Текст книги "Маркиз де Сад и XX век (сборник)"

Автор книги: Альбер Камю

Соавторы: Симона де Бовуар,Ролан Барт,Жорж Батай,Жильбер Лели,Пьер Клоссовски,Морис Бланшо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

«В любом обществе, видимо, соблюдается разделение языков, как если бы каждый из них представлял собой некую химически чистую субстанцию и не мог входить в контакт с языком, считающимся ему противоположным, без того, чтобы не произошел социальный взрыв. Сад же только тем и занимается, что производит такого рода метонимические взрывы. Как взрывную площадку он использует фразу (единицу языка – М.Р.), одновременно достаточнуюи короткую.В маленьком театре фразы великие помпезные стили, закодированные веками благонамеренной литературы, цитируются бок о бок с порнограммой: максима(о затворницах: „их связывает не добродетель, а сперма“), лирическое обращение(„Совокупляйтесь, о подруги мои, ибо вы рождены для этого“).

Заметим, что речь для Сада идет об упразднении эстетического разделения языков, но это упразднение Сад осуществляет следуя не натуралистической модели, не (иллюзорно) обнажая на поверхности письма прямой, якобы документальный (народный), языковой пласт. Культура не может исчезнуть по мановению слова, ее можно всего лишь расшатать…Таким деструктивным методом (методом смещенной цитации) и является иронияСада» (ibid., р. 152–153).

«…если роман Сада исключается из нашей литературы, то происходит это потому, что передвижения героев в нем имеют своей целью не поиск Единственного (сущности времени, истины, счастья), но повторение удовольствия; непристойнымиэти приключения делает не то, что они носят сладострастный и преступный характер, а то, что они ничем не примечательны и как бы незначительны, лишены какой-либо трансцендентности и окончания; они ничего не открывают, ничто не трансформируют, ничему не учат…» (ibid., р. 153).

Что такое парадигма, как ни противопоставление терминов, которые не могут быть актуализованы в одно и то же время? В парадигме, по мнению Барта, уже заложена изрядная доля морали: «всему свое время», «не будем смешивать»; на ней же основан смысл, гарант закона, ясности, безопасности. Жертва у Сада желает закона, хочет смысла, уважает и соблюдает парадигму; распутник, напротив, занимается тем, что он их растягивает и тем самым разрушает. В силу того, что язык постулирует разделение разных видов прегрешений, распутник делает все возможное, чтобы смешать эти термины (совершить одновременно инцест и отцеубийство, или же вынудить другого совершить сразу оба эти прегрешения). Жертва, напротив, делает все возможное, чтобы противостоять этому беспорядку и отстоять разделение морфем преступления.

Будучи исторически переходным типом письма, письмо Сада двойственно. Во-первых, оно изображает(репрезентирует) живую картину, считаясь с тождеством в смысле классической живописи и литературы, которые ограничиваются описаниемтого, что уже было когда-то написано, того, что они именуют «реальностью»… Во-вторых, оно выходит за пределы репрезентации… Здесь дает о себе знать двусмысленность классического письма; будучи фигуративным, оно может изображать лишь объекты и сущности, расположенные в пространстве, тогда как объектом искусства (живописи, литературы) является неустанное обновление отношений этих объектов, т. е. композиции.Короче говоря, для того, чтобы стать «современным», этому письму нужно изобрести совершенно отличную от описания языковую процедуру и перейти, как того хотел Малларме, от живой картины к «сцене» (и к сценографии) (ibid., р.159).

Никакое преступление невозможно вне языка как системы бинарных противопоставлений, оно возникает лишь в зоне таких противопоставлений, оппозиций типа отец/дочь (инцест), жена/муж (измена). Кусок теста, будучи назван гостией и использован в половых отношениях (т. е. не по назначению), подпадает под действие термина «святотатство». Сад «громоздит» преступления, наслаждение измеряется у него числом преодоленных запретов. «Для того, чтобы соединить инцест, содомию, прелюбодеяние и святотатство, – говорит Сад об одном из своих героев, – он засовывал в зад своей замужней дочери гостию». Механическое сложение у Сада поистине становится накоплением наслаждения.

Повествовательная структура стриптиза составляет причину, по которой Сад его избегает. Цель стриптиза – обнажение некой Загадки, а в мире Сада нет загадок, это мир совершенно «плоский» (в геометрическом и нравственном смысле слова), отрицающий развитие, завершение, вызревание. «Стриптиз, будучи повествованием, имеет ту же структуру, что и Откровение; он является составной частью западной герменевтики. Материализм Сада состоит в том, что на место языка тайны он ставит язык практики: сцена заканчивается не срыванием покрова с истины (т. е. не обнаружением пола), а наслаждением» (ibid.,p. 162).

