приказал псам улечься в тени, и только тогда принялся бросать маленькие кусочки гофио себе в рот, медленно пережевывая их и спокойно глядя на окружающий их пустынный пейзаж, будто он остался здесь один со своими псами, а двое чужаков внезапно растворились в небытии.

Они же тоже принялись резать хлеб острыми альпинистскими ножами, смачивая еду большими глотками крепкого золотистого вина «Гериа», каким накануне наполнили до краев две своих фляги.

Наевшись и напившись досыта, уставшие и разомлевшие от жары, даже не вынув изо рта потухших сигарет, легионеры устроились поудобнее и вскоре заснули.

Псы тоже заснули, однако, как всегда, держали уши востро. Бодрствовал лишь пастух. Он сидел неподвижно, словно и сам когда-то был сотворен потоком лавы, мысли его витали далеко от этих мест. Такое состояние было для него не ново – большую часть своей жизни он провел, присматривая за козами и любуясь окружающей его природой. Педро Печальный ясно сознавал, что, по всей вероятности, этот день окажется самым важным в его до сей поры скучной и монотонной жизни, ибо никогда он не мог себе представить, даже находясь в трансе, что ему суждено пуститься в погоню за человеком, которого хотят убить.

Он снова посмотрел на сверкающий револьвер, по-прежнему лежащий на камне, почти под самой рукой Мильмуертеса. Вид оружия завораживал Педро, ибо до сих пор он ничего подобного не видел.

Он охотился, используя силки и капканы. Никто его так и не призвал на военную службу – может быть, из-за того, что его мать не дала ему имени и нигде не зарегистрировала факт его рождения. А может быть, и потому, что никто не обратил внимания на жалкого подростка, пасущего коз на склонах Огненных гор, или же обратили внимание, но решили, что без этого заморыша испанская армия будет только лучше.

Педро Печальный, пастух из Тинахо, рожденный чуть позже начала века от неизвестного отца и матери, чье имя не помнил никто, даже он сам, жил настолько уединенно, что в течение многих лет он произнес меньше слов, чем за один этот день.

Он жил один, один пас коз, один напивался допьяна и охотился на самой безлюдной земле из всех безлюдных земель тоже один. Когда он присаживался за отдельно стоящим столиком в жалкой таверне в Тинахо, хозяин подходил к нему с кувшином и стаканом и наливал ему строго пропорционально количеству монет, лежащих на столе. После стольких лет у них так и не нашлось что сказать друг другу, ибо на самом деле им не о чем было говорить.

На какое-то мгновение у него возникла мысль протянуть руку к оружию, ощутить холодное прикосновение металла и почувствовать его тяжесть, но он не сделал этого, так как помнил, что «оружие заряжает дьявол», а он был из тех людей, кто по-настоящему верил в дьявола, ибо не зря большую часть своей жизни провел в долгих прогулках по Тимафайа, некоторые из пещер которого действительно вели в ад. А это оружие было не простым охотничьим ружьем, которое он время от времени видел в руках то одного, то другого охотника. Это оружие было предназначено для убийства людей. Внутри себя оно хранило пули, которые должны были оборвать жизнь брата Айзы Марадентро.

Он закрыл глаза, и перед ним предстал образ девушки, которую в последний раз он видел во время праздника Уга, когда, кажется, весь остров наконец-то осознал, насколько она прекрасна. И он вдруг почувствовал какое-то странное удовлетворение от того, что тоже слышал, с какой сладостной застенчивостью пела она народные песни, не совсем приличные, и видел, как она танцевала со своими братьями и с какой непринужденностью улыбалась ему, заметив, что Педро пристально на нее смотрит. Он же не имел в душе никаких дурных помыслов, а лишь пытался определить, какое количество дона скрывалось в этом совершенном теле.

В какое-то мгновение у него промелькнула мысль, что тот, кто, как Асдрубаль Пердомо, провел столько времени рядом с Айзой, тот уже достаточно насладился жизнью, а посему не имеет права жаловаться, если его убьют молодым. Однако тут же подумал о ней – и представил, как после смерти брата ее глаза, сейчас сверкающие радостью, навсегда затуманятся печалью, и ему стало страшно, что он может оказаться одним из тех людей, кто причинит страшное горе Айзе Пердомо, той, кто веселит усопших.

