Текст книги "Марат"

Автор книги: Альберт Манфред

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Какой резкий контраст с этим почтительно-льстивым отношением прославленных корифеев Просвещения к благоволящим им царственным особам составлял презрительный или обличительный, гневный тон, в котором Марат отзывался о самых могущественных монархах своего времени!

Марат в эти годы вовсе не был республиканцем. Он относился с предубеждением к республиканской форме власти: это было его ошибкой, и позже мы вернемся к этому подробнее. Убежденный противник абсолютистского режима и любой формы деспотизма, Марат считал наиболее приемлемой формой государственной власти демократическую конституционную монархию, в которой король был бы лишь первым должностным лицом, исполнителем законов.

Имелся ли тогда – в современном Марату мире – такой идеальный политический строй?

В «Цепях рабства» большое внимание уделено государственному строю Англии. Это вполне естественно не только потому, что Марат жил в ту пору в Англии и предназначал первое издание своей работы английскому читателю, но и ввиду того, что Англия была тогда единственной крупной страною мира, где существовала конституционная монархия. Государственный строй Англии – именно потому, что он был конституционным строем, – привлекал самое пристальное внимание передовых французских мыслителей; об английской конституции писали Вольтер, Монтескье, Дидро и многие другие литераторы восемнадцатого века.

Марат гораздо резче, чем его французские предшественники, критикует английскую конституцию. Ему полностью чужда всякая идеализация политического режима, господствовавшего в Англии. Он обличает его антидемократизм, половинчатость, компромиссный характер британской конституции.

В своей критике английской конституции, как и всего английского общественно-политического строя, Марат разоблачает не только пороки, унаследованные от прошлого, то есть связанные с пережитками феодально-абсолютистского режима, но и вновь приобретенные: порожденные развивающимися капиталистическими отношениями.

Он увидел в английской конституции, в английском парламенте, во всем политическом строе страны язвы нового, буржуазного происхождения. Он рисует ужасающую картину страданий и мучений бедняков и всевластия золота, могущества денег.

Парламент не является более собранием добродетельных и достойных людей, каким он был или мог быть в былые времена; теперь он всецело подчинен могущественной власти денег. «Ныне не считаются ни с добродетелью, ни с талантом, ни с рвением, ни с заслугами перед родиной – только одни деньги отворяют двери сената, куда устремляются толпой глупцы и мошенники, не позволяя войти туда людям достойным…»

Таким образом, английская конституция и парламент, по мнению Марата, соединяют пороки и недостатки прошлого и настоящего – феодального и капиталистического происхождения. Они очень далеки от идеального политического строя. Такого совершенного политического устройства Марат не видит нигде в современном ему мире. Его истинно демократическая конституционная монархия, в которой царствует свобода и торжествуют естественные права человека, – это идеал, еще не воплощенный в реальные формы реальной жизни. Но к этому идеальному политическому строю должно стремиться, за него надо бороться.

Главной же задачей настоящего времени остается борьба против деспотизма.

Деспотизм господствует во всем мире. В разных формах, разными средствами он усиливает свою власть над закованными в цепи рабства народами во всех странах.

Продолжая тот же ход рассуждений, выясняющих способы, с помощью которых деспотическая власть порабощает народы, Марат подвергал резкой критике поведение и действия самого народа.

Марату чужда какая бы то ни было идеализация народа; народ для него настолько близок, что он не стремится ни приукрашивать его, ни произносить ему похвалу. Напротив, Марат стремится выявить недостатки народа, его слабые стороны, которые он резко критикует. Он вводит в свою книгу специальные разделы: «Слепая беспечность народна», «Необдуманная умеренность народа», «Напрасные усилия народа», «Глупость народа». Народ не сопротивляется тирании власти – в этом проявляется его неуместная умеренность. «Трусливость самих народов, вот что дает возможность ковать для них цепи», – пишет Марат. Глупостью народов Марат считает то, что они «готовы скорее пожертвовать всем, чем восстать против помазанника божия. Никогда они не считают себя вправе силой воспротивиться его несправедливой власти».

Эта резкая, нелицеприятная критика ошибок и слабости народа имеет ясно выраженный назидательный характер. Марат критикует народ, чтобы подтолкнуть его на действие Народу принадлежит право на сопротивление деспотизму и угнетению во всех их проявлениях.

