Текст книги "Второй брак Наполеона. Упадок союза"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Император высказывал свои мысли, следуя своему вдохновению, горячо, без определенного плана, иногда смягчаясь и переходя к миролюбивым и даже дружеским уверениям. Отпустив Куракина, он приказал, чтобы разговор в сжатом изложении был сообщен в депеше Коленкуру с комментариями, которые показали бы его политику во всех ее видах. Он хотел, чтобы посланник в совершенстве постиг его мысль, чтобы он проникся ею и в будущем вернее сообразовал с нею свое поведение и свою речь.

В каждой строке этой депеши, в которой излагаются и основы политики императора, и его намерения, проглядывает подозрение, что Россия хочет нас покинуть, что она готовит свой переход в орбиту Англии, что та притягивает ее к себе. “Разве ваша война с Англией—“дело серьезное?” – сказал Наполеон Куракину. Отыскивая причины такой перемены со стороны России, Наполеон думает, что, отчасти, виной этому ход событий в Испании. Он думает, что война на полуострове, – уже только потому, что она затягивается и идет вяло, – поощряет всюду измену, нанося удар престижу нашего оружия, его славе неувядаемого счастья. Несмотря на значительное количество военных сил в Испании, несмотря на присутствие там Массена, результаты заставляют себя ждать. Нет тех ударов, которые разрушают веру врага в свои силы и в один день решают судьбу кампании. Всюду затяжной характер операций, всюду убийственные для исхода кампании осады; вместо побед– резня. У испанцев – всеобщий подъем, сопротивление повсюду; у наших – утомление. На сцену выступают симптомы упадка духа; среди солдат – недостаток дисциплины, разлад среди начальства; маршалы не умеют ни командовать, ни повиноваться. На юге Сульт действует особняком. Он завоевал Андалузию, но под Кадиксом потерпел неудачу. Массена со своими тремя корпусами не занял еще Португалии и не вошел в соприкосновение с англичанами. Ожеро в Каталонии, Сюше в королевстве Валенсия подвигаются медленно, шаг за шагом, в каждом городе они вынуждены брать приступом квартал за кварталом, должны завоевывать каждый клок земли. В Жироне, в Тортозе французы могут встретить вторую Сарагоссу. Затяжной и трудный поход не ускользает от внимания Европы, и английские журналы наполняют, континент ложными слухами, превращая неполные успехи наших войск в неудачи, а неудачи в поражения. Испарения этого лживого источника доходят до Петербурга. Вероятно, они-то и туманят взоры канцлера, затемняют его рассудок, думает император. “Румянцев заражен миазмами!” – восклицает он. Может быть, этот государственный человек хочет подражать примеру, поданному Австрией в 1809 г., может быть, он думает, что представляется удивительно удобный случай броситься на занятую в другом месте Францию или по крайней мере, безопасно перейти на сторону Англии? – Следует вывести его из такого заблуждения; необходимо довести до его сведения, что Франция готова к войне, что она сейчас же может начать ее с подавляющими средствами. Эти мысли Наполеон высказал Куракину, он повторяет их и Коленкуру. “И пусть не думают, милостивый государь, – пишет Шампаньи Коленкуру, – что император не в состоянии начать новую войну на континенте. Правда, в Испании занято триста тысяч человек, но во Франции и других местах у него есть еще четыреста тысяч. Итальянская армия совсем еще не тронута. В момент объявления войны император может явиться на Неман с гораздо большей армией, чем это было при Фридланде. Есть основание думать, что его родственные связи с Австрией позволят ему рассчитывать на ее поддержку, так как Австрия не на шутку встревожена успехами русского оружия в Турции.

“Император не хочет войны. Он ценит союз с Россией и смотрит на него как на основу своей политики, Но если Россия сблизится с Англией, он тотчас же начнет войну. Первый же шаг к сближению повлечет за собой немедленное объявление войны. Императору невольно приходит в голову, что в России желают сближения с Англией, ибо Румянцев, судя по его замечаниям, очевидно, прописывает недостаточности сил Его Величества то, что является результатом его соглашений: он осмеливается говорить, что Россия приобретает Валахию и Молдавию помимо его воли”.

