Текст книги "Чайки садятся на воду"
Автор книги: Альберт Беляев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
СНАБЖЕНЧЕСКИЙ РЕЙС
Итак, мне опять не повезло. Понесла меня нелегкая в Управление пароходства именно в этот день! Третий год подряд не могу вырваться в отпуск.
Только я зашел в контору, как натолкнулся на начальника отдела кадров Ивана Павловича Мудрова. Он подхватил меня под руку и потащил к себе в кабинет. Усадив в мягкое кресло перед круглым столиком, он шумно уселся рядом и, радостно улыбаясь, предложил закурить «Пол-мол» – длинные американские сигареты в ярко-алой пачке, терпкие и очень крепкие. Он подождал, пока я размял сигарету, и щелкнул зажигалкой.
– Дорогой мой, я тебя сегодня весь день ищу по всему городу!
«Так я тебе и поверил!» – чуть не вырвалось у меня.
Иван Павлович, попыхивая сигареткой, без устали говорил. Он задавал мне вопросы и сам же на них отвечал, хлопал меня по плечу, по колену, то и дело весело смеялся – словом, вел себя необычно. Я же никак не мог сообразить, что все это значит. Зачем я ему понадобился? А он продолжал:
– Понимаю, понимаю. Два года не был в Союзе, вчера только пришли в порт, и настрой у тебя на отпуск, верно ведь?
Я кивнул.
– Понимаю тебя вполне: лето, денег много, парень молодой, красивый, только и погулять теперь. Нет-нет, я вполне согласен, ты заслужил свой отпуск, отзывы о тебе как о штурмане и о помощнике капитана отличные, и ты у нас на лучшем счету в пароходстве…
Я воспользовался паузой и спросил:
– Иван Павлович, я что-то не понимаю, к чему весь этот разговор. Нельзя ли пояснее?
– Пояснее? – Мудров испытующе взглянул на меня. – Можно и пояснее. Вот в чем дело, дорогой товарищ Акимов: придется вам повременить с отпуском.
– Как… повременить? – изумился я.
– Вот так. Вчера мы обсудили предложение о посылке вас старпомом на дизель-электроход «Липецк». Вот и все. Приказ печатается и сегодня будет подписан.
Я возмутился:
– Не может быть этого! Во-первых, мне положен отпуск за три года, во-вторых, я еще вторым-то помощником только полгода плаваю…
Мудров спокойно курил сигарету. Я взглянул в его усталые глаза и осекся – он не слушает меня. И я понял, что все мои попытки отстоять право на отпуск бесполезны.
Помолчав, он спросил:
– Тебе сколько лет?
– Двадцать шесть.
– Ну вот. Вполне зрелый человек. Сейчас, брат, линия такая – везде молодежь на первый план выдвигается.
– Куда идет «Липецк»? – спросил я.
Мудров отвел глаза в сторону и равнодушно проговорил:
– Рейс обычный. Надо обслужить четыре пункта в Карском море и в море Лаптевых.
Я ужаснулся и вскочил на ноги.
– Снабженческий рейс?
Мудров кивнул:
– Снабженческий…
Боже мой! Вот так порадовали меня! Снабженческий рейс! Я знаю, что это такое. У нас на «Ашхабаде» ходил в такой рейс в прошлом году старпом. Он рассказывал нам, как все это выглядит в действительности. Старпом хороший моряк, это все признают. Но уж если он говорит, что лучше пойдет матросом в загранку, чем старпомом в снабженческий рейс в Арктику, то это что-нибудь да значит. Работа в ледяной воде, ни днем ни ночью нет и минуты покоя, миллион аварий, и за каждую с тебя норовят содрать шкуру – нет уж, благодарю покорно, уважаемый Иван Павлович, плывите туда сами.
Пока я подыскивал веские аргументы, чтобы отказаться от рейса, Мудров все говорил и говорил. А я сидел, смотрел на него и с горечью думал: «За дурака, что ли, он меня принимает? Честь, почет… мы тоже кое в чем разбираемся… Не пойду в этот рейс. Ни за что…»
Но я плохо знал нашего начальника отдела кадров. Он слушал мои горячие речи и вежливо улыбался.
– Я буду жаловаться на вас, – устало проговорил я.
