Текст книги "Падение Келвина Уокера"

Автор книги: Аласдэр Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Неудача

Назавтра первые в списке собеседования заняли очень мало времени. Настороженное ожидание, с каким его встречали, в считанные секунды сменялось указанием на дверь. Но когда в 3.30 он явился в Комиссию городских преобразований в Уайтхолле и его провели к председателю, он сразу почувствовал что-то новое в воздухе.

Когда Келвин вошел, председатель, мистер Браун, писал и от этого занятия не отвлекся. Келвин сел напротив.

Через некоторое время Браун поднял изрытое морщинами лицо и сказал:

– Да?

Он был шотландец.

– Мистер Браун, – сказал Келвин, – прежде всего хочу быть откровенным с вами. Я не Гектор Маккеллар.

– Знаю. С Гектором Маккелдаром я учился в Эдинбургском университете.

Келвин заинтересованно спросил:

– Почему же вы согласились на собеседование?

– Из любопытства. Захотел узнать, для чего вы воспользовались именем моего друга.

– Мои причины, по существу, самые похвальные. Вы ищете инспектора по координации для нового города к северу от Уоша. Для этой работы у меня нет квалификации, но есть все необходимые качества. Чтобы убедить вас в этом, мне надо было прежде повидать вас. Для этого я и назвался именем Маккеллара.

– Понятно. У вас есть опыт работы в местном самоуправлении?

– Нет.

– В государственном аппарате?

– Нет.

– В области предпринимательского права?

– Нет.

– Вы занимались проблемами современного градостроительства?

– Никогда не занимался.

– У вас есть ученая степень по социологии?

– Я оставил школу в пятнадцать лет и работал в лавке. В университете я не учился.

– Какие же тогда у вас качества, чтобы претендовать на такую работу?

– Деловитость, способности и честность.

Браун внимательно воззрился на Келвина, отвечавшего ему спокойным взглядом:

– Как ваше настоящее имя?

– Келвин Уокер.

– Вы о себе высокого мнения, мистер Уокер.

– Я не пытался скрыть этот факт, мистер Браун.

– Действительно.

Браун откинулся в кресле и продолжал смотреть на Келвина, раздумчиво хмурясь. Келвин сказал:

– Вы не сочтете за дерзость, если я предположу, о чем вы сейчас думаете?

– Не сочту. Предполагайте.

– Вы гадаете, сумасшедший я, наивный или дьявольски хитрый.

– Совершенно верно.

– С вашего позволения, я обосную свои притязания. В качестве инспектора по координации мне будут подчинены отделы, взаимодействующие с местным самоуправлением, с органами городского планирования, с государственным аппаратом и прочее. Я правильно понимаю?

– Правильно.

– Отделы будут укомплектованы квалифицированными специалистами, досконально знающими свое дело. Моя работа, стало быть, будет заключаться в том, чтобы следить, как люди выполняют свои обязанности, и снимать трения между отделами. Что-нибудь не так?

– Нет, все так.

– Другими словами, успех моей работы зависит от умения разбираться в людях, чувствовать, какие настроения берут верх в подчиненных мне коллективах, и выбирать из многих единую линию, основываясь не на предвзятости узкого специалиста, а на простом здравом смысле. Я правильно понимаю?

– В основном – да.

– Мистер Браун, я справлюсь с этой работой, и справлюсь с ней хорошо.

Браун напряженно выпрямился в кресле и сказал:

– Какие же у меня основания думать, что вы способны разбираться в людях, чувствовать настроения и выбирать нужную линию, опираясь на здравый смысл?

– И не надо оснований! – пылко вскричал Келвин. – Я вовсе не жду к себе разумного подхода. Разум исходит из прецедента, а я перед вами первозданен, как Адам в шестой день творения. Я доверяюсь вашей интуиции, а не разуму. Испытываю ваше дерзание, а не логику. Верьте своему сердцу, мистер Браун, – гласу Божьему. И не доверяйте боязливой рассудительности, что влачится на хлипких костылях разума и прецедента. Неужто сердце не ручается вам в том, что так прийти и говорить с вами может только имеющий право на эту работу?

Видимо, чувствуя, что сдается, Браун взорвался.

– Нет, мистер Уокер, оно в этом не ручается! Не сочтите за обиду, но у меня такое чувство, словно передо мной патологически самонадеянный аферист, у которого… который кому хочешь заговорит зубы!

