Текст книги "Падение Келвина Уокера"

Автор книги: Аласдэр Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Восхождение начинается

Он проснулся в 5.30, устроился на диване, накинув на плечи жилет и укутав ноги спальным мешком, и при свете моросящего серого утра разложил перед собой карту, транспортную схему и свой блокнот. Спустя час пятьдесят минут – уже в темном костюме, со свежим воротничком, в туфлях, начищенных до блеска, в шляпе и пальто без единой пылинки – он прокрался через комнату и беззвучно спустился по лестнице. В тесном подъезде висел телефон-автомат. По торговому справочнику он подобрал себе ломбард в центральном Лондоне, потом открыл парадное и помешкал на пороге. Дождь кончился, с тротуаров тянуло сыростью. Ломбард откроется только через два часа, и он пошел пешком, ориентируясь по далеко видной башне Управления почт и телеграфа. Кварталы на его пути роскошью не блистали, и он равнодушно миновал эти приземистые ряды домов с торговыми центрами, заводиками и спортплощадками, пока не стали попадаться улицы, которыми он шел вчера, и они так хорошо отложились в его памяти, что сейчас казались родными и близкими.

В ломбарде он выложил на стойку бумажный сверток, для верности перехваченный тесьмой. Из свертка он извлек стертое обручальное кольцо, старомодные золотые дамские часики (на цепочке, не на ремешке) и медальон (тоже на серебряной цепочке), внутри которого отрезанная по плечи миловидная девушка в фате застенчиво улыбалась грубоватому двойнику Келвина с розой в петлице.

Оценщик сказал:

– Десять фунтов за все.

– За двенадцать не возьмете?

– Нет, к сожалению. Десять фунтов.

Полтора часа спустя Келвин вошел в маленькую частную гостиницу и спросил на час-другой комнату с телефоном: он-де проездом в Лондоне и должен сделать несколько городских звонков. Его провели в уютную гостиную с телефоном на журнальном столике и мягким креслом. Расстегнув пальто, он вынул записную книжку, раскрыл ее, сел и начал крутить диск.

Он взял имя Гектора Маккеллара просто потому, что тот был его земляком, однако и специально не подберешь другую знаменитость даже шотландских кровей, которая лучше подошла бы для его планов. Отнюдь не блестящие способности и не потрясающие успехи возвысили Маккеллара. Начав в Лондоне журналистом, он потом поднимался все выше, умудрившись уберечься от критики и от похвал. Надежный человек, звезд с неба не хватал, впрочем, был себе на уме, а это если не самый быстрый, то самый верный путь к успеху. Назначение режиссером самой скучной телевизионной программы в Британии не помешало его имени оставаться на слуху, как сказал Джек, хотя и неясно, в какой связи; нет, в определенных сферах его имя имело вес. Услышав его от Келвина, секретарши либо сразу соединяли его со своим патроном, либо встревоженно объясняли, что мистер Компсон в Нью-Йорке, – может, они сейчас же свяжутся с ним? Сами же патроны были приветливы и шли навстречу. Трое пригласили его обсудить дела за ленчем где-нибудь в ресторане или клубе. Он отвечал, что в настоящую минуту может обсудить дела лишь в строго конфиденциальной обстановке. Другие вежливо удивлялись, что его интересует работа, никак не связанная с его традиционными занятиями, а то и просто недостойная его. На это он отвечал:

– Я надеюсь при встрече прояснить этот момент.

Когда через восемьдесят минут он отзвонился, у него была договоренность на два собеседования уже сегодня, пять предстояло завтра и шесть послезавтра. Он вышел в фойе в приподнятом настроении, которое ему поубавили, затребовав два фунта десять шиллингов за комнату и телефон.

В те два часа, что оставались до встречи с сэром Годфри Пресли из Корпорации урегулированного либидо, он перекусил в дешевом ресторанчике, прошел к Вестминстеру, задумчиво миновал древние шпили парламента и по набережной направился к смутно отражавшейся в воде шестиугольной башне Либидо-хауса. В цокольном этаже здания расположился зимний сад. Невидимые динамики подпитывали теплый воздух музыкой Моцарта. Келвин прошел к главной конторке у клумб с такими живыми цветами, что он принял их за искусственные. Секретарше он сказал:

– У меня встреча с сэром Годфри. Моя фамилия Маккеллар.

– Конечно-конечно, – сказала та, – сэр Годфри ждет вас, мистер Маккеллар.

Она подняла трубку и сказала:

– Говорят из приемной. Передайте сэру Годфри, что мистер Маккеллар поднимается к нему.

