Текст книги "Маркиз де Сад и XX век (сборник)"

Автор книги: Альбер Камю

Соавторы: Симона де Бовуар,Ролан Барт,Жорж Батай,Жильбер Лели,Пьер Клоссовски,Морис Бланшо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

5 декабря. – По приказу полицейского департамента Парижской Коммуны Сад арестован в доме № 871 на улице Ферм-де-Матюрэн; его обвиняют в «модерантизме» (чрезмерной умеренности) и препровождают в тюрьму Мадлонетт.

1794

13 января. – Сада переводят в тюрьму Карм. 22 января. – Перевод в тюрьму Сен-Лазар.

23 марта. – «Франсуа Альдонз Донасьен Луи Сад, возраст – 54 года, рост – 5 футов, 2 дюйма и 1 линия, нос средний, рот маленький, подбородок округлый, волосы светло-серого цвета, лицо овальной формы, лоб высокий и открытый, глаза – светло-голубые».

27 марта. – По болезни Сада переводят в лазарет Пик-пюс.

15 октября. – Сада выпускают на свободу (продолжительность заключения в застенках революции – 10 месяцев и 6 дней).

1795

Выход в свет «Философии в будуаре».

1796

13 октября. – Сад продает свой замок вместе с имением Лакост народному избраннику Роверу (из Боннье) за 58 400 ливров.

1797

Выход в свет «Новой Жюстины, или несчастий добродетели, с приложением истории Жюльетты, ее сестры».

Июнь-октябрь. – Сад вместе с мадам Кенэ находится в Провансе, где устраивает свои дела.

1798

10 сентября. – Сад и мадам Кенэ, оставшись безо всяких средств к существованию, вынуждены расстаться до лучших времен. Сад находит себе пристанище в местечке Бос у одного из своих бывших арендаторов.

1799

февраль. – Сад «принимает участие в театральных представлениях» в Версале, зарабатывая 40 су в день. Он живет на каком-то чердаке, вместе с Шарлем, сыном мадам Кенэ.

13 февраля. – Сад пишет Гофриди, в частности, следующее: «Я кормлю и воспитываю ребенка, что, по сути дела, является лишь незначительной расплатой за труды, заботы и затраты, которые взяла на себя его несчастная мать, ведь она, несмотря на ужасную погоду, каждый день обегает заимодателей (…) с тем, чтобы их успокоить (…). Поистине, эта женщина – настоящий ангел, ниспосланный мне самим небом (…)».

13 декабря. – Новая постановка «Окстьерна, или несчастий распутной жизни» (подзаголовок изменен). Сам Сад играет в ней роль Фабриция.

1800

3 января. – Сад «без одежды, без жалкого гроша в кармане» вынужден лечь в версальскую больницу.

Июль. – Выход в свет памфлета «Золоэ и два ее спутника», направленного против Жозефины Богарнэ, Бонапарта и его окружения. Первый консул, фигурирующий в этой книжице под именем «барон д'Орсек», приказывает полиции взять Сада под негласный надзор.

Октябрь. – Выход в свет «Любовных преступлений».

1801

Выход в свет «Послания Автора „Любовных преступлений“ к Вильтерку, бездарному писаке».

6 марта. – Обыск у издателя Массе, в результате которого найдены рукописи Сада и, в частности, рукопись «Жюльетты». Сад, находившийся во время обыска у Массе, арестован как автор «Жюстины, или несчастий добродетели» – «самого скабрезного из всех непристойных романов».

5 апреля. – Сада заключают сначала в тюрьму Сент-Пелажи, а впоследствии переводят в Бисетр.

1803

27 апреля. – Сада переводят в клинику для душевнобольных Шарантон (продолжительность заключения в тюрьмах Сент-Пелажи и Бисетр: 1 год и 12 дней). Сад остается в Шарантоне до самой смерти, то есть еще 11 лет и 8 месяцев.

1805

По всей видимости, начиная с этого года в приюте Шарантон начинает действовать театр, режиссером которого был Сад; это оказалось возможным благодаря доброжелательности директора приюта, бывшего аббата Кульмье, подружившегося с Садом.