Келвин обомлел, как от оплеухи. У него отпала челюсть, он залился пунцовой краской, потом побледнел и поднялся с выражением ужаса и боли на лице. Еле слышно, молящим голосом он сказал:

– Вы в самом деле так обо мне думаете, мистер Браун?

Браун, смешавшись, глядел на блокнот.

– Сядьте, мистер Уокер, – сказал он. – Я решительно никак о вас не думаю. Расскажите о себе, пожалуйста.

Келвин сел и похоронным голосом пересказал свой отчет Джеку.

Браун сказал:

– И никто не сделал вам встречного предложения?

– Корпорация «Кодак» приглашала к себе торговцем оружия.

– Вы отказались?

– Мистер Браун, я почти пять лет простоял за прилавком, и мне это мало понравилось. Продавать ли консервированный суп домохозяйкам или ракеты в другие страны – разница только в размере вознаграждения, а оно меня не интересует, меня интересует власть. Лучше я буду членом правления крошечной лондонской фирмы, чем продавцом крупнейшей в мире компании.

– Вы идеалист, мистер Уокер. Без денег или опыта сразу на такую ступеньку не подняться. Даже если управляющий самый крупный пайщик, он на три-четыре месяца определит своего сына на какую-нибудь маловажную должность, а уж потом будет проводить его в правление. Я в приятельских отношениях с Декстером – это землеройные работы. Если вы послушаетесь моего совета, я, с вашего позволения, переговорю с ним о месте торгового представителя для вас.

– Если я буду работать не покладая рук, – медленно заговорил Келвин, – и прекрасно зарекомендую себя, какие у меня перспективы?

– Если вы гений, то через пять или, скажем, шесть лет станете торговым распорядителем.

– А сколько надо пробыть торговым распорядителем, чтобы стать управляющим?

– Это невозможно знать. Лично я не могу ответить на этот вопрос.

– И у меня совсем никаких шансов занять объявленную у вас должность?

– Совсем никаких. Это государственный заказ. Мы строим город, чтобы отселить людей из Южного Лондона, который снесут по нынешней программе децентрализации. Наши претенденты предстанут перед комитетом, а его члены кончали Оксфордский университет. В конечном счете они возьмут того, кого я им назову, но это должен быть как бы их избранник тоже. Честно говоря, устраивая вашу карьеру, я рискую собственной.

Келвин встал и сказал:

– Позвольте раскланяться. Я был рад с вами познакомиться. Причина, по которой вы не можете меня взять, впервые вызывает у меня уважение.

Браун двинул блокнот на его край стола:

– Оставьте свой адрес. Если я смогу без ущерба для себя рекомендовать вас на какую-нибудь руководящую работу, я дам знать. Впрочем, это маловероятно. – Келвин записал адрес. Браун забрал блокнот и сказал: – И еще: я решительно запрещаю вам использовать имя Гектора вот таким образом.

– Мистер Браун! – вскричал Келвин. – Без этого имени мое пребывание в Лондоне лишается тактики, стратегии и всякого смысла. Через сорок минут, например, меня ждут в Транспорт-хаус.

– Ладно, ступайте в Транспорт-хаус, но чтобы это было последнее такое собеседование. Я не желаю вам зла, мистер Уокер, и предупреждаю по-дружески: если я узнаю, что вы по-прежнему пользуетесь именем Гектора, я поставлю в известность его самого и полицию. Деловые круги пересекаются – об этом вы не подумали.

– А теперь еще, – с горечью сказал Келвин, – в ваших руках мое имя и адрес.

Браун тронул кнопку на столе и сказал вошедшей секретарше:

– Мисс Уотерсон, проводите мистера Уокера в комнату отдыха и закажите ему машину в Транспорт-хаус.

Келвин потерянно направился за секретаршей к выходу.

– Имейте в виду, – сказал Браун, – я всегда смогу устроить вас торговым представителем.

Келвин обернулся и твердо сказал:

– Не берите греха на душу.

Браун пожал плечами и склонился над бумагами.

Келвин опустился на заднее сиденье «мерседеса», закрыл глаза и постарался прогнать все мысли. Он чувствовал разбитость во всем теле. Машина стала, и шофер сказал:

– Транспорт-хаус, сэр.

Не открывая глаз, он ответил:

– Отвезите меня на Барселона-Террас, девятнадцать.