В этом письме нетрудно прочесть между строк, какое понятие составил себе император о своих отношениях к России. В Тильзите, под опасением разгрома. Россия пошла ему навстречу и просила пощады. Он простил ее, но зато потребовал, чтобы Александр проникся его идеями, сделался врагом его врага и действовал с ним заодно против Англии. Вместо того чтобы требовать у побежденного монарха земель и провинций, он потребовал от него политического единодушия и обещания полного, неограниченного содействия. Непременным условием мира был союз. Александр принял это условие. Само собой разумеется, что, если царь хочет вернуть себе свободу действий, прежний договор и все, что вытекает из него, теряют свою силу. Тильзит и Эрфурт, торжественные лобзания, взаимные клятвы, признанные за Россией выгоды, присоединение Финляндии, завоевание княжеств – все, что за это время внесено на страницы истории, должно быть вырвано из нее. Должно быть восстановлено прежнее положение – то, какое было после Фридланда, т. е. Наполеон в войне с Россией, пред лицом побежденного врага, отступившего к своим границам. Следовательно, ему остается только воспользоваться своими выгодами, продолжать преследование, двинуться вслед за отступающим врагом и перейти Неман. Однако, несколько недель тому назад, он сам указал на опасность и безумие войны на далеком Севере. Не сказал ли он, говоря о Польше: “Я не хочу кончить моего земного поприща в ее бесплодных песках”. Дело в том, что когда он говорил это, вопрос шел о подвигах блестящего донкихотства, о походе, вроде похода Карла XII, о деле, предпринимаемом только ради того, чтобы прибавить несколько звучных названий к списку побед, чтобы, овладев коронами, раздать их, чтобы воссоздать Польское королевство и дать ему короля. Такой войны он, действительно, не понимает, он и теперь не признает ее и осуждает. Но дело принимает совсем иной оборот, лишь только он останавливается на предложении, что Россия хочет возобновить добрые отношения с Англией. Если таковое сближение состоится, то в самом непродолжительном времени следует ожидать активного союза между Россией и Англией. Во всяком случае, в континентальной системе будет пробита брешь, Англия избавится от блокады, континент снова будет открыт произведениям ее промышленности, интригам Англии будет дана точка приложения силы; в результате сопротивление наших врагов затянется надолго. Раз Россия сделается главным препятствием миру на море, война с нею будет только одним лишним событием в деле борьбы с Англией, – она будет последним, заключительным актом. Следовательно, война выгодна, законна, необходима, и мысль нанести поражение на Севере, которую Наполеон незадолго до этого отвергал, теперь снова зарождается в нем. Он приходит к этой мысли, уступая влечению своих страстей но, главным образом, руководствуясь своей строгой, но ослепительной логикой, позволяя “рассуждениям окончательно взять верх над рассудком”.[533]533
  Michetet.


[Закрыть]

Громадные опасности предприятия, его страшный риск, его преступное безрассудство – все исчезает пред его затемненными взорами, и если он и признает трудности, то в вере в себя, в свой гений, в свою счастливую звезду находит уверенность восторжествовать над ними. Вместо того, чтобы во что бы то ни стало постараться предотвратить отпадение русских, даже жертвуя своим самолюбием, своими насущными и бесспорными интересами; вместо того, чтобы в крайнем случае примириться с их изменой и отказаться о мысли покарать их, он предпочитает лишний раз довериться своей столь часто испытанной способности сокрушать всякое встречающееся на пути сопротивление; склоняется к своей привычке грубо рассекать спутанный узел затруднений и мечом упрощать дело.