1806

30 января. – Сад пишет завещание, первые три параграфа которого (до сих пор не опубликованные, также как и параграф четвертый) составляют щедрые распоряжения в пользу мадам Кенэ.

1807

25 апреля. – Сад переписывает набело роман под названием «Дни Флорбель, или разоблаченная природа, с приложением мемуаров аббата де Модоза и приключений Эмилии де Вольнанж, служащих доказательством [выдвинутым] утверждениям». Это десятитомное произведение предается огню (видимо, около 1820 года) в присутствии префекта полиции Делаво по просьбе сына Сада, Армана. Сохранились только «Заметки» к роману, не изданные до сих пор.

1808

2 августа. – Руайе-Коллар, главный врач клиники, пишет донесение министру полиции. Он, в частности, говорит об опасности присутствия Сада в клинике, требуя перевода последнего в какое-то другое место. Внимание министра обращается на скандальный характер театральных постановок маркиза, сожительствующего к тому же с мадам Кенэ, «которую он выдает за свою дочь».

11 сентября. – Получив донесение Руайе-Коллара, министр полиции (знаменитый Фуше), решает перевести Сада в замок Ам, однако же, после вмешательства мадам Дельфины де Таларю и господина де Кульмье, министр отменяет свое решение.

1809

9 июня. – Старший сын маркиза, лейтенант Луи-Мари де Сад, убит в Италии из засады.

1810

23 мая. – Сад посылает пригласительные билеты на спектакль 28 мая королеве Голландии и фрейлинам ее двора.

7 июля. – Смерть маркизы де Сад.

18 октября. – Господин де Кульмье получает приказ министра внутренних дел, требующий усилить надзор за маркизом де Садом, «страдающим опаснейшей формой безумия».

24 октября. – В своем человеколюбивом ответе министру господин де Кульмье отказывается взять на себя роль «тюремщика».

1812

19 апреля и 3 мая. – Тайный совет Людовика XVIII решает оставить Сада в Шарантоне.

1813

6 мая. – Театральные постановки в Шарантоне запрещаются специальным министерским указом.

1814

2 декабря. – Посетив больного отца, Арман де Сад препоручает его заботам господина Рамона, заместителя главного врача. «Дыхание маркиза, шумное и тяжелое, все более и более затрудняется. В 10 часов вечера, едва утолив жажду, без единого стона, старик умирает». Согласно заключению доктора Рамона, смерть наступила от «закупорки легких (астматического характера)». (Морис Эне).

1814

3 декабря. – Донесение директора приюта Шарантон Его Превосходительству господину Беньо, начальнику королевской полиции: «Милостивейший государь, вчера, в 10 часов вечера, в приюте Шарантон скончался маркиз де Сад, который был переведен сюда по приказу министра полиции в месяце флореале XI года. Здоровье маркиза постоянно ухудшалось, хотя окончательно он слег в постель лишь за два дня до смерти, наступившей достаточно быстро вследствие лихорадочного воспаления (…)». Завещание де Сада вскрывают в присутствии господина Фино, нотариуса в Шарантон Сен-Морис, Армана де Сада, мадам Кенэ и ее сына Шарля. 4 или же 5 декабря. – Погребение маркиза де Сада. Его последняя воля была нарушена: тело маркиза подвергли вскрытию; господин Ленорман [видимо, местный священник] не был извещен, и Сад был похоронен по христианскому обряду на кладбище в Сен-Морис.

1884

15 марта. – В Париже родился Морис Эне, человек, сделавший возможным научное исследование жизни и творчества Сада: он умер за работой 26 мая 1940 года, в Вернуйе, не дожив недели до 200-летнего юбилея маркиза.

Библиография первых и оригинальных изданий произведений маркиза де Сада

Прижизненные издания

«Жюстина» и «Жюльетта»

1. «Жюстина, или несчастья добродетели». Голландия, Ассоциация книготорговцев, 1791, 2 тома. Фронтиспис Шери.

