Текст книги "Второй брак Наполеона. Упадок союза"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

По этому указу, товары, ввозимые по суше, т. е. французские, были обложены суровыми, а некоторые даже запретительными пошлинами. В случае проникновения их в Россию путем контрабанды, приказано было сжигать их. Это было равносильно объявлению Франции экономической войны, – самой жестокой и самой несправедливой из войн. Что же касается привозимых морем товаров, т. е. не французских, то указ в принципе ставил их в лучшие условия и ни в коем случае не присуждал к истреблению, если они попадали путем контрабанды. Конечно, своя рубашка к телу ближе, правда, и то, что применение новых тарифов не касалось государств, с которыми Россия вела войну. Для них безусловный запрет сохранял, по-прежнему, силу закона, так что гавани, как и прежде, были закрыты товарам бесспорно английского происхождения, но, по толкованию указа самим Александром[646]646
  Письмо, опубликованное Татищевым, 647 – 552.


[Закрыть] благоприятствующие постановления этого акта применялись к торговле, которая происходила на бортах нейтральных и специально американских судов, т. е., к той торговле, на которую Наполеон смотрел, и не без основания, как на самую доходную статью британской торговли, и считал необходимым не допускать ее. Следовательно, указ покровительствовал Англии за наш счет. Торговый разрыв с Россией становился для нас еще тяжелее, благодаря облегчениям, допущенным в пользу наших соперников. Новый таможенный режим вдвойне оскорблял чувство тесной солидарности, которая официально лежала в основе отношений между Францией и Россией. В наши дни один государственный человек сказал: “Экономическая война несовместима с политической дружбой”. Насколько же она не была совместима в те дни, когда Наполеон старался на экономической почве сломить упорство англичан, когда он на эту почву перенес центр тяжести борьбы, в которой хотел заставить всю Европу принять участие! Отдалиться от нас на этой почве и сделать шаг навстречу нашим врагам значило резко подчеркнуть наступившее разногласие в интересах, полную противоположность основных начал политики и пред лицом всего мира отречься от союза.[647]647
  См. текст указа в Moniteur'e от 31 января 1811 г.


[Закрыть]

Таким образом, Наполеон и Александр на протяжении двадцати дней, независимо друг от друга, – так как указ Александра не может быть рассматриваем, как ответ на деспотические поступки Наполеона, – дошли до того, что нарушили букву договора, от духа которого уже давно отреклись. Они почти бессознательно приблизились к естественному результату, т. е. к неизбежному концу предпринятого ими в разных направлениях движения, которое в течение десяти месяцев удаляло их друг от друга. Оба сдерживали себя до тех пор, пока видели в союзе средство обеспечить себе взаимные поблажки. Они допускали этот тормоз, потому что в их руках был еще рычаг к нему. Теперь же, когда Наполеон потерял надежду на активное содействие России против Англии, а Александр отказался от возможности полностью удержать за собой княжества, они приходят к убеждению, что их обязательства частью погашены, частью потеряли свою силу, они видят в них только ненужные, просроченные векселя и инстинктивно хотят избавиться от них. Теперь, во всех своих заявлениях и действиях, Наполеон руководствуется только тем, что ему удобно и желательно. С своей стороны, и Александр считает нужным мало-помалу освободить свой народ от навязанных ему лишений, хочет дать свободу подавленным страстям, знати, предоставить ей снова занять прежнее положение, позволить ей высказывать ему свои мысли и диктовать свои желания.

В то время, к описанию которого мы подошли, смелость царя можно приписать еще одному особому обстоятельству. Начатые шесть месяцев тому назад военные приготовления были закончены. Россия была готова к войне. Между тем как Наполеон думал, что все ее боевые силы заняты на Дунае и что у нее нет свободных войск, ей удалось под прикрытием непроницаемой тайны с неимоверными усилиями сохранить в секрете свою деятельность, мобилизовать и сосредоточить около своей западной границы двести сорок тысяч войск. Александр знает, что списочный состав войск весь налицо, что магазины сформированы, снаряды и провиант припасены. Он знает, что в его распоряжении “вполне организованные”, в полной боевой готовности двадцать одна дивизия пехоты, восемь дивизий кавалерии и тридцать два казачьих полка. Итого, две армии, из которых одна стоит на первой линии, другая – с резервом в сто двадцать четыре тысячи человек – на небольшом расстоянии позади первой, присоединится к ней по первому сигналу.[648]648
  Цифры, приведенные самим Александром в двух письмах к Чарторижскому. Mémoires du prince, II, 254 и 271. В донесении Жозефа де-Местра даются, точно такие же сведения. Corresp., III, 540.