А Мудров вдруг обрадовался:
– Отлично! Вот и пойдем сейчас же в партком, и там ты на меня пожалуйся.
– И пойду! – решительно отрезал я.
– Чудненько! Пошли.
Держа меня под руку, словно боясь, что я могу сбежать, Мудров повел меня в партком…
Я искренне и пылко рвался в бой отстаивать свои права. А в парткоме так повернули дело, что я сам же попросил направить меня в этот проклятый рейс! Да еще рад был, что секретарь парткома великодушно согласился не вспоминать мое, как он выразился, «несерьезное поведение».
Спустя полчаса в своем кабинете Мудров вручил мне выписку из приказа по пароходству о назначении старпомом на «Липецк». Затем он облегченно вздохнул и вытер пот со лба.
– Ну, слава богу… Эх, теперь бы на «Сосну» подобрать второго…
– Кто капитаном на «Липецке»?
Мудров поднял голову, взглянул на меня непонимающе, переспросил:
– Капитаном? Где? А-а… на «Липецке»… Бородулин. – И снова уткнулся в свои бумаги.
Я вышел.
Бородулин Илья Гаврилович… «Илья-пророк-громовержец» – так звали его между собой моряки за крутой нрав. Говорили, что у него на судне никто из помощников больше года не задерживался, что служба у него поставлена, как на военном корабле, что… словом, многое про него говорили.
На «Липецк» я перебрался в тот же вечер. Моросил дождик, и настроение у меня было самое мрачное. На палубе «Липецка» не было ни души. Только у парадного трапа мок под дождем вахтенный матрос.
– Стали бы под навес, – посоветовал я ему.
Матрос хмуро взглянул на меня.
– Попробуй отойди от трапа, – проворчал он. – Боцман живьем слопает.
Я направился к капитану. Не могу сказать, что Бородулин обрадовался моему приходу. Высокий, в меру плотный старик с раздвоенным подбородком и редкими белесыми бровями, он равнодушно выслушал мой рапорт о прибытии в его распоряжение, прочитал направление из отдела кадров и долго бесцеремонно осматривал меня с ног до головы.
Я стоял перед ним и не знал, куда мне деть руки. Мне показалось, что они у меня вдруг стали не по росту длинны. Нет, на самом-то деле руки у меня были нормальные. Но недавно мне пришлось подшить обтрепавшиеся края рукавов кителя. А если рукава коротки, вам всегда кажется, что руки будто в самом деле длинные. И когда капитан на мгновение остановил взгляд на кистях моих рук, я почему-то вдруг сунул их в карманы брюк, почувствовал, что краснею, с досады засунул их поглубже и вызывающе уставился на хмурое лицо Бородулина. А тот, словно не заметив моей дерзкой позы и не предложив сесть, стал задавать вопросы:
– Давно плаваете?
– Третий год.
– Старпомом работали?
– Нет.
– С каботажным плаванием знакомы?
– Нет.
– В Арктику приходилось ходить?
– Нет.
Я начинал злиться. Ужасно неприятно на все вопросы отвечать «нет». Чувствуешь себя беспомощным мальчишкой, которого только что высекли и теперь читают мораль.
А капитан отвернулся к иллюминатору и запыхтел трубкой. Когда он снова взглянул на меня, его глаза были холодными и жесткими.
– Отход в рейс назначен через три дня. Потрудитесь успеть получить все снабжение. Имейте в виду, это вам не загранрейс. Здесь не привезут готовенькое к борту, здесь самому надо побегать, – поучал капитан. – Накладные и прочие документы у второго помощника. Завтра в двадцать ноль-ноль доложите мне лично о проделанной работе. – И, помолчав, он спросил: – Имеете ко мне вопросы?
– Нет, не имею, – ответил я.
– Кстати, хотел бы вам напомнить, что моряки в разговоре со старшими никогда руки в карманах не держат. Рекомендую прочитать книгу адмирала Степана Осиповича Макарова. Там на сей счет сказано предельно четко и ясно. Вы свободны. До свиданья.
Руки у меня вдруг сами собой выскочили из карманов и вытянулись по швам. От этого я стал ненавидеть себя еще больше. Сгорая со стыда, я торопливо вышел на палубу.
Да, радости тут будет мало. Как видно, он не будет прощать мне ни малейшего промаха. «Это вам не загранрейс», – вспомнил я скрипучий голос капитана. «Старый крокодил, сидит всю жизнь в каботаже и злится на весь свет».