Следует ли из этого, что он хочет войны; что он преднамеренно и обдуманно стремится к ней? Несомненно, что он не хочет начать ее сейчас. Если бы она вспыхнула теперь, она поставила бы его, что бы он ни говорил, в серьезное затруднение, ибо Испания пожирает его армии, истощает казну и оставляет в его распоряжении только незначительное количество войск и денег. Когда он говорит, что в состоянии выставить против России армию в четыреста тысяч человек, он учитывает возможности будущего. Он называет эту цифру, конечно, не наобум: она результат его предложений и точных вычислений. В подрастающем поколении Франции он видит достаточно людей для пополнения наличного состава до указанной им цифры, которую его математический ум точно определит. Он уже сделал подсчет выросших для него молодых людей, он знает, что рекрутский набор 1811 г, поставит их в потребном количестве под его знамена. Через несколько месяцев он может иметь четыреста тысяч человек, но теперь у него их нет. Он прекрасно сознает это и поэтому считает нужным возвысить голос, думает взять дерзостью, нагнать страху. Выдвигая пред взорами России мираж, который только по прошествии года может превратиться в действительность, он надеется оттянуть ее решения, задержать ее на пути, по которому она еще блуждает, даже, быть может, совершенно остановить ее и не только отдалить войну, но и избегнуть ее.

Запугивая и громя Россию, он в то же время старается успокоить ее, убедить в своих добрых намерениях и даже прибегает к лести. Он объясняет свои резкие выходки силой своей привязанности. “Император твердо и искренне предан союзу, говорится в письме, вот почему он обижается, когда ему не воздают должной справедливости. Почти поссорившись с русским кабинетом, он упорно называет себя другом Александра и старается сохранить на него хотя бы часть прежнего влияния. С редкой заботливостью избегает он впутывать имя царя в вызывающие раздражение препирательства, как будто бы их отношения должны держаться в высокой заоблачной сфере, как будто они должны стоять выше споров и вопросов текущей политики. Делая мишенью своих нападок Румянцева, он делает это с известным умыслом. С министром, стоящим впереди государя, он может свободно скрестить шпаги, не подвергая Александра слишком чувствительным ударам. О русском монархе он всегда говорит в изысканно-любезных выражениях. В особенности старается он сохранить с ним общение и не прерывать личной переписки. Он не отпускает Алексея Куракина без письма к русскому императору. Он желает воспользоваться этим случаем, чтобы высказать царю горячие уверения в своих чувствах и, предоставляя Александру узнать от князя сильные фразы его монолога, только одним-двумя словами, так сказать, мимоходом, подтверждает факт этого неприятного объяснения. “Мои чувства к Вашему Величеству, – пишет он, – равно как и политические задачи моей империи все более укрепляют меня в желании процветания и нерушимости заключенного вами союза. Поскольку зависит от меня, он переживает всякое испытание, всякое событие. Я откровенно говорил с князем Куракиным о некоторых второстепенных вопросах. Но, в первую очередь, прошу Ваше Величество оказать ему доверие, когда он будет говорить о моей дружбе к вам и о моем желании, чтобы связующий нас союз был вечен”[534]534
  Corresp., 16852.


[Закрыть].

Перед тем, как доверить это письмо князю Алексею, он принял его в прощальной аудиенции, и, пользуясь случаем, завел с ним разговор, стараясь убедить его, что Франция никогда не начнет кампании из-за причин, чуждых ее борьбе с Англией. Не считаясь с логикой события, он не терял надежды рассеять появившийся между обоими государствами призрак и еще раз вызвался успокоить Александра по поводу Польши, лишь бы это не наносило ущерба его достоинству и не лишало его возможности принимать вытекавшие из недоверия к союзнику необходимые меры предосторожности. Его желанием было, чтобы Россия не требовала от него никаких гарантий, а согласилась поверить его слову. Но, может быть, она желает получить от него торжественное и притом письменное уверение, что восстановление Польши не входит в его планы? – Он готов выпустить в этом смысле декларацию и дать ей самую широкую огласку. Он сказал Куракину: “Пусть император Александр возьмет перо и составит газетную статью, я напечатаю ее без изменений в Moniteur'e.[535]535
  Слова Александра Коленкуру. Донесение посланника № 103, сентябрь 1810 г. Cf. Содержание разговоров с Куракиным приведено у Соловьева в сочинении; Император Александр I, 208 – 209, по донесениям князя.