[Закрыть] Против себя, по ту сторону границы, царь видит только пятьдесят тысяч поляков герцогства, за ними сорок шесть тысяч французов, разбросанных по крепостям или размещенных в нижней Германии, окруженных весьма сомнительными союзниками. Он знает, что раньше нескольких месяцев Франция ни в коем случае не может объявить ему войны, следовательно, он может, не подвергаясь немедленной опасности, открыто заявить о своем экономическом отложении.

Даст ли он Наполеону время подготовить средства к мести и отомстить? Отложит ли он делающуюся неизбежной войну до тех пор, пока завоеватель развяжется с Испанией, пока тот соберет воедино все свои войска, создаст новые армии, займет снова Германию и сплотит против России всю Европу? Теперь, когда превосходство сил может возместить неравенство талантов, не предписывается ли русским самим благоразумием сделаться предприимчивыми и смелыми, не следует ли им воспользоваться своим преимуществом, постараться выиграть во времени и броситься на не готового к бою противника? Действительно, имея в своем распоряжении средства, собранные в видах обороны, Александр поддался искушению употребить их для нападения. От горделивого сознания, что в этот раз в материальном отношении он сильнее Наполеона, что он лучше его вооружен, что он в состоянии напасть первым и напасть внезапно, царь приходит в восторженное состояние, – он опьяняется этой идеей; у него кружится голова. Мысль поднять Европу против Наполеона, желание самому стать во главе ее, мечта заменить гнет Франции благодетельной гегемонией России – все это охватывает его ум, приводит в трепет его душу. План – хитростью вторгнуться в Польшу, который уже несколько месяцев тому назад зародился в его уме, теперь начинает быстро зреть и достигает полного расцвета. Случай кажется ему слишком подходящим, чтобы отказаться от мысли использовать его, чтобы не воспользоваться особенно благоприятным стечением обстоятельств, и мы наблюдаем, как в течение нескольких дней он решает от приготовлений к делу перейти к самому делу.

8 января 1811 г., девять дней спустя после указа, узнав о присоединении ганзейских городов, но не зная еще о захвате Ольденбурга, т. е., о частной, нанесенной лично ему обиде, он поверяет свой план своему другу, и его переписка с Чарторижским, которая никогда не прекращалась, принимает совершенно новый характер. Она становится на определенную почву и приобретает совершенно новое значение. Теперь он не ищет советов, не высказывает смутной идеи, не предлагает ее на обсуждение своего друга. Напротив, он ставит целый ряд вопросов, на которые требует определенного ответа и поверяет ему вполне готовый план.

Его цель – ниспровергнуть присвоенную захватным правом власть Франции над Европой: план действий – первым делом объявить о восстановлении Польши и провозгласить себя ее королем, одновременно с этим перебросить в Варшаву сто тысяч русских, которые “тотчас же получат подкрепление в сто тысяч”.[649]649
  Письмо Александра от 25 декабря (старого стиля) 1810 г., опубликованное в Mémoires du prince, Czartoryski II, 248 – 253.


[Закрыть] Солдатам герцогства будет предложено присоединиться к ним. Если поляки согласятся на это предложение, первая оборонительная линия Франции будет уже уничтожена, переход через Вислу совершен, Данциг обойден и отрезан. Тогда Россия, спокойная, – благодаря обещанию Бернадота, – за свою собственную территорию, быстро дойдет до Одера и появится на пороге Германии. Тут, по присоединении к ней Пруссии, количество ее войск возрастает до трехсот тридцати тысяч, но может быть доведено и до пятисот, “если Австрия за предложенные ей выгоды выступит также против Франции”.[650]650
  Письмо от 25 декабря.


[Закрыть] Терпение Германии иссякло. Вид армий, идущих в бой за ее освобождение, вызовет всеобщее увлечение, измена сделается заразительной. Горячий патриотизм, ненависть к чужестранному владычеству, любовь к независимости будут непрерывно доставлять коалиции новых членов. Благородные страсти, которые еще недавно были неотъемлемой принадлежностью французов и составляли их главную силу, будут теперь на стороне сражающихся заодно с Россией, и, перейдя в другой лагерь, перенесут туда и победу. Но, чтобы обеспечить за собой успех или даже только возможность действовать, необходимо заручиться содействием поляков герцогства с самого начала военных операций. Таким образом, судьба Европы в руках этих пятидесяти тысяч человек. Перейдут ли они, спрашивает царь, на сторону того, кто первый предложит им “не надежду на восстановление их родины, а полную уверенность в этом?” Можно ли ожидать, что, если привести в исполнение все их упования, они ради этого порвут свои добрые отношения с Наполеоном и тотчас же решатся переменить фронт? Александр готов дать им торжественное свое слово. Он обещает им не только либеральную конституцию, но и родину, в которую войдут, кроме герцогства, и русские губернии, и, которая, вероятно, будет еще увеличена австрийской Галицией. Но, прежде чем предпринять что-либо, он желает быть уверенным в их согласии. Ввиду этого он поручает Чарторижскому с надлежащей предосторожностью поговорить с теми вождями народа и армии, на скромность которых можно положиться; он просит его постараться узнать их мысля, передать им русские предложения и заручиться их обещаниями.[651]651
  Mémoires et Correspondance de Czartoryski, H, 248, 278.


