Текст книги "Марат"

Автор книги: Альберт Манфред

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

В вопросах художественной литературы, к которой он проявлял самый живой интерес и внимание, он не скрывал своего резко отрицательного отношения к Расину. Позже он писал о «пошлости Расина». Но его нелюбовь к Расину, как и к Буало, имела ярко выраженную политическую окраску: он им ставил в вину и не мог простить прислужничества монарху; оно представлялось ему бесспорным.

Наибольшее впечатление на него произвели Монтескье и Руссо. Примерно двадцать лет спустя, в 1785 году, Марат написал «Похвальное слово Монтескье». За два года до своей смерти, в 1791 году, Марат писал, что Руссо «был бы самым великим человеком нашего века, если бы не существовало Монтескье».

Эта фраза не была случайной. Марат не раз сопоставлял Монтескье, «самого великого человека, какого только породил наш век и который прославил Францию», с Жаном Жаком Руссо. Он всегда находил аргументы, – чтобы доказать первенство автора «Персидских писем».

И все-таки, анализируя систему взглядов Марата по общественно-политическим вопросам, сложившуюся еще задолго до революции, затем рассматривая его социально-политическую программу во время революции, нельзя не признать безусловного и очень значительного влияния идей Жана Жака Руссо на мировоззрение и политические взгляды Друга народа.

Французское просветительство ни на одном этапе своей истории не было ни единым, ни однородным. Если оно и выступало сомкнутым фронтом против общего врага – «триединой гидры»: феодализма, абсолютизма, церкви, то это вовсе не означало, что в собственных его рядах ни на минуту не прекращалась внутренняя борьба, достигавшая порой большого ожесточения.

Жан Поль Мара за время своего трехлетнего пребывания в Париже завершил свое образование в области общественных наук; он прочел и проштудировал и все старые и новейшие, последние сочинения по вопросам философии, права, политической экономии, истории, искусства. Как и лучшие из его современников, он овладел знаниями своего века, он стал, подобно им, «энциклопедистом», универсально образованным человеком. Но он сумел достичь и большего. Он разобрался в боровшихся между собою в рядах Просвещения идейных течениях, сумел определить свое отношение к ним и нашел свое место в рядах демократического направления французского Просвещения.

Годы занятий в Париже не прошли для Мара даром. Вчерашний наивный, даже несколько восторженный мечтатель вырос, идейно окреп. Он освободился от многих розовых иллюзий; не лишенные сентиментальности мечтания были отброшены прочь; он многое увидел и осознал в совсем ином свете.

В 1762 году Жан Поль Мара приехал в Париж смятенным, ищущим, крайне неуверенным в себе юношей, а через три года это был уже молодой человек со сложившимися философскими и общественно-политическими взглядами, уже составивший мнение по многим вопросам, которые недавно, в Бордо, казались ему неразрешимыми или неясными.

Годы ученичества заканчивались. По крайней мере для самого себя – в печати он еще не выступал – он многое уяснил и определил свое место в рядах левого крыла французской просветительной мысли.

В Париже ничто его более не удивляло, ничто не казалось уже новым.

Но он испытывал еще то нетерпение пытливой молодости, когда она стремится к все шире раздвигающимся горизонтам, когда она хочет видеть мир каждый день иным и лучшим, чем он был вчера.

Не позднее 1765 года Жан Поль Мара оставил Париж и уехал в Англию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В АНГЛИИ

Горизонт раскрывался все шире…

Жан Поль Мара продолжал подниматься по восходящим ступеням лестницы. Будри. Невшатель. Бордо. Париж. Каждый раз это было открытием нового, все более просторного и все более сложного мира.

И вот уроженец не обозначенного на картах Будри, где все обитатели знали друг друга по уменьшительным именам, бывший школяр из застывшего в тишине и неподвижности Невшателя, безвестный искатель философского камня в мансардах Латинского квартала Парижа – на берегах Темзы, в величайшем промышленном и торговом городе мира, столице Великобритании Лондоне.

На первый взгляд после всегда оживленного, даже ночью не утихавшего, бурлившего жизнью многоцветного Парижа хмурый и строгий Лондон мог даже показаться немного провинциальным.

Но это первое впечатление было обманчивым.

Путешественник, переправившийся через Ла-Манш, оставив позади берега Франции, ступив на английскую землю, оказывался не в стране прошлого, не в Европе вчерашнего дня, как это могло показаться сначала по некоторым старомодным обычаям, по выставленной напоказ приверженности к старине, а в самом передовом – экономически, социально-технически – государстве мира того времени.

Мара прожил в Англии около десяти лет. Он жил в Лондоне, Эдинбурге, Ньюкасле; он выезжал в Ирландию. В течение этого времени он несколько раз совершал путешествия в Голландию, в Амстердам. Но эти поездки, связанные с его издательскими делами, были непродолжительными; десять лет, до 1776 года, он прожил главным образом в Англии.

Это десятилетие было одним из важнейших в истории Англии нового времени.

В ходе Семилетней войны Англия отвоевала у Франции Канаду и все земли к востоку от Миссисипи в Северной Америке; острова Доминика, Сен-Винсент, Гранаду и Табаго – в Вест-Индии; обширные территории Сенегала в Африке; она захватила почти все французские владения в Индии и, не довольствуясь этим, повела широкое наступление на эту великую страну Азии.

Мадрас на Коромандельском берегу и «черный город» – окраина Калькутты, где многие тысячи индийских ткачей непосильным трудом увеличивали доходы Ост-Индской компании, были главными опорными пунктами британского господства в Индии.

Кондотьеры британского колониализма Роберт Клайв и Уоррен Гастингс использовали все возможности до конца. Силой оружия, обманом, хитростью, подлогом подчиняя английскому господству индийские княжества, они подвергли страну такому беспощадному и всеобъемлющему ограблению и разорению, перед которым бледнело все ранее испытанное многострадальным индийским народом.

Когда Клайв, руководивший разграблением Бенгала и присвоивший себе лично двести тысяч фунтов стерлингов и множество драгоценностей, отчитывался в своих действиях перед палатой общин, он цинично заявил:

«Богатый город был у моих ног, могущественное государство было в моей власти, мне одному были открыты подвалы сокровищницы, полной слитками золота и серебра, драгоценными камнями. Я взял всего двести тысяч фунтов стерлингов. Джентльмены, до сих пор я не перестаю удивляться собственной скромности!»

Разграбление и разорение Индии стало одним из важнейших источников первоначального капиталистического накопления Англии.

С тех пор как английский пират Вильям Дампир в 1688 году, достигнув северо-западного побережья Австралии, проник в глубь материка, английские завоеватели стали устанавливать свою власть над этим далеким обширным континентом. Восемьюдесятью годами позже сын батрака и простой матрос, дослужившийся до капитанского звания, Джемс Кук, 15 ноября 1769 года провозгласил присоединение открытой им Новой Зеландии к британским владениям. Вся юго-восточная часть Тихого океана с его архипелагами и островами, таившими в своих недрах несметные богатства, оказалась под властью Британии.

Так Англия стала величайшей в мире колониальной империей.

Самый большой, самый быстроходный, самый сильный в мире военный и торговый флот поддерживал связь между Британскими островами и бесчисленными владениями метрополии.

Однако не только, или даже, вернее, не столько, могущество Британской империи, достигнутое ею после побед и территориальных завоеваний Семилетней войны, определяло первенствующую роль Англии в мире.

Шестидесятые-семидесятые годы восемнадцатого столетия были переломными в истории Англии.

Последствия буржуазной революции, происшедшей в Англии на сто лет раньше, чем в других крупных государствах Европы, должны были дать себя знать.

Англия первой пошла по пути развития промышленного капитализма и на определенное время стала «метрополией капитала», как говорил позднее Маркс.

В Англии наступила пора промышленной революция. Она ломала устои экономической и социальной жизни страны, обостряла старые классовые противоречия и выдвигала новые, еще более острые.

Возникла новая фабричная капиталистическая промышленность, использовавшая в качестве рабочей силы насильственно согнанное с земли крестьянство. На историческую арену впервые выходил новый общественный класс – класс промышленных рабочих, пролетариат.

Рабочий класс в той начальной стадии своего формирования был еще очень далек от понимания великой революционной преобразующей роли, которую возложили на него объективные законы истории. Не имея за плечами опыта, он не был в состоянии понять даже свои ближайшие непосредственные задачи, свои собственные элементарные классовые интересы. Он был еще политически слеп и не знал, куда ему идти.

Но невыносимо бедственное положение, испытываемое с первых дней своего возникновения пролетариатом, чудовищная хищническая эксплуатация физических и моральных сил рабочих, ставившая их на грань полного вырождения, заставляла их подниматься на борьбу.

Эти глубокие социальные потрясения неизбежно вели к обострению политических противоречий. Когда уже зарождалась новая классовая борьба, еще не были разрешены старые классовые противоречия и оставались далеко не завершенными задачи буржуазной революции. Как раз шестидесятые-семидесятые годы восемнадцатого столетия заполнены в Англии напряженной политической борьбой против попыток восстановления неограниченной власти короля Георга III, против правления олигархии – правительства «королевских друзей», а затем революцией – войной за независимость населения английских колоний в Северной Америке.

Судьба привела Жана Поля Мара а Англию как раз в это критическое, переломное десятилетие английской истории.

Эта бурная социальная среда не могла не оказать воздействия на формирование политических и социальных взглядов Марата.

Жан Поль Мара приехал в Англию с уже установившимися взглядами по общественно-политическим вопросам.

Здесь Мара нашел страну, ушедшую на многие десятилетия вперед по сравнению с Францией. Здесь не только дули ветры огромной силы, идущие с океана, небо было хмурым, затянутым высокими, быстро-бегущими серыми тучами; здесь был иной политический климат.

Он увидел здесь совершенно иную ступень политической свободы по сравнению с абсолютистской Францией. Мара приехал в Англию вскоре после того, как на престол в 1760 году вступил Георг III. Этот английский король вошел в историю своей страны не только необычайной длительностью своего царствования: он занимал престол в течение шестидесяти лет – до 1820 года; впервые со времени последних Стюартов этот монарх ганноверской династии пытался вновь восстановить хотя бы в какой-то степени власть короля. Мара жил в Англии как раз в годы, когда Георг III пытался, – но, как показали события, безуспешно, – править страной своею властью, с помощью своих «королевских друзей».

Но даже в этот период политической реакции и парламент, и суд, и печать, и оппозиционные политические деятели сохраняли такую, надо сказать, весьма относительную, степень самостоятельности, которая для Франции Людовика XV с ее универсальным бесправием, ничем не ограниченным произволом абсолютистской власти казалась неосуществимой мечтой.

Все увиденное, услышанное, воспринятое в Англии должно было оказать влияние на развитие общественно-политических взглядов Марата. Его кругозор и опыт продолжали расширяться.

В Англии Мара изменил свои занятия. Энциклопедическое образование было в основном завершено. Теперь, на базе универсальных широких знаний, пришла пора узкой специализации в одной или нескольких ограниченных отраслях науки.

Мара занимался в Англии главным образом медициной, а также ветеринарией и физикой. Хотя собственно биографических материалов, освещающих повседневную жизнь Мара в Англии и в особенности ее бытовую сторону, мало, все же по его произведениям этого времени, по некоторым сохранившимся документам, по достоверным свидетельствам современников можно установить главное.

Основным занятием, а вскоре и профессией Мара в Англии стала медицина. Он занимался ею и как практикующий врач и как ученый.

Как и когда он постиг все тайны этой науки? Это остается недостаточно выясненным. По-видимому, он серьезно изучал медицину в числе других наук еще во Франции, а в Англии продолжал совершенствоваться

Все попытки его биографов из реакционного лагеря – от Мишо до Фипсона – изобразить Марата каким-то недоучкой либо шарлатаном в науке опровергаются неоспоримыми фактами и являются не более чем злостной клеветой.

С неопровержимой точностью установлено, что Мара как лечащий врач приобрел немалую известность. В 1769 году Мара опубликовал в Лондоне свое первое научное сочинение «Об одной глазной болезни», свидетельствующее, что к этому времени он был уже далеко не рядовым врачом. В 1770–1773 годах Мара жил в Ньюкасле и занимался здесь медицинской практикой. Имеются сведения, что город Ньюкасл присвоил ему звание почетного гражданина города за выдающиеся успехи, достигнутые им в борьбе с эпидемиями.

Трудно точно установить, в какие именно годы, но, во всяком случае, в конце шестидесятых – в первой половине семидесятых годов Марат практиковал как врач в Лондоне и столице Шотландии Эдинбурге.

В 1775 году Эдинбургский университет Святого Эндрьюса присудил ему высшую ученую степень – доктора медицины. В дипломе, выданном ему Эдинбургским университетом, указывалось, что Марат работал в области медицины в течение ряда лет и приобрел во всех ее отраслях большие навыки.

Врачей – докторов медицины было в ту пору мало. Марат был в числе этих немногих и, видимо, гордился ученой степенью, которую он заслужил своими трудами в чужой и неизвестной стране; с этого времени на титульном листе своих печатных работ он прибавляет к своему имени два слова: «доктор медицины».

Кстати сказать, с этого времени – со времени пребывания в Англии – его фамилия стала произноситься не как Мара, а Марат. Эту транскрипцию своего имени он сохранил на всю жизнь.

Доктор Марат приобретает известность не только в Англии, но и на континенте: Когда он позже вернется во Францию, ему предложат должность врача при дворе брата короля графа Д’Артуа.

Это будет потом. Пока же и в Англии его известность как ученого, владеющего искусством исцелять тяжкие недуги, быстро росла. В его приемной было всегда много посетителей. Марат – гуманист, с детских лет мечтавший о том, чтобы принести пользу человечеству, видевший в медицине простейшее и легче всего достижимое средство оказать помощь своим ближним, охотно и безвозмездно лечил бедных людей.

Но среди его пациентов бывали богатые и знатные люди. Он, видимо, немало зарабатывал как врач. Об этом можно судить по тому, что за время своего пребывания в Англии он издал на свой счет несколько книг, а это стоило в то время много денег. Он часто путешествовал: почти каждый год выезжал во Францию, Голландию либо в Ирландию.

Талантливый самоучка, ставший известным врачом и ученым, он создал себе в чужой стране имя и положение независимого и вполне обеспеченного человека.

Но Марат не мог удовлетвориться одной медициной. В двадцать пять – тридцать лет он был полон сил и творческого дерзания; его энергия била через край и искала себе применения.

Еще в детские годы он мечтал о славе писателя.

Но по какому руслу направить эту (непреодолимую склонность к литературному творчеству? Написать еще одну книгу о лечении глазных болезней? Стать автором популярных сочинений об анатомии тела вроде Джемса Дрейка или Томаса Вортона, достигших такой степени известности, что на них ссылался даже Лоренс Стерн в своей «Жизни и мыслях Тристрама Шенди»? Сочинить философский трактат?

Молодой Жан Поль Мара еще не знал, в чем его истинное литературное призвание. Он решил испробовать свои силы в художественной литературе. В 1770 году, не прерывая основяых своих занятий, он стал писать роман.

То было время огромной, всемирной славы «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта – бывшего бедного клерка, сумевшего своим независимым характером и талантом стяжать к концу своей жизни положение «некоронованного короля» Ирландии, а после смерти – лавры творца бессмертного произведения мировой литературы.

Славу Свифта оспаривал, также посмертно, сын торговца и один из первых профессиональных журналистов в Англии – Даниэль Дефо, умерший в одиночестве и нужде, но затем прославивший свое имя сотнями переизданий на всех языках мира знаменитых «Приключений Робинзона Крузо».

Современники Марата: сын столяра, типографский рабочий Самуэль Ричардсон, автор нашумевшей «Памелы»; выросший в актерской семье прославленный драматург и политический деятель Шеридан; познавший с малых лет жизнь, полную скитаний и нужды, Лоренс Стерн; крестьянский сын Джемс Макферсон, ставший поэтом; сын сельского священника Оливер Гольдсмит, приобретший известность своими романами и поэмами, и многие другие в ту пору не менее популярные, а позже забытые писатели – все они своим жизненным примером доказывали, что ни плебейское происхождение, ни безвестность, ни долговая тюрьма не смогли преградить таланту дороги к славе.

Может быть, эти примеры, к которым легко было бы прибавить столько же из истории развития литературы во Франции, вдохновляли молодого Марата?

Может быть, он в ту пору считал, что его истинное назначение в служении изящной словесности?

Как бы там ни было, но он стал писать и к концу 1770 года закончил большой роман. Он назывался в первой авторской редакции «Приключение молодого графа Потовского». В другом варианте он имел подзаголовок «Роман сердца».

Этот роман был написан в большей своей части в эпистолярной форме; в ту пору, в восемнадцатом веке, она была в моде. Вспомним хотя бы «Персидские письма» Монтескье. В английской литературе в этом жанре выступал Ричардсон, пользовавшийся огромной популярностью во второй половине столетия. Его знаменитые романы «Памела, или Вознагражденная добродетель», «История сэра Чарльза Грандиссона», которыми зачитывались не только в Англии, но, как мы знаем от Пушкина, и полстолетия спустя в далекой России, были написаны в форме переписки и представляли собою собрание писем разных литературных героев. В письмах раскрывался и внутренний мир героев, и развитие сюжета, и, наконец, все содержание романа.

Молодой Марат, пытавшийся создать свое первое беллетристическое произведение, лишь следовал этим лучшим, как ему тогда казалось, образцам.

Сюжетная линия романа была проста и не отличалась оригинальностью. Юный польский дворянин горячо любит молодую прелестную девушку, дочь близкого друга своего отца и пользуется взаимностью. Но в момент, когда возлюбленные уже уверены в близком счастье, в стране вспыхивает гражданская война, разделяющая поляков на две непримиримые враждебные партии. Родители обоих молодых героев – Гюстава и Люсиль – оказываются, конечно, в двух сражающихся станах. Их разъединяет теперь смертельная вражда – и вновь повторяется старая, традиционная история ненавидящих друг друга Монтекки и Капулетти и любящих и страдающих Ромео и Джульетты.

В соответствии со вкусами восемнадцатого века в традиционную сюжетную линию вносятся осложнения: «екая графиня, влюбившаяся в юного героя, плетет сеть коварных интриг. Но все в конце концов завершается благополучно: вражда партий утихает, недавние враги – старые друзья – примиряются, и после испытанных страданий терзавшиеся в разлуке влюбленные соединяются в счастливом браке.

К чести автора, надо сказать, что, когда роман был закончен, он сумел критически оценить результаты своего труда. Он остался им неудовлетворен, признал, видимо, свою творческую неудачу и отбросил рукопись в сторону.

Марат никогда не пытался издавать свое первое крупное литературное произведение, он о нем ни разу – ни в своих печатных выступлениях, ни в сохранившейся переписке – не упоминал. Этот единственный роман Марата так бы никогда не увидел света, если бы не заботы его сестры Альбертины. Тщательно оберегая все литературное наследство своего знаменитого брата, она сохранила и эту оставшуюся никому не известной рукопись. В 1841 году рукопись была передана молодому республиканцу Эме Мартену. Тот, в свою очередь, позднее передал ее библиографу и книгоиздателю Жокобу. В 1847 году Жокоб опубликовал этот роман в журнале «Siecle» («Век»), а в следующем, 1848 году он вышел отдельным изданием в двух томах под названием «Роман сердца», с подзаголовком «Польские письма Марата, Друга народа».

В предисловии издатель явно переоценил достоинства неожиданно открытого романа, ставя его чуть ли не в один ряд с «Новой Элоизой» Жана Жака Руссо. Но все же в этом отвергнутом самим автором детище были и такие черты, которые заставляют отнестись к нему со вниманием.

Общественно-политическим содержанием романа были события, в действительности происходившие в Польше в эти годы: острый внутренний кризис, вооруженная борьба между так называемой Барской конфедерацией и королем Станиславом Августом, опиравшимся на поддержку России, Екатерины II и царских войск. Роман был по своему содержанию весьма актуален: он привлекал внимание читателей к судьбам Польши, к сложной борьбе внутренних и международных сил; он в известном смысле предвосхищал последующий ход событий. Как известно, через два года после того, как были написаны «Польские письма» Марата, в 1772 году, был произведен первый раздел Польши.

В самом выборе этой тематики сказалось политическое чутье молодого автора. В книге много прямых суждений о политике, об общественном строе, о социальных противоречиях. Конечно, автор пишет не о близких ему Франции или Англии, а о России и Польше. Прием этот – защитная маскировка – со времен Лесажа, Даниэля Дефо, Вольтера пользовался широким распространением в литературе.

«Ваше правительство, – говорит попутчик француз Гюставу, – самое скверное из всех, которые когда-либо существовали. Что может быть хуже, если вспомнить, что труд, нищета и голод – удел огромного большинства польского населения, а изобилие – удел ничтожного меньшинства. Массы в стране лишены естественного права быть свободными… Природа не пожалела бы для вас благ, но так как большинство людей вашей нации лишено всяких преимуществ свободы, все остальные преимущества равны нулю…»

Эта обвинительная речь направлена против Польши. Но разве все сказанное в ней не относится в равной степени и к Франции? Разве ссылка случайного собеседника героя романа на «естественные права» – «lois naturelles» – самый распространенный термин французского Просвещения – не свидетельствует о том, что, говоря о Польше, автор подразумевает и Францию?

Француз, устами которого говорит сам автор – Марат, оказывается беспощадным к этим прославленным в ту пору монархам. Гневно клеймя и русскую императрицу и прусского короля, Марат не только осуждал в их лице систему абсолютизма, деспотизм самодержавного властелина. Его критический огонь бил не только прямо по мишени – он имел еще и иной прицел.

Известно, что Екатерина II в течение многих лет состояла в дружественной переписке с корифеями французского Просвещения и доказывала им, в особенности Вольтеру и Дидро, свою монаршую милость вполне ощутимо. У Дидро, например, она купила библиотеку, заплатила за нее, но оставила ее в пользование редактора «Энциклопедии», которого назначила библиотекарем собственного собрания книг и заплатила ему жалованье за пятьдесят лет вперед. Такие же щедрые дары она подносила и Вольтеру, а «умов и моды вождь», как называл великого философа Пушкин, платил за это «пресвятой владычице Петербургской» самой неумеренной лестью.

Марат в своем романе развенчивал мнимые добродетели русской императрицы. «Правда, что благодаря тщеславию и инстинкту подражания, присущему ее полу, она провела некоторые меры, не имеющие, однако, никакого значения для счастья общества». Но вся ее деятельность как государыни направлена во вред народу своей страны, она способствовала лишь разорению государства, «лишая земли земледельцев при помощи принудительных поборов и вырывая у остающихся тощие плоды их трудов для удовлетворения тщеславия и любви к пышности».

Автор хотел, чтобы всем было вполне ясно, куда и «против кого направлен огонь его критики.

«Ей льстят, делают вид, что обожают ее, трепещут от всякого ее взгляда – вот ее особые привилегии, а ее права на общественное уважение – это безграничная жажда восхвалений. Полноте! Она сама отдала себе должное: не дожидаясь, чтобы публика создала ей славу, она наняла продажные перья, которые поют ей хвалу».

Вольтер здесь не назван по имени, однако не приходится сомневаться, что молодой автор имел в виду прославленного «фернейского патриарха»,

Несомненно, что критические суждения о «великом Фридрихе» направлены также против Вольтера, ведшего дружбу с прусским королем¹1
  В другом сочинении, написанном несколькими годами позже, в «Цепях рабства», Марат прямо писал: «Разве Вольтер не был подкуплен Людовиком XIV, Фридрихом II, Екатериной II?»


[Закрыть].

Марат не ограничивается только обличением зла: «Необходимо открыть народу его права и призвать его к действию для их завоевания, необходимо дать ему оружие в руки, чтобы низвергнуть власть всех мелких тиранов, которые его угнетают, необходимо сокрушить правительство, создав новое, на справедливой основе правительство, чьи прерогативы будут находиться в благоразумном равновесии. Вот единственное средство достигнуть мира, солидарности, свободы и обилия вместо анархии, рабства и голода».

Эти слова обращены к поляку и формально относятся к Польше. Но разве оружие в руках народа не является единственным действенным средством для уничтожения тирании и рабства и в других странах Европы, в том числе и Франции?

Марат в своих рассуждениях мыслит уже не как политический радикал, а как революционер. Это программа непосредственно революционных действий, которая оставалась чуждой большинству левых политических мыслителей того времени.

«Роман сердца» как художественное произведение не состоялся; он оказался слишком слабым, и автор должным образом оценил его, отказавшись его обнародовать. Но политическое содержание этого произведения стоит несоизмеримо выше его художественных качеств и свидетельствует о том, что в важнейших идейно-политических вопросах своего времени Марат к двадцати восьми годам уже во многом определил свои позиции.

В рядах противников старого строя Марат по своим убеждениям принадлежал к левому крылу и уже намеренно отгораживался от признанных вождей и корифеев французского Просвещения вроде Вольтера; их готовность к политическому компромиссу, их заигрывания с «просвещенными монархами» претили ему.

Жан Поль Мара в ту пору еще не занимался политикой: он врачевал людей, изучал медицину и физику и писал неудачные романы. Но если бы ему пришлось заниматься политикой, то, как это показали несколько страниц в его злосчастном беллетристическом опыте, он бы преподал французам совершенно иные политические уроки, чем эти осмотрительные господа Вольтер, Дидро или Д’Аламбер.