Текст книги "Второй брак Наполеона. Упадок союза"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

III

Для партии, которая всю свою надежду возлагала на имя Наполеона, на его поддержку, одного нейтралитета императора без всякого поощрения было слишком мало. Бернадот же был доволен и этим. Он уехал из Парижа в свое имение Ла-Гранж и спокойно прожил там, поручив другим усиленно работать в Стокгольме. Он несколько раз писал императору, но ограничивался тем, что сообщал ему новости, держал его в курсе дела и не просил ответа на свои письма.[570]570
  Эта, состоящая из коротеньких записок, переписка хранится в Archives nationales, AF, IV, 1683 – 85.


[Закрыть] Но Вреде, Мернер и их соучастники были более требовательны. Они добивались более определенного слова, какого-нибудь знака одобрения, которые послужили бы им залогом успеха. Для того, чтобы добиться содействия императора, они сочли нужным посвятить в свою тайну шведского посланника в Париже, барона Лагельбиельке – единственного человека, который имел право действовать официальным путем и просить ответа. Узнав о странной, завязавшейся бок о бок с ним интриге, Лагельбиельке остолбенел от изумления и пришел в себя только для того, чтобы погрузиться в бесконечные размышления. Относясь в глубине души враждебно к Франции, он не мог одобрить желания маршала вступить на шведский престол. С другой стороны, ревниво оберегал свои личные интересы, он считал неблагоразумным ссориться с партией, которой, быть может, принадлежит будущее и которая, несомненно, одержит верх, если только таково будет желание Наполеона. Так как он желал установить свое поведение с наибольшей для себя выгодой, то с этого времени единственной его мыслью, единственной целью было узнать, заинтересован ли Наполеон в успехе маршала и принимает ли Его Величество участие в этом деле. Аудиенция, которых он добился у императора, не пролили света на этот вопрос; тогда он набросился на министра иностранных дел и стал повсюду преследовать Шампаньи – в министерстве, в свете, на балах. 1 июля, на балу в австрийском посольстве, закончившемся так трагически, он протолкался сквозь толпу приглашенных до герцога Кадорского. Он употреблял все усилия заставить того высказаться, но получал только уклончивые ответы. “Мы предоставили дела их течению. Я нахожусь в полном неведении относительно мнения императора…” – говорил герцог и тотчас же “отворачивался от него, отвечая на приветствия или раскланиваясь с другими”.[571]571
  Geffroy 1289.


[Закрыть] Но швед не отставал от него, стараясь обратить на себя его внимание, как вдруг поднявшийся со всех сторон зловещий крик: “Пожар!” поневоле заставил его прервать разговор. Лагельбиельке должен был отказаться от удовлетворения своего любопытства, хотя молчание, которое хранили в его присутствии, приводило его в отчаяние. Он приписывал это умышленному равнодушию и пренебрежению к Швеции, “Нас слишком презирают здесь”, – печально говорил он.[572]572
  Секретное донесение министру, подписанное Фурнье, Archives des affaires étrangères, Suéde, 294.


[Закрыть] В промежуток времени между концом июня и первыми числами июля он спешно отправит в Стокгольм несколько курьеров. С ними он доносил о непредвиденных событиях, об образовавшейся партии Бернадота, но не был в состоянии пролить свет на желания императора.

