Текст книги "Второй брак Наполеона. Упадок союза"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА XIII. КОНФЛИКТ

С внешней стороны отношения между Россией и Францией остаются хорошими до конца 1810 г. – Обоюдные любезности и притворные улыбки. – Благодаря разногласию в вопросе о блокаде, вскоре выяснится антагонизм в стремлениях и задачах России и Франции. – Результаты континентальной системы. – Бедственное и опасное положение Англии. – Признаки финансового кризиса в Лондоне. – Надежды на мир. – Отчаянные усилия британской торговли найти доступ в Европу; Англия ищет в России рынок для сбыта своих товаров и содействие для транзита. – Наполеон просит Александра закрыть гавани России для всех кораблей с колониальными товарами. В Балтийском море собирается торговый флот в шестьсот кораблей и держит курс на Россию. – Наполеон настойчиво просит исполнить его просьбу. – Он вступает в объяснение по всей совокупности его отношений к России. – Флигель-адъютант Чернышев в Париже; его успехи в свете; подпольная деятельность. – Бал в Фонтенбло. – Долгие беседы с Чернышевым. Смелая откровенность императора. – Дружба, вытекающая из географического положения. – Письмо императору Александру. – Основная мысль тильзитского соглашения. – Отказ Александра принять новые тарифы и закрыть доступ в Россию нейтральным судам. – Причины его отказа. – Просьба Наполеона оказать содействие в деле закрытия гаваней Швеции. – Затруднительное положение царя; тайная надежда на Бернадота. – Чернышев посылается в Стокгольм; показная и истинная цель его миссии. – Глубокое двуличие. – Поступательный ход дружеских отношений между русским эмиссаром и наследным принцем Швеции: официальное свидание, частная аудиенция, завтрак вдвоем; Бернадот в своем кабинете и перед фронтом войск. – Бернадот дает честное слово, затем клятвенное обещание. – Горькое чувство к Наполеону. – Чернышев успокаивает императора Александра относительно намерений Швеции. – Россия снабжает Германию колониальными товарами. – Наполеон не дает воли своему гневу. – Дальнейшие ошибки. – Цель присоединения к империи ганзейских городов. – Присоединение немецкого побережья создает вопрос о герцогстве Ольденбургском. – Географическое положение этого герцогства. Близкое родство между владетельным принцем и императором Александром. – Наполеон предлагает герцогу обмен; на его отказ он приказывает занять герцогство. – Нарушение тильзитского договора. – Не зная еще о присоединении ганзейских городов и Ольденбурга, Александр первый открыто нарушает статьи договора о союзе. – Падение курса в России и торговый баланс. – Указ от 31 декабря 1810 г.

– Экономический разрыв о Францией. – Антагонизм между Наполеоном и Александром достигает конечного предела. – Россия заканчивает приготовления к войне; в распоряжении Александра находится двести сорок тысяч солдат против трех дивизий Даву. – Ему приходит мысль самому начать войну и перейти в наступление. – Его план – завладеть герцогством, восстановить Польшу и поднять Европу. – Доверительные сообщения Чарторижскому. – Судьба Европы в руках пятидесяти тысяч солдат герцогства. – Поведение Англии: пассивное сопротивление, тактика Ватерлоо. – Угрожающий характер военных приготовлений России вынуждает Наполеона отвернуться от Испании и быстро перенестись на Север. – Наплыв французских войск в Германию. – Какие причины помешают Александру привести в исполнение его наступательные планы и дадут возможность возобновить переговоры. – Франция и Россия в начале 1811 г., упорное недоразумение по польскому вопросу, обиды частного и общего характера; признание общности интересов. – Союз или война.

I

В то самое время, когда императоры с удвоенной энергией ведя дополнительную войну, обдумывали всевозможные средства наносить друг другу вред. Александр I сказал Брайю, посланнику Баварии, дипломату, известному своей преданностью Франции: “Я люблю императора Наполеона, как брата; думаю, что и ему внушил такие же чувства; поэтому следует рассчитывать на прочное согласие между кабинетами”.[605]605
  Archives des affaires étrangères Vienne, 12 septembre 1810.