Убито поднимаясь по узкой лестнице, он услышал сверху громкий раздраженный голос и решил, что Джил и Джек опять цапаются, но у распахнутой двери убедился, что голос принадлежит крупной женщине, чей туалет смотрелся бы лучше на ком-нибудь помоложе и постройнее. Она обращала свою речь к Джеку, со скрещенными на груди руками откинувшемуся к каминной доске и время от времени серьезно кивавшему головой, словно постигая важную новость. На диване подавленно сгорбилась Джил.

– Три фунта дела не решают! – кричала великанша. – Не решают, мистер Уиттингтон. Я терпела и еще потерплю, но дурой я не была и не буду. А это еще кто?

Она уставилась на Келвина. Тот хмуро ответил:

– Друг.

– Это наш друг, – сказал Джек. Позвольте, миссис Хендон, представить вам мистера Уокера, великого покровителя искусств. Позвольте, мистер Уокер, представить вам миссис Хендон, нашу уважаемую квартирную хозяйку. Боюсь, я ее сильно подвел, старина. Я задолжал ей за квартиру шесть фунтов. Может, придумаете, как нас всех выручить? Я в том смысле, что вы вроде собирались купить у меня картину… Мистер Уокер скупает картины для Шотландской национальной галереи, миссис Хендон.

Помедлив, Келвин вынул бумажник, отсчитал шесть банкнот, передал хозяйке, и среди молчания, нарушаемого яростно-шепотными проклятьями Джил, та их тоже пересчитала. Убедившись в правильности суммы, хозяйка сказала Келвину:

– Благодарю вас, сэр. – Она была не прочь что-то добавить, но черные шляпа и пальто Келвина вкупе с весомой молчаливостью спугнули ее, и она обратилась снова к Джеку, причем без прежней горячности. Она сказала: – Сейчас разобрались, только впредь это не должно повторяться. И другое нарушение не должно повторяться. Я имею в виду шум.

– Шум, миссис Хендон? – удивился Джек.

– Иногда это гости, а чаще драка.

– Драка, миссис Хендон?

– Мои жильцы, мистер Уиттингтон, – люди выдержанные. Они и вас любят, и вашу… эту девушку. Но я вас предупреждаю в последний раз. Еще такой случай – и вам придется съехать.

Келвин прошел к дивану и опустился на него со словами:

– Миссис Хендон, все ваши неприятности с этими молодыми людьми происходят из-за одной вещи, а именно: материальная необеспеченность. Когда люди материально не обеспечены, они легко срываются – это же ясно. Вы, я уверен, сами убедитесь, что врученная вам сумма не только оплачивает их кров, но и проливает целительный бальзам на их сердца.

Смежив веки и полуоткрыв рот, он отвалился на спинку дивана. Миссис Хендон сказала:

– Дай-то бог, сэр, всем будет только лучше.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Джек залился смехом, хлопнул себя по ляжкам и сказал:

– Ты просто артист! Потрясающе показал сибарита в отключке!

Джил сердито выкрикнула:

– И сколько же у вас теперь осталось?

Келвин открыл глаза:

– Десять шиллингов. Десять шиллингов с чем-то.

– Как, интересно, вы думаете на них прожить?

– Не вяжись к нему, Джил, – сказал Джек. – Дай человеку прийти в себя. Сама небось тоже ему благодарна.

– Совсем нет. Ни капли. Мне подумать тошно, что он прохлопает удачу, потакая нашему безделью.

Келвин тускло сказал:

– Ничего я не прохлопаю. Завтра, во всяком случае, у меня будет работа.

– Откуда вы знаете?

– Пойду кондуктором автобуса. В больших городах их всегда не хватает, – сказал Келвин, растравляя себя. Джек и Джил глядели на него изумленно. Он опустил локти на колени и уставился в пол, потом пожал плечами и сказал: – У меня выбили почву из-под ног. Некто Браун выбил у меня почву из-под ног. Меня не волнует, что он пугал меня полицией и… даже то, что без имени Гектора Маккеллара мне нечего делать. Но он решил, что я аферист, и теперь я все думаю – вдруг он прав? Мне в голову такое не приходило! В голову не приходило!