В период описываемых событий шведское правительство далеко было от мысли серьезно отнестись к кандидатуре маршала, хотя она и начала уже пролагать себе дорогу в низших слоях народа и в войске. Но такой взгляд правительства ничуть не ослабил его горячего желания узнать, кого из конкурентов предпочитает император. Нетерпение его возросло еще более под влиянием тревожных симптомов. В Стокгольме только что произошел взрыв дремавших в народных массах инстинктов беспорядка и анархии. 20 июня было привезено в столицу тело наследного принца. Во время похоронного шествия из кортежа был вырван и зверски умерщвлен разъяренной толпой фельдмаршал, граф Ферзен, на которого, главным образом, падали несправедливые подозрения. Это было делом демагогии, выступившей на сцену с присущими ей насилием и покушениями. Перепуганные этим зрелищем Карл XIII и его советники с возрастающим беспокойством обращали взоры на Наполеона. Они хотели видеть в нем богоподобного спасителя своей страны, – того, чье одно слово могло укротить разыгравшиеся страсти, того, кто мог на каком-нибудь одном лице примирить разнородные мнения и снова создать нравственное единство нации. В душевной тревоге они обратились к единственному, жившему в Швеции, представителю Франции, т. е. к скромному секретарю посольства, исполнявшему обязанности поверенного в делах. Дезожье – так звали агента – надоели визитами и замучили вопросами; его умоляли сказать хоть одно слово, которое было бы принято, как приказание. Швеция припадала к стопам Наполеона; она просила сообщить ей его намерения, выражала желание сообразоваться с ними и ходатайствовала только о праве повиноваться. “Пусть император даст нам одного из своих королей, и Швеция будет спасена”[573]573
  Депеша, приведенная Ernouf’ом, 257.


[Закрыть] – говорил Дезожье старший флигель-адъютант короля Сюремен, не допускавший и мысли, чтобы поверенный в делах не был посвящен в тайну своего двора.

Однако, это было более чем правда, так как Шампаньи, имея в виду отрицательные намерения императора, счел за лучшее прервать всякую переписку в Дезожье, предоставив его самому себе и держа его как бы в одиночном заключении на его далеком посту. Удивленный и обиженный молчанием министра, Дезожье напрягал все силы своего ума, чтобы уловить и разгадать мысль, которая для всех была загадкой. За неимением точных сведений, он вынужден был подхватывать и комментировать самые незначительные симптомы; ему приходилось прислушиваться к малейшим слухам и искать в газетах мнение своего правительства. В это время ему попалась на глаза статья, появившаяся 17 июня в Journal de Empire. Как известно, в этой статье, отразившей проскользнувшую в уме императора мысль, говорилось в сочувственных выражениях о датском короле. Это неопределенное указание отвечало личным симпатиям Дезожье. Как и большинство наших заграничных агентов, он находился под влиянием традиций и придерживался принципов нашей старой политики. Он считал выгодным сплотить, скандинавские государства и таким образом создать из них преграду развивающемуся могуществу России. Одобренный словами статьи официальной газеты, он вообразил, что, действуя в смысле своих личных симпатий, он будет действовать сообразно видам своего двора. Заклинаемый обступившими его шведами, высказать свое мнение и деятельна выступить в качестве представителя Франции, он не был настолько благоразумен, чтобы отказаться от предлагаемой ему роли. Он дал волю своему языку и дважды, 4 и 5 июля, высказался за датского короля и за слияния корон, выставляя эту меру как средство защиты и борьбы против России.

“Теперь, – сказал он шведам, – ваша страна зависит от милости русских… Возможно, что скоро настанет конец нашим добрым отношениям с ними. Если вы тогда не будете сильнее, чем теперь, то с Швецией будет покончено: сорока тысяч русских достаточно для ее завоевания. Если же, наоборот, вы соединитесь, Север будет совсем иным. Армии от восьмидесяти до ста тысяч человек, которую соединенное королевство в состоянии выставить против русских, будет более чем достаточно, чтобы сдержать их. Если император вынужден будет вести с ними войну, он, конечно, победит их, как победил и других своих врагов, и продиктованный им мир вернет вам Финляндию, если к тому времени вы сами не завоюете ее обратно. Кто знает, не будет ли когда-нибудь Петербург зависеть от Скандинавского королевства?..[574]574
  Депеша от 6 июля, приведенная M. Geffroy, 1284.