2. «Жюстина, или несчастья добродетели», третье (возможно четвертое) издание, исправленное и дополненное, Филадельфия, 1794, 2 тома. Фронтиспис и пять эротических гравюр.

3. «Жюстина, или несчастья добродетели». Лондон, 1797, 4 тома. Шесть гравюр эротического содержания. Более полное по сравнению с предыдущим.

4. «Новая Жюстина, или несчастья добродетели». Сочинение, украшенное фронтисписом и сорока гравюрами. Голландия, 1797, 4 тома. Это окончательное издание, за которым следуют еще 6 томов, озаглавленных:

5. «Новая Жюстина, или несчастья добродетели, продолженная Историей Жюльетты, ее сестры». Произведение с фронтисписом и ста гравюрами. 6 томов. (Всего в этом коллективном издании было сто гравюр эротического содержания.).

Другие произведения, за исключением политических брошюр

6. «Алина и Валькур, или философский роман.» Написан в Бастилии

за год до Французской Революции. Четырнадцать гравюр. Сочинение гражданина С. Париж, Жируар, улица Бу-дю-Монд 47, 1793. 8 томов.

7. «Философия в будуаре». Посмертное сочинение автора «Жюстины». Лондон, за счет Общества [книготорговцев], 1795, 2 тома. Фронтиспис и пять эротических гравюр.

8. «Окстьерн, или несчастья от распутства», драма в прозе в трех действиях Д.-А.-Ф.С. Поставлена в театре Мольера в Париже в 1791 году и в Версале на сцене Драматического Общества 22 фримера 8 года республики. Версаль, книготорговец Блэзо, улица Сатори, Восьмой год [1800].

9. «Преступления из-за любви, или исступление страстей». Исторические и трагические новеллы, которым предпосылаются Мысли о романах; с гравюрами. Сочинение Д.-А.-Ф.Сада, автора «Алины и Валькура». Париж, Массе, VIII год [1800].

10. «Автор „Преступлений из-за любви“ Вильтерку, бульварному писаке». Париж, Массэ, IX год [1801].

11. «Маркиза де Ганж». Париж, книготорговец Бешэ, набережная Августинианцев № 63, 1813, 2 тома.

Политические брошюры

12. «Обращение парижского гражданина к французскому королю». Типография Жируара, улица Бу-дю-Монд.

13. «Соображения о способе применения закона». Типография на улице Сен-Фиакр № 2, 1792.

14. «Проект петиции секции Пик Национальному Конвету». Типография секции Пик, улица Сен-Фиакр № 2.

15. «Речь на празднике, устроенном секцией Пик в честь Марата и Ле Пеллетье, произнесенная Садом, гражданином этой секции и членом Народного Общества секции Пик, улица Сен-фиакр № 2».

16. «Петиция секции Пик представителям французского народа». Типография секции Пик, улица Сен-Фиакр № 2. Подписано: «редактор Сад».

Оригинальные посмертные издания

17. «Дорси, или причуды судьбы. Неизданная новелла маркиза де Сада, опубликованная по рукописи со справкой об авторе [подписано А.Ф. (Анатоль Франс)]». Шаравэ, Париж, 1881.

18. «120 дней Содома, или школа либертинажа маркиза де Сада». Опубликовано впервые по авторской рукописи с научными примечаниями доктора Евгения Дюрена. Париж, Клуб библиофилов, 1904. [Очень неточная версия рукописи Сада.]

19. «Короткие истории, новеллы и фаблио Донасьена-Альфонса Франсуа де Сада». Опубликовано впервые по неизданной авторской рукописи Морисом Эне. Париж, за счет Общества Философского романа. 1926. [Это сочинение состоит из 24 небольших вещей.]

20. «Диалог между священником и умирающим Донасьена-Альфонса Франсуа маркиза де Сада». Опубликовано впервые по неизданной авторской рукописи Морисом Эне, с его предисловием и примечаниями. [Париж], Стендаль и компания, 1926.

21. «Злоключения добродетели». Текст восстановлен по оригинальной авторской рукописи и опубликован впервые с введением Мориса Эне. Париж, Фуркад, 1930.