Он закрыл лицо руками и тихо заплакал. Джил положила руку ему на плечо. Джек зашагал по комнате. Он сказал:

– Неужели ты еще не понял, Келвин? Ничего не уяснил? Эти председатели, директора, члены правления, политики – вот кто аферисты. Надо быть дураком, чтобы признать их достойнее нас всех, и ты сам говоришь, что они даже дела толком не знают. Почему же, спрашивается, они всплывают? А потому, что в массе люди так боятся жить самостоятельно, что места себе не находят, если некому их пугнуть. Так получаются погонялы и надувалы, которые помыкают нами и огребают за это большие деньги. Почему им такая везуха? Потому что они уверены в себе. А где они набираются этой уверенности? Дома, в школе, в университете. Я знаю, что говорю. У меня богатые родители. Я учился в закрытой школе. Я с рождения принадлежу к правящему классу, но, слава богу, я выродок. Мне просто скучно давить на людей, разве вот Джил иногда пугну под горячую руку. А ты – другой, Келвин. В тебя уверенность не вколачивали. Бог ведает, где ты ее набрался. И если тебе удастся вскочить на самую верхушку лестницы, ты покажешь всем, какая она свихнувшаяся самодурка, наша система. Поэтому я тебе дружески аплодирую. Кондуктор автобуса – это не для тебя, приятель. Это будет неправильно.

Унимая дрожь в руках, Келвин зажал их коленями и повернулся к Джил с таким белым всполошенным лицом, что она тревожно подалась к нему. Пронзительной фистулой он выкрикнул:

– Я утратил веру, Джил!

Джек отозвался:

– Ты же не веришь в бога!

Джил сказала:

– В себя утратил веру?

– Мне некуда податься, Джил, – выдохнул он каким-то надрывным шепотом. Он пал лицом ей на грудь, она крепко обняла его и поверх его плеча строго взглянула на Джека, тупо смотревшего в ответ. Она пальцем показала ему на дверь. Джек озадаченно ткнул себя рукой, другую вытянув к двери. Его лицо вопрошало: Мне? Уходить? Сейчас? Она яростно кивнула. Угрюмо свирепея, он на цыпочках прошел к шезлонгу, сгреб под мышку спальный мешок и так же на цыпочках вернулся через всю комнату. На пороге он оборотился и послал ей долгий тяжелый взгляд. Обнимая дрожмя дрожавшего Келвина, она что-то нашептывала ему. Джек вздохнул, сумрачно покачал головой и вышел, очень осторожно прикрыв за собой дверь.

День отдыха

Утром по его лбу порхнул поцелуй, на столик у изголовья опустилась чашка с чаем – и Келвин проснулся. Он лежал на матраце под ворохом одежды, едва способный связать эту минуту пробуждения со всем, что ей предшествовало. Он помнил разговор с Брауном, помнил нарастающий панический страх, помнил сумятицу чувств, обернувшуюся неведомой разрядкой. В этой разрядке были мгновения восторга, припоминаемые смутно, потому что он не доверял восторгу, однако в важности самой разрядки сомневаться не приходилось. Крепче, чем после нее, он ещё никогда не спал. Он просто-таки млел душевно и телесно. Он поднялся на локоть и сказал:

– Сколько же мы… Сколько же я спал?

– Около четырнадцати часов, – сказала она, присев на край стола. Она была уже одета.

– Удивительно.

– Ничего удивительного. Ты с самого приезда крутился по делам как заведенный. Вдобавок у тебя было что-то вроде нервного срыва. И еще кое-что, по-моему, ты испытал впервые.

Он неуверенно взглянул на нее:

– Да, в первый раз.

– Ты не попробуешь мой чай?

– Обязательно. Спасибо.

Он отхлебнул, поглядывая на нее из-за чашки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Вполне хорошо. Очень хорошо.

– Что будешь делать сегодня?

Собравшись с мыслями, он сказал:

– Сегодня мне назначены шесть встреч. Угрозы Брауна меня не волнуют. Пойду на все шесть.

Она улыбнулась и сказала:

– Я очень рада.

Он с радостной улыбкой сел.

– Все-таки странно, – сказал он, – чтобы такая физическая штука, как любовь, могла изменить наше восприятие жизни. Я думал, только идеи способны это сделать. Только полковник Ингерсол и Фридрих Ницше сделали для меня столько же, сколько ты, Джил. А где Джек?

– Он, наверно, ночевал у Майка. Скоро явится, я думаю.

– Как мы ему объясним?

– А что ему объяснять?

– Что ситуация изменилась.

– Разве она изменилась?