Его хмурая физиономия преследовала меня всю ночь – тыча толстым обкуренным пальцем, он грозно спрашивал меня, маленького, испуганного человечка: «А вы ходили в Арктику?»
Утром я боялся встретиться с капитаном, боялся его голоса, презрительного взгляда и старался не попадаться ему на глаза. Но не было минуты, чтобы я не чувствовал его за своими плечами.
По своей наивности я полагал, что сумею получить все арктическое снабжение для судна в один день; стоит только правильно оформить и завизировать документы – и материалы будут на борту.
Весь первый день ушел на беготню по отделам пароходства. Я носился по этажам управления и ловил подписи, бежал потом на склады пароходства, а ухмыляющиеся кладовщики говорили мне, что этих подписей мало, надо еще завизировать в бухгалтерии. И я летел обратно в пароходство. Путь не маленький – два километра, а транспортом моим были собственные ноги. Вот уж никогда не думал, что на свете есть столько начальников и каждый обязан расписаться на накладной о рукавицах.
Наконец я собрал все документы, позвонил на судно, приказал боцману спустить катер на воду и подойти к складу № 5. «Будем получать снабжение», – обрадованно сказал я. А боцман хмыкнул в ответ что-то неопределенное и положил трубку.
Когда я прибежал на склад, катер уже был там. Я с трудом разыскал заспанного кладовщика.
– Скорей, скорей, дядя, нам некогда, – поторапливал я его. Тот лениво скреб ногтями свою небритую бороду и не торопясь разглядывал документы. Потом собрал их в кучу и вернул мне.
– Не пойдет.
– Что не пойдет?
– Нет визы Иван Иваныча.
– Какого еще Иван Иваныча?
– Завскладом нашим, понятно? Он тут царь, бог и воинский начальник. Старпому надо бы знать порядки.
Я готов был зареветь от злости. Весь день бегал как угорелый, вызвал людей, катер, собрал все подписи, и вот все мои старания оказались напрасными. «Нет визы Иван Иваныча». Да черт его знал, что он существует, такой Иван Иваныч!
Я растерянно переводил взгляд с кладовщика на боцмана, на матросов, видел их ухмылки и… не знал, что делать.
– Что же теперь? – проговорил я.
– Приходите завтра. Он будет тут к обеду, – буркнул кладовщик.
Я не выдержал, начал кричать на него. А кладовщик отпихнул меня от двери и укоризненно сказал:
– Чего глотку дерешь? Слыхали мы эти песни, не испугаешь. Сказано нет, значит нет.
Обратно мы ехали на катере молча. Я понимал, что в глазах боцмана и матросов мой авторитет теперь подорван основательно. Они, наверное, втихомолку смеются сейчас надо мной…
К капитану я попал на доклад лишь в одиннадцатом часу вечера. Он сидел на диванчике, в новеньком парадном костюме с нашивками до локтей и дымил трубкой. Как только я вошел, капитан снял с руки часы и протянул их мне.
– Потрудитесь посмотреть, который сейчас час.
– Двадцать два часа двадцать минут, – подавленно ответил я.
– А вы должны были явиться ко мне в двадцать ноль-ноль.
– Да, но…
– Никаких «но». Я сижу и жду вас два с половиной часа, хоть у меня были несколько иные планы на этот вечер.
– Зачем же вы сидели? Я же никуда не убегу, – вырвалось у меня.
– Затем, – опять заскрипел голос капитана, – чтобы разъяснить вам то простое положение, что моряк обязан быть точным и аккуратным, наконец, элементарно дисциплинированным.
Я готов был провалиться сквозь землю, мне было стыдно и вместе с тем во мне кипела злость на капитана. Ведь он же знает, что я не гулял! А капитан вдруг без всякого перехода сказал:
– Докладывайте, что из снабжения сумели получить сегодня.
Я выдавил из себя:
– Ничего…
– То есть как ничего?
– Так… Я сумел только подписать документы, а получить ничего не успел.
Дальше говорил лишь один капитан. Я опустил голову и молча слушал поток – о нет, не бранных! – гладких, отшлифованных, корректных фраз, в которых капитан выразил свое «недоумение» по поводу решения начальника пароходства послать в ответственный рейс такого «весьма беспечного» молодого человека.