С подветренной стороны острова, неподалеку от пляжа Комада и на подходе к мысу Папагойо, разрезавшему море, словно каменный нож, находилась просторная гавань, которую называли Байа-де-Авила и куда заходили в безветренные ночи, когда море было спокойно и ласково, люди с побережья, чтобы посидеть при свете факелов и встретиться с погибшими в морской пучине родственниками. Это был древний обычай, существовавший, возможно, столько же, сколько существовал и сам Лансароте. Многим вдовам и сиротам удавалось поговорить с родными душами, хотя не меньше было и людей, кто, проведя долгие часы на берегу, так и не дождался родных.

Однако поговаривали, что в те ночи, когда Айза Марадентро спускалась в бухту, редко кто из утопленников не являлся на зов своих близких, а Педро Печальный, который провел первые годы своей жизни среди знахарей и колдуний, питал слишком глубокое уважение к потустороннему миру, чтобы осмелиться навлечь на себя гнев духов и той, которая могла говорить с ними.

– Нам нужно идти, – наконец произнес он. – Мы сюда явились не для того, чтобы весь день спать.

Нехотя Дионисио и Мильмуертес продрали глаза, собрали свои вещи и зашагали следом за пастухом, который вышагивал по краю глубокой расщелины своей журавлиной походкой.

– Ты хоть знаешь, куда мы идем? – спросил Дионисио. – Или мы так и будем целый день болтаться туда-сюда, словно три дурака?

– Я об этом думал. Знаю я тут одно местечко.

– Далеко?

– Уже не очень.

Легионеры переглянулись, и в их взглядах промелькнуло явное недоверие. Мильмуертес покопался в рюкзаке, снова достал револьвер и засунул его за пояс брюк так, чтобы он был хорошо виден.

– Этот тип нравится мне все меньше и меньше, – произнес он. – Мне кажется, он немного чокнутый.

– Немного? – прошипел его подельник. – Да он тупее коз, которых так обожает.

Они еле тащились за пастухом, и не было в них уже утренней беспечности, когда только и было забот, чтобы не подвернуть ногу и не упасть. Как и у всех людей, слишком часто имевших дело со смертью, у них было хорошо развито шестое чувство, и сейчас в головах их стали рождаться какие-то странные мысли, словно что-то страшное и неизведанное шло за ними по пятам. Галисиец, пожалуй, больше доверял своей интуиции, чем Мильмуертес, и на какое-то мгновение он испытал желание послать все к чертям, забыть о пастухе, его псах и о проклятом Асдрубале Марадентро и бежать отсюда, бежать далеко, куда глаза глядят, только бы подальше от этого мертвого океана с его «окаменевшими» волнами.

Однако, посмотрев на неуклюжую фигуру Педро, галисиец решил, что имеет дело с самым нищим, жалким и безобидным пастухом из всех пастухов на свете, и спросил себя потом, как сможет объяснить свое бегство Дамиану Сентено, по-настоящему опасному человеку, которому был неведом страх.

Для успокоения Дионисио покопался в рюкзаке, потом прикоснулся к револьверу и, ускорив шаг, поравнялся с проводником.

– Ты знаешь Асдрубаля Пердомо? – спросил он.

– Видел пару раз.

– А его семью?

– Тоже так себе.

– А мне казалось, что на острове все друг друга знают.

– Это потому, что он маленький.

– Оказывается, не такой уж он и маленький, если ты так плохо знаешь Пердомо. А сколько здесь живет людей?

– Никогда не считал.

– Понимаю… А почему Марадентро тебе нравятся?

– Я не говорил, что они мне нравятся.

– Действительно, не говорил… Ты не говорил.

Он снова дал Педро уйти вперед и невольно содрогнулся, глядя, как тот, словно марионетка, высоко задирает ноги. Тут-то Дионисио и догнал его товарищ, Мильмуертес:

– Что сказал этот любитель коз?

