Текст книги "Чайки садятся на воду"

Автор книги: Альберт Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Что теперь? – не понял боцман.

– Ну, кто раньше плавал? Солидный народ плавал, старики плавали.

– Это верно, пожилой народ все больше был, опытный, надежный, – подтвердил боцман.

– Вот, – торжествующе поднял палец Кирпичников. – А теперь что делается? Много ли пожилых найдешь на флоте? Капитанам и тем по большей части тридцати еще нет. А мне сорок – и я все еще второй помощник, – Кирпичников судорожно глотнул, закрыл на мгновение заслезившиеся глаза. – Вот я и говорю, мельчает флот. А почему? Жить народу стало легче, вот и неинтересно плавать…

– Ну, это ты брось! – Тимофей досадливо поморщился. – Это ты брось. Что же, все, думаешь, на флот идут из-за копейки?

– Нет! – радостно воскликнул Кирпичников. – Не все! Дураков еще много. Дурачков-романтиков вроде нас с тобой… Ведь хоть и говорю – сам-то я тоже в душе романтик, не могу я без моря, да и делать на берегу ничего не умею… Разве только пить водку… А впрочем, может, ты никакой и не романтик вовсе, может, ты, как и многие другие, поплаваешь немного, а когда жизнь поймешь, побежишь и ты с флота.

Боцман покачал укоризненно головой.

– Нехорошо говоришь, Егор Матвеевич, очень нехорошо. Что нервничаешь ты, это мы понять можем. Но зачем же обижать людей?

– Пожалел! – зло закричал Кирпичников. – Салагу ты жалеешь, а меня, меня кто пожалеет? У него еще молоко на губах не обсохло, а его уже штурманом назначили. А меня поперли… По собственному! А, да что говорить…

Кирпичников закрыл лицо руками и замолчал.

Тимофей переглянулся с боцманом, достал кошелек, отсчитал свою долю, положил на стол и вышел из ресторана.

У выхода Тимофея догнал Кравчук.

– Вот поднакачался, бедняга. Жаль его. Боцмана я попросил остаться, присмотреть за ним. Ты на пароход?

Тимофей кивнул.

– Я тоже туда, – сказал Кравчук. – Вообще-то он мягкий по характеру человек, да обида глаза ему застит, злость рождает. Не везет ему, это факт.

– Да ведь он и не старается, чтобы «повезло», – возразил Тимофей, – он вот о романтике толковал, о флоте. А у самого интереса к службе нет. Я с ним вахту стоял, видел. Ему на себя надо обижаться.

Они шли по ночному городу в сторону порта. Было светло и прохладно. Зеленела трава по обочинам шоссе, и редкие чахлые кустики смородины покрылись неяркими мелкими листьями. Изредка проносились легковые автомобили, а в порт один за другим катили тяжелые грузовики.

Кравчук оказался разговорчивым парнем. Пока шли до порта, он успел рассказать Тимофею о себе, об учебе в Херсонской мореходке, о своих друзьях. В Мурманском пароходстве Кравчук плавал третий год. Он был очень рад своему выдвижению и не скрывал этого.

– Понимаешь, Тимофей, для меня это особенно важно. Ведь я приехал сюда совершенно, сказать по-честному, неготовым к самостоятельной жизни. В мореходке все было расписано по часам и минутам, вся жизнь курсантская строго регламентирована. Тебе говорят, что делать, когда делать, как делать… И ты делаешь и привыкаешь делать то, что тебе приказывают. И точка. И мы делали и выходили в жизнь более или менее подготовленными исполнителями. Нас учили умению исполнять, а надо бы учить умению самостоятельно соображать и принимать верные решения… Помню, вышел я на свою первую вахту третьего помощника, а у меня, поверишь, колени дрожат. Знаешь, каких трудов мне стоило себя переломить, каких нервов и переживаний? А ты, видно, парень самостоятельный.

– Не знаю, – задумчиво ответил Тимофей.

Они медленно шли по причалу. Едва заметный ветерок с залива холодил разгоряченные лица. В дымчатой мгле темнели припорошенные снегом скалы на той стороне залива. Умолкли краны в порту. Затихли пароходы на рейде, и лишь изредка доносился из города приглушенный шум идущей в гору машины.