22. «120 дней Содома, или школа либертинажа маркиза де Сада». Критическое издание, осуществленное по авторской рукописи Морисом Эне. Париж, С. и К., по подписке среди библиофилов, 1931–1935, 3 тома.

23. «Орел, мадемуазель…». Письма Сада, впервые опубликованные по авторским рукописям с предисловием и комментарием Жильбера Лели. Париж, Издательство Жорж Артиг, 1949.

24. «Тайная история Изабеллы Баварской, королевы Франции». Опубликовано впервые по неизданной авторской рукописи Жильбером Лели (с его предисловием). Париж, Галлимар, 1953.

25. «Венсеннские башенные часы». Неизданные письма, опубликованные и прокомментированные Жильбером Лели. Париж, «Аркан», 1953.

26. «Дневники (1803–1804)». Опубликованы впервые по неизданной авторской рукописи Жильбером Лели (с его предисловием и комментарием). Париж, Корреа, 1953.

27. «Господин из камеры № 6». Неизданные письма (1778–1784). Публикация и комментарий Жоржа Дома; предисловие Жильбера Лели. Париж, Жюйар, 1954.

28. «Сто одиннадцать примечаний к „Новой Жюстине“.» Коллекция «Пустырь», №IV [Париж, 1956].

Комментарии

Садо-мазохизм Сада ^*

(1) Перевод статьи Жильбера Лели выполнен по изданию: G.Lely. Sade. Etudes sur sa vie et sur sou oeuvre. P., Gallimard, 1967, p. 15–24.

Публикуемый краткий текст известного знатока творчества Сада, впервые опубликовавшего ряд его рукописей (см. Библиографию), Жильбера Лели, интересен тем, что в нем соединились разные виды адвокатуры, с помощью которых тексты Сада преодолевали сознательную и бессознательную цензуру современников.

Во-первых, маркиз де Сад объявляется человеком, «одаренным гениальной научной фантазией», фактическим создателем научной сексопатологии. В предисловии к «Процветанию порока» Лели выражается еще более определенно: «В области дескриптивной сексопатологии маркиз де Сад на сто лет опередил Краффт-Эбинга и Хэйвлока Эллиса; также есть основание полагать, что он предвосхитил… психоанализ Фрейда» (Sade. Les prospérités du vice. P., U.G.E. 1969, p.l 1). В подтверждение называются инфантильный генезис неврозов и амбивалентность сексуальных влечений. Останавливаясь далее на «благородстве научной задачи, поставленной им перед собой еще в Бастилии», Лели считает возможным говорить об открытиях Сада в области гормонологии и патологической анатомии.

Впервые аналогичные идеи стали высказываться применительно к Саду докторами медицины Дюреном, Ойленбургом, Кабанесом и Якобусом в связи с первой публикацией в 1904 году «120 дней Содома».

Дюрен писал об этом произведении как о «непревзойденном по своей полноте даже самим Краффт-Эбингом описании всех когда-либо наблюдавшихся половых отклонений» (E. Duhren. Neue Forschungen Uber den Marquis de Sade und seine Zeit. Berlin, Max Harwitz, 1904, S.278–279.), рекомендуя его читателю как подлинный учебник по психосексопатологии. Причем это была не просто первая попытка описания всего корпуса сексуальных аномалий, но ее автор, якобы, «полностью осознавал выдающееся научное значение этого подхода» (ibid., S.382). Саду приписывалось также непревзойденное по реализму освещение антисоциальных проявлений полового вырождения («предвосхищающее тезис Ломброзо о внутренней связи преступления и сексуальной распущенности» (ibid., S.367)).

«120 дней Содома» предлагались специалистам в качестве незаменимого научного пособия (в чем, собственно, и заключалась цель данной формы адвокатуры): «Ни одна из современных научных работ не содержит такого количества наблюдений в этой области, как основное произведение Сада с его 600 приведенными случаями. В этой своеобразной рукописи следует видеть итог его исследований в данной области… нужно сделать ее доступной по меньшей мере узкому кругу врачей, юристов, антропологов, психологов и других серьезных исследователей» (ibid., S.438).