[Закрыть] Лишь только Александр получит ответ и необходимые гарантии, он подаст сигнал, и великое дело свершится. В ожидании этого он берет на себя труд держать в блаженном неведении Коленкура и обманывать Наполеона. Ему ничего не стоит внушать ложное чувство безопасности монарху, которого он столько раз называл своим другом и на которого собирается теперь напасть врасплох. По его мнению, цель оправдывает средства. Его соблазняют благородные стороны предприятия. Великодушие, справедливость, отречение от собственных прав – вот те черты, которые хочет он придать первому акту предприятия, тому акту, которому надлежит искупить великую, содеянную в прошлом несправедливость и привести к восстановлению Польши. Эти благородные стороны подкупают его совесть. Конечно, для достижения цели ему придется прибегнуть ко лжи и хитрости, но его утешает мысль начать освобождение Европы актом искупления. Его необычайный план обрисовывает его целиком, показывает все свойства его характера – благородное великодушие, мечтательность и фальшь.

Нет никаких указаний, на основании которых можно было бы предположить, что этот заговор был составлен сообща с Англией. Александр отлично знал, что в тот день, когда он объявит войну Франции, мир и союз с Лондоном будут делом простой формальности. Он имел в виду эти естественные последствия своей эволюции, но не хотел ни ускорять их, ни связывать себя преждевременными обязательствами. Отдаляясь от нас, он действовал по собственной инициативе, и Наполеон напрасно подозревал его в том, что он уступал внушению извне.