– Ничего. Он мне ничего не говорит, и это больше всего меня настораживает, – ответил Дионисио. – У меня такое впечатление, что он решил бродить по этим кругам ада до тех пор, пока нас не вывернет наизнанку, а затем он бросит нас здесь и преспокойно вернется домой с деньгами в кармане. Он нас водит за нос, попомни мои слова.

– Он еще не знает, с кем решил шутки шутить.

– Конечно нет… Но если он не захочет, чтобы мы нашли парня, могу поклясться, что мы его не найдем… Эй, ты! – позвал он. – Подожди минутку.

Педро Печальный остановился и повернул голову. Псы последовали его примеру. Ничего не сказав, он дождался, пока чужаки подошли к нему вплотную.

– Если мы найдем Асдрубаля Пердомо, я дам тебе тысячу песет в награду.

Пастух на мгновение задумался, затем пристально посмотрел на чужаков, остановил свой взгляд на револьвере, который Мильмуертес отвлеченно поглаживал, и ответил:

– Две тысячи.

– Вот это да! – воскликнул галисиец. – Мы начинаем понимать друг друга… Согласен, две тысячи.

Пастух утвердительно кивнул:

– Я приведу вас туда, где он скрывается, после чего вы мне сразу платите и я убираюсь восвояси. Не хочу принимать участие в убийстве. – Он несколько раз отрицательно помотал головой. – Не из-за двух тысяч.

– Я понимаю, – рассмеялся галисиец. – Наверно, ты боишься, что мы и тебя тоже убьем. Не так ли?

– Есть немного.

– Можешь быть спокоен. Не стоит бросать камни на собственную крышу. Сделка заключена! – добавил он. – А теперь в путь, и не заставляй нас терять время.

Педро Печальный лишь кивнул, вытащил длинную веревку, взял собак на свору и, щелкнув языком, скомандовал:

– Ищите!

Псы, казалось, давно ждавшие приказа, встрепенулись, опустили морды и бросились вперед, почти таща хозяина, следовавшего за ними большими прыжками.

Так вприпрыжку они бежали больше часа, обогнув красноватый кратер, который словно погас всего три дня назад. Они пересекли овраг с бездонными провалами и наконец остановились перед цепочкой пещер, неожиданно открывшихся среди наплывов лавы, образовавшихся столетие спустя после извержения и ведших, похоже, в самое сердце ада.

Пастух что-то сказал псам, и они тут же начали рычать, оскалив зубы. Он удерживал их изо всех сил, так как собаки готовы были броситься ко входу одной из пещер.

Он оглянулся и посмотрел на только что подбежавших, как всегда тяжело дышащих подельников:

– Будет лучше, если вы приготовите оружие. Там кто-то есть.

Дионисио, не дожидаясь повторного предложения, поставил рюкзак на землю, вытащил пистолет и зарядил его, поставив на предохранитель. Мильмуертес тоже сбросил с плеч свой рюкзак. Педро вытащил из своего мешка карбидную лампу, влил в нее немного воды, чтобы та была наготове, и, наконец, не спуская псов, соблюдая всяческие предосторожности, вошел в пещеру.

Труба из лавы, появившаяся здесь по капризу кипящей лавы, разбросавшей по полу огромные камни и оставив большие воздушные карманы, с течением времени разрушившиеся и рухнувшие из-за новых движений земли, почти двадцать метров шла прямо, чтобы потом образовать выступ, за которым разливалась кромешная тьма, едва рассеиваемая на расстоянии вытянутой руки карбидной лампой. Пройдя около десятка шагов, преследователи оказались в одном из разветвлений коридора, где одна галерея вела прямо, а другая вниз, словно стремясь к центру Земли.

Собаки тут же смело бросились во вторую, как всегда еле сдерживаемые хозяином. За ними, отстав на метр, следовали галисиец и Мильмуертес, хотя было видно, что ни одному из них сия авантюра не пришлась по душе.