[Закрыть]

Когда Дезожье позволил себе выступить с такой речью, ему трудно было придумать что-либо более противоречащее теперешним намерениям императора, ибо основным желанием Наполеона было поддерживать с русскими добрые отношения, по крайней мере с внешней стороны. Ради этого он и не хотел поддерживать Бернадота. Но, с другой стороны, в его виды не входило вредить маршалу и покровительствовать его конкурентам. И при таких-то условиях, наш поверенный в делах, поддавшись зловреднейшему вдохновению, вздумал предложить вместо кандидатуры Бернадота другую кандидатуру, да, сверх того, поддержал ее вздорными, оскорбительными для России доводами. Этот двойной промах объясняет гнев императора, когда он прочел депешу, в которой Дезожье с величайшим простодушием давал отчет в своих неосторожных заявлениях. Грозной фразой, как молнией, сразил он несчастного поверенного в делах: “Герцог Кадорский. пишет он Шампаньи 25 июля, не могу выразить вам, до какой степени возмущен я письмом господина Дезожье. Не знаю, в силу каких инструкций мог этот агент считать себя вправе говорить такие нелепые речи… Я желаю, чтобы вы немедленно отозвали его”.[575]575
  Corresp, 16712.


[Закрыть] Выговор не миновал и министра, который был виновен в том, что перестал руководить Дезожье, и вместо того, чтобы строго-настрого предписать ему молчание, дал разыграться его воображению.

Чтобы, насколько возможно, исправить впечатление, произведенное словами Дезожье, император приказал Алькиеру отправиться в Стокгольм и на этот раз уже бесповоротно.[576]576
  Id.


[Закрыть]

Уезжая из Парижа в конце июля, посланник мог приехать в Швецию только в конце августа, т. е. после выборов, которые должны были состояться в первой половине августа. Следовательно, он не мог уже играть в них никакой роли, что вполне отвечало желаниям его повелителя. Впрочем, ему было предписано: каков бы ни был исход выборов, высказываться в том смысле, что императору более всего был бы желателен принц Августенбург, т. е. нейтральный, а главное – бесцветный кандидат.[577]577
  Id.


[Закрыть] Выражать таковое желание императора после свершившегося факта, т. к. желание исключительно платонического характера, ибо оно не могло повлиять на исход выборов, имело своей целью обелить нас в глазах России.

Действительно, 25 июля в городе Эребро собрался сейм для избрания наследного принца. В это время королевское правительство было поставлено в крайне затруднительное положение и совершенно сбито с толку. Слова Дезожье не могли устранить его сомнений, так как почти в то же время Карл XIII получил письмо от 24 июня, в котором император, по-видимому, высказывался за брата покойного принца. Ввиду столь противоречивых указаний, а также вследствие того, что император избегал выразить хотя бы малейший знак сочувствия в пользу Бернадота, стокгольмский кабинет счел себя вправе следовать своим первоначальным планам и постарался провести кандидатуру Августенбурга.[578]578
  Rapport sur les événements qui ont precede l'élection du rince royal de Suéde, par M. Desaugiers: Archives des affaires étrangères, Suéde, 294. Во время заседания сейма Дезожье не знал, что будет отозван, и не уехал еще из Стокгольма.


[Закрыть] Для достижения этого он пошел окольными путями и с большим искусством повел выборную кампанию.

Прежде всего он ополчился против Бернадота, кандидатура которого начала завоевывать прочное положение. Благодаря демократическому происхождению и военным талантам маршала, его кандидатура пришлась по душе народным массам, так как вполне отвечала их патриотическим чувствам. Ее приветствовали радостными криками на сходках и “в кабаках”.[579]579
  Mémoires de Suremain, d'après Ernouf, 257.


[Закрыть] Но король, двор, “высший свет” [580]580
  Id.


[Закрыть]были сильно предубеждены против сделавшего блестящую карьеру солдата и не прощали ему его революционного прошлого. Чтобы провалить его, правительство сделало вид, что присоединяется к выбору Фридриха VI. Нужно сказать, что этот король, датское происхождение которого было антипатично большинству шведов, располагал в сейме обширными средствами влияния. С поддержкой власти его шансы в несколько дней поднялись настолько, что сторонники Бернадота, сознавая, что они останутся за флагом, сочли за лучшее сойти со сцены и отказаться от борьбы. Правительство, успокоенное с этой стороны, тотчас же переменило позицию. Датская кандидатура была в его руках только средством уронить кредит Бернадота. Как только этот результат был получен, оно начало разрушать дело рук своих. Оживляя дурную память, которую оставили по себе в стране датское господство в шестнадцатом столетии и Кальмарский союз, ему нетрудно было вызвать в обществе настолько сильное движение против Фридриха VI, что его успех сделался немыслимым. Датчанин был вытеснен после того, как сам отстранил француза, и, умышленно, на короткое время отодвинутая на задний план кандидатура принца Августенбурга выступила снова на первое место и осталась одна на очереди среди очищенной от конкуренции почвы. Это и был тот результат, которого, в конце концов, желала достичь придворная партия. Она тотчас же сбрасывает маску с своих намерений и требует резервов. В Эребро вызывается генерал Адлерспар. Это был ветеран выборной борьбы, “человек, привыкший руководить умами и направлять к урнам избирательные голоса”.[581]581
  Донесение Дезожье.