Между тем следует согласиться с И. Балавалем, написавшим в предисловии к «Философии в будуаре», что предложенное Садом разделение страстей, или вкусов, на четыре вида (простые, бичевания, жестокие, убийства) опиралось на классификацию наказаний в уголовном кодексе его времени, а вовсе не было позаимствовано из современной ему ботаники или зоологии.

Во-вторых, «божественный маркиз» оправдывается тем, что он признается основателем новой морали. Здесь Лели также не является пионером, подобные идеи высказывались еще в XIX веке, например, известным поэтом А. Суинберном. Вот цитата из его письма Уатту: «Я от всего сердца оплакиваю неизлечимое ослепление, удерживающее вас в цепях богини Добродетели. Оно мешает вам по достоинству оценить Великого Человека, которому я обязан возможностью хоть в слабой мере выразить свое отношение к Богу и к людям. Мне не остается ничего иного, как считать, что Бог ожесточил ваше сердце. Иначе нельзя объяснить вашу нечувствительность к поразительным, пусть и несколько необычным, достоинствам Маркиза. Но, как предсказал этот великий автор, настанет время, когда в каждом городе в его честь будут воздвигнуты статуи и у их подножья ему будут приноситься жертвы».

Мнение Суинберна в начале XX века уже не было уникальным, его разделяли Г. Аполлинер (Сад – «самый свободный из людей») и М. Эне, видевший в Саде «противника любого нравственного конформизма», основателя морали свободы: «Многогранное творчество этого либертена посрамит его хулителей, упорно продолжающих видеть в нем вульгарного распутника».

Лели приводит в поддержку тезиса об особой нравственности Сада ряд аргументов биографического порядка. Вот некоторые из них. «Если бы Сад был двойником жестоких героев своих романов, во время Террора он без труда нашел бы средства доставить себе „самые изощренные удовольствия“» (D.A.F. de Sade. Morceaux choisis. P., Seghers, 1948, p. XXXII). Но ничего похожего не случилось: «Вспомним его неслыханно благородное поведение по отношению к Монтреям [теща и тесть маркиза, виновные в его заключении в Венсенне и Бастилии – М.Р.]. Не забудем также, каким бесстрашием надо было обладать, чтобы в эпоху Террора публично выступить против смертной казни.» (ibid. p.XXXI). Не случайно и то, что Наполеон не нашел лучшего места для содержания «самого проницательного героя в истории мысли», чем сумасшедший дом.

В-третьих, Сада оправдывает «поэтический реализм», роднящий его с Шекспиром. Чрезмерность его героев делает его своеобразным писателем-рекордсменом, выделившим в чистом виде квинтэссенцию литературы, возможно даже ее изнанку. Лели ссылается на Жюльетту, которая, пройдя искус Содома, затмевает всех героинь мировой литературы; более того, она посрамляет их, будучи их негативным слепком. «В наготе Жюльетты, как в драгоценной вазе, соединены все женщины истории и литературы…» (Sade. Les prospérités…, р. 12–13).

Общей для всех трех Садов – ученого, моралиста и литератора – является проблематика желания, что признает сам Лели: «…полуденная песнь Сада – это желание(курсив Лели – М.Р.); именно язык желания превращает садовскую „феерию пыток“ в музыку» (ibid. р. 13). Желание играет роль общего знаменателя потому, что именно через него нормальная наука соприкасается с нормальной литературой на сцене представления. Сада заставляют желать или признаваться, делая его письмо исповедальным (а посредством техники признания, как известно, формируется как «научная» сексопатология, так и проза великих авторов, замещающих хаос – то, что Сад называл природой – конечной размеренностью желания).

