Текст книги "Чайки садятся на воду"

Автор книги: Альберт Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Несколько секунд она бессмысленно смотрела на топор, будто силясь что-то понять. И вдруг, словно прозрев, схватила его, поднялась на ноги и со всей силой ударила по бортовой доске.

Цесарский мгновенно обернулся. Испуг отразился на его лице.

– Что ты делаешь? Сумасшедшая! – Он бросил штурвал и кинулся к Тане.

Таня поднялась ему навстречу. Не помня себя от ярости, она занесла топор над головой и страшно закричала:

– Не подходи!

В ее глазах была такая решимость, что Цесарский в страхе попятился назад.

– Ты что задумала, дура? – испуганно кричал он, не сводя глаз с топора. – Брось топор, слышишь? Кому говорят?

Но Таня не слушала его. Тяжелым взглядом она отчужденно смотрела на Цесарского:

– Я разобью катер, если ты сейчас же не повернешь в море. Понял меня?

– Понял, понял, – с готовностью закивал тот. – Я все сделаю, только убери топор. – Он торопливо вернулся к штурвалу и покорно развернул судно навстречу шторму.

Таня устало опустилась на банку и, не выпуская из рук топора, с тупым равнодушием смотрела, как встречные волны бьются о катер. Ветер заметно стихал. Снежный заряд, растратив все свои запасы, сыпал теперь редкие струйки твердых, колючих снежинок. Цесарский осторожно оглянулся и вкрадчиво заговорил:

– Танюша, ты не так меня поняла. Я хотел для тебя лучше сделать. Ведь ты же устала, замерзла. Я бы потом обязательно за шлюпкой сходил.

Не поворачивая головы, Таня ответила ровным, странно незнакомым голосом:

– Я все поняла. И, пожалуйста, не разговаривай больше со мной.

Цесарский принялся горячо убеждать ее. Но Таня молчала. Она жадно смотрела вперед, ища глазами затерявшуюся где-то среди волн шлюпку, и горькое чувство разочарования, обиды поднималось в ее груди. И вдобавок этот проклятый холод. Даже кости заныли от ледяной воды. А руки – словно их и нет, ничего не чувствуют. И голова. О, как она болит! Зачем он так поступил? Что подумают о них ребята? Таня вздрогнула. «Боже мой, они же наверняка подумали, что мы их бросили! Подлый ты человек!» – простонала Таня и вскоре увидела впереди шлюпку. Она медленно двигалась по ветру. Два человека с трудом ворочали веслами, третий непрерывно вычерпывал воду. Таня вскочила на ноги:

– Ребята!

Было видно, что на шлюпке заметили их, но никто не прервал своих занятий. Цесарский сбавил ход и осторожно подвел катер к подветренному борту шлюпки.

Тотчас же на катер перепрыгнул Заиграев. Он наклонился к понуро сидевшему за рулем Цесарскому.

– Что, механик, с курса сбился?

Цесарский заискивающе взглянул на Таню и негромко ответил:

– Мотор сдал… пока починил…

– А-а, понятно, – загадочно усмехнулся Заиграев.

Он шагнул к Тане и сел рядом с ней.

– Трудно, Танюша? – участливо спросил он.

Таня молча ткнулась лицом в мокрые колени Заиграева и затряслась в беззвучном плаче.

Заиграев осторожно погладил ее по голове и дрогнувшим, потеплевшим голосом проговорил:

– Ничего, Таня, ничего. Теперь уж не страшно, не надо плакать.

Таня прижалась к его руке и затихла. Впереди показались и призывно замерцали редкие теплые огоньки зимовки.

НАЧАЛО ПУТИ

Серая пелена поздних сумерек опустилась на торговый порт, скрадывая очертания судов на рейде. На борту одиноко стоящего у причала грузового парохода «Печора» зажглись редкие огоньки. Бледный свет электрических ламп слабо освещал надстройки судна.