[Закрыть] В случае возобновления Россией дела о договоре, он не имел в виду заявлять о его неприемлемости. Не желая связывать себя договором, он не отказывается придумать что-нибудь другое; он все еще надеялся отыскать не призрачный способ выйти из затруднения, а такое решение, которое не исключало бы надежды на развязку. Можно думать, что на случай новых требований у него было уже в запасе нечто поразительное, чего он не доверил своему посланнику. “Император, – писал Шампаньи герцогу Виченцы, – предлагает вам прекратить переговоры по этому делу и все новые предложения, если бы таковые были сделаны, присылать сюда. Если дело вновь поступит к императору, Его Величество намерен придать ему новый оборот и обсуждать его широко и с непредвиденной точки зрения; но главное и неизменное его желание, чтобы об этом вопросе не было более речи”. Эта оговорка, служившая доказательством его возраставшего нежелания связывать себя каким бы то ни было обязательством, не имела, однако, ничего общего с намерением поощрять несвоевременные требования поляков. Напротив, он предписывал им умерить свои вопли, налагал узду на безрассудное усердие своих флигель-адъютантов польского происхождения, опровергал распространяемые ими слухи, и приказывал варшавянам держать себя спокойно, не лишая их, однако, надежд на будущее.[536]536
  Он приказал написать французскому дипломатическому агенту в герцогстве: “Его Величество поручает вам, при всяком удобном случае внушать полякам, что им следует оставаться спокойными и воздерживаться от всего, что могло внушить недоверие соседям герцогства, в особенности же, России, или что могло бы поддерживать против России вражду в самом герцогстве, – словом, от всего, что имело бы вид провокации и могло послужить вызовом к войне”. 6 июля 1810 г. Archives des affaires étrangères Pologne, 326.


[Закрыть]

В результате его размышлений пред ним ясно предстала мысль о большой войне на Севере. Ужасный конфликт кажется ему все более вероятным, и он начинает смотреть на него как на нечто, внесенное в книгу судеб. Нужно прибавить, что хотя он и решил начать войну с Россией только в случае неисполнения ею обязательств, но уже теперь в его уме носилась мысль, что успешный исход войны повсюду в корне уничтожит всякое поползновение к протестам и мятежам. Уже в это время он думает, что война с Россией избавит его от союзников, т. е. он необходимости признавать себе равных, что среди коленопреклоненной Европы она поставит его одного вершителем судеб. Чудовищная мечта о всемирном владычестве, которое явилось бы результатом падения последнего самостоятельного государства, коснулась его своим крылом. Этот гибельный призрак встал пред ним; он манит, он искушает его. Но император не отдается еще ему вполне, и только временами отводит взоры свои от действительности и погружается в мечты.

