Текст книги "1982, Жанин"

Автор книги: Аласдер Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Мы были не несчастным случаем, а кооперативом. Я давно подозревал, что все хорошие команды – кооперативы, пусть даже они не признают этого. Когда я был молод, я и сам ни за что не признал бы этого, ведь мне всегда хотелось быть хозяином положения. Я желал быть королем. И знаешь, Джок, какое-то время я был им. Как ты думаешь, а? Меня любили две чудесные девушки. Почти две недели я спал с каждой из них через ночь. Мне теперь иногда кажется, что это игра моего воображения, своеобразная компенсация за шестнадцать лет моногамии, но нет же, это было на самом деле!

– Прости, Брайан, можно задать тебе один деликатный вопрос? Как ты занимался любовью с той, что в конечном итоге стала миссис Макльюиш?

– С радостью прощу тебе любой вопрос, Джок, но сейчас затрудняюсь ответить, потому что не совсем понимаю, о чем ты. Объясни.

– За неделю до нашей свадьбы мы встретились в чайной, и Хелен сказала мне с оттенком пренебрежения, что твой способ интимной близости был иным, чем мой, в чисто техническом смысле, насколько я понял. Я частенько задумывался, что же она все-таки имела в виду.

Брайан покачал головой:

– Не знаю. Конечно, все занимаются любовью немного по-своему, но не думаю, чтобы мой способ сильно отличался от твоего. Я всегда был слишком стеснительным и не выходил за рамки миссионерской позы. Может, ближе к двадцати годам я и научился выдумывать что-то в постели, но не уверен. До моей связи с Хелен я был девственником.

От этих слов у меня закружилась голова. Она и сейчас кружится. Если Хелен солгала мне, значит, на протяжении двенадцати лет наша супружеская жизнь строилась на обмане и мое прошлое больше не выглядит таким прочным и основательным. Я могу справляться и смиряться с нынешними невзгодами, если у них действительно есть причины, но раз я так ошибаюсь насчет своего прошлого, то КТО ЖЕ Я? Если реальность, в которую я верю, оказывается ошибочной, то как мне исправить ее? Есть ли хоть одна надежная истина в наших заблудших головах? Моя голова – это пещера, в которой свищет ветер, длинная и узкая бездонная яма, где правдивые и выдуманные воспоминания, надежды, мечты и просто факты носятся вниз и вверх, словно пыль в засушливой пустыне. Головокружение. Невозможно двигаться. Тогда ступай обратно к Диане, то есть к Жанин, которая в ковбойских штанах сидит в «кадиллаке» и читает про Тома Фрэнка и Нину, идущих по тротуару (по обочине) обочине к припаркованному «паккарду» (разве «паккарды» все еще не сняты с производства?) заткнись, Нину, идущую по тротуару (обочине) обочине к припаркованному «паккарду» («паккарды» все еще продаются?) заткнись, Нину, идущую по тротуару (обочине) обочине к припаркованному «кадиллаку», разумеется. Что-то мозги зацикливаются, надо помедленнее.

Прохожие наблюдают за этой театральной сценкой: очаровательная босоногая голаяподбелойюбкойиблузкой Нина с распущенными волосами идет по тротуару между шерифом Томом и ковбоем Фрэнком. На заднем сиденье «кадиллака» Нина замечает лисью мордочку неприятной пожилой дамы. Фрэнк отстегивает наручники со своего запястья, открывает заднюю дверь, пристегивает браслет к внутренней ручке двери, а потом грубо целует Нину, засовывая свой большой язык ей в рот и прижимаясь к ее животу толстым членом. Она вырывается и говорит:

– Мне так не нравится!

– Да ну! – ухмыляется он, открывает водительскую дверь и садится в машину.

Нина стоит на тротуаре и кричит, нет, голосит:

– Фрэнк, я не хочу ехать!

– Придется, – отвечает Фрэнк. – Теперь ты часть этой машины.

И он заводит двигатель. Сердитая Нина плюхается на заднее сиденье и захлопывает дверь. Она, конечно, не верит, что машина может тронуться, пока она стоит, пристегнутая наручником, снаружи, но она хочет избавиться от возбужденных взглядов нескольких мужчин, которые таращатся на нее, словно она снимается в рекламе того, что им очень хотелось бы купить. Она даже рада, когда машина наконец отъезжает от этих слюнявых животных, хотя сердце ее бешено колотится. Она слышит рядом с собой радостный, но слегка задыхающийся голос:

– Привет, Нина. Меня зовут Шерри. Ты не напугана, детка? Посмотри лучше, что они сделали со мной.