Здесь интересно привести противоположное суждение Мишеля Фуко, разводящего Сада с проблематикой желания, признания, вожделения: «Пол у маркиза де Сада еще лишен нормы, внутренне присущего ему правила, которое он мог бы сформулировать исходя из собственной природы, он еще подчинен бесконечному закону власти, которая знает лишь свой собственный закон. Если ему [полу – М.Р.] удается шутки ради навязать себе строго упорядоченную последовательность дней, это упражнение приводит его к тому, что пол становится не более чем чистой точкой единственной и нагой суверенности: бесконечного права всесильной извращенности. Кровь поглотила пол». (M.Foucault. La volonté de savoir. P., Gallimard. 1976, p. 196).

Суверенность, на которой основывают свое понимание философии Сада Клоссовски, Бланшо, Батай, противостоит желанию, будучи акоммуникативной и необмениваемой, главное же, по сути своей не знающей объекта. Текст Жильбера Лели четко очерчивает фон, на котором – отталкиваясь от которого – развились упомянутые стратегии истолкования Сада. Они были реакцией на все указанные виды «приручения» этого рекордсмена литературной неприемлемости.

(2) Евгений Дюрен,немецкий историк медицины, в частности психиатрии и сексопатологии. Под его редакцией в 1904 году были, правда, с многочисленными текстологическими погрешностями, впервые опубликованы «120 дней Содома». Автор ряда работ о маркизе де Саде и нравах эпохи Просвещения.

Сад и Революция ^*

(1) Перевод выполнен по книге П.Клоссовски «Мой ближний, Сад», выпущенной издательством Сей в 1967 году. (P.Klossowski. Sade шоп prochain. P., Éditions du Seuil, 1967, pp.57–87). Чтобы лучше понять текст эссе «Сад и Революция», нужно остановиться на общем контексте интерпретации Клоссовски, в частности, еще на двух разделах книги: «Набросок системы Сада» и «Философ-злодей».

В «Наброске системы Сада» разбирается его критика просветительской установки на обосновывающий себя разум. Сад был не только узником короля и Революции, он был еще и узником своего века, века Разума. Это проявлялось в том, что даже принципиально частному, отклоняющемуся жесту он придает форму всеобщности, говоря о нем на языке природы. При этом он неустанно подчеркивал, что претензия разума на всеобщность – одна из частных претензий, не более того: «на выбор философии вдохновляет темперамент, и сам разум, на который ссылались современные ему философы, есть также разновидность страсти» (ibid., р.92). В эпоху Сада считалось, что религия – это обман, а на самом деле поступками людей движут интересы; механицизм устранял из человековедения душу и все ее проявления: сострадание, жертвенность, любовь. В одном пункте Сад восстал против механистической психологии: человек, по Саду, это распадающаяся страсть, он действует не в силу своего интереса, а как раз против него, без какого-либо расчета извлечь выгоду. Отсюда его мораль вечного движения, санкционирующая одну из главных особенностей садистского сознания – право на запрещенный опыт. «Истинный атеист не привязывается ни к какому предмету, он следует своим побуждениям, вечному движению природы, творения которой в его глазах есть лишь пена» (ibid., р.107). Отсюда знаменитый афоризм Сада: «Нас возбуждает не объект похоти, а сама идея зла».

Подобная этика связана с его общей концепцией природы, природы как бесконечно злого начала, криминального настолько, что все попытки жестоких персонажей Сада сравняться с ней в преступности неизбежно терпят крах. Здесь намечается явное расхождение Сада с Гольбахом, Гельвецием и Ламетри: естественное состояние перестает видеться нормативным раем, напротив, оно видится сгущением, концентрацией всех ужасов общественного состояния. Жизнь, таким образом, становится коэкстенсивной смерти.

Эти идеи развиваются Клоссовски в его статье «Философ-злодей». Сама оппозиция честный философ/философ-злодей, поясняет он, восходит к Платону. Честным философом является тот, кто отдается мышлению как своей единственной страсти, а философом-злодеем (либертеном в понимании Сада) – тот, кто следует самой сильной страсти, «которая в глазах честного человека свидетельствует о недостатке бытия»(ibid., р.18); в свою очередь философ-злодей видит в мышлении не более чем «замаскированную бессильную страсть»(ibid.).