[Закрыть] Благодаря его влиянию, комитет, образовавшийся в самом сейме с целью подготовить решение собрания и выбор кандидата, высказывается за принца Августенбурга одиннадцатью голосами против одного, который остался верен Бернадоту. Успех конкурента, ставленника двора, был, по-видимому, обеспечен. Заранее подготовленная развязка приближалась к концу, как вдруг в последнюю минуту возник и с быстротой вспышки пороховой нити распространился и пошел гулять по городу удивительный слух. Все в один голос твердили, что Наполеон заговорил, что он желает – более того – требует избрания Бернадота и рекомендует его избирателям.

Слух этот был ложный. Он был делом некоего плута и самозванца. Нужно сказать, что в то время, когда несколько шведов экспромтом создали в Париже кандидатуру принца Понте-Корво – некий француз, то фамилии Фурнье, принял деятельное участие в их интригах. Бывший купец по профессии, он жил некогда в Готенбурге я даже занимал там место вице-консула. Затем, вследствие неудачных финансовых операций, в которых потерял состояние и сильно повредил своей репутации, он должен был оставить этот город. Так как в торговле ему не повезло, то он ударился в политику, рассчитывая найти в ней средство поправить свое состояние. Выборы Бернадота показались ему подходящим делом, и он предался ему телом и душой. Обладая большим запасом ловкости и пронырливости, он сумел проскользнуть в министерство иностранных дел и даже получить доступ в министерский кабинет. Не заблуждаясь на его счет, герцог Кадорский отнесся к нему, как к одному из тех людей, которые могут быть полезны в закулисных делах политики.

Вскоре Фурнье сумел убедить министра, что Франции выгодно будет иметь соглядатая в шведском городе, где предстоит собраться сейму. В результате он получил разрешение отправиться в Эребро в качестве безгласного деятеля, которому дано было единственное поручение – подсматривать, подслушивать и доносить в Париж о всех перипетиях выборной борьбы. Для облегчения ему въезда в Швецию и выполнения его задачи Шампаньи вручил ему бумагу, так называемый дипломатический паспорт, и простер свою любезность до того, что написал ее собственноручно. Заручившись этой бумагой, Фурнье немедленно пускается в путь, конечно, не забыв запастись поручениями и инструкциями от Бернадота. Немного времени спустя, Шампаньи сообразил, что поступил опрометчиво. У него явилось опасение, не выдал ли он ненадежному человеку оружие, которым тот легко мог злоупотребить. Он поспешил написать в наше посольство в Стокгольм, что отрекается от всякой солидарности с уволенным вице-консулом. К несчастью, эта предосторожность опоздала. Пока шло письмо Шампаньи, выехавший до отправки письма Фурнье успел высадиться в Швеции и приехал в Эребро 11 августа, за несколько дней до назначенного для выборов дня.