По-прежнему естественным и неизменным правилом своего поведения считает он преследование главной цели, – той цели, которой он отдался всей душой с того момента, как овладел властью и стал повелевать французами. У него нет ни малейшего желания сражаться с Россией. И теперь он предпочел бы идти непосредственно на Англию и сразиться с ней. После неудачи начатых весной с Англией мирных переговоров он приказал действовать против своей соперницы новыми приемами, которые доходят до высшей степени развития, превышают всякую меру. Теперь он применяет против Англии конфискации имущества захватывает простыми декретами целые государства, ведет тарифную войну; его оружие – континентальная блокада. До крайности напрягая пружины этого сложного и грозного механизма, пуская в ход все колеса, доводя до последнего предела силу его действия, он надеется нанести врагам удар настолько сильный, чтобы сломить их упорство. Если и эти средства окажутся недействительными он намерен употребить другие, которые уже давно налаживает и готовит к делу. Рядом с теперешней экономической войной он строит планы войны на поле брани, обдумывает целый ряд военных операций. Допуская, что ему не удастся укротить Англию строгой блокадой, он имеет в виду напасть на нее непосредственно: он все еще надеется выполнить всегдашнюю мечту своей жизни. Он с увлечением страсти отдается заботам о морских силах и постоянно занят снабжением всем необходимым военных портов и воссозданием эскадр. Во всех портах, на всех рейдах, в устьях рек он торопит с вооружением кораблей, спешно строит новые суда и мало-помалу создает боевой и транспортный флот. Конечно, если произойдет разрыв с Россией, он употребит против нее те войска, которые даст ему предстоящий рекрутский набор, но он предпочел бы другое. В его мечтах носятся картины, как его войска занимают береговую линию, как они готовятся овладеть морем и формируются в войска для десанта. Он хочет поставить одну из армий в устье Шельды, другую в Булоне, третью в Шербуре, четвертую – против Сицилии и пятую, самую сильную, в Тулоне. План его будущей войны с Англией тот же, что и план 1808 г., только обновленный и переделанный сообразно обстоятельствам, т. е. целая система, состоящая из диверсий и неожиданных нападений, из целого ряда передвижений войск и эскадр, безупречная согласованность которых во времени и действиях должны обеспечить ему подавляющий эффект. Его желание, чтобы, по мановению его руки, моментально на наших берегах явились стаи кораблей, чтобы они рассыпались по всем морям и достигли тех стран, где можно напасть на Англию. Он думает, что на это разбросанное по всему земному шару государство нужно напасть повсюду сразу. Только повсеместная угроза даст ему возможность и случай вонзить копье в жизненные части Англии. Он думает, что, когда в его распоряжении будет сто четыре линейных корабля для перевозки двухсот тысяч солдат, он может тревожить врага и наносить ему удары в Шотландии, Ирландии, Лондоне, на Антильских островах, в Бразилии и Сицилии и в то же вредя, внезапно захватив Египет, снова открыть себе путь в Индию. “Когда же, – пишет он, – я буду в состоянии перевезти в Египет примерно сорок тысяч человек с двумястами пушек и двумя тысячами артиллерийских и кавалерийских лошадей?”.[537]537
  Corresp., 16916.


[Закрыть] Эти победы за морем – предмет его постоянного и страстного желания, опьяняющее действие которых ему только и остается испытать, кажутся ему вполне возможными. Он думает, что завоевания, которые должны положить конец его войнам, которые упрочат его могущество, могут быть сделаны в двухлетний срок. Вот обычные картины, которые прельщают и завлекают его, которые сверкают пред его взорами чарующим блеском и озаряют будущее. И именно 1812 г., этот роковой год, намечает он для выполнения своих планов морской войны. “Таков мой план кампании на 1812 год, – пишет он Декре, – нельзя терять из виду, что именно к таким результатам следует прийти”.[538]538
  Corresp., 16916.


[Закрыть] Однако, видя, что Россия волнуется, что она готовится занять враждебное положение, он опасается а ее стороны диверсии и хочет принять меры, чтобы отразить или предупредить таковую. Он не посылает; еще по ту стороны Рейна ни одного лишнего солдата, его армия в Германии ограничивается пока тремя дивизиями Даву; тем не менее, он считает нужным принять “на всякий случай”[539]539
  Id., 16811.


[Закрыть] некоторые стратегические предосторожности. Исходя из этой точки зрения, он начинает внимательнее следить за своим сторожевым постом на Севере – герцогством Варшавским, и думает, как бы оградить его от нечаянного нападения. В секретном письме он просит короля Саксонского, великого герцога Варшавского, ознакомить его с состоянием войск и крепостей и с количеством находящихся в Польше орудий. “В переживаемое нами время, – пишет он, – обстоятельства предписывают быть осторожным”.[540]540
  Id., 16762.