*

Когда Тимофей вышел на свою первую штурманскую вахту, на мостике появился капитан. «Кильдин» шел в открытом море, удаляясь от берегов. Волны были небольшие, и судно, плавно и ритмично покачиваясь с носа на корму, ходко шло вперед. Далеко на горизонте по левому борту торопливо вспыхивали и угасали огни материковых маяков.

Тимофей дождался, когда впереди и чуть левее по курсу открылся маяк Куш-наволок, и, взяв три пеленга, нанес точное место судна на карту. Разницу со счислимым местом он аккуратно занес в тетрадь.

Шулепов сидел в штурманской рубке, листал лоции и делал вид, что действия вахтенного помощника его не интересуют. Однако Тимофей понимал, что сидит здесь Шулепов неспроста. «Не доверяет он еще мне, вот и сидит тут как сыч, – думал Тимофей. – Что ж, сиди, а я буду делать свое дело».

Когда на мостике появился второй помощник капитана Сергей Кравчук, Тимофей с удивлением посмотрел на часы – как быстро прошла вахта! Только что заступил, и вот уже надо сдавать ее, четыре часа, оказывается, уже пролетели.

Капитан проверил записи Тимофея в вахтенном журнале и приказал Кравчуку вести точные наблюдения за разницей в счислимом и обсервованном местах судна.

– Детали вам разъяснит Тимофей Андреевич. Дело важное, и прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью.

Шулепов ушел.

Кравчук недоверчиво полистал тетрадь с записями Тимофея.

– Это что такое? Для чего?

Тимофей объяснил.

Кравчук свистнул.

– Я, конечно, буду помогать тебе, но к чему все это? Плавание у нас вдоль берегов, кругом маяки, а то и радиомаяки. Локатор вот скоро поставят.

Тимофей сбивчиво принялся доказывать товарищу пользу наблюдений над течением. Кравчук поморщился.

– Брось, Тима. Это все теория. Ну кому нужны твои графики на такой короткой регулярной линии?

Тимофей опешил.

– Да мне просто интересно: можно ли такой график сделать?

– Тебе интересно, а нам лишний хомут на шею, лишние хлопоты.

– Так ведь и капитан считает, что надо попробовать, – растерянно оправдывался Тимофей.

Кравчук продолжал напирать:

– Вот чудак. Я же с тобой говорю, а ты за капитана прячешься. Потом, смотри, вот лежат лоции, таблицы приливов, атлас течений – бери их и, если уж тебе так требуется научно снос рассчитать, рассчитывай. Но кому это нужно? Всегда мы на глазок определяем снос, и получалось не хуже.

Глаза Тимофея загорелись.

– Ага! На глазок! А надо точно. Для чего же нас учили?

– Какая наука в каботаже? – искренне изумился Кравчук. – Кому она нужна? И так забот по службе полный рот, а тут еще…

– Ну, знаешь, – начал раздражаться Тимофей, – если ты считаешь, что это нужно лично мне, тогда лучше сразу откажись. Я сам все сделаю.

Кравчук усмехнулся.

– Ладно, ты в бутылку-то не лезь. Больно обидчив. Я же тебе свои сомнения высказываю, а ты сразу «обойдусь», «не привык». Цитату из Крузенштерна вон разыскал, вывесил.

– Это не я. Капитан подсказал ее и попросил написать и повесить здесь.

– Ну, значит, в точку попал ты, Тимка, ох-хо-хо, никуда, видно, не денешься, придется гнуть спину на третьего помощника. У-у! Эксплуататор! – ткнул он кулаком в спину Тимофея.

Тимофей рассмеялся.

– Дошло наконец! Имей в виду, любая попытка бунтовать будет подавлена силой. А если не будешь выполнять положенную норму наблюдений на вахте, посадим на хлеб и воду. У нас с капитаном на этот счет строго, понял?

– Так точно, вашескородь! – выпучил глаза Кравчук. – Не извольте сумлеваться!

– То-то, – Тимофей шутливо погладил Кравчука по голове.

– Ты ведь умненький мальчик, в школе на пятерки, поди, учился?

Эти два молодых парня откровенно дурачились, радуясь тому, что поняли друг друга.

Когда утром Тимофей вышел на мостик и принял вахту от старпома Ильи Ивановича Долидзева, тот передал ему вахтенный журнал и тетрадь.