Лучше бы он отругал меня, чем так пилить! Я был совершенно подавлен. «Вас разбаловали загранрейсами, но я из вас сделаю моряка», – звучал в моих ушах голос капитана.
На следующее утро, послав боцмана на склад получать материалы, сам я побежал в контору начальника отдела снабжения. Мне надо было добиться и получить спецробу для команды – теплую одежду, сапоги, валенки, шапки, рукавицы, теплые и брезентовые, шерстяное белье, – специально предназначенную для работы в условиях Арктики. Я составил заявку по всей форме. Но начальник снабжения посмотрел на заявку и вернул.
– Нереально, – сказал он. Я не понял его.
– Как нереально? Экипаж у нас сорок восемь человек, значит сорок восемь комплектов плюс резерв. Все законно.
Он усмехнулся и покачал головой:
– Молодой человек, есть инструкция министерства, по которой вы можете требовать арктической экипировки лишь на пятьдесят процентов экипажа, и не более. А на «Липецке» должны быть еще старые комплекты.
– Да вы смеетесь! – вскричал я. – Мы идем в снабженческий рейс, там все разгружать самим придется, как же без робы?
– А вот так. Не все же сразу будут работать. Будете чередоваться. Могу дать лишь на тридцать процентов команды.
Меня затрясло от злости.
– Ну, знаете, – я даже начал заикаться от негодования, – если бы такие снабженцы были у наших космонавтов – не видать бы им космоса еще лет пятьдесят.
Начснаб спокойно взглянул на меня и изрек:
– А вот подождите немного. Как начнут в космос караванами отправлять, так и космонавтам срежут нормы снабжения. Освоенный район, скажут. Вот и все. Раньше, скажем в тридцатые годы, и у нас совсем другие нормы были. А сейчас что ж, трасса как трасса…
Но я не дослушал его, забрал свои бумаги и побежал наверх, к начальнику пароходства.
Когда я к нему пробился, наступил уже полдень. Через сутки мы должны были отходить, а я еще ничего не получил. Положение мое было отчаянным.
Начальник пароходства Виктор Андреевич Шилов, еще не старый, сухощавый мужчина с грубыми, твердыми чертами лица, внимательно посмотрел на меня, налил из графина стакан воды и придвинул ко мне.
– Может, сначала выпьете воды, товарищ старпом? – предложил он.
Я отмахнулся. Мне не до воды было.
– Я слушаю, – Шилов склонил голову набок.
И вот здесь прорвалось у меня все наболевшее на душе за эти двое суток, и я, торопясь и сбиваясь, принялся рассказывать ему о всех своих горестях, обидах и неурядицах, которые мне пришлось пережить за эти дни. Шилов слушал, внимательно наблюдал за мной, а потом вдруг спросил:
– Так что же вы хотите от меня?
– Извините, – спохватился я, – вот наряды.
Я протянул ему бумаги и продолжал:
– Завтра у нас отход, мы идем в снабженческий рейс, нам самим придется разгружать. Мороз, сырость, ветер, а начальник отдела снабжения дает экипировку лишь на одну треть команды.
Шилов внимательно посмотрел заявку и вызвал начальника отдела. Тот вошел, взглянул на меня и грустно вздохнул.
– Ты что же, старик, обижаешь молодые кадры? – спросил его Шилов. – Люди идут в Арктику, им придется в ледяной воде работать. Холодно там, а? Как ты думаешь, начснаб? Вот старпом мне все это здорово объяснил.
Начснаб усмехнулся:
– Он и мне это все объяснил. А только где ж я возьму ему столько? Ведь он там понаписал черт знает что, да еще и с запасом. «Кожаные сапоги на меху», – фыркнул начснаб. – Таких у нас сроду и не было.
– Ну, ну, ты не жмись, а помоги человеку.
Шилов что-то коротко черкнул на накладной и передал ее начснабу.
– Ну вот, молодой человек, характер у вас, я вижу, горячий, напористый. Желаю успеха. Идите со стариком и не отступайте от него, пока не получите все, что положено.
Я вышел из кабинета окрыленный.
Арктическую экипировку для экипажа я получил теперь быстро, но, увы, лишь на половину команды. Все же это была моя первая победа.