Коля Мухин поставил на палубу у трапа чемодан и осторожно кашлянул. Тотчас же из-за надстройки показался высокий парень в прорезиненном плаще. Он медленно подошел к Мухину, хмуро осмотрел его с ног до головы и отрывисто спросил:

– Тебе чего здесь надо?

– Меня к вам направили, – робко улыбнувшись, ответил Мухин и торопливо протянул вахтенному направление из отдела кадров. Тот внимательно прочитал, вздохнул, затем молча переставил чемодан Коли с палубы на площадку трапа, так же молча подтолкнул туда Колю и удалился, коротко бросив:

– Стой здесь и жди!

Коля долго стоял у трапа, осматривая палубу «Печоры».

Наконец показался вахтенный матрос. За ним шел высокий моряк в форменной фуражке и кителе с одной золотой нашивкой на рукавах – вахтенный штурман. Матрос, пропуская вперед помощника капитана, негромко обратился к нему:

– Товарищ третий, разве это правильно? Опять прислали зеленого юнца, а вкалывать придется за него нам. Детсад, а не пароход.

От этих слов Коле стало не по себе.

Стараясь не смотреть на матроса, он подхватил чемодан и торопливо пошел вслед за штурманом.

Они шли по ярко освещенному коридору надстройки. По обе стороны виднелись двери, на которых были привинчены начищенные медные пластинки с надписями. Штурман вошел в каюту старшего помощника капитана. Коля остался стоять в коридоре. Но через минуту дверь открылась, и его пригласили войти.

В кресле у стола сидел пожилой моряк с тремя золотыми нашивками на рукавах кителя. Он с любопытством посмотрел на Мухина и добродушно сказал:

– В море, конечно, не бывали?

– Нет, – ответил Коля. – Хотел в мореходное, да не прошел по конкурсу.

– Ну что же, не огорчайтесь. По крайней мере узнаете морскую жизнь. Мореходка от вас никуда не уйдет.

Вахтенный провел Колю к кормовой надстройке и открыл одну из дверей.

– Вот ваша каюта и койка. Постельное белье получите завтра утром.

Коля вошел в каюту, закрыл дверь и осмотрелся. Каюта четырехместная. Справа и слева койки в два яруса. В углу у входа узкий шкаф для одежды, в стене – два круглых окошка, против входа – маленький столик, рядом табурет и парусиновое кресло-раскладушка.

Закрытая матовым плафоном лампочка слабо освещала каюту. Было тихо, холодно и неуютно. Колю охватило щемящее чувство одиночества и грусти. Вспомнился ласковый голос матери, уговаривающей остаться дома. Она очень не хотела отпускать сына в далекий северный город. Не послушался тогда Коля. А может, и правда не нужно было уезжать? Ехал он с радужными надеждами, а приехал – и вот рушатся все его мечты. В училище поступить не удалось – не прошел по конкурсу; когда оформлялся в пароходство – приняли учеником матроса, а он хотел попасть в машинную команду; здесь, на пароходе, встретили его тоже неласково – привели в каюту, оставили одного, и никому нет до него дела.

За невеселыми мыслями Коля незаметно уснул. Разбудили его громкие голоса, раздававшиеся в каюте. Приоткрыв глаза, Мухин увидел трех молодых ребят, одетых в морскую форму. Они громко спорили. Двое были высокого роста, один из них с длинным русым чубом, нависшим на глаза, второй острижен наголо. Третий, кудрявый и рыжий, с множеством веснушек на лице, был поменьше, и Коля с удовольствием отметил про себя: «Ничуть не больше меня».

Ребята уселись за столик и развернули принесенные свертки с колбасой, булками и конфетами.

«А меня даже не замечают», – с обидой подумал Коля. И, как бы угадав его мысли, рыжий посмотрел на него и спросил:

– Что это за парень лежит у нас?

– Наверное, новенький, – равнодушно ответил стриженый.

– Может, он есть хочет? Давай разбудим. – И, не дожидаясь ответа, рыжий тронул Колю за плечо: – Друг, проснись! Ты есть хочешь? Вставай, садись с нами.