Едва прибыв в Швецию, он тотчас же меняет личину и бессовестно искажает возложенную на него роль. Из простого эмиссара-маршала и шпиона министра он становится глашатаем воли Франции. Его речь такова: правительство императора желает избрания принца Понте-Корво. В силу того, что высшие интересы не позволяют ему открыто высказать своего желания он должен прибегнуть к услугам неофициального скромного посредника и таким путем довести до сведения сейма свое желание. В подтверждение своих слов Фурнье представляет свой паспорт, обращает внимание на почерк министра и пользуется этим, чтобы приобрести доверие шведов. Он привез с собой и другие документы: письмо маршала и портрет, изображавший “маленького сына Бернадота, играющего со шпагой своего отца”. Из находящихся в его распоряжении элементов пропаганды он ухитряется создать изумительные вещи. В одну ночь заставляет он перепечатать письмо Бернадота в сотнях экземпляров. Его квартира превращается в лабораторию, откуда по его рецептам ежеминутно выпускаются брошюры, картинки, патриотические песни, популярные диалоги, – все это наводняет город и ходит по рукам в сейме. В распространяемых во множестве пасквилях делается воззвание к народным страстям и национальной ненависти; в них победу на выборах французского героя стараются представить как нравственное поражение России, как начало эры отмщения. Вслед за тем втягиваются в игру все четыре сословия сейма: дворянство, духовенство, горожане и крестьянство. Поддавшись впечатлению искусно подобранных доводов, каждый класс нации вообразил, что Бернадот питает к нему исключительную любовь и будет заботиться о его счастье. Более же всего мысль, что из-за спины своего ставленника выступает сам Наполеон, что он прервал молчание и высказал свои желания – эта мысль возбуждает людей, преданных Бернадоту, лишает почвы его противников, заставляет прекратить всякую оппозицию, и в двадцать четыре часа, с почти невероятной быстротой, создается течение, которое, все прибывая, выступает из берегов и уносит все на своем пути.[582]582
  Mémoires de Suremain, d'après Ernouf, 263 – 264, Geffroy 1291 – 1294.
  Донесение Дезожье.


[Закрыть]

Только престарелый король держался стойко. Он никак не мирился с мыслью, что ему навязывают в наследники вышедшего в люди солдата, которому Наполеон для занятия трона не дал даже первоначальной практической подготовки, и никогда не доверял в управлении ни одного из своих государств. Между тем, министры, создавая необходимость уступить течению, отправили к королю Сюремена, поручив ему переговорить с королем и убедить его согласиться на избрание Бернадота. Сюремен застал короля усталым от бессонной ночи; на лице его отражались заботы. “Теперь я положительно не знаю, кого выбрать, – сказал он. Сперва я останавливался на принце Августенбурге: он мой двоюродный брат и брат покойного принца. Но этот выбор не может состояться, вы сами восставали против него. А теперь они пристают ко мне со своим Бернадотом! Они говорят, что это желание императора. Но поверенный императора действует совсем в ином духе. Лагельбиельке тоже ни слова не пишет из Парижа о его желании. Есть с чего с ума сойти… Ей-богу! Если императору желательно, чтобы я взял французского генерала, он мог бы ясно высказаться по этому поводу, а не заставлять меня догадываться. Разве вы не говорили мне, что он не любит Бернадота?

– “Да, государь, и это настолько общеизвестно, что прошлой зимой, во время моего пребывания в Париже, мне советовали пореже видаться с ним”.

– Что думаете вы о нем? Густав Мернер превозносит его до небес.[583]583
  Здесь говорится о другом, более родовитом Мернере, чем приехавший в Париж поручик.


[Закрыть]

– Я не могу судить о наиболее важных качествах человека, с которым поддерживал только светские отношения. Он красивый мужчина, очень вежлив, хорошо говорит. Надо признаться, у него благородная осанка.

– Ничего такого, что отдавало бы революцией?

– Я этого не заметил. Во Франции у него хорошая репутация. Его не причисляют к грабителям.

– Но как бы хорош он ни был – подумайте только, ведь было бы смешно избрать французского капрала в наследники моего престола?

– Государь, я согласен с вами, и меня это коробит не менее вас. Но нужно подумать о том, что вас могут принудить сделать это…

– Вы думаете, что меня могут заставить седлать это?

– “Государь, подумайте о несчастном положении вашего королевства и о ваших преклонных годах”.

“Он долго еще расспрашивал меня о принце Понте-Корво, о его происхождении, о его сыне и жене, – прибавляет Сюремен в своем рассказе. Я сказал ему все, что знал. Расставаясь со мной, король с волнением сказал мне: “Боюсь, как бы мне не пришлось испить чашу до дна… Один Бог может знать, чем все это кончится”.[584]584
  Mémoires de Suremain d'après Ernouf 264 – 267.