Вечером, точно в двадцать ноль-ноль – я выдержал этот срок, – минута в минуту, я докладывал капитану о полученном снабжении. Капитан выслушал и сухо заметил:
– Это вы должны были сделать вчера. Опаздываете ровно на сутки.
Старый сыч, поди угоди ему! «Опаздываете равно на сутки». Педант и сухарь. «Я из вас сделаю моряка», – вспомнил я еще раз его обещание и улыбнулся: боцман, видимо, подражая капитану, тоже кричит на матросов: «Я вас сделаю тонкими, звонкими и прозрачными!» Ну и командочка!
– Вы чему улыбаетесь? – спросил капитан.
– Извините.
– Вам не улыбаться, а выводы делать надо. Рейс в Арктику – это не шутки и не какая-нибудь там заграница. Займитесь немедленно проверкой судна. Отходим завтра после полудня.
– Есть, – коротко ответил я.
Наступил час отхода. Буксир оттащил нас на рейд, отцепился и быстро побежал обратно к причалу.
– Малый вперед! – скомандовал капитан.
Я повторил команду и передвинул ручки телеграфа. «Длинь-длинь!» – прозвенел ответ из машинного отделения, и «Липецк» медленно стал набирать скорость.
Отправлялся я в рейс не первый раз, но никогда раньше не испытывал такого волнения. Я не мог спокойно стоять на одном месте и нетерпеливо переходил с одного крыла мостика на другой, зорко следя за капитаном. Он стоял на правом крыле, повернувшись лицом к причалам. Крупные руки его в черных кожаных перчатках недвижно лежали на планшире, и сам он, большой и грузный, одетый в тщательно отутюженную парадную форму, стоял не шелохнувшись. Чуть в стороне так же молча стояли второй и третий помощники.
– Дать прощальные гудки! – не поворачивая головы, отчеканил капитан.
Я взялся обеими руками за широкое, обшитое кожей кольцо, свисавшее на короткой медной цепочке в центре рулевой рубки, и изо всех сил потянул его на себя.
Это был настоящий морской гудок. Сначала послышалось глухое шипение где-то позади рубки, затем в этом шипении стали нарастать басовые ноты, стекла в рубке вдруг мелко задрожали, и донесся густой, рокочущий, низкого тембра долгий звук гудка. Он не был оглушительно громким, но в нем слышалась такая мощь, что у меня даже мурашки побежали по спине. Такие гудки бывают только у настоящих океанских лайнеров.
Три протяжных гудка солидно прозвучали над притихшим заливом. После короткого молчания загудели в ответ корабли у причалов. Я отвечал каждому.
Прощальная перекличка гудков на рейде каждый раз тревожит мне душу. Почему-то всегда кажется, что в эти минуты на нас смотрит весь порт и все люди на улицах города, заслышав гудки, останавливаются и провожают глазами уходящее судно.
– Штурман! Дайте полный вперед! – резкий голос капитана вернул меня к действительности.
Я поспешно бросился к машинному телеграфу.
Из залива мы вышли в открытое море через три часа. Все это время капитан стоял на крыле мостика. Я только выполнял его команды и старался вовремя отметить каждый поворот, каждый траверз маяка в черновике судового журнала. За всю вахту я не услышал от капитана ни одного лишнего слова. Молчаливый и недоступный, он стоял на мостике, не обращая на меня никакого внимания. А мне казалось, что он видит каждое мое неловкое движение, каждый мой шаг, и от этого я чувствовал себя неуверенно.
Когда я сдал вахту третьему штурману и спустился в свою каюту, то почувствовал страшную усталость. Я не в состоянии был даже сходить в кают-компанию поужинать и, едва добравшись до койки, уснул как убитый.
*
В предотходной сутолоке я как-то не обратил внимания на молодую камбузницу Тамару Кузько. На судне называли ее «вечно сияющей» за веселый нрав, общительность и постоянную улыбку на лице. Она была молода, энергична, правда, на мой взгляд, излишне озорна. А на судне было сорок семь мужчин, все молодые, здоровые, веселые… И я заметил, что у камбуза всегда толпились свободные от вахты моряки. Оттуда слышался смех, возгласы, а иногда доносился пронзительный визг Тамары.