Коля открыл глаза и тихо ответил:

– Спасибо, не хочу.

– Что там не хочу, вставай!

– Смотри, опоздаешь! – добродушно вставил чубатый.

Коля доверчиво улыбнулся и встал. Рыжий подвинул ему раскладушку, а сам сел на койку.

– Ну, вот и порядок, – весело объявил он и спросил Колю: – Тебя как зовут?

– Коля Мухин.

– Муха, значит, – кивнул рыжий и, рассмеявшись, сказал:

– Мы с тобой тезки, можно сказать. Я Миша Пчелкин, а здесь зовут Пчелкой. Так что оба летающие. – Этот, – он указал на стриженого, – Ваня Ивлев, а этот, – он хлопнул по плечу чубатого, – наш чемпион по поднятию тяжестей Владимир Бурсин. Вчера ему удалось оторвать от земли целых тридцать две тысячи граммов! Результат зафиксирован, и протокол выслан в Москву на утверждение рекорда!

– Ты помолчал бы лучше. Жужжишь целый день, надоело, – лениво пробасил Бурсин, прожевывая кусок булки. – А то дам вот щелчка – сразу почувствуешь, какие это граммы.

– Когда удав глотает пищу, он безопасен! – со смехом ответил Пчелкин.

Коля слушал, как ребята беззлобно подтрунивали друг над другом, и смеялся вместе с ними. Ему захотелось поскорее стать таким же, как и они, так же уверенно чувствовать себя на судне.

– А вы кем работаете? – решился спросить он.

– Иван, как человек серьезный и солидный, – отвечал Пчелкин, – занимает руководящий пост матроса второго класса – старшего начальника над метлой и шваброй. Бурсин Владимир в будущем, конечно, будет занимать пост старшего рулевого, а пока состоит в команде Ивлева. Ну, а я самый старший среди младших – юнга.

– А меня к вам палубным учеником направили, – сообщил о себе Коля.

– Бывал в море? – спросил Бурсин.

– Нет, первый раз на пароходе.

– Ну, брат, и пострадаешь же ты, когда выйдем в море, да если к тому же шторм прихватит! – всплеснул руками Пчелкин.

– Что ты человека пугаешь? Сам-то вспомни, как травил! Да и сейчас! Тоже ведь еще не привык: как чуть качнет, так весь позеленеет и скорей на койку, – отыгрывался теперь Бурсин.

– Неправда! – горячо запротестовал Пчелкин. – Я хоть и зеленею, но работаю! Это тебе боцман всегда скажет.

Ребята рассказывали Мухину о море, о пароходе, о своей работе. Коля тоже рассказал им о себе, о том, как попал на судно.

До утра хватило бы рассказов, но Бурсин взглянул на часы и заторопился:

– Эх, братцы, и засиделись мы! Давайте спать ложиться.

Коля забрался на матрац и уже совсем было устроился под своим пальтишком, как Пчелкин окликнул его:

– Ты что, на голом матраце собираешься спать? Так не годится. На вот тебе одну простыню. Вовка, – повернулся он к Бурсину, – у тебя две подушки, дай одну Мухе.

Пчелкин соскочил с койки, взял у Бурсина подушку и вместе с Мухиным принялся застилать матрац.

– Ты не стесняйся, – поучал он Колю, – у нас по-простому. Чего у тебя нет, так у товарищей берешь. А как же? Ты на голом матраце будешь валяться, а мы под двумя простынями? Так не по-морскому будет!

Накинув на Колю поверх простыни свою шинель, Пчелкин погасил свет.

Громкий звонок, раздавшийся в коридоре, разбудил Мухина. Он открыл глаза и приподнялся, удивленно глядя на торопливо одевавшихся Пчелкина и Бурсина. Ивлева в каюте уже не было.

– Подъем! – крикнул Пчелкин. – Вставай, слышал, подъем играли?

– Это звонок-то?

– Ну да, как семь часов, так он и заливается! Вставай быстрей!