У маленькой, похожей на лисичку Шерри морщинистое лицо, которое могло бы принадлежать женщине от тридцати пяти до шестидесяти. Руки ее пристегнуты наручниками к ручке над дверцей машины, она извивается, разворачивая тело то так, то эдак, закидывая поочередно правую ногу на левую и наоборот. Ноги у нее неожиданно красивые, они почти полностью обнажены под расстегнутой мини-юбкой, а под снятойсобеихплечбелойшелковойблузкой бойко торчат маленькие груди в черном лифчике (а может быть, это арестованный мужчина?), хватит сбивать меня с толку, на ней белыевысокиебосоножкичулкивсеткучерныеподвязкиичерныесерьгавстилеКлеопатры (да отвяжись ты от этих сексуальных украшений, Джок Макльюиш! Мы знаем, что ты там прячешь) ИДИ ЗА МНОЙ ГОСПОДИ И ТОЛКАЙ МЕНЯ ради Христа, если Ты подвергнешь меня психоаналитической процедуре, то быстро обнаружишь, что и сам Ты – не более чем плод моего воображения. Шерри произносит сиплым голосом:

– Ты только посмотри, в каком я дерьме! Как только они появились, я сразу разволновалась, стала кричать и отбиваться, но они грубо скрутили меня и привязали к этой ручке. Я просто восхищаюсь твоим спокойствием. Но ты явно в первый раз и не знаешь, что ждет тебя впереди. Поверь, эти животные будут делать с нами все, что им заблагорассудится, как только мы доберемся до «Скотного двора».

Ключевое слово. Вернемся к Жанин, которая читает все это, Жанин в ковбойских бриджах в «кадиллаке», который Фрэнк ведет в некое место под названием «Скотный двор», вдруг осознает, что она читает про Нину, едущую в «кадиллаке», который ведет Фрэнк в некое место, называющееся «Скотный двор», где Нину поставят в один ряд с Жанин. Голова кружится. Пойманная в сети моего воображения, Жанин чувствует волнующую беспомощность. И еще она охвачена ужасом. Если все это лишь сон, то она хочет проснуться, но у нее ничего не выходит. Она смотрит в затылок Фрэнку и хочет его о чем-то спросить, но в то же время не хочет, чтобы он понял, что она знает что-то, чего не должна знать, если она действительно это узнала.

– Что там дальше в этой истории? – спрашивает Фрэнк.

Она делает вид, что зевает.

– Обычная дерьмовая женофобия. А это место, в которое мы едем, – ресторан, ночной клуб или отель?

– Ни то, ни другое, ни третье, и в то же время все вместе. Это комфортабельное ранчо, где несколько старых знакомых могут хорошо провести время, не стесненные никакими условностями.

– Отлично, – тихо отвечает Жанин.

Шерри бормочет:

– Скажи, Нина, ты быстро кончаешь? Только скажи правду, это важно.

Нине по-прежнему кажется, что все это большая шутка, и лучше она будет подыгрывать этим смешным людям.

– Ну, это зависит от того, насколько мне нравится мужчина.

– В таком случае пусть тебе понравятся мужчины на «Скотном дворе». Новые девочки там всегда очень популярны, и эти ребята трахают их, широко раскрыв глаза, и не отпускают, пока те не кончат. У них есть все необходимые приспособления. Они умеют заставить женщину полностью сдаться. Моя семейная жизнь пошла совсем по-новому после того, как я начала ездить на «Скотный двор». Мы бы с Томом давно уже разошлись, если бы один знакомый не показал нам это место. Том был таким хилым…

Шерри превращает все в какую-то комедию, я не чувствую больше силы и злости, приближаясь к моменту, который должен стать ВЫСШЕЙ ТОЧКОЙ, РАЗВЯЗКОЙ, КУЛЬМИНАЦИЕЙ истории, давай-давай, не обращай внимания.

– Я уверена, что Фрэнк оставит меня себе, – говорит Нина. – Разве не для этого он меня арестовал?