– Все записи занесены мной сюда по графикам. Правильно?

Он не задавал вопросов «зачем?» и «почему?», а принял задание капитана как должное и выполнил его как еще одну штурманскую обязанность. Тимофей посмотрел заполненные старпомом таблицы и кивнул.

– Все верно, Илья Иванович, большое спасибо.

Долидзев пристально посмотрел на Тимофея и, уже уходя с мостика, сказал:

– Штурманское мышление у вас есть, очень приятно отметить, только не зазнавайтесь.

Этот вечно озабоченный хлопотами по судну человек был, в сущности, мало знаком с Тимофеем. И тем не менее счел нужным похвалить. «Какой чуткий и отзывчивый человек, – растроганно думал о старпоме Тимофей. – Хотя тоже, наверное, думает, что я виноват в том, что капитан заставил всех штурманов принять участие в наблюдениях за течением. Может, ничего из моих хлопот и не получится. Ну и что же? Меня же от этого не убудет. А Кравчук поругается, поругается да и перестанет…»

*

В течение лета Тимофей редко покидал борт парохода. С приходом в Мурманск заступал каждый раз на береговую суточную вахту. Зато в порту Лиесме он был свободен от вахт и от всех штурманских обязанностей – там вахту несли другие штурманы, а Тимофей отдыхал, отсыпался и до одурения сидел в штурманской рубке, пытаясь разобраться в наблюдениях над течением и хотя бы приблизительно систематизировать их. Но чем больше накапливалось фактов, тем больше впадал в уныние Тимофей – системы не получалось.

Временами хотелось выбросить за борт эту груду карточек с длинными колонками цифр и специфических терминов, выбросить и перестать чувствовать себя рабом этих карточек, намертво прикованным к ним толстой цепью.

Ох, как хотелось освободиться, наконец, от кошмара цифр, никак не желающих сходиться в стройную систему таблиц!

А тут и капитан начал вдруг проявлять повышенный интерес к работе Таволжанова.

– Дело к осени. Пойдут туманы. Таблицы очень пригодятся, – говорил он Тимофею.

Тимофей лишь беспомощно разводил руками и вновь думал, думал, думал…

Кравчук уговаривал:

– Брось ты это дело, Тимка. На кой черт они нам сдались? Не ломай голову понапрасну.

– Ты бы лучше подумал, может, что и подскажешь мне.

Кравчук посмеивался и отнекивался.

– Я тебе даю наблюдения. Тут я понимаю, что и как делать. А дальше – извини, для меня теория всегда была как темная ночь.

Помог Тимофею Долидзев. Сдав как-то ему вахту, Илья Иванович остался в штурманской рубке и спросил:

– Выходит что-нибудь?

Тимофей уныло покачал головой.

– Запутался я. Столько цифр и столько разных данных, что никак они не сходятся в таблицы.

Долидзев выслушал жалобы Тимофея и сказал:

– Попробуйте резко сократить количество сведений, свести отдельные показатели к общему.

– Как раз этого-то я и не могу добиться.

– Зачем вам каждый раз писать осадку носом и кормой, например? Сделайте отдельную таблицу, чтобы можно было легко узнавать площади надводного и подводного борта, и тогда…

– Понял! – вскричал Тимофей. – Вы гений, Илья Иванович! Боже мой, как просто – узнать площади и вычислить влияние сил течения и ветра… Это же сразу на треть сократит цифры. Спасибо, спасибо! – Тимофей тут же схватился за расчеты…

Через две недели он вручил капитану «предварительные», как он их называл, расчеты-таблицы сноса корабля в зависимости от силы ветра, осадки, скорости и курса судна и течения.

В очередном рейсе таблицы были проверены на практике; хотя и стояла ясная погода, капитан приказал идти строго по счислению, с учетом Тимофеевых таблиц и запретил определять место судна по береговым предметам.

– Представим, что мы идем в сплошном тумане и для определения своего места у нас есть только таблицы, – так сказал капитан, и весь переход морем он простоял на мостике, спускаясь вниз лишь на короткие промежутки времени.

Перед входом в бухту назначения капитан нанес на карту обсервованную точку. Она расходилась с расчетным счислением всего на полмили.

– Что ж, для восемнадцати часов счислимого плавания такой результат неплох, – сдержанно похвалил он. – Таблицы будут работать.