Главным органом всеобщности был в эпоху Сада логически структурированный язык, воспроизводивший «нормативную структуру человеческого рода» (ibid., р.19), а также то, что Клоссовски называет «субординацией жизненных функций», обеспечивающих сохранение и продолжение рода. Стремление человечества к воспроизводству само воспроизводится с помощью языка. В противоположность этой всеобщности разумного языка Сад намеревается ввести принцип контрвсеобщности, «обеспечивающий обмениваемость частных случаев перверсии, которые, в соответствии с существующей нормативной всеобщностью, определяются отсутствием логической структуры. Так возникает у Сада понятие интегральной извращенности» (ibid., р. 19) Контрвсеобщность предшествует универсальности разума, из чего неизбежно следует, что атеизм, провозглашенный нормативным разумом во имя свободы и суверенности человека, по Саду, предопределен превращать всеобщность в контрвсеобщность. «Итак, атеизм, высший акт нормативного разума, должен учредить царство тотального отсутствия нормы.

Выбирая в качестве доказательства акта разума, каковым является атеизм, перверсивный, лишенный логики способ чувствования и действия, Сад сходу ставит под вопрос, во-первых, универсальность разума, который становится неискоренимо противоречивым, а во-вторых, последовательность человеческого поведения, поскольку последнее вытекает из субординации жизненных функций» (ibid., р. 19–20).

Как разум приходит к атеизму? Решая, что понятие Бога разрушительно для его автономии: произволом понятия Бога оправдывается любой поведенческий и прочий произвол. Разум Просвещения претендует сам обеспечивать субординацию функций вместе с вытекающей из нее системой норм, это – нормообразующий разум, разум-законодатель. А как быть с явлениями, которые противоречат сохранению человеческого рода, что с ними делать? В этом вопросе берет начало критика Садом нормативного разума. «Для Сада этот [просвещенческий – М.Р.] атеизм является ни чем иным, как перевернутым монотеизмом, очищенным от внешнего идолопоклонства; он почти ничем не отличается от деизма, поскольку он – так же как ранее понятие Бога – гарантирует ответственность нашего „я“, самотождественность индивида. Для того, чтобы атеизм своими силами очистился от этого перевернутого монотеизма, он должен стать интегральным. Но каким будет в таком случае человеческое поведение?» (ibid., р. 20–21). Язык всеобщего бессилен уяснить содержание перверсии, полиморфной чувственности, иначе как негативно, с помощью вытекающих из разума негативных понятий. С этим связаны выпады Сада против благонамеренных атеистов. Сад выступает против любого нормативизма, в том числе нормативизма разума, не терпящего по отношению к себе ничего внешнего. Сам разум,заявляет он, есть внешнее. «Интегральный атеизм знаменует собой конец антропоморфного разума»(ibid., р.21). Несмотря на это Сад парадоксальным образом не отказывается от понятия природы, в котором инвестированы интересы разума. Философия Сада окончательно порывает с разумом лишь в «описываемых им отклоняющихся действиях» (ibid, р.21). Его главные герои – философы-злодеи, абсолютно частные существа, воплощенное противоречие. «Ибо если эти последние и соотносят свои продиктованные аномалией действия с нормативным разумом, то лишь для того, чтобы разрушить автономию разума, который служит им предметом насмешек…» (ibid., р.21). Автономии разума недостаточно для осмысления отклоняющегося поведения, которое есть вызов норме как таковой. «Атеизм, если его подвергать осмыслению с точки зрения явлений, которые отвергает разум, – парадоксально передает Клоссовски мысль Сада, – укрепляет существующие институты, основывающиеся на антропоморфных нормах» (ibid., р.22).

Письмо Сада не дескриптивно, а интерпретативно: «истолковывая отклоняющийся акт как случай совпадения чувственной природы и разума. Сад одновременно унижает разумное с помощью чувственного и „разумную“ чувственность с помощью перверсивного разума… перверсивный разум использует ее [свою цензуру – М.Р.], чтобы подвести „разумную“ чувственность под свою карающую санкцию» (ibid., р.22). Сад подводит моральное оправдание под сам отклоняющийся поступок, «отклоняющийсяв глазах самого Сада, поскольку разум – будь то даже атеистический разум – не может узнать в нем себя» (ibid., р.23). Сад говорит о своем атеизме как о способе мыслить поступки, продиктованные перверсивностью. Мысля перверсивное действие в русле нравственного императива, он тем самым переосмысливает саму перверсивную чувственность. Создается парадоксальная ситуация: нарушается субординация жизненных функций, но разум торжественно легитимирует случившееся!