– Разве она не должна измениться?

– Келвин, я люблю Джека.

– Как это возможно?

– Он славный.

– Вот уж чего не заметил.

– Да, иногда он ведет себя как последний хам, но это когда ему совсем погано. А в постели он нежный, бескорыстный и даже с фантазией. И потом, он любит меня.

– Почему же он ушел вчера?

– Это я велела. Ведь он не врал, что не свяжет меня по рукам и ногам, если я выкину что-нибудь ему не по вкусу.

Келвин нахмурился и уличающим голосом сказал:

– Выходит, мы любили друг друга только потому, что ты меня пожалела?

Джил раздраженно замотала головой:

– Не надо все облекать в слова, они всегда про другое. Ты мне страшно нравишься, и я подумала, что нужна тебе. Ты что, будешь теперь хандрить из-за этого?

Келвин на секунду задумался и выдавил улыбку.

– Боюсь, что не буду, – сказал он. – Хочется похандрить, но не получится – очень мне хорошо сейчас. Ладно, – он схватил ее за плечи, – последний поцелуй – ну! – последний чудный дар безумной ночи, один-единственный поцелуй!

Джил отбивалась, прыская со смеху:

– Перестань, глупыш, отпусти! Лежать, Фидо, лежать, паршивый пес! Лежать, псина…

С мешком под мышкой и конвертом в руке вошел Джек. Джил и Келвин отпрянули друг от друга: Келвин отвалился на локоть, Джил отошла к камину и стала расчесывать волосы.

– Еще не кончили? – неприязненно сказал Джек.

Он закрыл дверь и направился к дивану, по пути бросив конверт на грудь Келвину. Там он рухнул навзничь, разбросав руки и ноги и запрокинув бледное как смерть лицо.

– С какой ноги нынче встала Флоренс Найтингейл[8]8
  Найтингейл, Флоренс (1820–1910) – основательница института сестер милосердия, самоотверженно помогавшая раненым во время Крымской войны.


[Закрыть]? – спросил он Джил.

– Ты с похмелья, что ли?

Он сдавил рукой лоб и сказал:

– Ох, да.

– Это из Би-би-си письмо! – громко объявил Келвин.

Те вперили в него глаза. Он стал читать.

«Глубокоуважаемый мистер Уокер!

Мой друг Сэнди Браун рекомендовал мне вас, полагая, что наша встреча может быть взаимовыгодной. Соблаговолите связаться с моим секретарем по указанному выше телефону и договоритесь о времени.

Искренне Ваш, Гектор Маккеллар.

Продюсер телепрограммы „На острие Власти“».

Джил сказала:

– Он узнал, что ты использовал его имя. Не реагируй, Келвин. Это ловушка.

Джек сказал:

– Если он в самом деле злится, то позвонил бы в полицию.

Келвин завернулся в одеяло, соскочил со стола, подобрал с пола свои вещи и за ширмой оделся.

– У меня такое ощущение, – сказал он, – что ветер меняется. Лишней монетки у вас нет?

Он спустился к телефону и позвонил на Би-би-си. Секретарша сказала, что мистер Маккеллар ждет его завтра в 10.30 утра. Потом, назвавшись инспектором Маклином из отряда по борьбе с мошенничеством, он обзвонил все адреса, где его ждали на собеседование, и объявил, что только что задержан самозванец, выдававший себя за Гектора Маккеллара, и что ждать его уже не надо. Потом он поднялся наверх и отчитался в своих действиях. Все еще распятый на диване Джек сказал, не открывая глаз:

– По-моему, это неправильно.

– Да нет, у меня интуиция, я предчувствую, я убежден, что ветер меняется.

Джил жарила яичницу на примусе. Она сказала:

– Все правильно. Келвин, как приехал, крутится без передышки. Пора ему что-нибудь повидать. Куда мы его сводим, Джек? Что бы ты хотел увидеть, Келвин?

Подумав, Келвин сказал:

– Что-нибудь представляющее культурную ценность.

– Можно сходить в Тейт, – сказал Джек. – Хотя нет, ты же приверженец традиционного искусства. Тогда лучше в Национальную галерею.