[Закрыть] С своей стороны, и Наполеон строго-настрого приказал своим дипломатическим агентам не делать и не говорить ничего такого, что могло бы “внушить хотя бы малейшее сомнение относительно тесной дружбы, связывающей его с Россией.[606]606
  Шампаньи Отто, 11 октября 1810 г. То же сказано и в инструкциях графу Нарбону, в Баварии, 11 октября 1810 г.


[Закрыть] С той и другой стороны с одинаковым усердием постоянно заботились о поддержании внешнего вида дружбы и доверия. С тех пор, как Александр и Наполеон стали избегать говорить о том, что посеяло между ними вражду, они не обменялись ни одним резким еловом; они бросали даже друг другу ласковые взгляды и обменивались улыбками. Александр старался напомнить о себе своему союзнику знаками внимания и подарками. Из лошадей своей конюшни он выбрал самых лучших и резвых для отправки императору. В Париже с представителями царя обходились любезнее, чем с представителями других дворов, и если Наполеон и отступал иногда от этого правила в пользу австрийцев, то тотчас же извинялся перед Россией и выражал сожаление, что Куракин, вследствие болезни редко показывавшийся при дворе, не мог пользоваться такими же знаками благоволения и милости. “Скажите ему, – писал он Шампаньи, давая ему канву письма к герцогу Виченцы, – что несмотря на все мое желание, я ничем не мог доказать ему[607]607
  Говорится о Куракине.


[Закрыть] моего благорасположения, ибо он постоянно болен; что если я приглашал несколько раз на охоту князя Шварценберга, так это является следствием моего брака, а затем и потому, что ему, как военному, это доставляет большое удовольствие[608]608
  Corresp., 17023.


[Закрыть]. В заключение он прибавлял: “Поручите герцогу Виченцы заявить, что я твердо держусь союза с Россией и не уклоняюсь с этого пути”. Впрочем, оба двора по-старому придерживались буквы договоров и строго исполняли юридически обоснованные обязанности союза. Русские гавани были закрыты кораблям под английским флагом. Призовой суд присуждал к конфискации те из объявлявших себя нейтральными судов, британское происхождение которых не могло подлежать сомнению и которые уже слишком грубо старались скрыть это. Французское правительство по примеру прошлого считало долгом вести сообща с Россией все дела, в которых обе стороны были заинтересованы. Наполеон шаг за шагом извещал царя о своих переговорах с Англией и сообщал в Петербург о всех переменах в этих переговорах, как будто хотел доказать этим, что он никогда не заключит мира отдельно от России. Но несмотря на все старания добросовестно соблюдать полную корректность в отношениях и не давать повода к сколько-нибудь обоснованным жалобам, не было никакой возможности надолго сохранить, даже во внешних проявлениях, то единение, которого уже не было в их сердцах. Разлад неизбежно должен был вспыхнуть, неизбежно должно было наступить острое разногласие. Связующие их узы, растягиваясь мало-помалу, должны были дойти до такой тонины, что достаточно было малейшего прикосновения, чтобы они не выдержали и лопнули. Действительно, как только Наполеон захотел заставить Россию согласиться на применение против английской торговли в высшей степени суровых мер, которые он уже ввел у остальных своих союзников, разрыв произошел сам собой.

Действие этих мер, аккуратнейшим образом применяемых во всех зависящих от Франции странах, начало сказываться. Присоединение Голландии, закрытие немецких рек, более строгий надзор за берегами, безжалостное преследование контрабанды, война, объявленная нейтральным судам, конфискации товаров в Германии, применение новых тарифов к терпимым товарам, – все это нанесло нашим врагам непоправимые и громадные убытки. Огромное количество колониальных товаров, на приобретение которых англичане затратили свои капиталы, не находя сбыта на континенте, было разбросано по морям и валялось по палубам и трюмам нейтральных кораблей. Английские владельцы этих товаров, не имея возможности обратить их в деньги, не знали, где добыть средства сдержать свои обязательства и покрыть срочные платежи. В Лондоне начались банкротства; вполне солидные торговые дома, пользующиеся европейской известностью, падали один за другим, и каждое из этих падений отзывалось на кредит Англии. Неизбежный разрыв с Соединенными Штатами должен был закрыть британскому экспорту один из последних его рынков. Кроме того, быстрый рост государственной задолженности, рабочий кризис, дороговизна хлеба, невозможность дополнить недостаток урожая закупками за границей, – все это, следуя непосредственно за временем небывалого процветания торговли, усилило тяжелое положение этих мрачных дней. Война положила начало богатству англичан, продолжение войны вело их к разорению. Если сегодня во всех слоях народа царило только безденежье, упадок духа, опасение за будущее, то завтра должны были наступить всеобщая нужда, а в ближайшем будущем восстание народных масс и классовая война.[609]609
  См. Breen, Histoire du peuple onglais, II, 413 – 418.