Еще три рейса проверялась надежность таблиц. И они «работали», как говорил капитан, вполне удовлетворительно.

– «Удовлетворительно», – недовольно хмыкнул Кравчук. – Это же отличный результат, а он «удовлетворительно»…

– Ладно, ладно, – успокаивал его Долидзев, – на море отличных отметок не ставят. Все-таки это стихия, а на нее полагаться полностью нельзя. И таблицы, конечно, хороши, но без оглядки их использовать тоже не следует. Контроль – великое дело, а на море особенно.

Тимофей в душе ликовал. Таблицы получились. И пусть со знаком «удовлетворительно», но они пригодились!

А спустя два месяца капитан принес на судно и вручил штурманам морской журнал, где была напечатана его статья. Она называлась «О важности изучения течений на регулярных линиях». В статье рассказывалось о разработанных Тимофеем таблицах.

– Ну, Тимка, ставь бутылку коньяку. Ты теперь прославился на весь советский торговый флот, – радостно хлопнул Кравчук по спине Тимофея. – Вот так и выходят в люди. Черт, завидую я тебе, по-хорошему завидую. Ты смотри, как батя поднял тебя. Цени, брат, и не зазнавайся!

Тимофей промолчал. В душе его боролись два чувства: с одной стороны, он был счастлив, с другой – обрушившаяся слава пугала: а вдруг таблицы окажутся непригодными? Вдруг их опровергнут или докажут, что они теперь, в эпоху радиолокации, ни к чему? А его самого могут посчитать выскочкой, неправильно поймут мотивы его работы. Истолкуют не так… И зачем капитан все ему приписал? Ведь не он один над ними работал, и если бы Долидзев не подсказал, то таблиц, может, и сейчас бы не было…

Такими сомнениями терзался Тимофей, когда капитан пригласил его к себе в каюту. Там уже сидел Долидзев.

– Ну, как находите статью? – спросил Шулепов.

Тимофей пожал плечами.

– В статье все правильно. Только зачем все надо было приписывать мне одному – вот этого я не понимаю. Мне же все помогали, и мы делали все сообща. А теперь, выходит, вроде я один…

– По-мо-га-ли, – раздельно произнес капитан, – помогать можно тому, кто везет воз, а коренником-то были вы, и вы его хорошо везли. А насчет того, что помогали, – в статье об этом так и сказано.

Долидзев мягко вступил в разговор:

– Теперь к вам, Тимофей Андреевич, ринутся корреспонденты разные, из моринспекции уже давно интересовались вашей работой – смотрите не потеряйте голову.

– Что вы, Илья Иванович, – вспыхнул Тимофей. – Разве нужна мне шумиха? Да я ни с какими корреспондентами говорить не буду. А моринспектор что ж, это его работа, пусть приходит, знакомится…

Морской инспектор вскоре действительно пожаловал на «Кильдин», сходил в рейс и остался таблицами доволен. Вскоре инспекция пароходства выпустила специальный бюллетень, в котором метод наблюдений и система составления таблиц были названы «методом штурмана Таволжанова».

*

Было позднее время. В кабинете начальника пароходства Николая Ивановича Бурмистрова горел яркий свет. За большим столом сидели двое. Сидели они, судя по всему, уже много времени – пепельница была набита окурками. Опустевший кофейник и чашки были сдвинуты в сторону. Лица собеседников были усталыми и злыми.

– Ну что ты привязался ко мне? Что ты мне душу на кулак свой мотаешь? – сердито спрашивал Бурмистров.

– Да ты пойми, Николай, он штурман по призванию. По призванию, а не только по диплому!

– Ну и что?

– Опять двадцать пять! Да я тебе второй час твержу, надо ему дорогу давать. Дай возможность выдвинуть парня. Возьми у меня второго, я на его место поставлю Таволжанова, а третьим помощником любого возьму, кого пришлешь.

– Куда я его возьму? Что у меня, сто пароходов, что ли? Сам знаешь, нет у меня вакансий сейчас. Я ведь насчет второго сам тебе сказал: ему надо дать самостоятельную работу. Но сегодня ее еще нет.

– А ты поищи.

– Вот черт упрямый! Я же тебе русским языком говорю – не могу.