[Закрыть]

Пять дней спустя после этого разговора совет министров, с разрешения короля официально представил кандидатуру Бернадота, и 21 августа четыре сословия сейма избрали его, в полной уверенности, что повинуются исходящему из Тюльери приказанию и что подают голоса за кандидата императора. В результате, предоставив другим решать за него дела и сделавшись, благодаря целому ряду промахов и интриг, орудием в руках какого-то проходимца, Наполеон понес наказание за то, что в этом случае политика его преднамеренно велась с закрытыми глазами, с упорным нежеланием заявить о себе самом. Одно своевременно сказанное слово могло бы все предотвратить: ошибку Дезожье, неосторожное назначение Фурнье, и имевшие решающее значение проделки этого “мага и волшебника”.[585]585
  Mémoires de Suremain,' d'après Ernouf, 263.


[Закрыть] Вместо того, чтобы одним спасительным словом убить в зародыше предприятие Бернадота, Наполеон предпочел, чтобы оно шло своим порядком, чтобы Бернадот попытал счастья. Он не отказывался извлечь из избрания Бернадота пользу, хотя и утверждал, что не интересуется вопросом о выборе наследного принца, и, нужно сказать правду, действительно воздержался от участия в этом деле. Но никто не верил в такое беспримерное отречение, в такое обезличение воли, которую Европа привыкла искать и находить повсюду и влияние которой постоянно чувствовалось. Так как император молчал, то каждый считал себя вправе высказаться за него. В результате, низкий, покрытый дозором человек приписал ему слова, которые прекратили борьбу партий в Швеции, и предерзостное злоупотребление его именем обусловило избрание Бернадота.

При известии о событиях в Швеции Наполеон выразил непритворное удивление и неудовольствие. Он сейчас же подумал о России, о волнении, которое должны были вызвать как избрание Бернадота, так и обстоятельства, при которых оно совершилось. Если верить показаниям современников, его первым побуждением было признать выборы недействительными, – делом обмана. Он хотел было воспретить Бернадоту принять избрание сейма и думал удержать его во Франции.[586]586
  Ernouf 267, d'après Sémonville et Maret. Но затем у него явилось опасение, что, оттолкнув искавшую у него спасения Швецию, он навсегда отдалит ее от себя и отдаст в руки наших врагов. Он отказался от своего намерения, что было с его стороны крупной ошибкой. В конце концов он позволил Бернадоту согласиться на предложение; позаботился принимая его, придать своему лицу милостивое выражение, оказал ему прием, полный достоинства и доброты, и, получив от него формальное обещание порвать с Англией и вовлечь Швецию в континентальную систему, разрешил ему уехать, осыпав его знаками своего благоволения. Теперь он начинает представлять себе, какое потрясающее впечатление произведет в Лондоне неожиданный успех маршала. Он надеется, что известие об этом будет для Англии горьким, быть может, удручающим сюрпризом, и эта мысль, удовлетворяя его чувство ненависти, вознаграждает его за все, остальное. Фраза, сказанная им в, присутствии Меттерниха, проливает свет на его поведение. “Во всяком случае, сказал он, – я не мог отказаться от этого дела; французский маршал на троне Густава Адольфа! – это один из самых ловких фокусов, проделанных с Англией. [Metternich, II, 392.


[Закрыть]

Признав совершившийся факт, он счел нужным уверить Россию, что не принимал в этом деле никакого участия. На этот раз он не ограничился простыми уверениями; он хотел доставить доказательства и оправдаться с документами в руках. Он сообщил царю свою переписку со шведским королем, в которой, действительно, говорилось только о принце Августенбурге, и указал на отозвание Дезожье, как на удовлетворение, данное своему союзнику. Затем приказал напечатать в Moniteur'e статью, содержащую точный переcказ о совершившихся в Эребро событиях, В то же время он отдал Шампаньи следующее приказание: “Вы напишете герцогу Виченцы, что я ни при чем во всем этом деле; что я не мог противиться единодушной просьбе; что я желал избрания или принца Августенбурга, или датского короля. Вы подчеркнете, что все это безусловная правда; что, следовательно, герцог Виченцы должен заявить об этом искренним, полным достоинства, тоном, и затем не возобновлять об этом разговора. Если же будет выражено сомнение, он должен продолжать говорить в том же духе, так как это правда, а правду всегда следует защищать”.[587]587
  Corresp. 16,876.