[Закрыть]

Наполеон знал о тяжелом положении англичан, Он следил за развитием его по английским журналам, которые он жадно прочитывал, затем по доставлявшимся из Лондона сведениям, из которых, по его приказанию, составлялись для него обстоятельные выборки; наконец, по прениям в парламенте, – каждый новый симптом страданий ненавистного ему врага наполнял радостью его душу. Приближался ли он к цели, к которой стремился во все свое царствование? Сделала ли экономическая война то, чего не смогли сделать приготовления к высадке в Англию и удары, нанесенные Англии один за другим в Европе, как-то: Буланский лагерь, Аустерлиц, Иена, Фридланд, Баграм, поглощение Германии и Италии, победа над Россией и союз в нею, разгром Австрии и почти союзные с нею отношения, захват Испании, угроза Турции и Индии? Признает ли Англия себя побежденной, подпишет ли она морской мир, благодаря которому наступят конец континентальным войнам, в корень уничтожатся будущие осложнения, повсюду прояснится горизонт и упрочатся величие и безопасность Франции? Впервые после многих лет борьбы подобная развязка становится возможной. Она как будто уже близка и неизбежна, но при условии, что мы смело, с удвоенной энергией, будем идти по намеченному пути, ибо английские торговцы упорно хотят продолжать борьбу, несмотря на сопряженные с нею опасности и убытки, и не отказываются от надежды перешагнуть барьеры, которыми Наполеон старается окружать Европу.

Корабли с колониальными товарами по-прежнему укрывались и скоплялись в Балтийском море. Здесь они делали отчаянные усилия найти лазейку для запрещенных товаров. Корабли всех национальностей, в особенности американские, часто под прикрытием и защитой английских военных судов, несметными стаями – сотнями и тысячами, носились по Балтийскому морю”, как остатки обращенной в бегство армии”. Они блуждали по берегам, стучались во все двери. Когда их отталкивали от одного места, они направлялись к другому. После бесплодных попыток в Любеке, Штетене и Данциге, где они всюду натыкались на Францию, они отказывались добиться чего-нибудь в этих местах и поднимались выше к Северу. Куда направлялись они? – В Швецию? Правда, она была еще для них открыта; но она могла дать им только временное пристанище, так как и королевское правительство, и поехавший в Стокгольм Бернадот дали императору по этому поводу торжественные обещания. К тому же, для большинства судов Швеция была скорее пристанищем, чем конечной целью. Как оказалось, по достоверным сведениям, торговые флотилии, на которые Англия возлагала все свои упования, направлялись в Россию, в расчете на ее обширную береговую полосу, где изгнание нейтральных судов не приобрело еще силы закона.

В России кораблям под нейтральным флагом разрешалось свозить на берег товары, лишь бы была возможность доказать по наружному виду или посредством очень легко получаемых удостоверений, их американское, а не английское происхождение. Через эту полуоткрытую дверь ввозились на континент товары, принадлежащие, в сущности, англичанам. Одни потреблялись в русских губерниях, другие, продолжая свой путь по суше, шли через Россию за границу и расходились по Европе. Наши агенты были свидетелями, как они громадными обозами, настоящими караванами приходили в Германию. Все, что в этом году было продано на ярмарке в Лейпциге, пришло с Севера и было привезено на семистах повозках. Если Россия и впредь будет принимать английские товары, если она будет разрешать их сбыт и провоз за границу, она в обмен за товары будет снабжать англичан золотом, которое даст им возможность поддержать свой кредит и платить жалованье солдатам в Испании. Она, в полном смысле слова, даст им в руки оружие для бесконечной войны. Наоборот, если царь согласится наглухо закрыть свои гавани, и, признавая в нейтральных судах только агентов и посредников британской торговли, закроет доступ в Россию, он этим самым довершит блокаду Англии, и, отняв у нее возможность распродать свои товары, лишит ее последнего источника доходов и заставит просить пощады. По замечанию, сделанному Наполеоном, мир и война были в руках России. Как видим, союз мог принести несомненную пользу как раз в то время, когда ошибки той и другой стороны привели к охлаждению и скрытой вражде.