Что значит сопротивление деспотизму? В каких формах оно может быть воплощено в реальной, действительной жизни?

Эти вопросы, которых не только чурались, но даже боялись мысленно произнести самые передовые умы европейской прогрессивной мысли того времени. Марат ставил прямо, в ничем не прикрытой, ясной для всех форме.

Сопротивление угнетению – это революция, это восстание. Право народа на восстание является его самым бесспорным и непреложным правом, оно покоится в самой природе вещей. «Единственной законной целью всякой политической ассоциации является общее счастье, писал Марат. – Каковы бы ни были притязания власть имущих, любое соображение должно отступать перед этим высшим законом». Таким образом, всякая власть или действия этой власти, которые противоречат целям общего счастья людей, становятся незаконными, вернее сказать, противозаконными. Деспоты и тираны множеством разных коварных способов попирают и нарушают это законное стремление к счастью. Борьба против тирании, борьба против деспотической власти, покушающихся на право людей на счастье, – не только священное право, но и обязанность, высший долг народа. Так самый ход рассуждений Марата приводит его к глубоко революционным выводам.

Это общее обоснование прав народа на революцию Марат считает вполне достаточным и в своей книге не приводит иных доказательств этого права: нет надобности доказывать то, что бесспорно. Его внимание направлено на иное: он критикует народ за то, что он недостаточно или неумело пользуется своими законными правами.

«…Народы почитают священным лишь авторитет государей. Они готовы скорее пожертвовать всем, чем восстать против помазанника божия. Никогда они не считают себя вправе силой воспротивиться его несправедливой власти и полагают, что только одними просьбами дозволено его смягчить.

Куда только не заходит их глупость!»

Это обобщающее заключение еще резче подчеркивает дидактический, назидательный характер политических рассуждений Марата. Писатель не скрывает того, что он учительствует, что он добровольно берет на себя роль наставника народных масс. Его суровая и резкая критика недостатков и слабостей народа имеет целью подтолкнуть его на смелые, решительные действия. Судьба общества находится в руках народа. Если он будет и дальше проявлять свою неуместную умеренность, свою глупость, свою алчность – Марат не скупится на самые резкие слова; он как бы хочет подзадорить народ, – если он будет по-прежнему повиноваться своим угнетателям, он будет всегда влачить цепи рабства.

Но ведь народ может все изменить. Право на его стороне, и деспоты, угнетающие народ, попирают это священное право; их деспотическая власть в самом существе своем противозаконна. Народ обладает и несокрушимой силой; надо суметь лишь воспользоваться ею.

Марат дает в своем сочинении ряд практических советов народу, как обеспечить успех восстанию.

«Если восстание решено, оно не приведет ни к какому успеху, если не станет всеобщим». Это одно из важнейших условий победы народа. Восставшие должны оставаться сплоченными, они не должны допустить, чтобы силы народа были разъединены, к чему будут стремиться угнетатели. Народ, подняв восстание, должен идти решительно, не останавливаясь на полпути, без колебаний. Марат предупреждает: когда народ проявляет «малую решимость, вопли его встречают с презрением». Особенно опасны и гибельны иллюзии, которые даже восставшие с оружием в руках народы питают к государям. «Похожие на детей, боящихся поднять руку на отца, они (народы – А. М.) часто опускают оружие. Государь же со своей стороны никогда не проявляет никаких отцовских чувств, видит в восставших подданных лишь мятежников и, пока безжалостно их не раздавит, не обретает уверенности в осуществлении своих намерений».

Марат подробно рассматривает и анализирует все возможные случаи, когда народ не соблюдает всех необходимых условий для победы восстания и когда в силу этого его усилия разорвать цепи рабства становятся тщетными.

Он резюмирует итоги этого анализа кратким обобщающим выводом: «Когда усилия народа утвердить свою свободу недостаточны, усилия эти только еще больше скрепляют его порабощение».

Страницы его книги, посвященные задачам вооруженного восстания, – единственные во всей политик ческой литературе восемнадцатого столетия.