Сад не стремится дать положительную понятийную характеристику перверсии или чувственно-полиморфного. Трансгрессия у него одерживает вверх над выводами, которые логически вытекают из его атеистических деклараций; фактически утверждается примат трансгрессии над любой легитимацией, в том числе легитимацией самого Сада.

«Интегральный атеизм утверждает, что вместе с абсолютным гарантом принципа идентичности [Богом или Человеком – М.Р.] исчезает сам этот принцип, следовательно, морально и физически устраняется ответственность „я“. Первое следствие отсюда: всеобщая проституированность. Последняя является составной частью интегральной извращенности, основывающейся на песубординации жизненных функций и отсутствии нормативного авторитета рода» (ibid., р.25).

«Трансгрессия предполагает существующий социальный порядок, поддержание норм… которые делают эту трансгрессию необходимой. Так что всеобщее проституирование имеет смысл лишь по причине присущего индивидуальному телу качества моральности… иначе она потеряла бы всякую притягательность…» (ibid., р.25). То же относится и к самой перверсии: содомия, например, носит вызывающий характер лишь по отношению к сохраняющейся гетеросексуальной норме, нормативной дифференциации полов. Если все станут философами-злодеями, «цель» Сада, якобы, будет достигнута, зато и садизм исчезнет, его вызов институциализуется.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Сад описывает существующие социальные нормы и институты как определяющие саму форму перверсий. Трансгрессия не объясняется у Сада его пониманием природы, не объясняется ничем всеобщим. Кроме того, перед нами разрушающая сама себя природа, объяснимая только из уже совершенной трансгрессии, в целях ее легитимации. Трансгрессивность стремится по сути к одному: возобновляться и уничтожать норму. Она необходима независимо от интерпретации, более или менее «благонамеренной».

Сад является критиком представления о перверсивности как о патологии; он заимствует свою терминологию из моральной психологии и поэтому не может считаться предтечей психоанализа. В «120 днях Содома» перверсии называются страстями; в соответствии с принципом механики они идут от простых к сложным, образуя генеалогическое древо пороков и преступлений.

С другой стороны, система Сада, открывая возможность более широкой чувственной полиморфное™, может утверждаться лишь путем разрушения условий воспроизводства человеческого рода: «этот способ существования освящает смерть рода в индивиде-Верификацией бытия является приостановка самой жизни… экспроприация жизненных функций.Экспроприация собственного тела другого становится, таким образом, смыслом этого способа существования» (ibid., р. ЗО).

Перверсивный жест не имеет кода, не может быть сообщаем. Не либертен вспоминает о нем, а он напоминает о себе сам. Из того, что он умопостигаем, связан с представлением и суждением, следует, что он что-то интерпретирует: «чтобы эксплицировать этот жест, Сад интерпретирует предполагаемую интерпретацию извращенного человека,беря за основу то, что ему в этом жесте удается расшифровать» (ibid., р. ЗЗ). За точку отсчета при этом берется абсолютная перверсивность, содомия. Именно содомия, а не гомосексуальность, подчеркивает Клоссовски. На основе гомосексуализма может возникнуть институт, что много раз в истории общества и случалось (браки гомосексуалистов в Швеции). Напротив, содомия – чистая контрвсеобщность, антиразмножение, «смерть рода в индивиде» (ibid., р.32). «…будучи подобием акта размножения,она одновременно является насмешкой над ним. Действительно, выводя за пределы органической специфичности индивидов, этот жест закрепляет жизненный принцип метаморфозы одних существ в другие, который воспроизводит интефальную извращенность и постулирует всеобщую проституированность как окончательное применение атеистического принципа.»