При существовавших условиях, когда царю дано было столько причин к опасениям и недоверию, отвечало ли требованиям справедливости, разумно ли было просить у него новой и весьма тяжелой жертвы – неопровержимого доказательства его преданности и самоотречения? Правда, во всех разговорах, во всех письмах русского государя постоянно высказывалось горячее и неизменное желание всеобщего мира; сверх того, он утверждал, что никогда не нарушит союза первым: Коленкур с каждым курьером ручался за его добрые намерения.[610]610
  В Приложении, под цифрой III, мы публикуем письма, написанные в продолжение этого времени Коленкуром министру иностранных дел. Архивы министерства иностранных дел, Россия, 150 и 151. Эти письма ярко освещают благородный характер посланника, его смелую откровенность, но в то же время и его упорное заблуждение насчет истинных намерений Александра.


[Закрыть] Можно ли было думать, что, – обращаясь к чувствам Александра, вызывая в нем сочувствие к страданиям человечества, указывая на возможность в недалеком будущем великого всемирного успокоения, – удастся добиться от него важного решения, согласного с духом договора 1807 г., объявленной целью которого было: совокупными усилиями обеих империй привести Англию к покорности? Одно время Наполеон цеплялся за эту надежду, или, по крайней мере, хотел сделать некоторые попытки в этом направлении.

7 сентября он приказал предложить русским принять новые тарифы на колониальные товары и теперь ждал ответа на свои предложения. 13 октября он поднимает вопрос о нейтральных судах. В один и тот же день, дважды обращаясь к Шампаньи, он предписывает ему составить письмо герцогу Виченцы и повидать Куракина я настоять на конфискации всех транспортных судов с запрещенными товарами[611]611
  Corresp., 17040, 17041.


[Закрыть]. Затем он приказывает переслать в Петербург письмо командующего войсками в Данциге генерала Раппа. Нужно сказать, что Рапп видел в Балтийском море огромные сборища кораблей. Он доносит, что “огромное количество судов, нагруженных за счет Англии, направилось к портам России”.[612]612
  Id., 17041.


[Закрыть] Наполеон думает, что, вероятно, они теперь уже в портах, что, прикрывшись флагами всевозможных цветов, они ждут, чтобы подлежащие власти высказались по их поводу; что нельзя откладывать дела; что наступило время выдвинуть французскую теорию во всей ее строгости и указать России на исключительное применение, которое ей надлежит сделать на основании этой теории.

Шампаньи написал Коленкуру с экстренным курьером. В письме он вкратце перечислил полученные от блокады результаты, поздравил Россию по поводу недавно произведенных конфискаций, указал на прискорбные послания и продолжал так: “Теперь, милостивый государь, когда мы приближаемся к цели, ради которой принесено было столько жертв, представьте русскому правительству, как важно для общего дела, как важно для самой России, желающей мира, нанести совместно с Францией последний удар, который должен привести к миру. Пусть русский император отдаст приказ конфисковать все направляющиеся в его порты суда. Они нагружены колониальными товарами. Уже это одно дает бесспорное право на наказание. Всякий колониальный товар безусловно английский, под каким бы флагом он ни прибыл. Поэтому конфискация его есть только следствие обязательств, принятых на себя континентальными государствами. В настоящее время она принесет большую пользу континенту. Никогда еще Англия не была в столь бедственном положении. Такое положение является, главным образом, следствием последних принятых императором мер. Вексельный курс Англии падает с каждым днем, банковские бумаги превратились в ассигнации, падение которых уже дает себя знать. Банкротства учащаются c каждым днем. Банкротство дома Беккера, спекулировавшего на колониальных товарах, произошло от неудачных спекуляций. Крах Гольдсмита, одного из столпов Сити, как говорят англичане, произошел так же, хотя и косвенно, от той же причины. Он взял на себя крупную партию последнего выпущенного правительством займа я приобрел облигации государственного долга. Купцы, спекулирующие на колониальных товарах, после тщетного ожидания выручки, должны были для покрытия срочных обязательств продавать имеющиеся у них облигации государственного долга. Отсюда понижение в цене этих бумаг, затем заемных векселей И разорение Гольдсмита: пустившего себе пулю в лоб. Все это произошло только от того, что задержалась продажа грузов, предназначенных для северной Германии или Балтийского моря. Какой же получится результат, если все перевезенные в Россию грузы будут конфискованы в момент их прибытия! Из северного источника нам известно, какое отчаяние царит в английском торговом мире, как там все желают мира, тогда как еще несколько месяцев тому назад равнодушно относились к продолжению войны.