По аллее, обставленной фонтанами, она подвела его к двери и открыла ее ключиком. Дверь скользнула в сторону, за ней была комнатка, вся убранная персидскими коврами, с диванчиком и импрессионистической живописью на стене.

– Личный лифт сэра Годфри, – с почти кокетливой улыбкой сказала секретарша.

– Догадываюсь, – сказал Келвин, ступил внутрь и опустился на канапе.

Она закрыла за ним дверь. Через десять секунд дверь снова открылась, и на дальнем конце синего ковра он увидел письменный стол и поднявшегося за ним человека. Келвин встал и пошел к нему.

Сэр Годфри был лыс, широк в плечах и имел черные усы. Он указал на кресло против стола и грубовато-резким голосом сказал:

– Привет, Маккеллар. Садитесь, – после чего, не спуская с Келвина тяжелого взгляда, медленно погрузился в кресло, озадаченно хмуря лоб.

Келвин расположился в кресле свободно, без развязности, и стал излагать в темпе и по существу.

– Сэр Годфри, для начала я хочу быть совершенно искренним с вами. Я не Гектор Маккеллар. Я ввел вас в заблуждение с целью добиться этого собеседования, потому что, имея решительно все качества, необходимые руководителю вашего Отдела рекомендаций по содействию, квалификации и опыта я не имею. Но поскольку взять меня на это место и в ваших, и в моих интересах, вы сами согласитесь, что обман, благодаря которому я сейчас сижу здесь и беседую с вами, имеет за собой моральное оправдание. Цель оправдывает средства. Вы человек дела, и мне нет нужды мусолить эту тему. Но прежде чем перейти к вопросам и ответам, к словесному поединку, имеет смысл, мне кажется, устранить еще одно недоразумение. Чуть повыше моего правого колена вы, конечно, заметили, – он показал пальцем, – пятнышко от соуса. По дороге к вам я зашел перекусить в ресторан самообслуживания. Помещение там тесное, посетители сидят на неудобных стульях, едят за узкими полками вдоль стен. И нет моей вины в том, что сосед капнул соусом мне на брюки. Впрочем, – добродушно продолжал он, – человеку с вашим кругозором объяснять такие вещи – только разводить волынку. У вас самого, я вижу, на галстуке сидит маленькое, но вполне различимое яичное пятнышко. Вы не находите, что, в известном смысле, это нас сближает?

В продолжение этой речи пасмурное лицо сэра Годфри оставалось невозмутимым. Сейчас он подался вперед, тронул кнопку на крышке стола и встал. Встал и Келвин. За его спиной открылась дверь, и сэр Годфри громко сказал:

– Проводите этого… джентльмена.

Келвин повернулся и пошел к двери, где его ждала молодая женщина. На пороге он стал и, обернувшись, сказал:

– Это хорошо, сэр Годфри, что мы так скоро убедились в невозможности работать вместе. Советую вам запомнить этот день. Минуту назад я сказал, что вы человек с широким кругозором. Беру свои слова обратно. Не пройдет и месяца, как вы признаете собственную близорукость. Всего доброго!

Он плотно, стараясь не хлопнуть, что было бы признаком слабости, закрыл за собой дверь и за секретаршей прошел через комнату с глазеющими машинистками. И секретарша посматривала на него с любопытством, но, занятый своими мыслями, он этого не замечал. Для первого раза все сошло хорошо. Он говорил по существу и убедительно, уверенности не потерял и только допустил промашку с этими пятнами на одежде, а умнее было бы кончить так: «Какие вопросы вы хотели бы мне задать?» Урок на будущее. Радовала также скоротечность собеседования. Если все неудачные встречи будут завершаться так же стремительно, он сможет проворачивать их по десять-двенадцать в день. Он спустился в лифте, останавливавшемся почти на всех этажах, и, выйдя, постарался разминуться с двумя официального вида господами в темных костюмах, вильнув на выход через рощицу карликовых кипарисов, а потом и вовсе побежав, как ветер. На будущее он положил себе не раздражать людей заключительными репликами, бьющими на эффект, а не по цели.

Следующее собеседование прошло приятнее. Когда Келвин умолк, человек за столом от души расхохотался и сказал:

– Слушайте, вы наживете себе большие неприятности, если будете продолжать в этом роде. И, само собой, у вас нет ни малейшей надежды получить работу.

– Я предпочитаю думать, что мои шансы сто против одного. Отчаиваться я начну, когда мне откажут девяносто девять раз подряд.

– До свидания. Я огорчусь, если вас посадят за решетку.