– Ты не кипи, не кипи. Не самовар ведь, а начальник.

– Да ведь твой Таволжанов только начал плавать, диплом получил всего полгода назад. Пусть пооботрется, приобвыкнет, навык приобретет.

– Неповоротливым ты стал, Колька… Обюрократился, что ли? Этому я тебя учил? Боишься всего… Чего бояться-то? Парень энергичный, с головой, жадный до штурманского дела, вот и давай ему простор, двигай его смелей! Тебе же скоро капитанов много потребуется, пароходы-то новые строятся ведь. Где ты капитанов возьмешь? А тут, понимаешь, свои кадры перспективные. Так нет же, добра не понимает человек…

– Ты меня не подталкивай! Как-нибудь без тебя разберусь, кого в капитаны брать и откуда.

Оба замолчали.

Бом! – гулко пробили часы в приемной.

– Ну, чего сидишь? Иди давай, иди. Не тяни из меня жилы. Мне завтра с утра в обком с докладом являться, а туда с ясной головой ходят.

– Не уйду. Подпиши приказ, и я сам отведу тебя под руки домой, ботинки с тебя сниму и спать уложу. Я ручаюсь за этого парня головой. Ты что, мне не веришь?

– Да верю я тебе, верю!

– Ну, так какого же черта меня здесь столько времени выдерживаешь?

Бурмистров широко открыл глаза и вдруг расхохотался.

– Вот это номер! Я его, видите ли, тут держу. На какой ляд ты мне сдался?

– Стало быть, сдался… Кравчука пошли на большой пароход старпомом. Он службу знает, старательный. На подходе «Валдайлес». Там старпом серьезно заболел, на инвалидность уходит. Вот и замени его Кравчуком. И все будут довольны.

– Ишь ты, все у тебя уже рассчитано. Тогда давай садись на мое место и командуй, раз так у тебя все хорошо получается. А я опять капитаном пойду плавать, только чтобы ты, дорогой друг, из меня жилы не тянул.

– Зачем на твое место? Я моряк и умру на море.

– А я кто же, по-твоему?

– Не цепляйся к словам. Раз поставили тебя на этот пост, значит так надо. Вот и трудись.

Помолчали.

– Ну, договорились?

Бурмистров выдохнул.

– Ладно, договорились. Сделаю, как просишь. Ночевать-то на пароход пойдешь? А то давай ко мне, хоть подкормит тебя Анна.

– Ладно, меня и на судне неплохо кормят. Отходим рано утром, лучше к себе пойду.

– Ну, будь.

– Будь. Привет Аннушке.

– Заходи с приходом.

– Зайду.

Шулепов поднялся, протянул руку Бурмистрову и вдруг порывисто обнял его.

– Ты не серчай на меня, Николай. А к Таволжанову присмотрись попристальней, тут тебе хороший кадр будет, это я точно говорю.

Шулепов ушел.

Начальник пароходства перевернул листок календаря и написал:

«Таволжанов. Назначить вторым помощником к Шулепову. Приказ».

ЧАЙКИ САДЯТСЯ НА ВОДУ

Еще во время выгрузки на острове Желания капитан парохода «Кильдин» Шулепов получил штормовое предупреждение. Синоптики обещали девять-десять баллов от норд-оста в течение ближайших часов.

Радиограмма начальника пароходства была лаконична:

«Без крайней необходимости в море не выходить. Оставаться в бухте до улучшения погоды».

Шулепов усмехнулся: «Без крайней необходимости…» Знает не хуже меня, что оставаться в бухте мне нельзя. Норд-остовый ветер натащит за ночь ледовых полей, и тогда не миновать зимовки на этом островке под восьмидесятым градусом северной широты.

Повезло еще, сюда дошли по чистой воде. В такое позднее время года море в этих широтах редко бывает чистым ото льда. Нет, товарищ Бурмистров, советом вашим мы не воспользуемся, рисковать зимовкой не будем, а поспешим отсюда скорее убраться. Отстаиваться здесь никак нельзя.