– Ах, как ты жестоко ошиблась, милочка. Фрэнк не шериф, он СУТЕНЕР, ВОРЮГА. Разве он не предупредил? Когда он привезет тебя на «Скотный двор», то либо продаст с молотка, либо будет сдавать в аренду тому, кто больше заплатит. Фрэнк помешан на деньгах, а не на женских дырках. Но он поставляет товар тем, кто помешан на дырках, и сегодня он везет тебя.

При этих словах ледяная рука ужаса сжимает сердце Нины, фу, какое пошлое клише, хватит тут критику наводить, не мешай мне двигаться к ВЫСШЕЙ ТОЧКЕ, РАЗВЯЗКЕ, КУЛЬМИНАЦИИ, тут Фрэнк громко говорит, не поворачивая головы:

– Нина, не обращай внимания на болтовню Шерри. Наслаждайся поездкой.

Том поворачивается к Нине и смотрит на нее долгим тяжелым взглядом, в котором читается восхищение.

– Молодчина, Фрэнк, всегда привозит девочек, которые до последнего момента не верят в то, что с ними происходит, да еще умудряется доставить их в такой чудесной упаковке. Шерри, помнишь ту дамочку, что он привез в прошлый раз? Богатую сучку в кожаных бриджах. Как там ее звали?

– Жанин, – говорит Шерри.

На этих словах – а мне так хотелось представить Жанин, читающую про себя полуголую, и про то, как разные люди трогают и ласкают ее груди волосы и т. п. и говорят ей, какими способами и как долго они собираются ею наслаждаться, – на этих словах история должна закончиться, потому что теперь Жанин уже понимает, что она всего лишь персонаж этой истории. Она вдруг осознает, что ее неизбежная судьба – быть героиней повествования, в котором кто-то – кого она никогда не встретит и к кому никогда не сможет обратиться – диктует ей свою волю, руководит ее мыслями и эмоциями.Она так похожа на всех остальных людей но только не на меня. Я был свободен целых десять минут.

Целых двадцать пять лет накануне этих последних десяти минут я был персонажем истории, которую писала компания «Нэшнл секькюрити». Эта история руководила моими действиями, а соответственно, и моими эмоциями. Как мог я научиться любить свою жену, если больше половины ночей в неделю даже не спал с ней рядом? Я стал совершенно предсказуемым, чтобы фирма могла положиться на меня. Я перестал расти, перестал изменяться. Вместо меня росла фирма. Я стал таким же чертовски хладнокровным, услужливым и скучным, как мой отец. Неудивительно, что в конце концов Хелен меня бросила, даже несмотря на то, что побила.

Хелен любила меня. Я только что осознал это. Она вышла за меня замуж потому, что любила меня. Отчасти сознательно, отчасти нет, она пошла на безрассудный риск и обман – только ради того, чтобы поставить своих и моих родителей в ситуацию, которая привела к нашей женитьбе. Никто не смог бы сделать такого, если бы им не двигала настоящая любовь, почему же я никогда не замечал этого? Почему, когда она отворачивалась после соития, словно я разгромил ее в неравной битве, я ни разу не поцеловал ее нежно в спину и не сказал ласково: «Это было чудесно, но я хочу больше, хочу нею тебя. Повернись ко мне. Дай обнять тебя»?

Такое никогда не приходило мне в голову. Я был поглощен мыслями вроде: «И это все, что ей нужно, черт бы ее побрал, ну что ж, она это получила, надеюсь, теперь она счастлива. Слава богу, завтра меня ждет СЕРЬЕЗНАЯ работа». Должно быть, она думала то же самое, но я был слишком одержим своей гордыней, чтобы заметить это. Неужели она бы отвергла мои чувства, если бы я зарыдал от того, что наши занятия любовью такие короткие и скучные? Наверное, нет, ведь она любила меня. Так почему же я не замечал этого?! Почему я всю жизнь считал себя дешевкой, в то время как Дэнни, Хелен, да по-своему и Диана, да, Брайан, да, Алан, да, Зонтаг и даже издательница были живыми свидетельствами того, что я способен на большее, чем просто зарабатывать ДЕНЬГИ? Я был окружен любовью, я скользил на ее волнах, но старательно не замечал ее, отвергал ее снова и снова. Сейчас от этой любви ничего не осталось, я это ясно вижу. Или, быть может, я смог разглядеть это, потому что целых десять минут был свободен? Теперь я больше не предсказуем, хотя у меня есть деньги и свой собственный чистенький дом.