Сдержанно улыбнувшись, Келвин поднялся со словами:

– В вас больше человеческого, чем у моего предыдущего собеседника, но шоры на вас такие же.

Остаток дня он провел в читальне, выуживая в прессе объявления о работе, и исписал в книжке семь страниц. Потом купил плитку шоколада и, жуя на ходу, направился в мастерскую.

Он вошел в квартиру уже в сумерках; раздевшись, аккуратно сложил одежду и залез в спальный мешок. Руки-ноги у него зудели от усталости, и неуемно гудело в голове от накатывавших впечатлений дня.

– Будь здесь Джил, – подумал он, – я бы выговорился и спокойно заснул. – Он вдруг так озлился на болтавшуюся где-то Джил, что о сне не могло быть и речи. Он встал, опустил монету в счетчик и включил свет. Общий кавардак и запущенность с такой силой ударили ему в глаза, что он закрылся руками, пугаясь за целость рассудка, надел старый костюм, закатал рукава, повязался фартуком и принялся за уборку. Пыль и мусор со всей комнаты он замел в камин, где и сжег все, что горело; собрал по комнате книги и расставил их на каминной полке, одежду повесил в шкаф, холсты сложил в угол, посуду и приборы составил в раковину; полезную мебель он выдвинул на обзор от двери, а художнические принадлежности и всякую бутафорию сдвинул к окну. Потом продуманно и без спешки расставил все, руководствуясь чувством симметрии. Диван, поставленный боком по одну сторону от камина, уравновесился вставшими вдоль стены рядком тремя стульями. Обеденный и спальный столы он оставил в центре комнаты, разгородив их ширмой. На прежнем месте остался только шезлонг. Разобравшись с обстановкой, он перемыл и вытер посуду и приборы и сгрудил их вокруг примуса на обеденном столе, после чего унялся и обозрел свои достижения. В комнате воцарился суровый больничный порядок, отчего Келвин окончательно почувствовал себя как дома. Вызвав в воображении благодарные лица Джил и Джека, он сказал вслух:

– Рассматривайте это как частичную оплату, как скромное вознаграждение за гостеприимство. Я делал это с радостью. Производить из хаоса порядок есть благороднейшее назначение человека. – Он взял старую наволочку и принялся дотошливо вытирать пыль.

Он еще убирался на большом столе, когда послышались приближающиеся выкрики и приглушенное бормотанье. Шум нарастал. Грохнув, распахнулась дверь. Бурно высказываясь, вошла Джил, за ней Джек, покрывавший ее голос лаем:

– Хватит! Хватит!

Оба смолкли, увидев преображенную комнату и Келвина, о котором успели забыть. Джил сразу прошла к дивану и села со словами:

– Для начала я не могу понять твоего притворства, будто она тебе не нравится. Если, по-твоему, ничего нет, то зачем перед ней притворяться, будто есть? Вот что интересно знать. Из любопытства.

Зажав руки между колен, она не мигая смотрела в стену перед собой. Джек откинулся к каминной полке и устремил на нее недобрый взгляд. Оказавшийся между ними Келвин бочком прошел к раковине.

– Кончила? – сказал Джек. – Или еще что-нибудь добавишь? – Она потерянно смотрела на выстроившиеся перед ней стулья. Джек заговорил тяжело, с угрозой: – Слушай, если ты ждешь оправданий, тебе придется разочароваться. Я чисто случайно сел на пол рядом с ней. Я поддатый, она поддатая – все были поддатые. Вдруг она меня обнимает, лезет целоваться. Пусть она шлюха, но она красивая шлюха, мне захотелось ее поцеловать – я и поцеловал. И нечего заводиться – я ее не люблю. Когда я сказал, что она мне не нравится, я сказал совершенную правду. После пяти минут разговора с ней я готов лезть на стену.

– Зато лизался ты с ней двадцать минут. При мне фактически. На глазах у людей, которые нас знают!

– Слушай, Джил, полегче на поворотах! Предупреждаю: ты меня загоняешь в угол. Мне казалось, что мы отлично притерлись друг к другу и живем, как нам хочется – вместе и поодиночке. А если ты будешь так продолжать, ты загонишь меня в угол. И тогда мне нечего с тобой делать.

Джил нахмурилась и заговорила со старательностью ребенка, усваивавшего новое и трудное задание:

– Если я не буду полегче на поворотах… тебе со мной будет нечего делать. Впредь мне надо быть полегче на поворотах. Понятно.

Джек подошел к Келвину и с преувеличенным радушием сказал:

– Как дела?