Конечно, в суждениях Марата о вооруженном восстании, как и во всем его сочинении, есть немало противоречивого. Нетрудно по авторскому замыслу книги установить, что Марат вовсе не ставил перед собой задачи дать исчерпывающее или сколько-нибудь полное определение задач и целей вооруженного народного восстания.

Кто из писателей Просвещения или, возьмем еще шире, из литераторов восемнадцатого столетия ставил-конкретно практические задачи революции, задачи вооруженного восстания?

В огромной литературе этого столь богатого талантами столетия ни у одного автора середины века нельзя найти трактовки вопросов революции как практической задачи.

В пятидесятых-семидесятых годах, во всяком случае до восстания населения английских колоний в Америке против британской короны, о революции писали весьма редко и крайне осмотрительно. Если о ней и говорили, то только полунамеками, в неопределенной и уклончивой форме; ее предпочитали не называть по имени, а если называли, то чаще всего подразумевали лишь некий комплекс больших общественных перемен.

Конечно, передовые люди во Франции знали крамольное, проникнутое бунтарским духом сочинение священника Жана Мелье, безбожника и материалиста, воскрешавшего старый дух тираноборцев. Рукопись бедного кюре из Этрепиньи и Баллев в Шампани, умершего в 1729 году в полной безвестности, увидела свет лишь в 1742 году, когда ее издал в извлечениях Вольтер. Но знаменитый философ, «дрожавший от ужаса», по собственному признанию, при чтении этого бунтовщического сочинения, исключил из него все казавшееся ему слишком опасным.

Десятью годами позже «Завещание» Жана Мелье в более полном виде издал выдающийся французский философ-материалист Гольбах, тайный автор «Системы природы». Но и в кругу французских философов-материалистов, в салоне барона Гольбаха, объединявшем цвет передовой французской общественной мысли, судили обо всем, но острых политических тем избегали.

«Патриарх» французского Просвещения, проницательный и дальнозоркий Вольтер, даже в своем фернейском уединении не мог не чувствовать приближения революции. Он не раз говорил о неизбежности революции, но говорил не с сочувствием и надеждой, а с нескрываемым страхом.

Жан Жак Руссо в своих философско-политических трактатах «Происхождение неравенства», «Общественном договоре» в ходе теоретических рассуждений приходил к оправданию революции. Если деспотизм нарушает общественный договор, то народ вправе поднять революцию. Руссо даже полагал, что революция окажет целебное, оздоровляющее влияние на общество.

Но Руссо никогда не ставил вопроса о революции как практическую задачу. Для него революция оставалась общим теоретическим понятием. Каково ее конкретное содержание, как она действует, каковы ее средства борьбы? – эти вопросы даже не вставали перед Руссо, ибо революция в его рассуждениях оставалась чистой абстракцией.

Марат многое взял от Руссо, как и от некоторых других своих французских предшественников – социологов. Но наиболее существенное отличие его книги от всех наиболее прославленных сочинений писателей Просвещения – в ее революционном духе.

«Цепи рабства» – это книга, на страницах которой уже чувствуется дыхание приближавшейся революции. Для Марата революция не гипотеза, не теоретически допустимое изменение общественного устройства, не сумма каких-то реформ или государственных преобразований. Это обязанность, долг народа, единственное средство, его спасения.

Марат не теоретизирует, не рассуждает по поводу революции; кажется, он не употребляет в своей книге даже самого этого слова. Но зато он обозначает в самых точных, можно даже сказать, будничных выражениях, как она должна действовать.

Марат хорошо знает, кто может и должен совершить революцию. Это народ. И советы, которые он дает о том, как успешнее провести вооруженное восстание, – это и есть решение практических вопросов революции.

В этой глубокой убежденности необходимости, спасительности вооруженного восстания как единственного средства избавления народа от цепей рабства, в сугубо практическом, трезвом, даже деловом подходе к конкретным задачам вооруженного восстания – своеобразие, оригинальность произведения Марата, отличавшая его уже тогда – в 1774 году – от всех остальных писателей передовой общественной мысли.

Марат представлял новое, более молодое поколение французской демократической общественной мысли. Когда был опубликован «Общественный договор» Жана Жака Руссо – произведение, оставшееся вершиной в идейно-политическом развитии знаменитого мыслителя, Марату было девятнадцать лет. В юности он уже овладел идеями, являвшимися последним словом передовой мысли восемнадцатого века.