*

Остров Желания прикрыл своими скалами пароход «Кильдин» от первых ударов шторма. Но чем дальше уходил пароход от берегов острова, тем гуще взвывал ветер и круче дыбились волны, настигая «Кильдин». Весь в шапках пены вспухал за кормой парохода тяжелый водяной холм. Наваливаясь на корму, холм вытягивался в высоту и на мгновение прикрывал пароход от ветра. В наступившей тишине корма, словно в испуге, вдруг начинала припадать к подножью настигавшего ее водяного вала; море рушилось под корму парохода, и та стремительно летела вверх по крутому склону волны. Но волна прокатывалась от кормы к носу, и пароход, повинуясь ее ходу, начинал выпрямляться, и вот уже корма рушилась в провал между волнами, а нос парохода вздымался к самому небу, едва не царапая форштевнем низкие тяжелые тучи. И так раз за разом, волна за волной, с кормы на нос, переваливаясь, шел «Кильдин» от острова Желания к порту Мурманск. Надо было поскорее убежать от ледовых полей, несущих с собой вынужденную зимовку.

Ветер не собирался стихать, и волны становились все длиннее, все круче и выше и бились о корпус все весомее. Вода с палубы не успевала сбегать обратно в море, и, когда пароход возносило на вершину волны, изо всех шпигатов и полупортиков били тугие водяные струи. Судно отфыркивалось и отплевывалось во все стороны, стремясь сбросить с себя совсем ему ненужные десятки тонн воды на палубе. Но набегал новый вал, и все повторялось сначала…

На второй день пути, когда помощник капитана Тимофей Таволжанов заступил на свою дневную ходовую вахту, ветер вдруг круто начал заходить к западу и задул с нарастающей силой. Через час сила ветра достигла десяти баллов, и по старым волнам, бегущим ровными длинными рядами вдогонку судну, пошли новые, поперечные. К монотонной килевой качке добавилась еще и бортовая. А «Кильдин» шел в балласте, с пустыми трюмами.

Тимофей стоял в штурманской рубке, готовясь взять радиопеленги. Стрелка кренометра болталась, как маятник, достигая отметки двадцати градусов на правый борт и двадцати пяти на левый. Стоять было трудно, даже широко расставив ноги.

Вдруг судно содрогнулось, тяжело вознеслось ввысь и начало валиться на левый борт. Палуба ушла из-под ног Тимофея, и его бросило на бортовую переборку, оказавшуюся внизу, там, где раньше была палуба. Падая, Тимофей успел заметить, как стрелка кренометра прыгнула к шестидесяти градусам.

«Конец… опрокидываемся!» – мелькнула мысль.

Он ударился лицом о переборку, и из носа хлынула кровь. Вскочив на ноги, Тимофей бросился в рулевую. Судно покатилось на другой борт, но он удержался, обхватив руками тумбу главного компаса. Рулевого у штурвала не было. Тимофей оглянулся – тот лежал в углу под навесным ящиком с фальшфейерами.

В рулевую влетел капитан. Он дважды прозвенел машинным телеграфом, сбавил ход до малого и крикнул Тимофею:

– Право на борт!

Тимофей кинулся к штурвалу. Судно покатилось вправо.

– Одерживай! – не оглядываясь, приказал капитан.

– Есть одерживать!

Капитан оглянулся.

– Где матрос? – спросил он.

Тимофей ответил:

– Разбился крепко. Подняться не может.

– Где ваш второй матрос? – раздражаясь, переспросил капитан.

– Шестов на крыле мостика должен быть.

Капитан шагнул к двери, открыл ее, крикнул:

– Вахтенный! Шестов!

Ему никто не ответил.

Капитан молча шагнул к телефону.

– Илья Иванович, прикажите боцману немедленно вызвать подвахту. Вас прошу с аптечкой срочно на мостик.

– Вы никуда не посылали Шестова? – вновь обратился к Тимофею капитан.

Тимофей отрицательно покачал головой.

– Он стоял на крыле.

– Заметили время поворота?

– Не успел.

Капитан досадливо поморщился:

– Надо все успевать на вахте. В том числе и кровь с лица стирать.

В рубку шагнул старпом, и следом за ним появился боцман с двумя матросами. Старпом тут же занялся раненым рулевым. А капитан приказал Тимофею вместе с боцманом обойти все судно, отыскать пропавшего вахтенного Шестова.

На новом курсе бортовая качка уменьшилась. Машина работала малым ходом, и судно плавно взбиралось на гребень волны и так же плавно скатывалось вниз, к подножью очередного вала.