Кроме указанных соображений, есть основание думать, что в период этих важных решений ни английская дипломатия, ни английские интриги не могли проявить себя ни особой энергией, ни смелой инициативой: им не до того было, чтобы следить за тем, что думают в России. Дело в том, что люди, стоявшие в Лондоне у кормила правления, очутились, благодаря болезни Георга III, в страшно затруднительном положении: с одной стороны, между психически больным королем, с другой – регентом, пользующимся дурной славой. Они подвергались ядовитым нападкам оппозиции, должны были бороться с раздражением, вызванным экономическими потерями, выслушивать жалобы торгового мира. Они жили среди народа без хлеба и купцов накануне банкротства, и если и отрывались от тяжелых затруднений внутреннего порядка, то только для того, чтобы отдаться всепоглощающим заботам о войне на Пиренейском полуострове. Положение их было настолько тяжелое, что, даже, обращаясь к Англии, дрожащей за участь своих последних солдат и требовавшей их возвращения на родину, они сплошь да к ряду не решались высказать надежды на спасение стоявшей под Лиссабоном армии Веллеслея. И все-таки, в минуту страшной опасности никому из них не приходила в голову мысль уступить; у них не было ни малейшего желания просить мира или даже согласиться на мир; никто не хотел поступиться национальным достоинством и интересами Великобритании. Мало случаев в истории, когда государственные люди являли в ожесточенной борьбе с событиями, при непрекращающихся ударах судьбы, столь дивный пример хладнокровия и спокойного мужества. Кто же эти люди? Среди них нет ни одного министра с громким именем, с знаменитым прошлым, с выдающимся умом. Преемники Питта, известные нам под именами Парсеваля, Эльдона, Ливерпуля, Камдена, унаследовали только его твердость, упорство и ненависть к Франции. Зная, что в их руках судьба родины, судьба мира, они черпают из этого сознания мужество и терпение, которые ставят их наряду с величайшими людьми. Не стараясь сломить напора противника и избегнуть его искусными маневрами, они ограничиваются тем, что выдерживают его напор, оказывая только пассивное сопротивление, которое со временем должно взять верх, и, в конце концов, победа над Наполеоном будет победой силы характера над силой гения. Вся нация понимает их и действует заодно с ними. Несмотря на горячую борьбy партий в парламенте, большинство остается за правительством. Пред лицом национальной опасности Англия стоит непоколебимо, как один человек. Ее счастье, ее слава состоят в том, что она поняла, что для нее затянуть борьбу значит победить; что Наполеон, поднимаясь на все более головокружительную высоту, приближается к пропасти; что наложенное на всю Европу иго готовит единодушное восстание, что, под внешней покорностью королей и народов, под этой спокойной гладью, недовольство и волнение все глубже пускают корни, что попранные интересы, униженное чувство достоинства, насилованная совесть при первой же возможности постараются оказать сопротивление и пойдут на притеснителя в образе несметных, разъяренных войск. Не видя еще на горизонте этих несущихся к ней на помощь войск, Англия чувствует, что они должны прийти, что они уже в пути. Она старается только продержаться до их прихода и, стоя на месте, ждет их стойко, неподвижно, с геройским спокойствием. Это тактика Ватерлоо, которую еще до армии использовали правительство и народ. Народу еще ничего не известно, а расчеты его начинают уже сбываться, уже готовится и выступает в поход подмога, которая избавит Англию от блокады, спасет ее торговлю и выручит из беды ее армию. Веллеслей еще держится в Португалии. Обманув надежды Наполеона, превзойдя ожидания своих собственных сограждан, он останавливает Массена под Торрес-Ведрас. Стремительный натиск наших солдат, надорванная энергия самого искусного и счастливого из наших генералов разбились об эту стену. В ужасе от такого сопротивления, старый маршал отправляет в Париж офицеров, требует подкреплений, жалуется на недостаток войск. Правду говоря, чтобы довести до благополучного конца эту неудачную кампанию, Наполеону оставалось только одно: отправиться самому на полуостров и ввести в дело все свои боевые силы. Но наступившие раньше, чем он думал, осложнения на Севере вскоре окончательно оторвут его от Испании. Он рассчитывал, что ему удастся дойти до одного края континента и покорить его прежде, чем другой сделает попытку ускользнуть из-под его влияния. В одно время, и тут и там, его расчеты оказываются неверными, его планы рушатся. Юг не хочет покориться, Север восстает и отвлекает на себя главные силы Франции. Россия уже поднялась; она ждет только успешного исхода своих переговоров с варшавянами, чтобы перейти границы и вступить в Германию со своими с таким терпением собранными войсками.

Какой бы густой вуалью ни прикрывала себя Россия, трудно было долго обманывать императора. Благодаря дошедшим до него сведениям, он насторожился и уже с декабря месяца внимательно прислушивался к шуму производящихся по Двине и Днестру работ. Он еще не выводит из этого заключения, что Россия готовится к нападению, но думает, что прав, предполагая, что Россия готовит мир с Англией, что, укрепив и заняв войсками границы, она надеется заключить его безнаказанно. Так как он не допускает мира России с Англией без союза, то, если царь Александр, изменив его делу, не объявит ему войну, он сам объявит войну и первый начнет ее. С этой целью он приказывает сделать рекрутский набор на 1811 г, Эта мера в один год позволит ему довести наличный состав до четырехсот тысяч человек, но пока он считает излишним думать о непосредственных приготовлениях к войне. Мы увидим, что только в январе 1811 г., известие об указе и тревожные вопли поляков, которые заметят по ту сторону своей границы подозрительные передвижения, заставят его стремительно переброситься к Северу и тотчас же из разбросанных частей сформировать армию в Германии.

Начиная с января, ежедневно будут выходить его точные, отличающиеся большим разнообразием, обнимающие все до мельчайших подробностей приказы. Действуя с неутомимой энергией, он спешно направит людей к находящемуся в опасности посту. Он сделает три дивизии Даву ядром, около которого начнут собираться главные силы; переформирует этот корпус в армию и расставит ее по немецкому побережью от Эльбы до Одера. Гамбург будет ее базой, Данциг – передовым постом. В Данциге он поставит сильный гарнизон, устроит склады провианта, амуниции и боевых припасов. Расширив его крепостные укрепления, он возьмет его за исходный пункт предстоящих операций. Затем, позади войск и позиций первой линии он соберет другие войска и мало-помалу из средней Германии появится такая армия, какой никогда еще не знавали новейшие времена. Эта армия, в которую войдут две трети военных всей Европы, спаянных и дисциплинированных его железной рукой, и по его мановению выступит в поход. Правда, если осуществятся планы русского императора, то, несмотря на сверхчеловеческую деятельность и предусмотрительность Наполеона, первые предписанные им передвижения войск, ввиду того, что они могли закончиться только к концу весны или летом 1811 г., не могли бы защитить наш авангард от внезапного нападения и неизбежно оставили бы его одного пред лицом подавляющих сил России. Но выполнение задуманного царем плана зависит от условия, стоящего вне его власти, т. е. от согласия поляков герцогства. Они откажутся от его предложений. Тогда, поняв, как фантастичны, как несбыточны были его расчеты, Александр не захочет воспользоваться своим преимуществом. Он даст французским военным силам в Германии возможность соединиться на его глазах и вернуться на покинутые ими позиции, он предоставит им спокойно двигаться эшелонами от Рейна до Эльбы, от Эльбы до Одера, от Одера до Вислы и грозной массой стать у границ России. Тогда обе исполинские империи очутятся во всеоружии, лицом к лицу.