“Вскоре Швеция будет закрыта для английской торговли, и, если Россия присоединится к Франции, если она примет и прикажет строго выполнить меру, которую поручается вам предложить ей, мир сделается всеобщим желанием в Англии – и ее правительство вынуждено будет просить о нем”.

“Итак, настаивайте на конфискации транспортных судов с колониальными товарами. Какую бы личину они ни принимали, под каким бы флагом ни шли, что бы ни рассказывали, они английские или законтрактованы Англией. Если приказания русского императора на этот предмет будут последовательно, строго и точно выполнены, они дадут русской государственной казне громадный доход, приблизительно в шестьдесят миллионов, и нанесут Англии тяжкий удар”.

“Император придает такое громадное значение этой мере, потому, что ему угодно было, чтобы я сделал ее предметом особого письма, которое было представлено ему на просмотр. Если, вам удастся добиться принятия и введения ее на территории всей русской империи, вы дадите Его Величеству новое доказательство таланта и усердия, с какими вы ему служите”.[613]613
  Шампаньи Коленкуру, 16 октября 1810 г. Corresp., 17040, 17041.


[Закрыть]

Несколько дней спустя после отправки депеши, о Севера пришли новые известия. Дела в Балтийском море начинали выясняться. Громадная партия в шестьсот судов, столпившись при входе в Балтийское море, подошла к берегам Мекленбурга. Не принятая там, она двинулась вдоль побережья, и все дает повод думать, что она будет искать доступа в гавани Пруссии. Тут-то Наполеон и хочет поймать и перехватить ее. Всей душой отдаваясь этой охоте, он предписывает Пруссии изгнать или конфисковать эти шестьсот судов. “В противном случае, добавляет он, я вступлю в Пруссию. У меня нет другого способа вести войну с Англией. Этот способ оказывается действительным, и ничто не остановит меня”.[614]614
  Corresp,, 17062.


[Закрыть] Никогда еще более грубая фраза не сопровождалась более кратким приказанием; никогда рука победителя не опускалась с такой тяжестью на порабощенную Пруссию. Но почти в то же время Наполеон узнает, что, дрожавший за свою судьбу, вполне подчинившийся ему потсдамский двор опередил наши желания и наглухо закрыл свои гавани. Очевидно, что эти шестьсот кораблей вынуждены будут выйти в открытое море и должны будут направиться в поисках удачи к России. В этом-то последнем убежище и следует преследовать врага, окружить его и принудить к сдаче. После предъявленного Пруссии требования закрывать гавани, Наполеон заклинает Россию забрать просящие ее покровительства суда, завладеть богатой добычей, которую ее союзник направляет к ней в руки. По его мнению, когда представляется такой великолепный случай, раздумье непростительно, угрызение совести преступно. Итак, пусть император Александр не пугается воплей торгового мира и ропота своего народа; пусть проявит решительность и энергию, на его долю выпадает честь нанести смертельный удар находящемуся при последнем издыхании врагу. Британская торговля ищет в России спасения, – пусть она найдет там гибель. Одно усилие, еще одно последнее усилие, – и Англия будет повалена. “Конфискация шестисот грузовых судов будет самой блестящей победой, когда-либо одержанной над англичанами; пусть же России достанутся в этом деле слава и барыш”.[615]615
  Шампаньи Коленкуру. 23 октября 1810 г.