С помощью неутомимого Пчелкина Коля получил у кастелянши постель, заправил койку и отправился в столовую команды, откуда слышался стук посуды и гул голосов. Он невольно держался ближе к Пчелкину. К этому энергичному и уверенному в себе веселому пареньку он проникся полным доверием. В столовой они сели рядом, и Коля с интересом рассматривал моряков. Все были в форме, и только он один выделялся своей штатской одеждой. Это приводило Колю в немалое смущение. Каждый, кто заходил в столовую, с любопытством оглядывал незнакомого парнишку и спрашивал почему-то у Пчелкина:

– Новенький?

Пчелкин отвечал одно и то же:

– Новенький, наш, с палубы.

Пожилая женщина быстро подавала на стол тарелки с отварным картофелем и кусочками селедки. Коля позавтракал и вместе с Пчелкиным вышел из столовой.

– А что сейчас делать? – спросил он.

– У нас сегодня отход, работенки хватит. А тебе надо к боцману идти, доложиться и получить работу. Он скажет, что тебе делать.

Пчелкин объяснил, как найти боцмана, как надо «доложиться» и что спросить.

Боцмана Коля встретил на палубе.

– Товарищ боцман, можно у вас спросить?

Боцман хмуро посмотрел на Колю:

– Ну, спрашивай.

– Я – Мухин, ученик матроса. Что мне делать?

Лицо боцмана посветлело.

– А-а, новенький! Пока присматривайся ко всему, привыкай. А сейчас пойдем-ка со мной.

Он повел Мухина в кладовую, выдал ему сапоги, рукавицы, тужурку и брюки. Коля схватил вещи в охапку и помчался в каюту переодеваться.

В новенькой робе парнишка вышел на палубу и направился к трюму, где работали матросы. Они быстро и ловко поднимали широкие толстые доски с палубы и клали их одну за другой, закрывая широкое горло трюма.

– Эй, парень! Чего стоишь? Иди помогай! – крикнул одетый в потрепанную куртку матрос. Коля узнал в нем вчерашнего вахтенного.

– Боцман сказал, что мне сегодня не надо работать. Я с судном буду знакомиться, – с достоинством ответил Коля, довольный, что он может и не подчиниться этому человеку.

– Ты думаешь, что знакомиться – это значит руки в брюки и гулять по палубе? А ну, иди сюда, берись за лючину. Я тебя познакомлю сейчас!

Коля испуганно подошел и осторожно взялся за широкий конец доски.

– Не так, не так! Не за доску берись, а за скобу. Эти доски лючинами называются, ими трюм закрывают, а сверху еще и брезент натягивается, чтобы вода в трюм не попадала, понял?

И матрос, ворча и чертыхаясь, долго объяснял Мухину устройство трюмов и учил морской терминологии. А Коля с ужасом убеждался, что он не способен запомнить ни одного из этих диковинных слов: «талрепы», «бимсы», «комингсы»…

Когда солнце скрылось за вершинами гор, пароход отошел от причала.

Для Коли это были особенно волнующие минуты – ведь он в первый раз в жизни уходил в рейс! Ему показалось странным, что береговой матрос медленно подошел к толстой тумбе, лениво скинул с нее швартовые концы и, даже не глядя на отходящий пароход, пошел на другой конец причала.

Колю задело такое подчеркнутое невнимание к их судну.

Мухин вместе с матросами выбирал швартовые концы, крутил вьюшку, закрывал чехлом брашпиль. Боцман, за весь день не проронивший ни слова, видя старание новичка, одобрительно сказал:

– Молодец, не ленивый.

От этих слов Коля зарделся и почувствовал вдруг необычайный прилив энергии. Он готов был работать всю ночь. Но уже через полчаса после отхода судна палуба опустела – все разошлись по каютам. Один Коля стоял на палубе и жадно смотрел вперед, туда, где за извилистой лентой залива открывался морской простор. Мимо плыли скалистые берега, покрытые бурыми пятнами мха. Из-за верхушек скал с левого борта широким веером разбегались по небу лучи солнца.