[Закрыть] Он указывает ему пункты, которые следует укрепить: во-первых Прагу, впереди Варшавы, и затем Модлин, – род центрального укрепления, в котором можно засесть и держаться довольно продолжительное время. Вот еще более важный факт. Он предлагает королю снабдить его тридцатью тысячами ружей для раздачи в случае надобности населению и обещает прислать их в Варшаву.[541]541
  Id., 16812.


[Закрыть] Оставаясь верным своим взглядам на Польшу, признавая в ней только оружие на случай войны, он и не думает создавать нации, а хочет устроить из нее только армию. При виде поднимающейся на горизонте опасности он считает нужным лучше обеспечить свою первую оборонительную линию и укрепить передовые посты.

III

В то время, как Наполеон только приступает к обсуждению гипотезы войны между Францией и Россией, Александр уже предвидит неизбежность войны, и начатая им четыре месяца тому назад тайная деятельность с целью восстановить против нас Польшу и Австрию, быстро подвигается вперед. Особенно заметной она делается в Вене, где нам уже не раз приходилось наталкиваться на нее. Решительное отклонение Наполеоном договора, прекращение переговоров о Польше, его резкие выходки и угрозы, – все это не могло способствовать прекращению подпольной борьбы. Александр горячо отдался ей, но считал выгодным как можно лучше скрывать свою игру и обманывать нашу бдительность.

С этого времени он надевает на себя личину безмятежной покорности судьбе, он чуть не улыбался Наполеону: и в то время, когда разлад растет с каждым днем, когда пропасть делается все глубже, их отношения снова принимают безоблачный характер. Александр перестал настаивать на договоре, он избегает высказывать свои требования, почти не говорит о Польше, и предоставляет Наполеону “ссориться с Румянцевым”,[542]542
  Донесение Коленкура № 98, от 18 июля 1810 г.


[Закрыть] не заступаясь за своего министра. Его Слова полны ласки и даже сердечности. “Я хочу мира, – говорит он. – хочу союза”.[543]543
  Донесение № 101, август 1810 г.


[Закрыть] Но уверения не мешают ему упорно оспаривать у нас почву в Вене и Варшаве то с помощью своей официальной дипломатии, то через таинственных посредников. Когда его агенты компрометируют его чрезмерным усердием, он отрекается от них, отзывает обратно, но вслед за тем замещает другими, ни минуты не теряя из вида преследуемой им цели.

В Австрии Алопеус уже подготовил почву и оказал некоторое влияние на общественное мнение; но в правящих сферах он не понравился и не имел успеха. Его неугомонная деятельность скоро обратила на себя внимание Франции. Когда его козни вышли наружу, нашли нужным заместить его другим. Тогда начал действовать официальный представитель России не терявший надежды добиться успеха там, где потерпел неудачу тайный агент. Благодаря внешней корректности своего поведения. Шувалов заранее узнавал о наших подозрениях и с большим искусством водит за нос Отто, поздравлявшего себя с тем, что нашел хоть одного русского, искренне преданного союзу с Францией. На самом же деле, Шувалов был нашим врагом, тем более опасным, что умел скрывать свои чувства. Он постоянно напоминал своему правительству о крайней необходимости подготовиться к решительной и в высшей степени важной войне, “которую, говорил он, Франция начнет, лишь только будут окончены ее дела в Испании”.[544]544
  Шувалов Румянцеву, 20 августа – 1 сентября 1810 г. Archives de Saint-Pétersbourg.