[Закрыть] Но, как ни старался он придать силу своим уверениям, он не заблуждался насчет их значения. Он понимал, что Россия не поверит ему; что, во всяком случае, от нее не ускользнет, что Франция наблюдает за ней, что сфера влияния Франции охватывает ее все более. Он сознавал, что теперь был сделан новый, и, быть может, решительный шаг на пути к охлаждению.

Во время сессии сейма русский двор держался выжидательной тактики и ничем не проявлял себя. Он тщательно избегал вмешиваться в дело, как будто хотел предоставить французским интригам возможность развиться на свободе, как будто копил свои обиды. Наполеон неоднократно заявлял, что так как он принципиально исключает кандидатуру принца Ольденбургского, он тем самым предоставляет царю полную свободу сделать то же самое относительно кандидатуры Бернадота. Александр не воспользовался предоставленным ему правом, и его безразличное отношение немало удивило императора.

Когда результат выборов стал известен, в Петербурге поднялась целая буря негодования. Никогда еще салоны не оглашались такой бранью по адресу Франции. “Это время, – писал позднее Коленкур, – было одним из самых трудных, какие только приходилось мне переживать здесь”.[588]588
  Коленкур Шампаньи, 10 ноября 1810 г.


[Закрыть] Как и всегда, спокойствие государя составляло полный контраст со взрывом враждебных чувств в обществе. Александр все еще старался никаким внешним проявлением не выдавать своего сочувствия общественным страстям, влиянию которых с каждым днем поддавался все более. Впрочем, можно думать, что он смотрел на происшедшее событие с меньшим страхом, чем его окружающие. Не предвидел ли он, со свойственной ему прозорливостью, что Бернадот, водворившись в Стокгольме, не сделается послушным орудием императора; что он не будет работать на него, что на шведском троне недовольный императором, не склонный к повиновению француз будет для России полезнее всякого другого соискателя? Что такова была его затаенная мысль, доказывает то обстоятельство, что еще в Париже немедленно же явился к маршалу один из его офицеров с поздравлениями и чуть ли не со словами: добро пожаловать. Ответ на это приветствие не заставил себя ждать. Он пришел в Петербург окольными путями. Еще до отъезда из Парижа Бернадот признался, что намерен принести с собой на Север безусловно мирные стремления. Он склонялся к мысли, что лучший способ служить усыновившей его родине – это не поддаваться воинственным стремлениям партии, которая пользовалась его именем и выставляла его, как будущего мстителя за Швецию. “Я знаю тернии этого положения, – сказал он, говоря о своем новом сане. – Я избран небольшой партией, и не ради моих прекрасных глаз, а как вождь, с условием, которое обходят молчанием, – отвоевать Финляндию. Но начинать из-за этого войну было бы безумием, к которому я не приложу своих рук”.[589]589
  Шувалов Румянцеву, 21 октября – 2 ноября 1810 г. Archives de Saint-Petersbourg.


[Закрыть] Эти слова были сказаны в присутствии Меттерниха, который передал их в Вену. Там они дошли до Шувалова, сообщившего их в Петербург, где они послужили первым оправданием надежд Александра. Несмотря на то, что это сообщение почти успокоило царя, все-таки его встревожил и рассердил подмеченный им у императора умысел доставить себе новые средства к нападению и диверсии, – его стремление окружить Россию врагами, сплотить и поднять против нее второстепенные государства Севера и Востока. Под давлением этой мысли его недоверие усилилось и дошло до ожесточения, и результатом авантюры, открывшей путь к престолу Бернадоту, было то, что неприязнь России к нам возросла, а Швеции мы не приобрели.