Педро Печальный время от времени опускал лампу до земли, отыскивая знаки того, что кто-то ходил той же дорогой. Однако пол, потолок и стены представляли собой слегка покрытый рябью лавовый монолит, на котором нельзя было обнаружить и намека на следы.

Спустя несколько минут они достигли просторной залы с потолком настолько высоким, что к нему не мог пробиться свет лампы. Псы тут же бросились в проход, ведущий вниз, преодолевать который людям пришлось на четвереньках.

Вскоре Дионисио, не отрывавший взгляда от пламени лампы, опустил руку в карман и выхватил пистолет, готовый выстрелить в любую секунду, как только что-нибудь покажется ему подозрительным. И тут он вдруг понял, что свет не двигается. Спустя несколько секунд он наткнулся на лампу, оставленную на полу коридора, а псы и их хозяин, казалось, испарились, словно земля поглотила их, словно неизведанная сила затащила их в одну из многочисленных галерей, которые открывались по обеим сторонам узкого прохода.

– Проклятый сучий сын! – воскликнул Дионисио.

Следовавший за ним Мильмуертес дрожащим голосом произнес:

– Что происходит?

– Он удрал! Он удрал… Он оставил нас здесь… Поворачивай назад! Назад, пока не погасла лампа!

Трясясь, проклиная пастуха на чем свет стоит и чуть не воя от страха, Мильмуертес крутанулся на месте и на четвереньках что есть сил пополз в направлении залы, оставшейся где-то позади.