[Закрыть]

Несколько дней спустя, Шувалов с радостью заметил, что австрийские министры относятся сдержаннее к Франции, что, как будто, дан отбой. Действительно, венский кабинет, оставшийся за отсутствием Меттерниха без руководителя, считал необходимым для упрочения своего внутреннего положения прибегнуть к внешней поддержке. Вынужденный выбирать между Наполеоном, не торопившимся воспользоваться его добрым расположением, и Россией, которая под большим секретом домогалась его дружбы, он поддался искушению перейти на сторону России. В пользу этого решения особенно склоняло его то обстоятельство, что успехи русских на Востоке не были продолжительны. Вслед за ними последовали довольно серьезные неудачи, и новый оборот войны, отдаляя мир с турками, предоставлял Австрии время и возможность требовать для себя уступок на Дунае. Вез это способствовало тому, что у венского кабинета явилось намерение войти в соглашение с Россией, Поэтому, когда Шувалов выразил желание, чтобы оба двора возобновили старую дружбу и составили тайную коалицию, министерство императора Франца не лишало его надежды.

Шувалов донес своему правительству о своих надеждах. В ответ на это он получил полномочия и горячие поздравления. “Его Величество, – писал ему Румянцев 29 июля, – с особым удовольствием отметил высказанное вами мнение, что настоящий момент благоприятствует скреплению дружеских уз, никогда не прекращавшихся между обоими древними императорскими дворами. В этом главное желание Его Величества, ибо он всегда был убежден в истинной пользе, которая должна последовать отсюда для обеих сторон. Инструкции, которые он вам дал, равно как и все, что я после того имел честь писать вам по приказанию государя, служат доказательством его искреннего желания изгладить самое воспоминание о кратковременном разладе, разъединившем оба двора, и во всей полноте восстановить прежние отношения доброй дружбы, которые связывали их столь долгое время. Все, что вы сделаете, чтобы приблизиться к этой цели, несомненно будет крайне приятно Его Величеству”.[545]545
  Румянцев Шувалову, 14 – 26 августа 1810 г. Archives de Saint-Petersbourg.


[Закрыть] Таким образом, Россия снова берется за дело и возобновляет свои попытки к сближению, меняя только способы действий. Шувалов, не теряя времени, начинает работать. Но, вынужденный действовать в опасных, усеянных подводными камнями местах, он будет осторожным, будет подвигаться вперед, только изучив предварительно почву, и только спустя несколько недель мы будем в состоянии указать на результаты его интриг.

Ввиду того, что ведение переговоров было передано в руки официального посредника, присутствие Алопеуса в Вене делалось бесполезным и даже стеснительным. Оставалось только удалить его, дав Наполеону наиболее правдоподобное объяснение, каким образом миссия Алопеуса, назначенного на пост в Неаполь, целиком закончилась в Австрии. Александр с большим искусством вышел из этого затруднения. Алопеус, – сказал он Коленкуру, – был уже на пути в Италию, когда в Петербурге стало известно, что своим прошлым поведением он имел несчастье не понравиться императору Наполеону. Этого было более чем достаточно, чтобы отказаться от намерения назначить его к королю, зятю его Величества. Поэтому он получит приказание остановиться в пути. Таким образом, только из уважения к монарху-другу он был задержан в Вене, откуда вскоре должен вернуться к месту своего отправления.[546]546
  Донесение Коленкуру № 101, август 1810 г.


[Закрыть]

Удаление Алопеуса не повлекло за собой удаления Разумовского. Его услуги в Вене были настолько полезны России, что она не могла решиться отозвать его и осудить на бездействие. Александр под благовидным предлогом отделался от наших требований. – Граф Разумовский, – сказал он, – уже не русский, он – австриец. Поселяясь на житье за границу, он стал космополитом. Это дезертир, перебежчик. Его отечество может не признавать его, но не вправе вытребовать обратно, ибо своим добровольным изгнанием он поставил себя вне закона.[547]547
  Позднее Александр назначил Разумовского одним из своих уполномоченных на конгрессы в Шатильоне и Вене и пожаловал ему княжеский титул.