Он продолжал свое идейное развитие в эпоху, когда классовые противоречия в стране все более обострялись и обретали такой накал, который едва ли можно было чем-либо остудить.

На его глазах завершалась затянувшаяся агония растленного режима Людовика XV, отдавшего страну на разграбление клевретам госпожи Дюбарри или ненавистного канцлера Мопу. Он мог слышать, как доведенный до отчаяния возраставшей нуждой и произволом абсолютистской власти народ роптал; как в столице Франции в 1771 году во множестве распространялись афиши с кратким, но грозным текстом: «Хлеба за два су, повесить канцлера или восстание в Париже».

До Марата доходили осторожно, на ухо шепотком передаваемые слухи о грозных крестьянских мятежах, вспыхивавших то здесь, то там в разных концах королевства. Он знал, что крамольные книги «вольнодумных философов», осужденные церковью и королевской властью, публично сожженные на площади палачом, затем переписываются от руки или зачитываются до дыр, что повсеместно появляются оскорбительные изображения всемогущего королевского канцлера Мопу или даже самого короля, что повсюду растет недовольство и что нет уже силы, которая могла бы его подавить или утишить.

Особенности личной биографии Марата, позволившие ему начиная с юношеских лет медленно проходить по всем этажам социального здания, идти вперед, видя перед собой все шире раскрывающиеся горизонты, также не могли пройти для него бесследно. За недолгий срок он увидел современное ему общество во всех его разрезах – в застывшей неподвижности тихого Невшателя, в бурном кипении, алчной погоне за наживой торгового Бордо, в разительных социальных контрастах, в сложной противоречивости великого города Франции – Парижа и, наконец, в учащенном, напряженном биении пульса мировой столицы – Лондона. Это помогло тридцатилетнему писателю, впервые взявшемуся за разрешение общественно-политических проблем, увидеть и понять социальные противоречия современного общества неизмеримо полнее, острее и глубже, чем видел и понимал их автор «Общественного договора» и «Эмиля», искавший пищи для своих размышлений в строгом уединении.

Как бы там ни было, но в обширной политической литературе шестидесятых-семидесятых годов восемнадцатого столетия «Цепи рабства» Марата остались произведением, конечно, не самым значительным, но, во всяком случае, в наибольшей мере проникнутым революционным духом.

Впрочем, автору это сочинение ни славы, ни даже известности принести не могло хотя бы потому, что оно было издано анонимно. Многим позже Марат писал, что, «как только работа моя была обнародована, поднялось всеобщее брожение». Вероятно, писательское тщеславие, которого не чужд был и начинающий автор, толкнуло его на преувеличения. Если «Цепи рабства» неизвестного писателя и произвели какое-то впечатление на участников политической борьбы в Англии, то оно не могло быть ни слишком сильным, ни продолжительным. С лета 1774 года развернулись события неизмеримо более важные и привлекшие к себе всеобщее внимание – американская революция, война за независимость тринадцати английских колоний в Новом Свете. Растянувшаяся на долгие годы освободительная война американских повстанцев приковала к себе взоры всей Европы и заставила забыть о многом, что волновало раньше.

Но если памфлет безвестного сочинителя, как и иная политическая литература избирательной борьбы 1774 года, был вскоре предан в Англии полному забвению, то для самого автора это сочинение имело очень большое значение. В нем Марат впервые определил систему своих взглядов по общественно-политическим вопросам. Это не были случайные и преходящие мысли. Замечательно, что философские и социологические взгляды Марата со времени «Цепей рабства» почти не подверглись изменениям. Конечно, жизнь ставила новые вопросы, в каждом следующем произведении появлялось нечто отличное не только по материалу, но и по его толкованию, в новой политической обстановке менялись политические взгляды Марата, в особенности его тактические взгляды. Иначе и быть не могло. Но система философско-социологических взглядов, сформулированная Маратом впервые в «Цепях рабства», оставалась на протяжении его последующей бурной революционной деятельности почти неизменной.