Они позавтракали и отправились в Национальную галерею, причем Джил, взяв Джека под руку, уже не отцеплялась от него. Из всей компании только она была живчик: Джек еще не вышел из своего мрака, а Келвин, хоть и бодрился, но смотреть на эту пару избегал. Он бродил с ними по залам, и выражение вежливого интереса на его лице порою сменялось болезненной гримасой, потому что все обнаженные натуры мучили его сходством с Джил. Перед «Рождением Млечного Пути» Тинторетто выдержка покинула его, и он сказал:

– Я не против искусства, не думайте. Но я не могу уразуметь, зачем общественное место нужно превращать в спальню или бордель.

Джек вздохнул и сказал Джил:

– Сведем его в Музей естественной истории.

В музее Келвин ожил и воспрянул, он в одиночку наведывался во все закоулки и возвращался с победной улыбкой первооткрывателя. Он восторженно озирал реконструкцию тираннозавра, когда Джек и Джил набрели на него в доисторическом отделе музея.

– Научные находки, – сказал он, – несомненно, превосходят произведения искусства. Какая из ваших хваленых картин поспорит красотой с кораллами и раковинами, с бабочками и колибри? А если красота нынче не в моде, то в какой скульптуре столько мощи, гротеска и ярости, как в этом молодчике? Причем это не плод больного воображения. Он реально существовал.

– Реальные вещи, – сказал Джек, – в большинстве своем отвратительны. В целом реальность мне чужда.

Келвин остро взглянул на него и сказал:

– Она тебе не нравится?

– Да. Она меня угнетает.

– Меня она тоже угнетает, но только потому, что сейчас я такой же слабак, как ты. Если когда-нибудь мы станем по-настоящему сильными, мы отхватим от этой реальности очень аппетитные куски. А раз мы бессильны пока это сделать, то хаять реальность можно только от лютой зависти.

– А как насчет миллионов других слабаков, которым не удастся поладить с реальностью твоим очаровательным способом?

Склонив голову набок, Келвин заглянул чудовищу в пасть и мягко молвил:

– Удивительно слышать, что тебе не по душе способ, каким сильные используют слабых.

В следующую секунду Джек густо побагровел. Джил, успокаивая, обняла его за талию.

– Ой, Келвин, – простонал он, – скажи спасибо, что у меня голова разламывается.

Когда они вышли из музея, Джек заторопился в свое отделение государственной помощи – был выплатной день, – а Джил и Келвин отправились ждать его в Кенсингтон-Гарденз. Когда они огибали пруд, Джил сказала:

– Пожалуйста, перестань дразнить Джека.

– Я его дразню?

– Практически все, что ты говоришь, его бесит. Скажешь, это не намеренно?

– Можно я возьму тебя за руку?

– Можно, если будешь держаться в рамках.

Келвин вздрогнул и отпустил ее руку. Он смотрел на воду и гадал, будет ли ей грустно, если он утопится. Прямо по траве к ним шел с ликующей улыбкой Джек. Он схватил Джил за руки и завертел ее, как на карусели, потом, хохочущие и с дурными головами, оба повалились на землю. Он сказал:

– Потрясающе, каким полноценным мужчиной делает меня денежное вливание. Пошли, ребята, надо поесть.

По мере того как день клонился к вечеру, Келвин с грустью убеждался в том, что у Джека даже в мыслях нет возвращать квартирный долг, хотя он кормил их обедом и потом еще повел в пивную. Там Джил и Джек встретили множество друзей и перезнакомили их с Келвином, который пил кружку за кружкой, все более замыкаясь в себе. Из пивной поехали к кому-то на машине и в шумной переполненной комнате опять много пили. Джек и Джил уселись в углу на пол, поставив между собой бутылку мартини и два стакана. Джек что-то негромко говорил ей, а Джил улыбалась, смеялась и ерошила ему волосы. Девица в черном платье, до крайности открывавшем плечи и ноги, сказала Келвину:

– Привет! Это вы – шотландец нашей Джил?

– Она мой друг.

– Вы тоже художник?

Смиряя душевную муку, он прижал кулаки к груди и сказал:

– Я не верю в искусство, я презираю пьянки, я ненавижу женщин.

– Обалдеть. Вы не гомик? Тут есть ваши, могу познакомить.

Келвин вышел из комнаты, прошел через прихожую и ступил в лунную ночную прохладу. Достав карту, он определил свое местоположение и пошел в студию. Он добирался два с половиной часа и всю дорогу сосредоточенно думал о завтрашней встрече с Маккелларом, как недавно так же сосредоточенно чувствовал руку Джил в своей руке.