[Закрыть]

Что же касается Поццо, то дальнейшее пребывание его в Вене, очевидно, было немыслимо, ибо австрийское правительство, всегда готовое уступить желаниям императора, собиралось высказаться за его изгнание. Будучи не в силах защитить его, Александр, постарался представить вынужденное от него отречение как любезность, за которую должны быть ему благодарны. Он отрекся от Поццо, заявив, что не желает его знать, что лишил его права носить русский мундир и навсегда исключил со службы. В действительности же он только переместил его, и, по отъезде Поццо из Вены, дал ему другое назначение. Он не отказался от мысли пользоваться втайне талантами и чувством ненависти человека, от которого отрекался публично. В присутствии Коленкура он не находил достаточно презрительных выражений, чтобы пройтись насчет “какого-то Поццо”. Он отзывался о нем, как об одном из тех людей, “услугами которых, куда ни шло, можно пользоваться во время войны; теперь же, – добавил он, – строго придерживаясь союза и не желая вступать ни в какие сношения с Англией, я всех их уволил”.[548]548
  Донесение Коленкура № 101, август 1810 г.


[Закрыть] А между тем, как раз для сношений с Англией и имелось в виду воспользоваться услугами Поццо. Ему дано было поручение отвезти представителю английского двора в Константинополе первые тайные предложения о примирении.

Дело шло о предложении Англии соглашения по делам Востока. Россия соглашалась не требовать от турок, как предварительного условия мира, разрыва с англичанами. Англичане, со своей стороны, не должны отговаривать Турцию вести с Россией переговоры о мире. Не стремяcь еще к полному примирению о нашими врагами, Александр старался поставить борьбу с Англией в известные рамки и предлагал ей частичный мир. В особом письме Румянцев поручает Шувалову умненько направить Поццо в Константинополь и дать ему наставления. “Я не вижу для него другого убежища, кроме Константинополя, под защитой британской миссии, – говорит он. Это не только лучшее решение, которое он может принять, – по-моему, оно единственное. Если он решится на это, вы можете дать ему секретное поручение, как бы исходящее от вас самих. Позаботьтесь более всего о том чтобы отнюдь не компрометировать министерства Его Величества. Скажите, что вам известно, что английская миссия при Оттоманской Порте употребляет все усилия помешать туркам заключить с нами мир, что, действуя таким образом, она исходит из ошибочного взгляда, будто одним из условий, без которого мы не можем заключить мира, является разрыв Порты о Англией. Это более чем неверно. Его Величество желает добиться мира, не вмешиваясь ни в какие отношения Порты к иностранным государствам”.[549]549
  Archives de Saint-Petersbourg. Письма Румянцева Шувалову, № 76.


[Закрыть] В конце депеши намекалось, что, если бы лондонский кабинет был лучше осведомлен, он должен был бы содействовать примирению России с турками, ибо мир позволит царю дать своим войскам на Дунае назначение, более соответствующее интересам Англии, т. е. позволит отвести их на север по направлению к Польше, и, может быть, парализовать французские силы. Что касается Польши, то работа, которую втайне вел там Александр с целью отдалить от Франции поляков и переманить их на свою сторону, не так легко уловима, как дипломатические подкопы и светские интриги в Вене, ибо деятельность царя сказывалась, главным образом, в его личных попытках повлиять на некоторых лиц и на некоторые семьи, тем не менее, она проявляется некоторыми данными и иногда ясно выступает наружу. Среди предложений, неоднократно делаемых императору Францу через Шувалова, было одно, которое выдавало возможные планы Александра относительно Польши. Царь не раз предлагал австрийцам уступить им западную Валахию, т. е., часть княжеств, на которые он смотрел, как на свои владения, и располагать которыми считал себя вправе, в обмен на Буковину, провинцию до некоторой степени польскую, лежащую на юго-востоке от Галиции и вошедшую за тридцать шесть лет до описываемого момента в состав Габсбургской монархии. Если бы царю удалось присоединить к своим владениям еще некоторую часть польских земель, он получил бы лишний шанс влиять на нацию, которую хотел заманить в свои сети; у него было бы больше надежды на то, что она отнесется к нему с большим доверием, с большим вниманием в тот момент, когда он явится пред ней, как бы назначенный самим Провидением восстановить ее и собрать воедино под своим скипетром все ее части.