Уже в этом первом своем произведении, посвященном общественно-политическим вопросам, Марат предстал как смелый и решительный революционный демократ. Таким он и остался до последних дней своей жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПЕРЕД РЕВОЛЮЦИЕЙ

Прошло пятнадцать лет.

В Париже, на улице Старой голубятни, в просторной квартире жил и трудился уже немолодой – ему шел пятый десяток – известный врач и ученый, доктор медицины Жан Поль Марат.

В его приемной по утрам было всегда много народу. Люди разных возрастов, разных чинов и званий, и жители столицы, и прибывшие издалека, терпеливо ожидали, когда придет их черед. Пораженные самым тяжелым недугом с надеждой ожидали, когда откроются двери кабинета. Об этом докторе, приехавшем в Париж из-за границы, рассказывали самые удивительные истории; молва называла его чудесным исцелителем. Было известно, что доктор Марат возвратил зрение человеку, который более тридцати лет ничего не видел; это не было вымыслом досужих кумушек: имя этого человека было господин де Лилль.

Доктор Марат был не просто лекарь, а еще и ученый. Он применял совершенно новые методы лечения – он лечил электричеством.

Но, главное, у Марата-врача был зоркий, как бы проникающий во все глаз и тонкий слух. Диагноз он ставил быстро и безошибочно. Турский интендант дю Клюзе благодарил маркиза Шуазель за данный им совет пригласить к находившейся в опасном положении больной доктора Марата. «Этот просвещенный человек, – писал о Марате дю Клюзе, – …в один миг увидел то, что целому факультету удалось найти лишь после долгих наблюдений».

Из уст в уста передавали рассказ о том, как доктор Марат добился исцеления больной маркизы Лобеспин, состояние которой считалось безнадежным.

К доктору Марату обращались во всех тяжелых случаях как к единственному врачу, который может спасти жизнь, когда уже не остается никакой надежды. Господин Прево, главный казначей ведомства мостов и шоссейных дорог Франции, умолял спасти его жену и признавался, что возлагает на доктора Марата последние упования.

Маркиз де Гуи настоятельно просил Марата прийти на помощь смертельно больному юноше, состояние которого было признано безнадежным. Но маркиз Гуи еще надеется на спасительную помощь доктора Марата, ибо он «врач неисцелимых».

«Врач неисцелимых» – немногие из медиков того времени заслужили это почетное прозвание.

Слава Марата как врача росла. Его приглашают ко двору. В течение ряда лет, с конца семидесятых по середину восьмидесятых годов, он состоит врачом при дворе графа Д’Артуа, брата короля Людовика XVI. Но двери его кабинета по-прежнему открыты для всех больных – богатых и бедных, знатных и бесправных. Его известность растет и растет.

Сам Марат в одном из писем, относящихся к 1783 или 1784 году, так писал о своей деятельности и своем положении как лечащего врача:

«Шум, вызванный моими блестящими излечениями, привлек ко мне колоссальную толпу народа. Двери мои постоянно осаждались лицами, которые приезжали со всех сторон советоваться со мной. Так как я был в то же время физиком, то знание природы давало мне огромные преимущества: быстрый глаз и уверенность приема…»

Но доктор Марат не мог отдавать всего своего времени врачеванию больных. Он ограничивал прием, он, как о том свидетельствуют его письма, отказывался от приглашений.

Часть помещения его обширной квартиры была отведена под лаборатории. Здесь находились тигли, здесь были колбы, пробирки, сложная аппаратура для физических опытов, для исследования невыясненных проблем оптики, изучения действия электрической энергии. Это был большой, заполненный сложными приборами физический кабинет, могущий показаться непосвященному таинственным и загадочным.

Здесь Марат проводил долгие часы, ставя сложные опыты, проверяя свои догадки и наблюдения, накапливая терпеливым, упорным трудом большой экспериментальный материал, необходимый для обобщений по исследуемым проблемам физики.

Две комнаты в доме Марата были отведены под другую лабораторию. Здесь врач-физиолог с помощью скальпеля производил опыты над живыми животными, здесь же он производил вскрытие трупов, которые ему доставлялись по его просьбе из госпиталей.