Так как Наполеон не намерен перейти в нападение раньше 1812 г., а у Александра не хватит на это смелости, – они будут стоять в бездействии и выжидать. Завяжутся переговоры и будут тянуться шестнадцать месяцев. Но приведут ли они к цели? Между императорами нет поводов к непримиримой вражде, главное, что их разъединяет, это – давнишнее недоразумение. Александр вооружился и приготовился к войне только потому, что думает, будто Наполеон решил восстановить Польшу в ее прежних границах, что он хочет расчленить и привести в упадок русскую империю. Но на основании целого ряда вполне надежных данных, приведенных в нашем труде, мы установили, что Наполеон смотрел на Польшу, как на средство, и никогда не видел в ней цели. Он хочет пользоваться поляками, как военным материалом, но никогда не имел в виду воевать ради них. Он идет в поход против русских потому, что подозревает их в измене ему ради Англии, в желании заключить союз с его заклятым врагом. Но нам известно, что, хотя Александр из страха перед Францией и был склонен сблизиться с англичанами, но пока еще избегал перейти на их сторону. Таким образом, мы видим, что в основе вражды обоих властителей Европы было величайшее заблуждение, что это было делом недоразумения, из-за которого равнины Севера были усеяны сотнями тысяч трупов, и невольно задаешься вопросам, в состоянии ли были откровенные объяснения рассеять их заблуждения, могли ли они удержать на месте готовые вступить в бой войска, могли ли воскресить доверие между Наполеоном и Александром и обновить союз? Мог ли их союз, не порванный официально, но переставший уже функционировать, снова наладиться и выполнить свое назначение? Или же их вражда неотвратима, потому что причина ее лежит не в обидах частного характера, а в общей совокупности создавшегося положения? Во всяком случае, нужен ли был этот разрыв между Наполеоном, в котором, как в фокусе, соединились все силы, все завоевательные стремления революционной Франции, доведенные им до последнего предела, и Россией, на которую старая Европа возлагала все свои надежды? Вопреки солидарности, существующей между обоими государствами при их нормальном положении, вопреки параллельности их интересов, о чем говорилось в Тильзите, что будет признано и в будущем и на чем постоянно будут настаивать императоры, даже во время своей распри, следовало ли предоставить судьбе оружием решать, восстановит ли Наполеон на Западе единую Римскую империю или Европа бросится на Францию по мановению руки Александра? Мы увидим, что, как ни велико было и в Наполеоне, и в Александре увлечение страстями, как ни велика была сила накопившихся поводов к вражде, они не раз остановятся в нерешительности пред той ответственностью, которую налагали на них и их высокое положение, и их ошибки. В то время, когда их рука будет направлять миллионы людей на ужасное кровавое дуло, в душе они нередко испытывать будут смущение, они пройдут через горнило жесткой внутренней борьбы и душевных страданий, но их душевные движения будут заметны лишь весьма ограниченному кругу людей, лишь лицам, посвященным, и то только отчасти, в их тайну. Непреодолимое недоверие, к которому у Наполеона присоединилась еще его убийственная гордость, всегда будет мешать им прямо подойти к предмету их ссоры. Ссылаясь на всем известные обиды, они едва решатся указать на истинный предмет их тяжбы и на приходящие им на ум средства к мирному соглашению. Боясь скомпрометировать себя, не решаясь отнестись доверчиво друг к другу, не позволяя себе откровенно высказаться, а желая, чтобы их мысли и желания были угаданы, они будут вести спор полусловами и намеками. Скрывая от современников иногда искренние усилия разрешить без войны тот конфликт, то или другое решение которого должно было определить будущие судьбы Европы, они только истории дадут право следить за всеми стадиями этой мировой тяжбы и только в ее распоряжение предоставят относящиеся к ней материалы.