Но когда они до нее добрались, лампа уже еле светила.

~~~

Айза Пердомо проснулась среди ночи с криком, когда же старый Руфо Гера примчался к ней с керосиновой лампой в одной руке и с длинным мачете – в другой, он нашел ее сидящей на кровати. Лицо ее было покрыто потом, а в глазах плескался ужас.

– Что случилось, девочка? – спросил он, судорожно оглядывая комнату в поисках возможной опасности. – Кто это был?

Айза успокоилась не сразу. Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и крепко схватилась за руку маленького старика, присевшего рядом с ней.

– Я видела двух мужчин, которые воют от страха, – сказала она. – Они умрут. И все это из-за меня.

Руфо Гера облегченно вздохнул и положил на стол рядом с лампой свой устрашающий мачете.

– П-у-у-ф! – выдохнул он. – Ну и напугала же ты меня! Успокойся! Это всего лишь сон.

Но она уверенно возразила:

– Это был не сон… Я все ясно видела. Видела их так же, как тех, кто утонул в море, или как тунца и сардин, приплывающих к нашим берегам. Несчастье происходит в эту самую минуту!

– Глупости! – возразил старик. – С детства тебя пичкали дурацкими историями и здорово этим напугали. Как это так получилось, что при такой культурной и образованной матери ты веришь в старые бабкины сказки? Тебе бы не следовало их слушать.

– А в чем тут моя вина, если те, кто бьется в предсмертной агонии, приходят и говорят со мной? Я ведь их не звала.

Руфо Гера попытался подыскать подходящие аргументы, чтобы девчонка наконец-то осознала всю нелепость своего страха, однако вспомнил, как впервые увидел ее после рождения и как сам стал свидетелем чудес, с ним связанных. А затем он не раз слышал, что все ее предсказания сбывались. Много дуро заработали рыбаки, выйдя на путину, когда она предсказывала, что подойдет косяк; он же потерял много часов – хотя никому в этом до сих пор не признавался, – пытаясь найти в столь дорогих его сердцу книгах объяснение данному феномену.

– Кто они? – спросил наконец Руфо.

– Я не видела их лиц, – ответила она. – Там было очень темно, и темнота эта их пугала. Однако мне кажется, что эти мужчины из тех, кто недавно приехал в поселок.

– Судя по тому, что ты мне о них рассказывала, не думаю, чтобы они боялись темноты. Почему они кричали?

– Они умрут.

– Ты в этом уверена?

– Совершенно… Да, еще там лаяли собаки.

– Собаки? Что за собаки?

– Собаки… Не смогла разглядеть их. Только слышала лай.

– У кого в селении есть собаки?

– Вы же знаете, что у многих есть… Собак у нас больше, чем людей.

– Да, это так, черт возьми! – Он беспомощно покачал головой. – Ну хорошо, все уже прошло. Забудь об этом и спи.

Но Айза решительно отказалась:

– Только я закрою глаза, как они снова появятся… Так всегда происходит. Не хочу больше спать в эту ночь.

– Но ведь до рассвета еще целых два часа! – возразил Руфо Гера.

– Попытаюсь почитать, если вы не станете возражать против того, что я зажгу лампу. Или выйду и пройдусь по полю. Когда происходят такие вещи, моя мама остается со мной и рассказывает мне разные истории. Это лучший способ успокоиться.

– Рассказывает истории? Громы и молнии! Да никто не сможет в такое время рассказывать истории. Даже дон Хулиан, который слывет самым искусным рассказчиком на острове, а его фантазии может любой позавидовать… – Он сделал паузу и, резко переменив тон, спросил: – А какие истории тебе нравятся?

– Нет уж! – возразила Айза. – Я не хочу, чтобы вы провели остаток ночи без сна по моей вине. Идите спать.

Тут уже пришла очередь старика отказываться.

– Да твоей отец убьет меня, если я тебя брошу в таком состоянии. Он доверился мне, и я обязан оберегать тебя даже от твоих собственных снов. А любовные истории тебе нравятся?

– Мне нравятся приключения. Особенно на море. «Черный пират», «Сандокан» и все в таком роде.

– Ты читала Сальгари?

– Нет. Сальгари, наверное, единственный писатель, которого я не читала. Однако мне очень нравится Жюль Верн. Больше всего похождения капитана Немо…

Он резко провел пальцем под носом:

– Черт возьми! Признаюсь, если бы мне дали возможность выбирать в этой жизни, мне бы больше всего понравилось быть капитаном Немо. Он все знал и умел!

– Но ведь он был очень несчастен. У него убили всю семью.

– Я никогда не смогу понять его страданий. У меня не было семьи. Были только брат да выжившая из ума тетка. Она обожала моего брата и заботилась о нем, как о сыне. Твой отец однажды спас его, не дал утонуть. Затем брат уехал в Америку и ни разу мне не написал. Ты представляешь? Я бы отдал жизнь за него, а он за тридцать лет не написал мне ни единой строчки.