«Сладострастию, т. е. трансгрессии, необходимо присущ порядок. Порядок – это как раз то, что отличает трансгрессию от обычного протеста. Это связано с тем, что сладострастие является пространством обмена, обмена действия на удовольствие; „излишества“ должны быть рентабельны, следовательно, их нужно подчинить экономии, а эта последняя должна быть планируемой. Во всяком случае садовский планификатор-распорядитель не является ни тираном, ни собственником, ни технократом; у него нет никакого постоянного права на тела своих партнеров, никакой особой компетенции, это – временный распорядитель, который не преминет присоединиться к только что составленной им сцене…» (ibid., р. 164). Товар-удовольствие циркулирует не отягощенный прибавочной стоимостью, а распорядитель – как дирижер, который еще не выделился из ансамбля музыкантов – продолжает играть на скрипке или клавесине. Иногда место распорядителя занимает простая жеребьевка.

«Нам представляется, что Повествование как антропологическая практика основывается на обмене: рассказ дается, понимается, структурируется за(или в обмен на)что-то, чьим противовесомон является» (ibid., р.165). Шахеразада рассказом завоевывает право на лишний день жизни, в «Сарразине» Бальзака платой за рассказ является ночь любви. Здесь сам рассказ сообщает нам о договоре, на котором он строится как жанр. То же, казалось бы, имеет место и в «120 днях Содома»: рассказчица Дюкло говорит в обмен на исключение из брутальных любовных практик, распространяющихся на всех остальных женщин, и в обмен на ее доставку в Париж живой и невредимой. «Но ничто не говорит в пользу того, что данный торжественный договор будет исполнен: чего может стоитьобещание либертена, находящего сладострастное удовольствие в его нарушении? Итак, обмен растворяется: договор, на котором основывается рассказ, навечно заключается лишь для того, чтобы тем более верно быть нарушенным: знак в будущем ожидает измена, в которую тот попадается как в ловушку. А само это отступничество, разве оно возможно и желательно не потому лишь, что притворилось торжественно обменивающимися знаками, смыслом?» (ibid., р. 166).

Нарушение взаимности в романах Сада объясняется тем, что место взаимности занимает реванш. «Сейчас, мой ангел, я жертва момента, а через миг преследовательница», – восклицает однажды Жюльетта. «Это скольжение обеспечивает имморальность человеческих отношений… отношения дружбы циркулируют (ими охвачены Жюльетта, Олимпия, Клервиль, Дюран), но главное, что все эротические связи имеют тенденцию ускользать от моногамной формулы: место парызанимает цепь…Смысл цепи сводится к утверждению бесконечного характера эротического языка (а разве сама фраза не представляет собой цепь?). Надо сделать так, чтобы удовольствие не возвращалось туда, где оно брало свое начало, надо распылить обмен… не возвращать тому, кто дал вам, и давать тому, кто вам не возвратит… Так как любая цепь является открытой, и насыщение носит лишь временный характер, в цепи не происходит ничего внутреннего»(ibid., р. 169).

«Если я, – продолжает Барт, – утверждаю, что существует эротическая грамматика (порнограмматика) Сада с ее эротемами и правилами их сочетания – это не означает, что и я на манер грамматика располагаю какими-то особыми правами на текст Сада (на самом деле, кто разоблачит воображаемоенаших лингвистов?). Я всего-навсего хочу сказать, что ритуалу Сада (структурированному им самим под названием сцены)должен отвечать (но не соответствовать) другой ритуал удовольствия: ритуал чтения, работа чтения. О работе речь идет потому, что отношение двух текстов не определяется простой референцией. Не истина движет моей рукой, но игра, истина игры. Как уже сказано, никакого метаязыка нет, точнее, есть много метаязыков, есть – как в слоеном тесте без ядра, без начинки – язык о языке,или еще лучше, – ни один язык не имеет преимущества перед другим – как в детской игре в ладошки» (ibid., р. 169).

Аналоги многих «прекрасных» распутников Сада, например, Сен-Флорана из «Жюстины» – в жизни были, по Саду, «отвратительными монстрами» (ibid., р. 170). Реальность наглухо отделена от речи, их не связывает никакая диалектика, никакой общий, т. е. здравый, смысл. Жизнь брутально загоняется Садом в примечания, набирается другим шрифтом, становясь отбросом текста. Удовольствие становится в зависимость не от закона, а от неукоснительного соблюдения полностью безличного протокола: за законом стоит законодатель (или хотя он истина), за протоколом скрывается пустота (т. е. текст).

Специфика трансгрессии Сада по сравнению с другими формами предельного опыта (хотя бы наркоманией), видится Барту в следующем: «В качестве комбинаторики садовская эротика не является ни чувственной, ни мистической. Растворение субъекта заменяется его дифракцией [отклонением (термин из оптики) – М.Р.]» (ibid., р.171).

«Можно, конечно, читать Сада, руководствуясь проектом насилия, но его можно – что он сам нам рекомендует делать – читать также, руководствуясь принципом деликатности. Утонченность Сада не является ни продуктом класса, ни атрибутом цивилизации, ни культурным стилем. Она состоит в мощи анализа и способности к наслаждению: анализ и наслаждение соединяются в непостижимой для нашего общества экзальтации, у же в силу этого представляющей собой самую грозную из утопий. Насилие прибегает к коду, которым люди пользовались на протяжении тысячелетий своей истории; возвращаться к насилию значит продолжать пользоваться тем же речевым кодом. Постулируемый Садом принцип деликатности может составить основу… абсолютно нового языка, неслыханной мутации, призванной подорвать (не перевернуть, а скорее, раздробить, распылить, разбить на куски) сам смысл наслаждения» (ibid., р. 174).