В кубриках Шестова не оказалось, не нашли его и на палубе. И никто на судне не видел Шестова с тех пор, как тот заступил на вахту.

– Неужели снесло? – холодея, произнес Тимофей.

Боцман неопределенно пожал плечами:

– Все может быть. С морем шутки плохие…

– Какие шутки? – не понял Тимофей.

– Это я к слову…

Капитан хмуро выслушал доклад Тимофея и приказал:

– Играйте тревогу «Человек за бортом!». Где место Шестова по тревоге?

– На шлюпке номер два правого борта, – ответил боцман.

– Проверим. Кстати, предупредите еще раз всех людей: шторм будет нарастать, качка может увеличиться. Каждому соблюдать максимум осторожности.

Завыли резкие сигналы ревуна.

Матрос Шестов на своем месте не появился…

Когда Тимофей доложил капитану, что Шестова на судне обнаружить не удалось, Шулепов скомандовал:

– Лево на борт! Включить прожектор, давать ракеты вверх! Пойдем назад, будем искать человека.

Тимофей поднялся на верх мостика, где одиноко стоял большой прожектор. Прячась за его тумбой от ветра, включил свет и повел лучом по поверхности моря. С крыльев мостика взлетели белые ракеты. Одна, другая, третья…

Судно медленно описывало циркуляцию, ложась на обратный курс. В свете прожектора Тимофей видел, как над бортом поднялась черная, в белой пене водяная гора и медленно стала уходить под днище парохода. «Кильдин» вздрогнул и правым бортом вдруг рванулся по склону волны вверх, к ее вершине, кренясь все больше и все быстрее на левый борт. Тимофей крепко обнял тумбу прожектора, прижимаясь к ней всем телом. Ноги его скользнули по палубе мостика и повисли в воздухе. Он глянул и увидел там, под ногами, море. Оно было гладким и холодным, оно неторопливо колыхалось, словно подзывая и приглашая в свои объятия. А судно кренилось все больше, и вода все ближе подбиралась к мостику.

– А-а-а!..

Наверное, провиси Тимофей так еще пару секунд, он в конце концов не выдержал бы и разжал руки. Но судно взобралось на гребень волны и стало переваливать через ее вершину, кренясь на другой борт. Тимофей вновь приник к тумбе прожектора и оседлал ее. Теперь стало легче. Ветер, вырвавшись из-за волны, ударил прямо в лицо, ледяными ножами пронзил все тело и загудел, неся с собою тучи брызг. Еще раз судно легло тяжко на правый, а потом на левый борт, и качка стала килевой.

Тимофей понял: поворот закончен, легли на обратный курс и теперь судно пойдет по волнам. Ноги его прочно стояли на палубе. Он начал вращать прожектор, ведя луч вокруг судна.

По-прежнему взлетали ракеты, но за ревом ветра и грохотом волн выстрелов не было слышно.

Сколько прошло времени, Тимофей не знал. Ему казалось, прошла целая вечность, когда на мостик поднялся боцман.

– Шестова нашли! – прокричал он.

– Где? – рванулся к нему Тимофей.

– Под кормовой лебедкой. Волной его туда затащило, и он застрял под барабаном.

– Жив?

– Живой. Старпом сказал, отлежится.

– Ну, легче на душе стало, – Тимофей прерывисто вздохнул и вдруг почувствовал, как дрожат его ноги. Он выключил прожектор и медленно опустился на мокрые доски настила.

Боцман шагнул к нему.

– Вставай, Андреич, капитан велел тебе идти в рубку. Там все собрались.

Тимофей виновато смотрел на боцмана, но подняться не мог.

– Ну-ну, не раскисай, давай помогу. Ну, раз, ну-ну, еще… Вот так, пошли… Это бывает.

Боцман поднял Тимофея и помог спуститься в рубку.

В рулевой стояли капитан, помощники, старший механик, радист.

Капитан закрыл лобовое стекло рубки. Стало потише.

– Пройдемте в штурманскую, – кратко сказал он.

Тимофей подумал: «Судовой совет собрал батя. Значит, действительно положение наше аховое».