– Очень хорошо…

В стену между ними угодила лампа и загремела в раковину, брызнув битым стеклом на плечо Джеку. Он кончиками пальцев смахнул осколки, продолжая спрашивать:

– Что, неужели нашли работу?

Келвин бросил встревоженный взгляд на Джил, еще не распрямившуюся после броска, раскорякой застывшую на каминном коврике, сверкая глазами.

– Не нашел, – сказал он, – но у меня было два собеседования и насчет одиннадцати я договорился.

Джил схватила со стола нож, занесла его над холстом на мольберте и перевела взгляд на Джека, говорившего Келвину:

– Отлично. И вас слушали после того, как вы назвали свое настоящее имя?

– Слушали, только недолго.

Джил наискось распорола холст.

– И никто не вызвал полицию?

Джил бросила нож, схватила метлу и, размахнувшись, повалила мольберт и ширму, опустошила каминную полку и обеденный стол, а потом еще толкнула стол, и тот поехал на колесиках, все круша перед собой. Раскрыв рот, Келвин взирал на этот повальный разгром. Перекрывая грохот, Джек крикнул ему:

– Замечательно, что вы тут прибрались.

Джил налетела на него и заскребла ноготками по лицу, крича истерическим сипом:

– Тварь! Подлая тварь!

Поймав ее запястье, он крутанул ее, заводя руку за спину, и согнул девушку пополам. Свободной рукой он ухватил клок ее густых волос и дернул. Она крякнула. Он дернул сильнее, сказав:

– Не тварь, а творец! – Она издала звук, средний между кряхтеньем и всхлипом, он повторил: – Зови меня: творец! – и сильнее потянул за волосы.

– Творец! – взвизгнула она. Он отпустил ее и, скрестив на груди руки, привалился спиной к сушилке. Джил выпрямилась и, потирая ноющий локоть, обратила к нему спокойное, смертельно бледное лицо. Келвин посмотрел на них обоих и потрясенно вымолвил:

– Вы очень дурно сделали.

– Джил, безусловно, согласится с вами, – сказал Джек.

Джил с презрительной улыбкой сказала:

– Вонючий эксгибиционист.

Он угрюмо кивнул. Выбирая, где можно ступить, она прошла к камину, вытянула из груды перед ним детектив, села на диван, положив ногу на ногу, и принялась читать.

Напереживавшись за три минуты больше, чем за всю предыдущую жизнь, Келвин стоял ни жив ни мертв. Он не сразу даже осознал, что Джек держит его за локоть и с тихой паникой в голосе говорит ему:

– Я с ней не справляюсь, когда она в таком настроении. Поговорите с ней. Взбодрите. У вас получится.

Келвин отсутствующе кивнул.

Джек ушел в свой художественный угол и стал умело и неслышно прибираться. Келвин подошел к дивану и сел рассчитанно подальше от Джил. Она не обратила на него никакого внимания. Он положил между ними три фунта и кашлянул. Она холодно отозвалась:

– Да?

– Это деньги, которые вы вчера заняли у актера.

– У вас их вроде бы не было.

– Денег не было, но были материны безделушки, и сегодня утром я их заложил.

– А-а…

И, помолчав, добавила:

– Зря.

– Мне все равно нужны деньги. Через неделю-другую выкуплю.

– Ладно.

Она перевернула страницу. Келвин кашлянул и сказал:

– Вы не против, что я убрался в комнате?

– Ничуть.

Помолчав и по-прежнему глядя в книгу, она с горечью сказала:

– Я убиралась, пока Джек не дал понять, что ему до лампочки мои старания.

Келвин участливо сказал:

– Верно, без поощрения у кого хочешь руки опустятся. Я вот сегодня работал, надеясь, что вам будет приятно, и раз вам это приятно, я за милую душу буду убираться. Пока я здесь, понятно.

Джил медленно выпустила из рук книгу и повернулась к нему. Позади тихо копошился Джек. Глухим напряженным голосом она сказала:

– Я вам нравлюсь, да?

Келвин кивнул. Она облизнула губы и потянулась к нему лицом. Он с грустной улыбкой помотал головой. Взяв его руку в свои, она шептала:

– Поцелуйте меня! Поцелуйте!