Марат придавал этим своим занятиям большое значение. В письме к Вильяму Дэли – английскому физиологу и доброму его приятелю по Англии – Марат в декабре 1782 года писал: «Будьте совершенно уверены в том, мой друг, что искусство и известность в этой области (в медицине и в хирургии) можно приобрести только путем многочисленных и ежедневных упражнений над живыми объектами».

Марат сам много и систематически работал в этой области. Он получал от мясников овец, телят, свиней и даже быков и производил над ними сложные хирургические эксперименты. В том же письме он писал: «Вы говорите, что не любите видеть невинных животных под скальпелем; мое сердце столь же мягко, как и ваше, и я также не люблю видеть страданий бедных тварей. Но было бы совершенно невозможно понять тайны, изумительные и необъяснимые чудеса человеческого тела, если не пытаться схватить природу в ее работе». И далее Марат рассказывал, что именно наблюдения работы мышц и различных свойств крови во время этих опытов позволили ему сделать ряд важных открытий.

Часто его врачебный кабинет и лаборатории пустовали, и вечерами через освещенные окна дома на улице Старой голубятни можно было увидеть силуэт доктора, склонившегося над столом.

Жан Поль Марат писал. Он старался писать каждый вечер с тех пор, как в 1769 году было опубликовано его первое печатное сочинение «Об одной глазной болезни» и остался ненапечатанным написанный в тот же год. роман «Польские письма».

Но ведь Марат писал не только трактаты о глазных болезнях и неудавшиеся романы. Он ведь был и автором книги «Цепи рабства».

* * *

С тех пор как начинающий литератор анонимно опубликовал в Лондоне свой первый политический памфлет против произвола деспотической, власти, утекло немало воды и многое изменилось.

Прогремела, потрясши весь мир, революция в Северной Америке. За океаном образовалась независимая республика. К немалому смущению людей консервативного образа мыслей, Франция и Испания, а позднее Голландия вступили в союз с нечестивыми мятежниками для совместной борьбы против Англии. Даже русская императрица Екатерина II, на поддержку которой уповал «искренне любящий брат Георг», и та неофициально принимала в Петербурге представителя молодой республики Френсиса Дрейна, что явно противоречило интересам «брата Георга».

Конечно, европейские монархи в своей политике отнюдь не руководствовались гуманистическими симпатиями к мятежным повстанцам, взбунтовавшимся против «богом данного» монарха. У ряда континентальных монархий были свои счеты с Британской монархией и острота соперничества была так велика, что побуждала их скрепя сердце идти на сделку с врагами Англии – американскими повстанцами.

В 1787 году началась русско-турецкая война. Союзником России выступала Австрия; Турцию негласно поддерживали Англия и Пруссия. Турки разгромили австрийскую армию. Русский флот под командованием Ушакова уничтожил в битве под Феодосией турецкий флот, а Суворов в знаменитом сражении у реки Рымник разбил наголову турецкую армию. Казалось, победа русского оружия завершает войну. Но летом 1788 года против России выступила подстрекаемая английской дипломатией Швеция. Война затягивалась.

В самой Франции также совершалось немало изменений.

В мае 1774 года умер старый король Людовик XV. В дни его болезни в Париже не только не заказывали молебнов о выздоровлении государя, как это водилось раньше, но почти открыто бросали по его адресу оскорбительные словечки. Было произведено множество арестов, но насмешки и враждебные королю разговоры не прекратились: для этого потребовалось бы посадить за решетку весь Париж. В стране смерть короля, с именем которого связывали все бедствия народа, была встречена со вздохом облегчения. Чувство надежды, большие ожидания, возлагавшиеся на нового монарха, на какое-то время прервали развитие кризиса.

Могло казаться вначале, что с новым монархом многое действительно переменится. Первым актом девятнадцатилетнего короля был отказ от двадцати четырех миллионов, поднесенных ему по обычаю при вступлении на престол. Затем в августе были отправлены в ссылку ненавистные канцлер Мопу и аббат Террэ. Мопу при выезде из Парижа должен был сопровождать специальный конвой, чтобы народ не растерзал бывшего канцлера, олицетворявшего все преступления и злодеяния минувшего царствования.

Король призвал на должность генерального контролера финансов, то есть фактически первого министра, Робера Тюрго.