[Закрыть]

Обращаясь к Александру с этим пылким воззванием, Наполеон сознавал, что ради того, чтобы заставить Александра исполнить его желание, необходимо было вернуть царю некоторую долю душевного спокойствия. Разве исчезла всякая возможность рассеять собравшиеся за последние месяцы тучи? – думает он. По своей необузданной гордыне и вполне понятному недоверию Наполеон всегда уклонялся от выдачи какого бы то ни было ручательства своих намерений; он всегда избегал подтвердить их бесспорным актом уступчивости и умеренности. Но он и теперь готов повторить данные им объяснения, он не прочь повторить то, что в сущности, и было его мыслью, т. е., что у него нет заранее обдуманного плана порвать с союзом, “что его интересы, его политика заставляют его желать продолжения союза”.[616]616
  Донесение Чернышева императору Александру, октябрь 1810 г. Recueil de Société impériale d'histoire de Russie, t. XXI, 17.


[Закрыть] Он хочет нарушить молчание, он намерен заговорить о щекотливых вопросах, к рассмотрению которых умышленно не приступал уже несколько недель, и еще раз готов сделать попытку, чтобы его выслушали и поняли. Он решил написать императору Александру и лично возобновить свою просьбу. Вместе с тем, ему желательно было, чтобы его шаги нашли поддержку и оправдание в словах, которые могли бы убедить и успокоить царя и которые исходили бы непосредственно от него.

Как же передать эти слова, через кого? Как ни был уверен он в усердии Коленкура, в его умении вести дела, он предпочитает обратиться к царю через человека, состоявшего на русской службе, более близкого к царю. Русский посланник совершенно не был пригоден для точной передачи, для авторитетного истолкования разговора, где важное слово имело свое значение и свою цену. Князь Куракин с каждым днем заметно слабел и дряхлел. Он уже не искал случая заслужить доверие своего двора, ограничивал обязанности тем, что изредка писал высокопарным, вымученным слогом длинные депеши, а его секретари за неимением серьезной работы занимались во время присутственных часов в канцелярии самым необычным делом.[617]617
  Донесение полиции о русском посольстве, 1 сентября 1810 г. “Секретари смеются над бесполезной работой, которую их торжественно заставляют проделывать. Во главе насмешников стоят Нессельроде и Крюденер. В одном из последних конвертов посланника они отправили стихи собственного изделия, где князь, выставлен в смешном виде. Чтобы не выдать себя, они заставили всех секретарей снять копии и послать их своим друзьям в Россию”. Archives nationales. F 7, 3724.


[Закрыть] Но у царя был во Франции временный агент, деятельный и полезный, – полная противоположность Куракину. Это был один из его флигель-адъютантов, тот самый полковник Чернышев, который, как помнит читатель, исполнял должность гонца между Петербургом и нашей главной квартирой во время кампании 1809 г. Александр заметил в нем особый нюх, особую проницаемость, иначе говоря, дар все высмотреть и притом хорошо высмотреть, вследствие чего он обыкновенно назначал его гонцом с поручениями к императору. Царь только что снова прислал его с дружескими письмами, пользуясь представившимся случаем, чтобы ввести в Париж крайне деятельного и к тому же не брезгавшего средствами соглядатая.

Уже с давних пор Александр пользовался всяким случаем дать Чернышеву возможность втереться в доверие французского правительства. Он говорил, что этот молодой человек боготворит императора Наполеона; что он неистощим в похвальном всему, что видит во время обоих командировок и говорит так, будто он сам француз.[618]618
  Донесение Коленкура № 57, октябрь 1808 г.


[Закрыть] Что же касается Коленкура, он не разглядывал ни характера, ни замашек странствующего флигель-адъютанта. В своих донесениях в Париж он характеризует его “как доброго малого, как превосходного молодого человека” и отзывается с похвалой о его “скромном и полном такта поведении”.[619]619
  Письмо Талейрану, 22 января и 6 февраля 1810 т. Archives des affaires étrangères Russie, 150.