Но после страха, который он испытал там, наверху, у прожектора, сознание опасности, нависшей над судном, а следовательно и над ним, Тимофеем, не пугало. Он равнодушно, словно во сне, слушал слова капитана о полученной радиограмме с предупреждением о нарастании силы ветра в этом районе до ураганного; о том, что старому судну, к тому же пустому, как барабан, с ураганом совладать будет трудно; что против волн машина не выгребет, а идти лагом к волне нельзя: судно может опрокинуться. Дважды угол крена доходил до критического. Остается один выход – идти по волне, то есть прямым курсом на Новую Землю, до которой приблизительно семьсот миль. При ураганном ветре и большой площади парусности да плюс своя скорость – до берега донесет суток за трое. Непосредственной опасности пока нет, но, если ветер не стихнет, в конце пути может выбросить на скалы.

Потом забубнил старший механик. Уголь очень плохой, жаловался он, к тому же в бункера попала вода; уголь отсырел, плохо горит, кочегары не могут держать пар на марке, да и качает здорово; люди выматываются, не могут работать. И еще одна вещь вызывает озабоченность – так выразился стармех – килевая качка. При этой качке ходовой винт часто оголяется, выходит из воды, могут перегреться подшипники. Тогда заклинит вал и судно потеряет ход.

На жалобы стармеха капитан сухо ответил, что механики на то и поставлены, чтобы не допускать такого положения, а как – это уже дело стармеха решать. Если же механики прошляпят подшипники, судно потеряет ход, станет неуправляемым, ветер развернет его лагом, и волна в два счета опрокинет. Словом, в этих трудных условиях жизнь судна в руках машинной команды и надо хорошенько разъяснить это людям.

Радист робко предложил дать в пароходство радиограмму с просьбой о помощи. Это предложение капитан отверг.

– Моряки просят о помощи лишь в крайних случаях, – сказал он, – а у нас такой момент еще не наступил и, надеюсь, не наступит. Зачем же паниковать? В пароходство дадим объективную информацию о том, где мы, что с нами и куда вынуждены идти. С берегом связь держать непрерывно, радисту постоянно быть на рации. Вахты нести как обычно, подвахте быть на мостике, всегда готовой к действию. Штурманам с мостика не уходить, механикам находиться в машине. Вопросы есть? – закончил Шулепов. – Нет? Значит, решение принято, будем выполнять!

Тимофей очнулся. Какое решение? Идти по волнам? А впрочем, не все ли равно…

– Тимофей Андреевич, – вдруг услышал он голос капитана и с трудом открыл глаза. – Вам разрешаю два часа отдохнуть. Идите в каюту и постарайтесь уснуть; через два часа быть на мостике.

– Есть отдохнуть, – машинально ответил Тимофей.

Он добрался до каюты, сбросил с себя мокрую одежду прямо на пол и свалился на койку, заснув раньше, чем голова коснулась подушки.

Протяжно скрипели переборки, тяжко вибрировал корпус судна, и временами, когда винт выходил на волне из воды, все в каюте начинало подпрыгивать и звенеть. Но Тимофей ничего не слышал – он спал мертвым сном.

*

По городу прошел слух, что «Кильдин» разломился пополам на волне. С утра в приемную начальника пароходства Бурмистрова набилось полно людей. Встревоженные слухом сюда прибежали жены и дети, отцы и матери, друзья и знакомые тех, кто плавал на «Кильдине».

– Товарищи! – тщетно обращалась к ним пожилая женщина – секретарь начальника пароходства. – Идите домой, не нервничайте и не верьте слухам.

– Нет, – отвечали ей, – подождем начальника. Там наши мужья, наши дети…

– Начальник в обкоме. Он вернется не скоро.

– Тем более будем ждать. В обком по-пустому не ходят. Значит, с «Кильдином» плохо, значит, слухи верные.

А начальник пароходства сидел в это время в кабинете у первого секретаря обкома партии Василия Андреевича Кузнецова и докладывал об обстановке на море и о бедственном положении «Кильдина»:

– Последняя подробная радиограмма получена пять часов назад. Вот она: «В районе второго трюма трещина в палубе. Имею крен пятнадцать градусов левый борт, волнение моря девять баллов, ветер десять баллов. Иду по ветру малым ходом, сильная килевая качка. Есть опасность разлома судна районе трещины. Спасательные средства разбиты. Команда работает устранению повреждений. Широта… Долгота… Шулепов». Радиограмма поступила в четыре часа утра. Больше связи с кораблем не было.