Может, мне начать небольшое собственное дело? Что бы это могло быть? Или войти с кем-нибудь в долю, но с кем? Может, я найду какой-нибудь кооператив, организую театральную труппу или вступлю в коммуну?

Может, я что-нибудь изобрету? Или переквалифицируюсь в фермера и буду выращивать скот и пшеницу или разводить крабов? А может, я примкну к политическому движению? Ударюсь в религию? Или стану охотиться за женщинами с помощью журналов и клубов знакомств? А может, снова женюсь? Уеду за границу? Отправлюсь в кругосветное путешествие с компаньоном или без? Обнаружу, что я гомосексуалист или хладнокровный игрок, гравировщик часов, безумный убийца? Умру ли я на войне, или в борделе, или от голода, в кабацкой драке или вымаливая подаяние на Шри-Ланке, или на Фолклендских островах, или еще в каком-нибудь удаленном уголке Британской империи? Ведь я ничего больше не собираюсь делать. Нет, я ничего не стану делать.

Своим внутренним зрением я вижу Тебя, Боже. Ты голый старик, сгорбившийся посреди солнечного диска, у Тебя длинные волосы и борода, развевающиеся, словно хвост кометы, Ты похож на свое изображение на плакате, который появился несколько лет назад. На этом плакате Ты тычешь в мироздание под собой каким-то пинцетом или циркулем, но в моем воображении Твоя рука просто дотягивается до меня с пустой ладонью. И указательный палец не вытянут, чтобы сообщить мне, что я должен или не должен делать. Ты говоришь:

– Встань, сын мой. Ты упал и ударился, но всем нам свойственно ошибаться. Посмотри на эти тридцать с лишним лет за своей спиной и считай отныне, что это было окончанием твоей школы, и начни сначала. У тебя довольно времени. Ты еще не мертв. Тебе нет еще и пятидесяти.

Боже, как я хотел бы заплакать. Я свободен, но несчастен, потому что какой прок трусу быть свободным? Связанный или несвязанный, трус все равно не способен сделать ничего хорошего для себя или других. За всю жизнь я не совершил ни одного смелого, доброго, неэгоистичного поступка. (Хизлоп, молчать!) То есть совершил, но время быстро стерло его.

После смерти жены он стал сморщенным и чудаковатым. Входя в класс, мы частенько заставали его там – он сидел, уперев локти в стол и закрыв лицо ладонями. Мы пробирались на свои места и вели себя тихо как мыши. Может, он подглядывал за нами сквозь щели между пальцами? Мы сидели, как изваяния, пока он наконец не вскрикивал: «Достаньте учебники!», и иногда это было единственное, что он произносил за весь урок, пока не раздавался звонок, означавший, что нам пора перейти в другую аудиторию, хотя мы сидели фантастически тихо и неподвижно, а в классе присутствовало человек сорок, не меньше. Мы были в ужасе. Своими детскими сердцами мы понимали, что человек стоит на грани сумасшествия, но мы не могли никому об этом сказать. У нас не было доказательств, которые показались бы убедительными взрослому человеку.

Однажды он обвел взглядом класс, пощелкивая языком, как раньше, но слова, которые он произнес, были лишены смысла.

– Вот что любил я, грубую мужскую ласку одеяла, воркованье голубок в зеленеющих вязах, густой отупляющий дым и прозрачное желе, айву, лимон, – кто это сказал, Мэри?

– Китс, сэр, – ответила девочка слабым дрожащим голосом.

– Нет, Мэри, – вздохнул Хизлоп. – Китс этого не говорил, равно как и Браунинг, или Теннисон, или Брук, это сказал безумный Хизлоп. Кто же это сказал, Андерсен?

– М-м-мифтер Хифлоп фкавал это, фэр, – ответил Андерсен, который всегда начинал шепелявить, когда нервничал.

– Встань, Андерсен, и повтори мое имя еще раз, – потребовал Хизлоп, подходя к нему. – Никаких мистер, никаких сэр, просто мое имя.

– Х-х-хифлоп.

– Так, разбей мое имя на две части, – мягко сказал Хизлоп. – Скажи Хисс, а потом скажи Слоп. Сначала Хисс. По отдельности. Прижми копчик языка к зубам и прошипи, как змея.