*

В тот вечер Коля так и не увидел моря, хоть и решил не ложиться спать, пока судно не выйдет из залива. Но целых три часа торчать на палубе без дела, да еще одному, невозможно, и он зашел в каюту. Потом прилег на койку всего на полчасика…

Утром Коля проснулся задолго до звонка побудки. Солнце врывалось в открытый иллюминатор. Снизу доносился глухой рокот работающей машины. В каюте стоял еле уловимый запах свежести и влажности, очень напоминавший пареньку запах зелени на грядках в огороде, куда он, бывало, бегал каждое утро, чтобы нарвать к завтраку холодных, в серебристых пятнах росы огурцов.

Ощущение чего-то необычного и радостного наполняло Колю. Он быстро встал, наскоро заправил койку, тихо вышел из каюты и невольно зажмурился от ударившего прямо в глаза яркого солнца.

Море, необозримое, могучее, манящее к себе море расстилалось перед ним. Тысячи зайчиков играли на гладкой, чуть колышущейся поверхности. Так вот оно какое, море! Коля жадно смотрел во все стороны широко открытыми глазами и полной грудью вдыхал в себя морской воздух.

Весь день Мухин был в приподнятом настроении. Работалось легко. Вместе с Пчелкиным он выгребал мусор и грязь, драил медные ручки и поручни у трапов какой-то зеленой массой, которую все называли чистолью, делал приборку в боцманской кладовой, стараясь ни в чем не отставать от своего напарника.

В обед все собрались в столовой. Коля на этот раз уже не испытывал робости. Правда, боцман не пустил его в столовую в робе, заставил сходить в каюту и переодеться, но штатская одежда уже не смущала Колю. Теперь он вмешивался в разговоры и даже храбро попросил добавки. Пчелкин удивленно протянул:

– Ого-о!

Коля, в свою очередь, ответил ему:

– Говорят, каков в еде, таков и в работе!

Дружный хохот раздался в столовой. Сквозь смех слышались одобрительные возгласы:

– Ловко!

– Молодец, Муха, нажимай!

– Пчелкин, каков новичок-то? Ответил, а тебе и крыть нечем?

Пчелкин, смеявшийся громче всех, хлопал Колю по плечу и старался перекричать шум:

– Вот так работник! Дня еще не проработал на судне, а уж добавки просит! Силен мужичок!

Боцман, улыбаясь в усы, одобрительно проговорил:

– Ничего, парню расти надо. Ешь, Мухин, не стесняйся, море сильных любит.

Вечером Коля храбро заявил Пчелкину:

– Вот видишь, на меня море не действует. Даже голова не болела!

Пчелкин усмехнулся и передразнил:

– Не действует! Такое-то море и на меня не действует. Подожди, вот попадем в шторм, тогда скажешь.

Они стояли на палубе. Был поздний час, но полярное солнце щедро лило свои лучи с ясного, без единого облачка, неба. Зеркальная гладь моря отбивала четкую линию горизонта на фоне чуть голубеющего небосклона. Пароход быстро шел вперед, подрагивая всем корпусом. Перед тупым носом судна, тщетно пытаясь оторваться и убежать вперед, катилась невысокая пенистая волна. Форштевень непрерывно догонял ее и распускал длинными усами вдоль обоих бортов. Мягко журча, волна обтекала судно и отчетливо звонко плескалась о его железный корпус. За кормой до самого горизонта тянулась ровная шипящая кильватерная струя.

*

Прошло две недели, и новая жизнь властно захватила Колю Мухина.

Как и все новички, Коля мечтал попасть в шторм. В его воображении рисовались картины одна другой удивительней: вот громадная волна надвигается прямо на него, грозя смыть за борт, а он, не обращая внимания, продолжает делать какую-то очень важную работу. Волна сбивает его с ног, тащит по палубе и вот-вот выбросит за борт, но в последнюю минуту Коля успевает схватиться за кнехт и, весь промокший, в синяках, снова берется за дело. А вот волна смывает за борт Пчелкина… Коля храбро бросается в бушующее море и спасает друга.