Мы спокойно шли курсом на Диксон. Вахта сменялась за вахтой, каждый вечер в кают-компании крутили фильмы, старые и новые, а в красном уголке продолжалась нескончаемая игра в «козла» – в домино.
И вдруг однажды в полдень капитан вызвал меня к себе в каюту. Я шел, стараясь вспомнить свои упущения за последние дни, и не мог найти ничего особенно страшного.
– Садитесь, товарищ старший помощник, – кивнул мне капитан.
Я сел. Капитан попыхтел трубкой – он всегда напускал дыму, когда хотел кого-либо отчитать.
– Вы следите за жизнью на судне? – спросил он.
– Стараюсь, – ответил я.
– Плохо стараетесь.
Я пожал плечами.
– Да, плохо. Вы знаете, что у нас на судне есть камбузница Кузько?
– Конечно.
– А чем она занимается?
– Помогает готовить пищу, моет посуду.
– А вам известно, уважаемый товарищ старший помощник, что она неправильно ведет себя в быту?
– Н-нет, – выдавил я и с тревогой уставился на капитана. На что он намекает?
– Так вот, ставлю в известность, что в каюту к камбузнице Кузько ходит непонятно зачем электромеханик Валдаев. И я требую, чтобы был прекращен этот кабак на судне. С парторгом я уже говорил, он примет свои меры, но старпом здесь вы, с вас и будет спрос.
Я вышел от капитана в недоумении. Какие могут быть отношения у Кузько с Валдаевым, человеком женатым? И что же я должен делать? «Прекратите этот кабак на судне». Как я его прекращу?
Вечером я вызвал к себе в каюту Валдаева. Он вошел, весело посмотрел на меня и воскликнул:
– Что заставило старшего штурмана заинтересоваться электромеханической частью?
Я молчал. Я не предлагал ему сесть, но он сам удобно устроился в кресле. Я смотрел на него и думал, что нет, не может этого быть, капитан ошибся: ну что может быть общего у этого пожилого человека с Тамарой, то есть с Кузько? А если капитан прав?..
– Я жду вопросов, Сергей Акимович, – подал голос Валдаев.
– Слушайте, Валдаев, у меня имеются сведения о том, что вы постоянный гость в каюте у камбузницы Кузько. Это верно?
Он расхохотался.
– А что, недурна девочка?
Злость закипела у меня в груди. Эти нахальные глаза, этот развязный тон… Нет, не верю!
– Вы же женатый человек, Валдаев, как можно так вести себя?
– А кто сказал, что я холостой? Я же не жениться собираюсь на ней.
У меня чертики запрыгали в глазах от лютого желания ударить по этой наглой физиономии, я в бешенстве стукнул кулаком по столу и заорал на него:
– Прекратите! Имейте в виду, пока я здесь старпомом, не позволю разводить кабак на судне, понятно? И жене вашей сообщу отдельно письмом о вашем поведении.
Лицо Валдаева странно задергалось и побледнело. Он встал с кресла и заговорил уже совсем другим тоном:
– Сергей Акимович, вы меня не так поняли. Я пошутил. Зачем же сразу «письмо жене» и так далее?
Я не стал его слушать.
– Предупреждаю, Валдаев, если еще раз я увижу вас у Кузько, письмо вашей жене будет послано немедленно, а ваше поведение обсудим на судовом собрании. Хорошенько это поймите. И шутки шутить со мной не советую.
Когда он ушел, меня трясло как в лихорадке. Но какова Тамара… то есть Кузько, как же она может принимать ухаживания женатого человека? Вот женщины, поди пойми их! А мне предстоял еще разговор с ней. Это было достаточно неприятно. Но одно воспоминание о беседе с капитаном подстегивало меня немедленно довести дело до конца. И я вызвал к себе Кузько.
Она стояла в дверях и, лукаво улыбаясь, посматривала на меня. А я молчал. Молчал, как дурак! Я не знал, что ей сказать.
– Ну, – певучим голосом протянула она, – я пришла.
– Вижу, – сухо ответил я. – У меня официальный разговор.
– О чем?
– О недостатках в вашем поведении.
– Какие же это недостатки обнаружились у меня?
– К вам в каюту ходят мужчины.
– Ну и что? И вы можете зайти.
Я упорно старался не смотреть на нее и бубнил:
– Не положено по уставу, чтобы в каюту к женщине входил мужчина и оставался там.