После минуты беззвучных мучений Андерсен выдавил:

– Хиф.

Хизлоп вздохнул, достал хлыст и похлопал им себя по левой ладони. Теперь он больше не выглядел съежившимся. Неведомо откуда в нем заиграла вдруг свежая кровь.

Андерсен, – заявил он, – сейчас я сделаю нечто прекрасное. Нечто такое, за что ты будешь благодарить меня в будущем. Такое, что навсегда внесет мое имя в скрижали Длинного города. Я попрошу выгравировать на моем могильном камне следующие слова: «Здесь лежит человек вылечивший речевой дефект Андерсена». Ну-ка, пошепелявь еще. Скажи «Андерсен».

– Андерфен, фэр.

– О боже. Скажи «стоп».

– Фтоп, фэр.

– Все хуже и хуже. Я не осссстановлюсь, Андерсен, пока ты отчетливо не произнесешь «ссстоп». Вытяни руки и сведи их вместе.

Андерсен повиновался. Хизлоп ударил.

– Скажи «стоп», Андерсен.

– Фтоп, фэр!

– Руки вперед, Андерсен!

И т. п.

Он продолжал бить, а Андерсен, с залитым слезами лицом, то стонал, то подвывал, то вскрикивал, но упорно продолжал говорить неправильно, и продолжал держать руки вытянутыми вперед.Весь класс сидел, скованный кошмаром, от которого, казалось, не может спасти никакое пробуждение, потому что учитель сошел с ума. Он превратился в механизм. В машину, у которой сломался выключатель и которая может только продолжать работать, работать и работать, и тут я не выдержал, встал и сказал:

– Он не может так произнести, сэр.

Он с изумлением посмотрел на меня, этот Хизлоп. Он подошел, держа плеть в руках, встал передо мной и сказал что-то, чего я не смог расслышать, потому что был оглушен ужасом. В классе повисла тишина, и я понял, что он закончил каким-то вопросом или приказом, и теперь я должен заполнить эту тишину какими-то словами или действиями. Ничего не приходило в голову, и тогда я повторил: «Он не может так произнести, сэр» – и сел на место, сложив руки, и сразу почувствовал себя в безопасности. Другой учитель схватил бы меня за ухо, отволок в какую-нибудь кладовку и там как следует обработал плеткой, но Хизлоп никогда не дотрагивался до людей руками, только хлыстом, и поэтому я чувствовал себя в безопасности и даже разозлился и сказал:

– Вы не должны были этого делать. Вы не должны были этого делать. Вы не должны были этого делать.

Я повторял так раз за разом, и всем становилось ясно, что это правда, что Хизлоп не должен был бить Андерсена, и вдруг другие ученики стали повторять эти слова вместе со мной, скандируя все громче и громче, даже девочки присоединились к нам, и вот уже весь класс превратился в такой же кошмарный механизм, каким только что был Хизлоп. Наши голоса хлестали его, словно плеть. Он попятился к своему столу, сел за него, вдавил лицо в деревянную столешницу и стал бить себя кулаками по затылку, стараясь уничтожить себя, убить, растоптать. И тогда мы замолчали. Дверь была открыта, в нее на цыпочках вошел директор в сопровождении учителя из соседнего класса. Хизлоп поднял голову, из носа его текла кровь. Он захныкал голосом капризного маленького мальчика:

– Сэ-эр, они никада не оставят мня в пкое, никада не оставят мня…

Нам всем было стыдно. С тех пор в школе Хизлопа никто не видел.

И все же я правильно сделал, что остановил его. После уроков весь класс собрался вокруг меня на площадке, снова и снова рассказывая подходившим ребятам, что Хизлоп сделал с Андерсеном, и что я сказал Хизлопу, и что потом все мы сказали Хизлопу. Многие, и девочки тоже, пошли провожать меня домой. Я, конечно, не стал с того дня их лидером, но им нравилось просто быть рядом со мной, они были рады, что я есть. Рядом со мной они чувствовали себя сильнее и безопаснее, потому что я был одним из них. Им нравилось быть рядом со мной, потому что они были рады, что я есть. Мне было тринадцать или двенадцать, не помню точно. Хоть бы еще раз кто-нибудь обрадовался, что я существую, пока я не умер:

Ох

Ох

Ох

Ох что это?