Пчелкин подшучивал над его желанием попасть в шторм. Но Мухин не мыслил себе плавание без штормов. В самом деле, что ж это за плавание?

Сегодня погода резко изменилась. Темные, рваные облака быстро неслись навстречу выходящему из залива судну и скрывались за скалами. Резкий ветер вспенивал потемневшую воду залива и пронзительно свистел в снастях. Помрачневший боцман хлопотливо бегал по палубе и покрикивал на матросов, закрывавших трюмы:

– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! Погодка-то, видите, какая. Качнет так, что все полетит. Веселей, веселей работать!

Матросы работали быстро и, против обыкновения, молча. Даже неугомонный Пчелкин и тот притих. Чувствовалось, что наступает что-то тревожное и грозное.

– Скоро качать начнет, – тихо проговорил Пчелкин. – Старпом говорил, что в море шторм восемь баллов. Достанется нам.

Коля посмотрел на посеревшее лицо своего друга, хотел пошутить, но понял, что шутка неуместна. Где-то поблизости раздался взрыв смеха. Они оглянулись – на трюме расположились матросы.

– Работать кончили, – оживился Пчелкин. – Пойдем к ним.

– Что, Миша, труба, брат, тебе приходит? – весело забасил Бурсин. – Вот погодка-то – кое-кому достанется. Э-э, да ты заранее позеленел?

– Ладно, не в первый раз, – хмуро отшучивался Пчелкин. – У меня теперь напарник есть – Мухин.

– Почему ты думаешь, что и меня укачает? – несмело возразил Мухин.

– Не поддавайся, Муха, держись! Только пчелы моря боятся, – подтрунивал Бурсин.

Вскоре начало покачивать. Пароход нехотя, словно через силу, валился на один борт и так же медленно переваливался на другой. В каюте вдруг стало душно и жарко. Коля с трудом приподнялся на койке и посмотрел на Ивлева и Бурсина. Те как ни в чем не бывало сидели за столиком и разговаривали. Ивлев искоса посмотрел на побледневшего Колю, сказал:

– Ты выйди на палубу, на свежем воздухе тебе лучше будет.

Коля послушно вышел и стал у надстройки, крепко ухватившись за поручни ведущего на ботдек трапа.

Ветер ревел и стонал. Темные тучи низко нависали над водой. Косматые гребни бегущих одна за другой волн с грохотом разбивались о судно. Брызги неслись в воздухе сплошной пеленой. На ветру Коле стало лучше. Но усилилась качка, и снова заболела голова. Рот то и дело наполнялся жидкой слюной. Обдаваемый брызгами, Коля уныло глядел на разбушевавшуюся стихию. Неприятная тошнота подступила к горлу.

– Что, мутит? – подойдя, участливо спросил Пчелкин.

Коля увидел бледное лицо друга и его тусклые страдальческие глаза.

– Мутит, – вяло кивнул Коля.

– Меня тоже. Места не нахожу, – доверчиво пожаловался Пчелкин. – Но ты не поддавайся. Привыкнем. Боцман говорит, он тоже сначала боялся качки.

Пароход тяжело содрогался от мощных ударов волн и то взбирался на водяную гору, то стремительно летел вниз, в пучину. По палубе гуляла вода. Измученный качкой Мухин лежал на койке и тихо стонал. Вдруг необычайно тяжелый удар потряс весь корпус судна. Пароход круто вздыбился и стремительно провалился куда-то вниз. Сквозь вой ветра и рокот волн донесся долгий грохот, и вслед за этим пронзительно завыл сигнальный ревун в коридоре. Ивлев и Бурсин тотчас же вскочили и выбежали из каюты. В репродукторе щелкнуло, и раздался зычный голос:

– Водяная тревога! Водяная тревога! На первом трюме сорван брезент! На первом трюме сорван брезент!