(2) Фоли-Бержер– известное варьете в Париже.

Даты жизни маркиза де Сада ^*

(1) Эти краткие сведения из жизни Сада были переведены Андреем Панибратцевым по подготовленному Жильбером Лели собранию «Избранных отрывков Донасьена-Альфонса-Франсуа маркиза де Сада» (Париж, Пьер Сегерс, 1948, c.XIV–LXI) и проверены мной по более полному своду биографических данных о Саде из американского издания его избранных сочинений.

В настоящее время мы располагаем двумя томами новой биографии Сада, подготавливаемой Жан-Жаком Повером (впервые решившимся в 50-е гг. издать Сада под собственной фамилией, что вызвало его судебное преследование). Общее название этой серии книг «Живой Сад», пока свет увидели два тома (первый в 1986 году, второй в 1990 году), превышающие 1000 страниц («Первобытная невинность, 1740–1777» и «Все, что можно в этом роде постичь… 1777–1793»). В перспективе выход в том же издательстве Робер Лафон третьего тома этой монументальной биографии, добавляющей большое число новых документов к архиву Сада и меняющей представление о многих сторонах его жизни.

Вот мнение Повера о работах двух его предшественников: «Морис Эне. Маркиз де Сад, Париж, 1950. Это сборник статей, предисловий и набросков, которые должны были послужить материалом для его „Жизни маркиза де Сада“, которой нас, к сожалению, лишила смерть автора в 1940 году.

Жильбер Лели. Жизнь Сада, Париж, 1953 и 1957. Переиздания этой биографии, пересмотренные, исправленные и сокращенные, продолжались до 1983 года. Упорный продолжатель Мориса Эне, Жильбер Лели – с помощью таких превосходных помощников, как Жорж Дома – собрал впечатляющую совокупность документов, к которым можно будет с большой пользой для себя обращаться до того времени, когда семья де Садов осуществит объявленные публикации».

(2) Вриссо– содержательница одного из парижских публичных домов.

(3) Подобные дома для увеселений, которые имели многие аристократы и богатые буржуа того времени, назывались «petites maisons» (буквально: «малыми домами», в отличие от «больших домов», в которых их владельцы жили со своими законными семьями)' У Сада был такой дом в предместье Парижа, Аркее, куда он и привел в 1768 году нищую Розу Келлер.

Иногда эти дома были настоящими произведениями искусства. (Более подробно о них см. монографию Е.Дюрена «Новые исследования о маркизе де Саде и его времени»).

(4) Lettre de cacliet– королевский указ о заточении без суда и следствия. По такому указу, выданному Людовиком XVI по просьбе его тещи, жены президента де Монтрей, Сад более десяти лет провёл в Венсеннском замке и Бастилии. Эти указы были отменены Национальной Ассамблеей в 1790 году как проявление абсолютистского произвола, и маркиз де Сад был выпущен на свободу.

(5) Имеется в виду овладевшая Садом вначале его заключения в Венсеннском замке мания вычитывания из писем точной даты его будущего освобождения, которая якобы была зашифрована в определенном сочетании букв.

Выходные данные

«Философия по краям»

Международная коллекция современной мысли

Литература. Искусство. Политика

Маркиз де Сад и XX век

Жильбер Лели. Садо-мазохизм Сада. Перевод М. Рыклина

Пьер Клоссовски. Сад и Революция. Перевод Г. Генниса

Морис Бланшо. Сад. Перевод В. Лапицкого

Жорж Батай. Сад и обычный человек. Перевод Г. Генниса

Жорж Батай. Суверенный человек Сада. Перевод Г. Генниса

Симона де Бовуар. Нужно ли аутодафе! Перевод Н. Кротовской и И. Москвиной-Тархановой

Альбер Камю. Литератор. Перевод Ю. Денисова

Ролан Барт. Сад. Перевод С. Козлова

Составление, сверка переводов и комментарии М. К. Рыклина

Редактор А. Т. Иванов

Художественное оформление коллекции Ю. А. Маркова

Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства иностранных дел Французской Республики и при содействии Отдела культуры, науки и техники Посольства Франции в Москве

Художественный редактор А. А. Верцайзер

Технический редактор А Л. Снигиров

Корректор Н. С. Фомина

Сдано в набор 20.12.91. Подписано в печать 31.03.92.

Формат 84х108 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс.

Печать офсетная. Условн. печ. л. 13,44. Уч. изд. л. 9.44.

Тираж 50 000 экз. Заказ № 279 «С» 2. Изд. № 160.

РИК «Культура».

121835, Москва, Арбат. 35.

Ордена Трудового Красного Знaмeни Тверской полиграфический комбинат Министерства печати и информации Российской Федерации.

170024. г. Тверь, проспект Ленина, 5.