[Закрыть]

В Париже Чернышев, действительно, оказался полной противоположностью Куракину: он был столь из подвижен, как тот неповоротлив. Он бывал во всех слоях общества, в одинаковой степени увлекаясь и собиранием сведений, и желанием повеселиться. Обладая большим апломбом и удивительным умением cходиться с людьми, он втирался в те круги общества, знакомство с которыми имело для него особую важность, и потерял счет своим успехам в свете. Он пользовался большим успехом у женщин, был “большим сердцеедом”,[620]620
  Comtesse de chloiseul – vouffier. Reminiscences sur Napolion et Alexandre, p, II.


[Закрыть] в женском обществе был неиссякаем в комплиментах и любезных фразах, и, хотя некоторые из дам, идя против всеобщего увлечения, считали его “самонадеянным, фатом, приторным и, следовательно, крайне пошлым”,[621]621
  Id.


[Закрыть] многие находили его неотразимо очаровательным. Таким образом, он нашел приятный способ наводить справки, и в будуарах парижанок производил полезные ему разведки, выжидая случая проникнуть дальше и добраться до военных канцелярий включительно. Он успел уже завязать сношения в министерстве, на которое, главным образом, была направлена его подпольная деятельность. Он начал с подкупа чиновников, просмотрел некоторые бумаги, из которых мог узнать о количестве расположений наших войск, надеялся выкрасть некоторые документы я снять с них копии, и, забывая о чести мундира, готовился к ремеслу шпиона.[622]622
  Mémoires du due de Rovigo, V, 124 – 132.


[Закрыть] Его проделки не ускользнули от внимания нового министра полиции, генерала Савари. Недоверчивый по натуре и по долгу службы, Савари следил за ним, но другие министры были так увлечены, что называли подозрения своего коллеги пустыми бреднями. Они усиленно покровительствовали сумевшему понравиться им Чернышеву, так что он сделался в Париже “маленькой силой”.[623]623
  Id., 206.


[Закрыть] Слишком проницательный, чтобы не почуять в его поездках тайного умысла, император, тем не менее, принимал его не без удовольствия. Он считал его одним из тех умных, не имеющих предрассудков людей, с которыми всегда приятно побеседовать и иногда не трудно сговориться. Его-то он и избрал исполнителем своего поручения и нашел делом вполне подходящим открыто высказать свою мысль тому, кто приехал с целью выведать и уловить ее.

В это время двор был в Фонтенбло, 21 октября дипломатический корпус и выдающиеся лица иностранной колонии получили приглашение на бал в Фонтенбло. До бала, во время общей аудиенции, делая обычный обход приглашенных, император три раза подходил к Чернышеву и на ходу бросил ему несколько милостивых слов. Вечером во время бала, с высоты эстрады, где он находился с императрицей и принцами, он поглядывал на толпу, ища в ней русский мундир. Как только увидел он Чернышева, он приказал позвать его. Вслед за тем, когда императрица направилась к игорным столам, он уединился с молодым человеком в амбразуре окна и дружески и долго беседовал с ним. В начале разговора, обращаясь к нему, как к военному, он заговорил о военном деле. Он высказал ряд замечаний относительно последней русско-турецкой кампании: сделал оценку военных операций, критиковал одни, хвалил другие, высказывал свое мнение о достоинствах начальников, очистил бюллетени от преувеличений, восстановил факты в их истинном свете, суммировал полученные результаты и определил дальнейшие шансы. Предлагая неоднократно Чернышеву вопросы, он старался заставить его проговориться. Не трудно было заметить, как интересовала, как занимала его мысли эта война, съедавшая истощавшая русские силы и державшая их вдали от него, до какой степени ему хотелось узнать, когда и чем она кончится. Решив прекратить этот допрос, Чернышев воспользовался кратким молчанием и поздравил Его Величество с его успехами в Португалии, о которых говорилось в…

Наполеон, всегдашним желанием которого было иметь ясное представление о чужих делах, не любил, чтобы близко рассматривали его собственные. Он очень холодно ответил на поздравление и отвлек разговор следующей выходкой: “Что, ваши генералы, – спросил он, – очень грабят?”.[624]624
  Из донесения Чернышева, опубликованного в Recueil de la Sociеte impériale de histoire de Russie t. XXI. p. I a 12.