Она повела плечами.
– Так прикажите им не ходить.
Она не спускала с меня своих смеющихся глаз и, конечно, видела мое смущение. Я это понимал, но ничего поделать с собой не мог.
– Да и то сказать, – усмехнулась она, – ходят-то все старики. А молодые у нас какие-то нелюдимые, очень уж сердитые, – Кузько вдруг прыснула смехом: – Ой, у вас на щеках пятна красные, как у девушки!
Взъяренный, я пулей вылетел из каюты и ринулся к капитану. Как смеет она так говорить со мной! Не дожидаясь ответа на стук, я открыл дверь и, задыхаясь, выпалил:
– Прошу уволить меня от бесед с этой девицей.
Капитан холодно посмотрел на меня.
– Потрудитесь успокоиться. Вы старпом или мокрая тряпка? Идите и выполняйте свои обязанности.
Я выскочил обратно как ошпаренный. «Вот крокодил! – скрежетал я зубами. – «Вы старпом или мокрая тряпка…» А вы кто – человек или бом-брам-стеньга?»
Через сутки мы пришли на рейд острова Диксон, уточнили ледовую обстановку и после короткой стоянки направились к первой точке. Точка эта называлась островом Уединения и лежала далеко-далеко на севере Карского моря. Все эти дни я внимательно присматривался к поведению Кузько. На Валдаева моя беседа подействовала, он теперь и близко не подходил к Тамаре. А вот другие по-прежнему осаждали камбуз, шутили и старались ухаживать за камбузницей. По-моему, кое-кто уж слишком вольно вел себя с девушкой. Не мог же я пригрозить каждому написать письмо жене, к тому же не все имели жен.
Но вот беда: чем чаще я видел Тамару, тем больше меня тянуло к ней. Мне хотелось пошутить с ней, как шутят и все остальные, посмеяться вместе, но ничего у меня не получалось. Едва я подходил к камбузу, как она становилась серьезной и такой вежливой, что слова застревали в горле. Наверное, я казался ей смешным. А мне было совсем не смешно.
Мы стояли на рейде острова Уединения и выгружались. По вечерам я обычно обходил судно, осматривал палубу и помещения. И вот однажды, подойдя к камбузу, я услышал какую-то возню за дымовой трубой. Заглянув, я увидел, что матрос Поликанов, молодой здоровенный детина, обнял Кузько и, как мне показалось, старался ее поцеловать. Она смеялась и колотила его по плечам, но он не замечал этих ударов. Я рванул Поликанова за плечо и крикнул:
– Вы чем тут занимаетесь?
Поликанов отпрянул от девушки и смущенно затоптался на месте. Я услышал, как Кузько сердито пробормотала:
– Черт противный, опять лезет…
Сердце у меня упало. Кому она это говорила? Мне или матросу? Я выпрямился и, стараясь говорить спокойно, приказал Поликанову идти на шлюпку.
– А с вами у меня будет особый разговор, – сухо бросил я камбузнице. – Через полчаса зайдите ко мне.
Не оборачиваясь, я быстро пошел к себе.
Она пришла через час. Я не стал спрашивать ее о причинах опоздания, мне было не до этого. Внутри у меня все горело. Тамара встала у двери и спокойно смотрела на меня своими глазищами. Я отвел взгляд в сторону и спросил срывающимся голосом:
– Почему вы позволяете им так обращаться с собой?
– Как это «так»?
– Не притворяйтесь. Прекрасно понимаете, о чем я говорю.
– А вам какое дело?
Я смотрел на нее и, кроме этих огромных ее глаз, ничего не видел.
– А вам какое дело? – повторила она и вдруг потупила глаза. Вызывающая улыбка сбежала с ее лица, и она прошептала:
– Я пойду… я лучше пойду… к себе…
Я сиплым голосом пробормотал:
– Конечно, идите… идите…
Я едва сдержал себя. Для нее я должен быть здесь только старпомом.
Она, наверное, кое-что поняла. И пусть! Но что же теперь делать? Этот вопрос не давал мне покоя. А ответа у меня не было.