Пчелкин вскочил с койки и, торопливо надевая куртку, закричал Мухину:

– Вставай, слышишь, тревога!

Коля приподнял тяжелую, как свинцом налитую голову, вяло махнул рукой:

– Не могу. Умираю.

– Я тебе дам «не могу»! Вставай, говорят! Ну!

– Не могу! – не открывая глаз, прошептал Коля.

Судно резко накренилось. Пчелкин, не удержавшись, упал и больно стукнулся о койку. И то ли от боли, то ли от злости на его глазах выступили слезы, и он яростно затормошил Мухина.

– Да вставай же ты, Колька! Там брезент сорвало с трюма, зальет трюм!

Пчелкин силой стащил Мухина с койки, заставил надеть сапоги и куртку. Держась друг за друга, они вышли на палубу. Потоки воды перекатывались через борт. Ванты и мачты вибрировали под напором ветра.

Выждав момент, когда судно выпрямилось, Пчелкин стремительно побежал по палубе, увлекая за собой Мухина.

– Полундра, держись! – вдруг закричал Пчелкин и бросился под высокий комингс трюма. Коля только успел поднять глаза, как бурлящий поток воды захлестнул его, сбил с ног и потащил по палубе. Захлебываясь горько-соленой водой, Коля судорожно цеплялся за палубу, но гладкие стальные листы ускользали из-под рук. Наконец напор воды ослабел. Коля поднялся на ноги и отчаянно закричал:

– Пчелкин! Пчелкин!

– Здесь я. Бежим скорее!

Цепляясь за натянутый вдоль борта толстый канат – штормовой леер, Коля побежал вперед, к носу судна. Он зорко смотрел по сторонам и уже не думал ни о шторме, ни о качке – только не прозевать бы, уследить за уходящей из-под ног палубой, за очередным ударом волны.

И странно, исчезло ощущение неприятной тошноты, новое чувство захватило Колю – азартное чувство борьбы со стихией.

Матросы, обдаваемые потоками воды, молча закрывали трюм брезентом. Старший помощник капитана, увидев Мухина и Пчелкина у аварийного трюма, сердито вздернул брови и заорал на них:

– Куда вас черти принесли! Смоет за борт, потом хлопот не оберешься! А ну, идите… – И вдруг пронзительно закричал: – Полундра! Волна идет!

Все бросились под высокий фальшборт, защищавший от прямого удара волны. Масса воды обрушилась на людей, но матросы крепко держались друг за друга и за протянутые штормовые леера. Поток с грохотом прокатился по палубе, потащив с собой тяжелый брезент. И снова матросы волокли его назад, закрывая горловину трюма. Работали напряженно, но быстро. Изредка раздавались короткие выкрики:

– Тяни!

– Заклинивай!

– Бей!

Мухин до крови расцарапал руки, но не заметил этого. Охваченный азартом борьбы, он яростно тащил брезент, отплевываясь и что-то выкрикивая, бросался под укрытие от волн и снова брался за работу.

Наконец трюм закрыли. Мокрые, озябшие матросы гурьбой ввалились в столовую.

Кто-то сбегал в кладовую, принес хлеба и большую миску соленых огурцов. Все молча принялись за еду. Пчелкин выбрал огурец побольше и протянул его Коле.

– Ешь, огурцы в качку полезно есть.

Коля кивнул головой и взял огурец. Ему не хотелось ни говорить, ни шевелиться.

Усталые матросы изредка перекидывались короткими репликами:

– Да-а, вот это поддает!

– А что еще впереди будет!

– Ничего, пройдет.

– Пройти-то пройдет, вымотает всех.

– Уж не без этого. Да ведь не привыкать!

– Кому как.

Мухин слышал этот неторопливый, серьезный разговор, жевал огурец и отдыхал.

Пусть отдохнет парнишка – сегодня он принял свое первое морское крещение. Впереди у него будет еще много штормов, но этот первый шторм он будет помнить всю жизнь.