– Наверное, он не смог этого сделать. А может, он умер?

– Это меня не утешает. Предпочитаю думать, что он просто плохой брат. Плохой, но живой… Возможно, когда-нибудь он мне напишет.

– А если он отправился за удачей, но у него ничего не получилось и он стыдится признаться в этом?

– Своему собственному брату? Не всем, кто отправляется в Америку, удается добиться успеха. В противном случае здесь никого бы не осталось. Ему всего лишь нужно вернуться, и я поделюсь с ним всем, что у меня есть. Этого дома и этого сада с избытком хватит на двоих. – Он забрался с ногами на кровать и, обхватив руками колени, прислонился к стене. – Однако хватит говорить обо мне. Я привык к тому, что компанию мне составляют лишь книги, больше мне никто не нужен… А сейчас мне хочется узнать кое-что о тебе. Меня всегда интересовала твоя способность обо всем узнавать заранее. Ты уверена, что эти мужчины умерли?

Айза пожала плечами.

– Пока нет, – призналась она. – Однако скоро умрут, и они это знают. Они во всем винят меня…

– А ты? Ты себя чувствуешь виновной?

– Дон Хулиан утверждает, что из-за меня умрет еще много людей.

– Тебя это беспокоит?

– Я не хочу приносить вред. Хочу оставаться такой, какой была раньше, хочу, чтобы на меня смотрели спокойно..

– Большинству женщин доставляет удовольствие, когда ими восхищаются и говорят им комплименты.

– А мне нет. Думаю, когда-нибудь мне доставит удовольствие комплимент от одного-единственного мужчины, но я пока такого не встретила.

Руфо Гера надолго задумался, не отводя взгляда от девушки, которую он по-прежнему считал маленькой дочуркой его лучшего друга. Он смотрел на нее как на дочь, которую очень бы хотел иметь сам. Несмотря на то что он видел, как она родилась, он не перекинулся с нею до сего часа и десятью словами.

– Тебе нравится море? – задал он вдруг вопрос.

– Да, конечно… Это то, что мне больше всего нравится на этом свете.

– Так вот, представь на миг, что морю не захотелось, чтобы кто-то смотрел на него. Получилось бы несправедливо, ты не считаешь?

Она покачала головой, посмотрела на него искоса и дурашливо улыбнулась.

– Да ну вас! – воскликнула она. – Море никто не станет лапать грязными руками и уж тем более никто не захочет завалить его в постель, как только выпьет чуть больше положенного. Мне нравится сравнение с морем, но такая жизнь не по мне. Если бы морю довелось слышать то, что слышу я, то можете быть уверены, оно бы постоянно штормило.

Старик весело рассмеялся.

– Я представляю, – сказал он, справившись со смехом, и показал на двор. – Вставай. Пойду приготовлю хороший завтрак, потом мы пойдем на улицу, залезем там на высокую стену и будем смотреть на море и дожидаться рассвета. Уверяю тебя, что это зрелище незабываемое.

Старик оказался прав, и Айза будет помнить всю жизнь, как всходило солнце, как из утренней дымки выступал на горизонте одинокий утес Роке-де-Есте и как тень вулкана Корона медленно плыла по долине. Все это, без сомнений, делало поселок самым красивым местом на острове и одним из самых красивых мест на Земле. Здесь было все, чего только может пожелать душа: и высокие горы, и изумрудные поля, за которыми день и ночь присматривали местные фермеры, и типичные для Лансароте дома с ослепительно-белыми стенами, и конечно же сказочный лес, где пальмы были так высоки, что их кроны гладили облака.

А вдалеке виднелись пятна лавы и покрытые темно-зеленым мхом склоны Злой страны вулкана Корона сбегали к берегу, песок которого был занесен сюда из самой Сахары. Он проделал долгий путь, летя на спине ветра, чтобы наконец-то спокойно осесть на берегу острова или опуститься в спокойные, блестящие, словно покрытые металлической пластиной, морские воды, в которых отражался безбрежный небосвод.

Пустельги уже начали свой путь по небу, неподвижно паря в воздухе и высматривая мышь, ящерицу или крольчонка, в то время как остальные птицы только-только просыпались в пальмовой роще, а в глубине долины петухи уже будили островитян резкими, пронзительными криками.

Руфо Гера подал кофе в красивом рыбацком термосе, а к нему сыр, виноград, инжир и несколько хрустящих на зубах галет.

Если бы кто-нибудь увидел их в этот час, то принял бы за влюбленную парочку, ибо девушка возлежала на траве, любуясь окружающим ее пейзажем, а старик трогательно ухаживал за ней, размешивая сахар в чашке и подавая большие дольки гуайявы.

– Мама говорит, что в городах есть люди, которые никогда не видели рассвета, – вымолвила Айза, мелкими глотками отпивая горячий кофе. – Они очень поздно ложатся спать и просыпаются, когда уже совсем светло. Вы можете себе это представить?