После острова Уединения мы «обслужили», как записано в судовом журнале, два пункта у пролива Вилькицкого. Здесь было труднее. Подули ветры, потянулись по морю льдины. Берега у островов были отмелые, и выгружать шлюпки приходилось далеко от берега. Надо было поторапливаться, а вода была ледяная, и запасной робы у нас не было. Мы не успевали ее сушить, и матросы натягивали спецовку на себя совсем сырую. Но удивительно – никто не болел. Говорят, в Арктике воздух такой чистый и так проморожен, что ни одной бактерии нет. Снабженцам от нас доставалось крепко. Мы вспоминали их денно и нощно и кляли их так, как только могут клясть моряки. Но легче нам от этого не было. Капитан все эти дни был не в духе. Каждый день он доставал из своих запасов бутылки со спиртом и приказывал налить всем, кто участвует в разгрузке, по чарке. Это помогало. За это я могу поручиться, потому что тоже таскал проклятые мешки по пояс в воде и пил капитанский спирт.
Наступил конец сентября, а нам еще предстояло идти к одному островку в море Лаптевых. Задули нордовые ветры, и льда в проливе Вилькицкого становилось все больше и больше. За ночь легкий морозец покрывал все море «блинами» – молодым ледком. И тут из Москвы пришла радиограмма:
«Во что бы то ни стало обеспечить завоз груза на последнюю точку».
Это значило – хоть сами зимуйте. И мы пошли в море Лаптевых.
Капитан почти не спускался с мостика. Не уходил он и на моей вахте. В кожаном реглане на меховой подкладке, в шапке и теплых ботинках, он неподвижно стоял в рулевой рубке и молча смотрел вперед в раскрытое окно. Только однажды, когда я заступил на первую свою ходовую вахту во льдах, он угрюмо предупредил:
– Старайтесь вести корабль по разводьям. Обходите большие льдины.
Это надо было понимать так: он доверяет вести корабль в такой сложной обстановке мне, своему старпому. Нервы мои были напряжены до предела. Слишком велика была ответственность. К тому же неподвижная фигура капитана, постоянно торчавшего на мостике, заставляла волноваться еще больше. Не дай бог сделать промах, дать не ту скорость или скомандовать рулевому не тот поворот – и тогда уже не жди пощады от старика.
Я стоял на крыле мостика, зорко смотрел вперед, выискивая разводья и трещины во льду, подавал команды рулевому и менял ход корабля. Хоть и медленно, все же мы продвигались вперед, на выход к морю Лаптевых. Мне удалось высмотреть покрытое тонким ледком широкое разводье, и я ввел в него корабль. Шли минуты, и мы довольно быстро продвигались среди льдин. Я осмелел и прибавил машине ход. Возможно, я слишком поверил в это разводье, возможно, на какое-то время потерял бдительность и не столь внимательно смотрел вперед. Как бы то ни было, разводье вскоре закончилось массивной ледяной глыбой, неожиданно вставшей прямо по курсу, И вместо того чтобы маневрировать ходами, я стал подавать команды рулевому: «Лево на борт!», «Право на борт!» Но везде, куда ни поворачивал корабль, торчали из воды массивные ледяные глыбы. А машина работала «полный вперед». Мы неминуемо должны были врезаться в одну из этих ледяных скал – и тогда пробоина в борту. По моей вине. Я растерялся и беспомощно взглянул на капитана. А тот, даже не повернув головы, спокойно попыхивая трубкой, негромко оказал:
– Попробуйте отработать машиной назад.
Машина! Как же я забыл про нее? Конечно же, только она сейчас спасет нас!
Я дал полный назад, и судно остановилось у самой льдины, глухо стукнувшись в нее форштевнем. Я глубоко вздохнул, вытер ладонью взмокший лоб и остановил машину. Мне нужно было немного прийти в себя, осмотреться, снова обрести уверенность в своих действиях. Я настороженно ждал капитанского окрика, разноса, грубой ругани. А он молчал и смотрел вперед.
В конце моей вахты мы вышли на чистую воду. Когда я спускался с мостика, сдав вахту третьему штурману, сердце мое ликовало: сегодня впервые капитан не сказал мне ни слова упрека, хоть я и допустил опасный промах. Я ощущал необычайный прилив энергии. Мне хотелось шутить и смеяться. Сегодня впервые я почувствовал себя старшим помощником этого нелюдимого, хмурого, старого капитана. Он даже начинал мне нравиться.