Ох

Ох

Ох

Ох слезы

Ох

Ох

Ох

Ох они текут ручьями

Ох

Ох

Ох

Ох прекрати

Ох

Ох

Ох

Ох к чему прекращать?

Ох

Ох

Ох

Бедный Хизлоп

Ох

Бедный отец

Ox

Алан Алан

Ox

Где ты мама мама мама?

Ох

Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни

Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни

Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни Дэнни?

Ох

Хелен Хелен Хелен?

Ох

Зонтаг

Ох

Издательница

Ох

Проститутка не Дэнни нет Господи нет

Ох

Я тоже я тоже

Ох

Ох бедные дети бедные дети

Мы все невежи. Мы не умеем быть добрыми друг к другу.

Ох хорошо

Ох хорошо

Ох хорошо

Вытри заплаканное лицо уголком одеяла. Так. Теперь я чувствую себя совсем по-другому. Новый человек? Во всяком случае, уже не тот же самый человек. Что это за странное, яркое, слегка тревожное ощущение, будто тяжесть, годами давившая на сердце, вдруг шевельнулась и немного, совсем чуть-чуть, подвинулась?

Не надо давать ей название. Пусть растет.

Перед смертью я постараюсь, чтобы люди опять радовались самому факту моего существования. Как? Отправляйся в отпуск и поразмысли над этим. Полежи на пляже под жарким солнцем. Пей вино, никаких крепких напитков. Если правильно устроить свой отдых, то появятся новые идеи, оживут старые, те, что давно забыты. Идеи, делающие людей смелыми, идеи и, конечно, любовь. Я поеду в отпуск, отдохну, подумаю и вернусь в то единственное место, которое способен понимать. Когда-то мне казалось, что лучше жить в Лондоне или на мысе Канаверал, или даже в Голливуде. Меня учили, что история делается в нескольких важных местах несколькими большими людьми, которые вершат ее для блага других. Но это «великое меньшинство» не имеет теперь былой власти, в наши дни они способны только угрожать и разрушать, поэтому история сегодня – это то, что делаем все мы, повсюду на планете, в каждый момент нашей жизни, независимо от того, замечаем мы это или нет. Я буду работать среди людей, которых знаю; не буду больше тратить себя на фантазии; я стану думать больше, а пить меньше; меня оценят соседи, я буду беседовать с ними, обзаведусь друзьями, знакомыми, врагами, если понадобится, и я… (не надо произносить это). Уахааахау, ну и ночка выдалась, пожалуй, самая длинная ночь в моей жизни. Я, конечно, не здоровяк, но мне надо собраться с силами и прожить эту ночь до конца. Хм. Хм-м.

Жанин волнуется, но пытается не подавать виду. Она сосредоточена на звуке расстегивающихся кнопок на юбке, который раздается при каждом ее шаге. «Какой сексуальный звук», – произносит детский голосок, хихикая.

«Успокойся, – думает Жанин. – Считай, что это обыкновенный просмотр».

Но тут ей в голову приходит мысль: «Какого черта! Удиви их. Шокируй их. Покажи им такое, чего они даже представить себе не могли».

Она становится, слегка расставив ноги, снимает и отбрасывает в сторону блузку, снимает юбку, скидывает босоножки и остается совсем обнаженной, в одних чулках в сетку. Мне нужны чулки. Полностью обнаженная женщина слишком ослепительна, и вот она стоит, в одних чулках, руки на бедрах, чувствуя волнующее тепло в промежности. Она готова ко всему.

Через час я буду стоять на платформе с кейсом в руках, одетый опрятнее, чем многие, но не привлекая к себе внимания. Я буду стоять как акробат, готовящийся шагнуть на высокий канат, как актер перед выходом на сцену, где его ждет совершенно новая роль. Никто не догадается, что я собираюсь сделать. Да я и сам пока не знаю. Но я не останусь бездейственным. Нет, я не останусь бездейственным. О, Жанин, моя глупенькая душа, иди ко мне. Я буду ласковым. Я буду добрым.

Шаги в коридоре.

ТУК, ТУК

Женский голос:

– Восемь-пятнадцать, мистер Макльюиш. Завтрак заканчивается в девять.

Мой голос:

– Хорошо.