Тюрго – известный литератор, один из самых ярких представителей передовой экономической мысли того времени, так называемой школы физиократов– слыл человеком оригинального ума и больших талантов и убежденным сторонником буржуазных реформ. Решительный, самоуверенный, твердый в достижении намеченной цели, он сразу же взялся за проведение широкой программы преобразований. Он начал с отмены всех ограничений в торговле хлебом и введения полной свободы торговли зерном на территории всего королевства. На современников огромное впечатление произвела мотивировочная часть указа: впервые в правительственном документе употреблялись доселе запрещенные слова: «свобода» и «собственность»; они ласкали слух буржуа и вызывали негодование феодалов.

Но раньше чем Тюрго успел приступить к следующим реформам, страну потряс новый взрыв народных волнений. Весной 1775 года в ряде деревень и городах – Дижоне, Понтуазе, Сен-Жермене, Париже, Версале – народ врывался в хлебные склады, амбары и магазины, силой взламывал их и забирал хлеб. В Понтуазе народ останавливал суда и баржи, груженные хлебом; в Mo, в Сен-Море, в Бри-Кон-Робере народ жег хлебные склады. Эти голодные бунты получили название «мучной войны».

«Мучная война» 1775 года показала, до какой степени обнищания доведен народ многовековой феодальной эксплуатацией, как разорена страна, как еще резче ухудшилось положение крестьянства и плебейства за полвека последнего царствования.

Народные выступления были подавлены жестокими репрессиями, вплоть до применения смертной казни.

Тюрго продолжал осуществлять свою программу реформ. Он отменил дорожную барщину с крестьян, ввел некоторые налоги на привилегированные сословия, упразднил цеховые корпорации и гильдии.

Эти реформы, имевшие в своем существе буржуазное содержание, встречали самую пылкую поддержку со стороны «партии философов» – всех «вольнодумцев», всех противников феодально-абсолютистского строя, значительной части третьего сословия. «Мы на заре более ясных дней», – писал в эти дни один из вождей «энциклопедистов», знаменитый философ и математик Жан Д’Аламбер. Когда в марте 1776 года по распоряжению короля были официально узаконены эдикты об отмене барщины, Париж был вечером иллюминирован и в городе появились освещенные транспаранты с надписями: «Да здравствует король и свобода!»

Находились люди, поддавшиеся убаюкивающей иллюзии, что под скипетром юного и благородного короля будет проложен мирными средствами путь к торжеству свободы. Даже человек такого скептического ума, как Вольтер, и тот на какое-то время проникся этим настроением.

Но эта реформаторская деятельность государственного контролера чем дальше, тем больше вызывала недовольство и даже ярость феодальной знати, высшего духовенства, всей придворной камарильи. В самой королевской семье она встречала открытое осуждение со стороны братьев короля и в особенности со стороны королевы Марии Антуанетты.

Легкомысленная, взбалмошная, постоянно ищущая новых развлечений, непоколебимо уверенная в том, что все ее прихоти должны немедленно исполняться, юная французская королева, дочь могущественной императрицы Марии Терезии, не хотела мириться с чьим-либо влиянием на короля. Возненавидев Тюрго, она стала оказывать открытую поддержку всей реакционной аристократической знати, атаковавшей государственного контролера, поднявшего руку на старинные привилегии дворянства.

Умный и смелый министр, поддерживаемый прогрессивными общественными силами, – и обворожительная настойчивая королева и стоящая за ней реакционная партия феодальной аристократии, приверженцев старины и дворцовых прожигателей жизни. Нерешительному и слабому королю трудно было сделать правильный выбор. С одной стороны, он санкционировал реформаторские меры Тюрго, а с другой– допускал открытые яростные атаки справа и тайные интриги против своего министра.

Вольтер, быстро излечившийся от мимолетных иллюзий, был одним из первых, кто понял, – какими неисчислимыми грозными последствиями чревата эта внутренняя противоречивость политики нового короля. «Странное время переживаем мы и наблюдаем удивительные контрасты, – писал он в марте 1776 года. – Разум, с одной стороны, и нелепый фанатизм, с другой; государственный контролер, жалеющий народ, и парламент, угнетающий его; гражданская война у всех на уме, и заговоры во всех игорных домах. Спасайся, кто может!»