[Закрыть] Напустив на себя скромный и испуганный вид, Чернышев ответил, что подобные безобразия не известны в войсках царя. “Hy! – сказал император, – напрасно вы не откровенны со мной. Я отлично знаю, что у вас далеко не такие грабители, как у меня, но я не рискнул бы поручиться за ваших командиров авангарда и за казачьих полковников”.

Поговорив о каждой из обеих империй в отдельности, коснулись и их взаимных отношений и заговорили о Франции и России в совокупности. Разговор тянулся, пока не кончилась партия императрицы. Тогда Наполеон отпустил Чернышева, наговорив ему много лестного. На другой день, он пригласил его во дворец и принял в своем кабинете.

Он возобновил и довел до конца начатый накануне разговор, В этот день, как и накануне, он, по обыкновению, говорил очень растянуто, много, несвязно, но иногда у него вырывались яркие фразы, которые всесторонне освещали высказываемые им мысли. На этот раз, вместо того, чтобы морочить своего собеседника, он, наоборот, счел необходимым играть с открытыми картами, решив, что, в данном случае, высшее искусство – быть дерзко откровенным. Затрагивая поочередно все вопросы, он дал неожиданные объяснения о точке зрения, с какой он до сих пор рассматривал и обсуждал каждый вопрос, и дал понять, правда, с некоторыми замалчиваниями, в каком положении его политика относительно России.

Нечего скрывать, – сказал он, что между обоими дворами существует некоторая холодность в отношениях, что, хотя его личные чувства к императору Александру нисколько не изменились, но между ними нет уже ни прежней дружбы, ни прежнего доверия. Причиной этому Польша. И, принимаясь снова за этот бесконечный вопрос, Наполеон шаг за шагом разобрал его с самого начала, т. е. с момента его возникновения, все время ставя в вину России то, что она своей умышленной медлительностью в 1809 г. допустила его возникновение. Он говорил, что тогда он, помимо своей воли, должен был подчиниться необходимости увеличить герцогство. Что же касается мысли пересоздать герцогство в королевство, то это никогда не входило в расчеты его политики, но что он никогда не скажет об этом в выражениях, “несовместимых с его честью”. В этом отношении не следует поддерживать никаких иллюзий. Он не подпишет договора, который, к тому же, сам по себе “ничего не докажет”.

Он говорил далее, что желаемого обеспечения следует искать в общей сложности, его поступков, в здравой оценке его характера. Предполагать в нем склонность уподобляться классическим завоевателям, думать, что он склонен к бесконечным войнам, – значит, совершенно не знать его. У него одна цель: принудить Англию к миру, и он никогда не сойдет с этого пути, чтобы гоняться за далекими романтическими приключениями. Что ему делать в снегах Польши или в украинских равнинах? “Это может прельщать Александра, но, что касается его, это совсем не в его духе. Война, близкая его сердцу, – это война на морях, все его мечты направлены к тому, чтобы создать внушительный флот. Поэтому Его Величество русский император может быть спокоен; он может безопасно двинуть свои войска против Турции, может отменить приказ о новом бесполезном рекрутском наборе и тем избегнуть крупных расходов. Он сам не производил в этом году рекрутского набора”. Сколько у него войск в Германии? – продолжал он далее. – Шестьдесят батальонов маршала Даву. Разве войну с Россией ведут с шестьюдесятью батальонами? Если он придвинул эти войска к Северу, если поставил их между Ганновером и Гамбургом, то единственно с целью установить надзор за Везером и Эльбой. Впрочем, он согласился, что поляки возводят ретраншементы перед Варшавой, – он сам первый сказал об этих работах. Но разве не русские первые подали пример поспешностью, с какой они укреплялись вблизи своих границ? Он ничего не может сказать против этого – каждый хозяин в своем доме; только, по его мнению, было вполне естественно, что и варшавяне, видя, что их соседи принимают известные меры, делали то же самое и на своей территории. Он не может помешать им быть настороже, но не имеет желания делать их оружием нападения. Его разговор с Чернышевым служил разъяснением тех слов, которые он в это же самое время приказал передать в Петербург герцогу Виченцы. “Я не отрицаю, что Швеция и Польша, в случае войны с Россией, будут служить орудием против нее, но эта война никогда не будет делом моих рук”.