– Нет. Вы хотите сделать ему больно, – он кивнул назад, – но он ничего не почувствует, потому что это ничего не значит, а я хочу, чтоб это кое-что значило. – Джил уронила лицо в ладони и разрыдалась. Келвин обнял ее за плечи и задумчиво, немного нараспев, заговорил: – Я не очень разбираюсь в любви, мне на нее не везло, но, сдается, это противоестественное чувство. Люди, которые только и могут нас утешить, причиняют нам боль. Не такой должна быть любовь. В жизни и без того хватает огорчений. Любовь должна наводить чистоту и порядок, а не запутывать и не ломать ничего, и ведь иногда она так и действует, правда? – Прильнув к нему, Джил громко всхлипывала. Его сердце бешено колотилось, и, прежде чем продолжить мысль, он сделал глубокий вдох. – Для большинства, – сказал он, – любовь кончается браком – свое гнездо, завтрак по-человечески, а не на кухне, современные обои, телевизор… но как-то это не по-ницшеански. «Живи опасно», – говорит Ницше. Когда любовь перестает быть опасной, не сбивает с толку и не требует для себя мужества, она превращается во что-то другое. Нет, вы правы, что любите его, а не меня. – Джил затихла, уткнувшись лицом ему в грудь. Он ласково потрепал ее по плечу и сказал: – Жить с Джеком – это опасное и прекрасное приключение. Завтра-послезавтра хозяйка может выставить вас на улицу. Куда вы денетесь? Вы сами не знаете, но у вас есть друзья, где-нибудь устроитесь. А где вы будете через год, с какой мебелью, в какой одежде? Опять вы ничего не знаете. Это со мной все можно разложить по полочкам. Мое будущее ясно, потому что мою жизнь определяет воля, а не чувства. Сейчас, наверное, из-за рубежа и из провинции много понаехало нашего брата, настырных пасынков, штурмующих командные высоты. А Джек настоящий отщепенец, бандит… аристократ. Меня даже Ницше не спасет от участи буржуа, респектабельного и скучного буржуа. – Джил передернула плечами. Он грустно сказал: – Пожалуйста, не плачьте.

Она с улыбкой села прямо и стала приводить в порядок волосы, говоря при этом:

– Вы в самом деле считаете, что это аристократично и опасно – писать никому не интересные картины, жить на родительские подачки и пособие для безработных, целовать при всех проститутку, а любовнице, которой это не понравилось, выворачивать руку? Вам не кажется, что это скорее ребячество и пошлость? И неужто вы считаете, что явиться в Лондон, не имея ни друзей, ни рекомендаций, в первый же вечер спустить все деньги, а потом пытаться нахрапом получить работу с пятитысячным жалованьем, – что это скучно и респектабельно?

Он серьезно посмотрел на нее и сказал:

– Не надо говорить мне такие вещи. Это прибавляет мне смелости.

– Ее вам и так хватает.

– Только не с вами.

Сзади подошел Джек и, облокотившись на спинку, сказал:

– Ну что, голуби, помирились? У меня предложение. Еще нет двенадцати, вечеринка у Майка только раскрутилась по-хорошему. Давайте вернемся все вместе.

Джил сказала Келвину:

– Пойдемте с нами?

– Нет. У меня завтра пять собеседований, мне нужен полноценный сон.

– Я тоже не пойду, – сказала Джил, – нет настроения.

Джек присел на спинку и, теребя мочку ее уха, мягко заговорил:

– Да брось ты, Джил. Если Келвин заляжет спать, чего хорошего киснуть у камина с книжкой, а если ты к нему приляжешь, он не выспится и по твоей милости упустит завтра шанс получить работу. Ты же сама любишь компанию, а я в этот раз буду умником. Обещаю.

Она повернулась к Келвину и почти просительно сказала:

– Вы точно не пойдете?

– Спасибо, предпочитаю не менять своих решений.

Джек ухмыльнулся и сказал:

– Поставил нас на место. Пошли, Джил, в темпе.

Он поднял ее на ноги. Она посмотрела на него и сказала:

– Ты думаешь, что можешь вертеть мною, как хочешь.

– Ага. Но это потому, что у нас одинаковые вкусы, хотя ты не всегда это признаешь.

– Не зарывайся. Вдруг я сделаю такое, что будет тебе совсем не по вкусу?

Джек ласково ущипнул ее за подбородок и сказал:

– Я не свяжу тебя по рукам и ногам, Джил.

С минуту они молча смотрели друг другу в глаза.

Келвин трубно высморкался, и Джек сказал:

– Пошли, Келвину пора баиньки.

– Спокойной ночи, Келвин, – сказала Джил.

– Спокойной ночи, – со светлой улыбкой сказал он. – Веселитесь.

Они ушли, хлопнув дверью. Ушла и улыбка с его лица. Он обвел глазами преображенную комнату. Джек лишь отчасти привел ее в порядок.

– Веселитесь, – пробормотал он, хотя Джека не было в его мыслях. Он снова начал прибираться в комнате, яростно шипя сквозь зубы: – Сука! Сука! Сука!