– Конечно могу, – не стал возражать Руфо Гера. – Впрочем, рассвет в городах не так хорош, как у нас. Горожанам достаточно иметь лишь день и ночь, остальное для них не важно.

Айза ничего не ответила. Покончив с завтраком, она залюбовалась красным диском солнца, который взлетал над горизонтом, а затем очень тихо произнесла:

– Один умер.

Руфо Гера пристально посмотрел на нее.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

– Я услышала выстрел, и мне показалось, что он позвал меня.

– Кто его убил?

– Его страх.

– Страх?

– Он был один. Его бросили.

– Но ведь их было двое? Где же второй?

– Не знаю. Этот присел на корточки в углу, точь-в-точь как ребенок, который должен вот-вот родиться. Он плакал как младенец, а потом прозвучал выстрел. – Она посмотрела в сторону собеседника. – Почему Бог наказывает меня этим даром? – спросила она. – Почему ко мне всегда приходят утонувшие и умершие?

– Потому, что ты медиум.

– Я кто?

– Медиум. Так называются люди, которые могут вступать в контакт с мертвыми. Я кое-что читал об этом.

– А быть медиумом хорошо или плохо?

– Не знаю. Но кажется, они зарабатывают очень много денег. Все на свете хотят поговорить с мертвыми.

– Для чего?

– Чтобы знать, что происходит в потустороннем мире.

– Мертвые этого не знают.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что они ничего не знают. Потому-то они приходят ко мне и задают свои вопросы. Им страшно, и они желают остаться с нами, пытаются создать иллюзию того, что тоже живы.

– Ты уверена?

– Нет. – Она покачала головой в глубокой задумчивости. – Все, что происходит, плохо. Меня это пугает, и я уже ни в чем не уверена. – Она взяла камешек и далеко бросила его, прежде чем снова заговорила: – Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Один юноша сказал, что я всего лишь тщеславная истеричка. Я никогда не понимала того, что значит быть истеричкой. Это что, своего рода сумасшествие?

– Я никогда не слышал такого слова. А если и прочитал его когда-то, то, не зная его значения, не обратил на него внимания. С тех пор как твоя мать перестала объяснять мне смысл вещей, многое проходит мимо меня. Да и я старею. Начинаю думать, что стремление к знаниям на самом деле ни к чему не приводят. Теперь я скорее прочту уже знакомую книгу, а не новую, а это плохой симптом. – Он усмехнулся сквозь зубы. – Очень и очень маленьким детям и очень и очень старым людям нравится только то, что им уже известно. Настоящее любопытство – дело молодых.

– Вам не хватает моей матери, правда?

– Ты не можешь себе представить насколько.

– Вы были влюблены в нее?

Руфо Гера начал собирать вещи, складывая их в рюкзак.

– Думаю, что да, – в конце концов признался он. – Почти все ученики влюбляются в своих учительниц, а она была моей учительницей. Ты знаешь, как она меня научила читать?

– Она никогда мне об этом не рассказывала.

– Это было задолго до того, как ты родилась. Я все еще надеялся, что мой брат мне напишет, и я хотел сам прочитать его письмо. У нее было огромное терпение, и она меня научила читать, а потом научила выбирать книги…

Старик замолчал и больше не произнес ни слова за все то время, что помогал ей спуститься с горы.

– Я, будучи еще совсем молодым, был страшным задирой и выпивохой и с тех пор, как уехал мой брат, не вылезал из таверны. Там я просаживал заработок и терял друзей, так как со всеми дрался. Уверен, если бы не научился читать, то к этому времени был бы одиноким, всем ненавистным стариком. – Он подмигнул девушке, и лицо его приняло хитрое выражение. – Теперь я стар и одинок, но рюмку беру только от случая к случаю. И никто меня не презирает, хотя и не знаю, хорошо ли это.

– Должно быть, хорошо. А вот меня большинство людей ненавидит. Я им ничего не сделала, все время стараюсь быть любезной и ласковой, однако все мои усилия проходят впустую.

– Не думаю, что ненавидят тебя. – В голосе Руфо звучала непоколебимая уверенность в собственных словах. – Это оттого, что они тебя видят другой, и это их пугает.

– А почему я должна быть другой?

Он пожал плечами:

– Кто его знает! Природа частенько проделывает подобные штуки. Обрати внимание на этот остров. Отсюда он весь хорошо виден, от утесов Фамара до мыса Папагойо. Вроде бы ничего особенного, остров как остров, и тем не менее Природа сосредоточила здесь больше вулканов, чем на всем континенте. Однажды я прочел, что Лансароте является одним из тех мест на Земле, где скрещивается больше всего магнитных полей.

– А что такое магнитные поля?

Руфо задумался на секунду, и стало очевидным, что он не слишком-то уверен в своем ответе, однако наконец, засмущавшись, произнес: