Текст книги "Марат"

Автор книги: Альберт Манфред

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Он пишет:

«Мы пришли теперь в движение, и движение это не остановится до тех пор, пока путь не будет пройден до конца. Размышление неизбежно должно привести людей к мысли о равенстве естественных первоначальных прав, о котором вы давали нам лишь смутное представление и относительно которого вы стремитесь обмануть нас. Подобным же образом, когда плотина оказывается прорванной, морские волны непрестанно рвутся на берег и не останавливают свой бег, пока вода не достигнет известного уровня. Ведь мысль о равенстве в области прав влечет за собой мысль о равенстве в области пользования жизненными благами, а это составляет единственное основание, от которого может отправляться мысль. И кто знает, долго ли пожелает француз ограничиваться тем кругом идей, за пределы которого ему следовало бы уже давно выйти?»

Эти строки замечательны тем, что они раскрывают глубокое социальное содержание революции. Марат предсказывает, что революция не удержится в тех границах, которыми хотели бы ее оградить нынешние хозяева положения. Он убежден в закономерности и необходимости углубления революционного процесса.

Марат шел впереди своего времени. Он шел впереди революционного процесса, и то, что он говорил сегодня, исполнялось через день или через месяц и тогда становилось полностью понятным массам. Именно эта политическая проницательность, отвага, с которой он обрушивался против людей, тормозивших развитие революции, и снискали ему такую популярность в народных массах.

Но Марату были свойственны и ошибки. Воздавая должное его мужественной и страстной борьбе, признавая его одним из самых выдающихся политических мыслителей и революционных деятелей этих лет, нельзя не видеть и его очевидных слабостей.

Перечитывая комплект «Друга народа», следует задуматься не только над тем, что там есть, но также и над тем, что не встретишь на этих пожелтевших страницах.

Марат, замечательный революционный тактик, так глубоко понявший объективные задачи революции, странным образом обходил в своей публицистике один из главных вопросов революции – аграрный вопрос. Нельзя сказать, что Марат совсем не касался крестьянского вопроса, не придавал ему значения. Он был первым, кто сумел правильно оценить истинное содержание законодательства 4—11 августа 1789 года. Он выдвигал даже некоторые проекты положительного решения аграрного вопроса – перераспределения земельной собственности, применения английских методов ведения сельского хозяйства. Он был одним из первых, кто обличал Национальное собрание в нерешительности, трусости в решении аграрного вопроса. Было бы неверным умалять его заслуги в этом. Однако нельзя не удивляться, что проблема, волновавшая миллионы французов, была все-таки случайной или редкой темой на страницах «Друга народа». Крестьянство составляло подавляющее большинство французской нации. Казалось бы, его интересы должны были быть на первом плане и на страницах газеты, именующей себя – и с должным основанием – «Друг народа». Но прочтите номер за номером газету Марата за 1789, 1790, 1791 годы, и вы увидите, как редко она откликается на вопросы, волнующие крестьянские массы. Марат проявил странное, труднообъяснимое непонимание, недооценку важности этого вопроса.

Слабость позиции Марата была также и в решении такого важного вопроса, как вопрос о политическом строе Франции. Чем должна быть Франция? Монархией? Республикой? Этот вопрос волновал многих. Марат редко касался этой темы и, обличая пороки абсолютизма, а позднее конституционной монархии, не выдвигал идеи уничтожения монархического строя вообще. Он отрицательно относился к республике. И даже когда в 1791 году требование республики стало широким народным требованием, Марат не сумел понять его великую притягательную силу. Ему казалось, что требование республики не имеет реального значения. Были ли в нем сильны монархические иллюзии? Едва ли. Но он недооценивал важность республиканской формы правления, и эта недооценка составляла существенный недостаток его позиции.

Отмечая эти ошибки и недостатки в позиции Марата, нужно все-таки признать, что, конечно, це они определяли политический облик Друга народа. Находясь в самой гуще сечи, ведя непрерывный бой, Марат, естественно, не мог не делать промахов. Они возможны у любого политического деятеля. Но и при этих ошибках, которых нет нужды ни преуменьшать, ни тем более скрывать, Марат велик.

* * *

21 июня 1791 года Париж был разбужен пушечными выстрелами. Звонили в набат. Народ, в тревоге вышедший на улицы, узнал поразившую всех весть: Тюильрийский дворец был пуст. Король, королева, дофин, брат короля граф Прованский бежали из столицы. Где они находились в эти утренние часы, когда пушки и колокол возвещали тревогу? Этого никто не знал. Но не было сомнений в том, что король и его семья покинули Париж, чтобы бежать к врагу, за пределы королевства.

Величайшее негодование охватило народ. Большие толпы собирались на площадях, заполняли улицы. Бюсты, скульптурные изображения короля были разнесены вдребезги возмущенной толпой. Уничтожались портреты Людовика XVI. Король – изменник, король предал свой народ, король стремится объединиться с врагами Франции – вот мысль, овладевшая парижанами в эти первые часы.

Но было ли столь непредвиденным, столь неожиданным это бегство монарха, так взволновавшее сразу всю Францию? Ведь нетрудно было догадаться, что побег короля, зорко охраняемого народом, не мог быть импровизированным, что он должен был долго и тщательно подготавливаться. В эти смутные часы стали вспоминать, что в течение длительного времени были писатели, были органы печати, которые задолго до этих событий предупреждали о готовящемся бегстве короля. И в памяти прежде всего всплывало имя Жана Поля Марата и его газета «Друг народа».

Марат был первым, кто разгадал преступные замыслы королевского двора. Уже с конца 1790 года, а в особенности с весны 1791 года он предостерегал народ: готовится черная измена, король собирается бежать за границу, к врагам революции и Франции.

Действительно, как позднее было полностью доказано, план бегства короля за границу возник еще ранней осенью 1790 года. После второго поражения, понесенного двором в октябре 1789 года, партия короля еще не признала себя побежденной. Она не склонила головы перед победителем народом и не отказалась от мысли о реванше. Но с тех пор как королевская чета стала пленницей парижского народа, у окружения короля сложилось прочное убеждение: будущее начинается за пределами Франции, король обретет свободу действий, только покинув Париж.

Все европейские монархи сочувствовали французскому королю, обещали ему свою поддержку и помощь. В Турине, позднее в Кобленце, эмигранты свили осиные гнезда французских роялистских организаций. Отсюда протягивались щупальца заговоров и контрреволюционных интриг. Французские эмигранты обивали пороги кабинетов высокопоставленных чиновников европейских столиц, призывая правительства монархических государств скорее прийти на помощь французскому королю.

Французская королева Мария Антуанетта – дочь австрийской императрицы Марии Терезии – поддерживала тесные связи с венским кабинетом. Нити заговора уходили из Парижа в Вену, Берлин, Петербург, Лондон, Турин. Идея была проста: король должен под любым предлогом оставить Париж; затем, опираясь на верные ему войска, бежать до границы, а там, смотря по обстоятельствам, открывалось сразу широкое поле для энергичных наступательных действий.

Уже в октябре 1790 года доверенное лицо короля Людовика XVI маркиз генерал Буйе взялся за практическое выполнение задуманного плана бегства. Буйе сосредоточил надежные войска между Парижем и восточной границей Франции. Эти верные монарху части должны были прикрывать кортеж короля в момент его следования к восточной границе.

18 апреля король высказал пожелание переехать из Тюильрийского дворца во дворец Сен-Клу. Он хотел выйти из-под постоянного и зоркого наблюдения народа. Но парижане, революционным инстинктом почувствовав нечто недоброе в этом замысле, воспротивились его переезду. Это задержало, конечно, осуществление намеченного плана и заставило искать иные пути его выполнения.

План бегства короля был воистину заговором европейских монархий: это был антифранцузский заговор. Для осуществления плана побега королевское правительство вступило в секретные переговоры с иностранными правительствами. Посол императрицы Екатерины II во Франции барон Симолин сыграл немалую роль в тайной подготовке бегства заговорщиков. Русский посол снабдил короля и королеву паспортами русской баронессы Корф, которая будто бы с двумя детьми, камердинером и тремя слугами должна была выехать из Франции. Король должен был бежать из Парижа в роли лакея баронессы.

Конечно, все эти неприглядные подробности стали известны позднее.

Но тайные приготовления, свершавшиеся в Тюильрийском дворце на протяжении 1790 и первой половины 1791 года, не ускользнули от зоркого взгляда Марата.

Марат не раз в общей форме указывал на возможность бегства короля за пределы Франции. Но если в 1790 году и в начале 1791 года Марат предостерегал своих соотечественников о возможности опасности, то весной 1791 года его предостережения приобрели вполне конкретное содержание.

В номере газеты «Друг народа» от 30 апреля 1791 года Марат писал:

«Все дороги от Сен-Клу до Компьена заняты кавалерийскими частями. Уже Буйе на границе готовится помогать врагу. Спите, спите на краю пропасти, глупые парижане!»

Это выступление Марата замечательно тем, что он совершенно точно указал маршрут, по которому действительно, как позднее это было подтверждено, намечалось бегство короля.

Через некоторое время Марат вновь привлекает внимание парижан к готовящемуся заговору. Он уже прямо указывает на то, что король готовится к побегу, и пишет: «Бомба готова взорваться. Все готово к гражданской войне, если королевской семье удастся бежать».

Марат это писал 8 мая; через месяц, 4 июня, «Друг народа» уже призывал французский народ к энергичным действиям: «Чтобы предупредить преступный замысел, необходимо двинуться к дворцу и помешать бегству королевской семьи».

Наконец, накануне самого бегства, 20 июня, Марат, предупреждая о готовящемся побеге, указывал практические меры, которые могли бы его предотвратить. «Друг народа» призывал задержать без различия «всех известных сторонников деспотизма», начиная с изменников из Национального собрания, Генерального штаба, муниципалитета; он указывал тем самым на тайных сообщников заговора.

Уже современников поражало это ясновидение Марата, этот казавшийся непостижимым дар пророчества, умение предвосхищать последующий ход событий. Но было ли это ясновидением? Здесь сказывались, с одной стороны, замечательный революционный инстинкт Марата, его проницательность и прозорливость. Однако всего этого было бы недостаточно для того, чтобы с такой точностью предугадать последующее и, например, указать на готовящийся побег монарха. Марат мог с такой определенностью строить предположения потому, что он опирался на доверие народа и пользовался поддержкой народных масс. Он получал сведения, которых не имели другие газеты. Уважение, доверие, признательность, которые он завоевал в среде народа, обеспечили ему постоянный приток разного рода информаций.

«Друг народа» был, вероятно, первой в истории мировой печати газетой, создавшей и привлекшей к себе корреспондентов-добровольцев из народа, пишущих в газету не ради денег или славы, а во имя блага родины и народа. Друг народа получал десятки и сотни писем со всех концов Франции; Марат не раз жаловался на то, что он не в силах прочитать громадное количество писем, которые к нему поступают. Он постоянно публикует на страницах своей газеты письма простых людей, идущие к нему отовсюду – из Парижа и из самых глухих, медвежьих уголков королевства.

Отвечая своим корреспондентам на страницах «Друга народа», Марат писал: «Дорогие товарищи, меня считают пророком, но я такой же пророк, как и вы. Я знаю только людей, которых вы, по-видимому, не желаете разглядеть. Я знаю различные комбинации всех элементов политической машины, чью игру, как кажется, вы не собираетесь основательно разглядеть».

Марат знал людей – людей из народа, и они знали его. Не он их искал – они сами его находили. Сведения о предполагаемом побеге короля он получил от добровольных корреспондентов газеты. В литературе высказывались обоснованные предположения; что в числе его корреспондентов были люди, связанные с низшими служащими в королевском дворце. Марат благодаря всему этому оказывался наиболее осведомленным журналистом в стране. Он говорил про себя: «Я часовой свободы», «я око народа». И это была не фраза, не хвастовство, эти определения были справедливы. Марат мог с такой проницательностью предсказывать предстоящие события лишь потому, что он опирался на поддержку и доверие народа и прислушивался к его голосу. Подобно тому как в дни 5–6 октября он сыграл немалую роль в пробуждении народного движения, так и накануне кризиса, вызванного бегством короля, роль Марата была весьма значительной.

Предостерегающий голос Марата был услышан, но он не смог предотвратить вероломных действий двора. Когда же преступление совершилось, когда монарх бежал, не время было вспоминать о прошедшем.

В статье, написанной в день бегства короля и опубликованной на другой день, 22 июня, Марат говорил:

«Граждане, друзья отечества! Вы на пороге гибели. Я не буду тратить время на бесполезные упреки по поводу бедствия, которое вы навлекли на свою голову слепой доверчивостью, гибельной беспечностью. Будем думать только о вашем спасении».

Марат не хочет напоминать сейчас о том, что его предостерегающий голос был не всеми услышан, что многие смеялись над его предсказаниями и считали его чуть ли не каркающим вороном, всегда видящим повсюду опасность. Жизнь подтвердила его правоту. Марат говорит лишь о мерах, которые должны быть приняты.

Что же нужно делать?

«Вот момент, – пишет Марат, – когда должны пасть головы министров и их подчиненных – Мотье (Лафайета. – А. М.), всех злодеев из Генерального штаба и всех командиров антипатриотических батальонов, Байи, всех контрреволюционных муниципальных советников, всех изменников из Национального собрания. Прежде всего возьмите их под стражу, пока еще не поздно…»

Марат дает ряд иных практических советов. Он понимает, что события, начавшиеся бегством короля, касаются не только Парижа, но и всей Франции. И он предлагает: «Разошлите немедленно курьеров, призовите на помощь бретонцев, чтобы просить подкреплений у департаментов, захватите арсенал, разоружите конных альгвазилов, стражу у ворот, егерей у застав. Приготовьтесь мстить за свои попранные права, защищать свою свободу и искоренять ваших непримиримых врагов».

Эта программа действий, выдвинутая Маратом в первые часы после бегства короля, заслуживает внимания. Марат ищет решения не в каких-либо легальных конституционных мерах. Он апеллирует не к высшему государственному органу, не к Национальному собранию и не к исполнительной власти: они не заслуживают доверия. Он обращается к своим соотечественникам '– рядовым французам. Все надежды на спасение Франции Марат связывает с инициативой народа. Только вмешательство народа может спасти страну, и первым, условием этого спасения является ликвидация всех тех учреждений, которые крупная буржуазия использовала в своих интересах и во вред революции.

Марат определяет свое отношение к королю.

«Это король клятвопреступник, не знающий чести, стыда, угрызений совести; это монарх, недостойный трона, которого не удержал даже страх прослыть бесчестным; Жажда самодержавной власти, пожирающая его душу, сделает его вскоре жестоким убийцей. Вскоре он будет плавать в крови своих сограждан, которые откажутся подчиниться его тираническому игу».

Никогда еще Марат не говорил о Людовике XVI таким непримиримым языком.

Какие выводы должна извлечь из происшедшего нация? В статье, опубликованной на следующий день, Марат уточняет свои предложения. Он говорит: «Возмущенная нация лишила своего доверия Людовика XVI и объявила его недостойным царствовать…»

Марат, таким образом, громко, на весь мир требует, чтобы Людовик XVI был лишен престола, чтобы он был низвергнут.

Но здесь мы неожиданно подходим к странной противоречивости в позиции Марата в эти дни. Казалось бы, Марат определил отношение к королю до конца. Людовик XVI – изменник; он должен быть низложен; это ясная и четкая революционная постановка вопроса.

Но, внимательно читая статьи Марата периода Вареннского кризиса, нетрудно заметить, что, требуя низложения Людовика XVI, «Друг народа» не требует уничтожения монархии вообще. Марат нигде не говорит об уничтожении монархии как формы политической власти во Франции Он клеймит позором поведение Людовика XVI, он убежденно доказывает, что ныне, когда злонамерения и преступления короля стали для всех очевидны, он не должен больше ни часа сохранять за собою трон. Но, осуждая и кляня изменившего народу короля, Марат все еще не находит ни одного осуждающего слова принципу монархизма, монархии вообще. И это не случайно. В качестве ближайшей практической задачи Марат указывает на необходимость временно избрать регента.

Эта ссылка на регента показывает, что Марат даже после бегства короля все еще не отрицал монархической формы власти для Франции. И действительно, во всех последующих выступлениях Друг народа по-прежнему считает возможным сохранение ограниченной, контролируемой народом монархии.

Эта позиция Марата, несомненно, ошибочна.

В эти дни Марат высказывает еще одну важную мысль. Уже в первой статье, написанной непосредственно под влиянием событий 21 июня, Марат требует избрания военного трибунала, верховного диктатора, который мог бы расправиться с главными изменниками, врагами революции.

Мысль о диктаторе появлялась у Марата и раньше – она была связана с воспоминаниями об античной истории. Имеет ли Марат здесь в виду личную диктатуру? Нет, конечно. И в ранних и в более поздних статьях Марата можно не раз видеть резко отрицательные оценки диктатуры Оливера Кромвеля в Англии или диктаторов древнего Рима. Марат не раз говорит, что протекторат и диктатура Кромвеля в Англии имели гибельные для народа последствия.

Таким образом, Марат всегда был и остался противником личной диктатуры. То, что он предлагает, это нечто иное. Это создаваемая в период кризиса выборная и опирающаяся на поддержку народа кратковременная диктатура одного или нескольких лиц – трибуна, или военного трибуна, как его называет Марат, пользующегося полным доверием народа.

Несколько позже Марат придет к мысли, что должна быть диктатура не одного лица, а нескольких лиц. И в этих отрывочных, как бы незавершенных мыслях о диктатуре трибуна или трибунов следует видеть зародыш идеи революционно-демократической диктатуры, сложившейся в якобинский период развития революции, двумя годами позже.

Авторитет и престиж Марата в дни кризиса, связанного с бегством короля, возросли.

Однако последующий ход событий, благодаря имевшимся в позиции Марата противоречиям, несколько усложнял его положение в рядах революционной демократии.

* * *

В те часы, когда Париж в величайшем возбуждении на площадях и улицах шумно выражал свое негодование и презрение к коронованным заговорщикам, предавшим родной народ, Франция еще пребывала в неведении о происшедшем.

Конечно, последние месяцы нигде не было спокойно. Тревожные слухи о тайных кознях эмигрантов, о грозных приготовлениях иностранных держав волновали умы жителей провинции. Новости из Парижа сюда приходили всегда с опозданием, но зато с наслоениями разных домыслов и всяких страшных подробностей.

Но, может быть, потому, что и в провинции за три года революции привыкли ко всяким неожиданностям и провинциалов стало так же трудно чем-либо удивить, как и парижан, обитатели городов и проселочных деревень оставили без внимания огромный многоместный экипаж, мчавшийся 21 июня 1791 года во весь опор по большому тракту из Парижа в Клермон.

А между тем этот экипаж, запряженный шестеркой лошадей, сопровождаемый тремя конными курьерами в ярко-желтых куртках, не мог не показаться странным. Это была громадная берлина, невиданно больших размеров, громоздкая, нарядная; сразу было видно, что изготовлялась она по специальному заказу.

И все-таки, несмотря на свой необычный вид, эта странная берлина с ее небольшим кортежем, не сбавляя скорости, пронеслась из Парижа в Бонди, из Бонди в Клермон и поздно вечером, миновав Сен-Менегу, беспрепятственно проследовала оттуда по боковой дороге по направлению в Монмеди.

Уже казалось, что беглецы – а в карете следовали, как это уже понятно, Людовик XVI и его семья – благополучно миновали все опасности и почти достигли цели: граница была совсем близка, как поздней ночью в маленьком городке Варение властные голоса приказали экипажу остановиться.

И мемуаристы и историки из дворянско-монархического лагеря позднее много спорили о том, какая из случайностей оказалась роковой. Иные видели главную беду в том, что граф Ферзен, молодой швед, полоненный Марией Антуанеттой и взявший на себя подготовку отъезда (это он и заказал эту огромную, бросающуюся в глаза берлину), после того, как он, за кучера, довез королевскую чету до Бонди, оставил их и на глазах зевак, забыв о своем извозчичьем обличии, пересел в собственную барскую карету и поехал в Париж.

Другие полагали, что тщательно подготовленный план бегства не удался потому, что вопреки инструкциям генерала Буйе отряд драгун в Клермоне, который должен был охранять карету, не дождавшись ее, покинул город.

Третьи видели причину неудачи в роковом стечении всякого рода случайностей.

Но все эти догадки упорно обходили главное: бегство короля не удалось потому, что этому воспрепятствовал народ.

Карета беглецов, выехавшая из Парижа в полночь 21 июня, по крайней мере на полсуток опережала гонцов, посланных с экстренным извещением из столицы в провинцию.

В селении Сен-Менегу, где карета недолго задержалась, местный почтмейстер Друэ был поражен портретным сходством лакея баронессы Корф с королем Франции. После недолгого раздумья Друэ верхом на лошади бросился в погоню за уже скрывшейся подозрительной берлиной. Убедившись, что карета следует в Варенн, Друэ, хорошо зная местность, поехал наперерез, через лес кратчайшим путем, и достиг Варенна значительно раньше беглецов. Здесь он поднял на ноги население уже спавшего глубоким сном маленького городка, и, когда карета прибыла; в мнимых слугах русской баронессы без труда были опознаны король и королева Франции.

Было ли это случайностью? Фатальным стечением непредвиденных обстоятельств? Нет, конечно. Для того чтобы простой почтмейстер в маленьком, никому не ведомом селении Сен-Менегу, ничего не подозревавший о происшедшем в Париже, заподозрил в одном из проезжих переодетого короля, для того чтобы он, подвергаясь опасности, помчался в погоню за подозрительным экипажем и затем, набравшись храбрости, остановил и арестовал самого монарха – для этого надо было, чтобы революция за три года перевоспитала и переродила весь народ, привив ему высокие чувства гражданского долга и патриотизма.

Замечательный штрих, показывающий, как высока стала сознательность народа: когда Учредительное собрание постановило выдать Друэ в знак благодарности за поимку короля тридцать тысяч ливров, простой почтовый служащий из Сен-Менегу с гордостью отказался от этого подарка. Он выполнил лишь долг французского гражданина, – так отвечал Друэ.

Как бы там ни было, но благодаря инициативе почтмейстера из Сен-Менегу и революционной энергии жителей маленького Варенна королевская чета была задержана и пленена французским народом. Попытка генерала Буйе, потерявшего долгие часы в тщетном ожидании берлины, двинуть войска, чтобы силой освободить короля и его семью, оказалась безуспешной. Весть о бегстве короля распространилась уже по всей стране, и сразу же повсеместно крестьяне, мастеровые и подмастерья, торговцы, городская беднота – словом, весь французский народ, вооружаясь чем попало: ружьями, пистолетами, саблями, топорами, вилами, поднялся, как один человек, на защиту революционного отечества от еще неизвестной, но грозной опасности.

И вот из Варенна в Париж в сдержанном грозном молчании медленно двинулась длинная, казавшаяся бесконечной процессия: карета с плененной королевской четой, окруженная многими тысячами крестьян и горожан из окрестных селений, пришедших сторожить короля либо просто посмотреть на столь редких в этих краях путников.

25 июня процессия достигла Парижа. Все улицы столицы были запружены толпами людей. Народ молчал. Люди жадно вглядывались в медленно следующую огромную берлину, и ни слова приветствия, ни хула не срывались с их уст.

Но вставали вопросы: как должно поступить с королем, изменившим своему народу и бежавшим к врагу? Как отнестись к монархии вообще?

Уже с начала Вареннского кризиса отчетливо обозначились две противоположные тенденции, два противоположных направления.

Буржуазная аристократия, господствовавшая в Национальном собрании, сразу же поняла глубокий политический смысл происходившего кризиса. Уничтожить власть короля – значило углубить революцию, двинуть ее дальше. Это понимали все наиболее проницательные представители крупной буржуазии, удерживавшей господствующее положение.

После смерти Мирабо в апреле 1791 года роль лидеров партии конституционалистов, партии крупной буржуазии, перешла к так называемому триумвирату. Адриан Дюпор, Антуан Барнав и Александр Ламет, эти три депутата Учредительного собрания, стали фактическими руководителями партии крупкой буржуазии.

Еще до Вареннского кризиса в мае 1791 года Адриан Дюпор говорил: «Революция совершена, чудовищно было бы предполагать, что она не закончена». Дюпор в этих словах сжато выразил мысль Мирабо, развивавшуюся им на протяжении последних двух лет его жизни. Мирабо был первым, кто призвал к тому, чтобы остановить революцию в ее развитии, и делал все от него зависевшее, чтобы претворить эту мысль в жизнь. Но революция продолжала развиваться, и в 1791 году Дюпору пришлось повторить другими словами ту же мысль.

Но эта идея развивалась не только Дюпором. Ее повторяла вслед за ним вся крупная буржуазия, напуганная возрастающим напором народных масс. И когда разразился Вареннский кризис, то для господствующей буржуазии стало ясным, что вопрос о судьбе короля теснейшим образом связан с вопросом о развитии революции.

Антуан Барнав – один из самых сильных умов партии конституционалистов – в нашумевшей речи 25 июля 1791 года заявил:

«Сейчас продолжение революции приведет к крушению ее. Дело заключается именно в этом, именно в этом наш национальный интерес: желаем ли мы закончить революцию или хотим возобновить ее?» – спрашивал Барнав и тут же сам отвечал: «Если революция сделает еще шаг дальше, она не сможет совершить его безопасно… потому что первое, что могло бы быть сделано в направлении свободы, это уничтожение королевской власти; еще один шаг по пути к равенству привел бы к уничтожению собственности».

В этих словах Барнав очень ясно вскрыл взаимозависимость явлений, их внутреннюю связь.

«Революцию необходимо остановить» – вот к чему стремилась крупная буржуазия.

Марат, напротив, выступал и ранее и в'дни Вареннского кризиса с требованием продолжения и углубления революции. Углубление, развитие революции являлось главным его требованием, именно оно отвечало интересам широких народных масс. В этом смысле позиции Барнава и Марата были прямо противоположными.

Но дальше в позиции Марата выявились уязвимые пункты.

Барнав, и это было вполне логично с его стороны, стремясь задержать поступательное развитие революции, стремился сохранить монархию, существующий политический строй и данного короля Людовика XVI.

Именно в связи с этим Барнав, как и раньше Лафайет, выдвинул версию о похищении короля. Все знали, что это ложь, и тем не менее Национальное собрание приняло официальное постановление, снимавшее всякую ответственность и вину с короля. Народу было объявлено, что король был похищен, что его увезли насильственно, вопреки его воле и намерениям, и что, следовательно, – он не несет никакой ответственности за происшедшее. Эта преднамеренная ложь была сфабрикована конституционалистами для того, чтобы создать правовую основу для сохранения короля на троне.

В противовес этой лживой версии вся революционная демократия – демократические клубы, демократическая печать – гласно утверждала правду: король не был похищен – король бежал; над королем не было совершено насилие, король сам готовил насилие над французским народом; король сам подготовил план побега, он был соучастником заговора, его главным вдохновителем и главным действующим лицом.

Если обратиться к революционной печати, к демократическим газетам Франции в дни июльского кризиса, то легко убедиться в том, что все они единодушны в этом утверждении. Все революционные демократы без исключения были едины в мнении о том, что король был главой заговора, что его попытка к бегству представляла собой преступное антинациональное действие против Франции.

Но какой из этого следовал вывод?

Марат и его «Друг народа» в полном единодушии со всеми другими представителями революционной демократии опровергали лживую версию Национального собрания и считали бесспорным участие Людовика XVI в заговоре против французского народа. Он также полностью и даже, может быть, в более Сильных выражениях, чем его собратья по перу, раскрывал преступления Людовика Капета. Как большинство революционных демократов, он делал из этого утверждения ясный политический вывод. Он требовал низложения Людовика XVI.

Но дальше начиналась область разногласий.

Представители революционной демократии требовали уничтожения монархии и установления во Франции республики. За прошедшие три года революции идея республики приобрела много сторонников. Вначале – в 1789 году – ее поддерживали лишь одиночки. Постепенно число ее приверженцев увеличивалось. В дни Вареннского кризиса, когда королевский двор был окончательно разоблачен и скомпрометирован в глазах всей нации, требование республики стало массовым требованием. Установления республики теперь желали не единицы, не тысячи, а миллионы. Ведущие демократические организации Парижа, клуб Кордельеров, Социальный клуб, в большей части клуб Якобинцев, виднее политические лидеры – Дантон, Камилл Демулен и множество других – единодушно требовали республики.