Текст книги "1982, Жанин"

Автор книги: Аласдер Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– У моих родителей нет чувства юмора, – сказала Хелен, – и у меня тоже его нет. Не думаю, что я буду сегодня участвовать в выступлении. Коммунары! Отец меня убьет.

Неожиданно ее голос стал очень похож на голос Дэнни. Она расплакалась. Наш режиссер попытался обнять ее за плечи, но она сбросила его руку. Впрочем, она позволила Диане утереть ее слезы платком. Джуди сказала непреклонно:

– Ты непременно должна играть сегодня. Бинки придет на выступление.

– К черту Бинки.

Джуди повернулась ко мне, улыбаясь, и сказала громко, словно переводя разговор на более веселую тему:

– Как тебе спалось, Джок?

– Спасибо, отлично.

– Кстати, ты знаешь, кто тебя раздевал?

Я молча уставился на нее.

– Помнишь, кто надевал на тебя пижаму?

Мне ничего не оставалось, как отрицательно покачать головой.

– Но ты должен помнить хотя бы анальное проникновение!

– Ты шутишь?

– А порку плетьми?

– Разумеется, нет.

– А фелляцию?

– Что еще за «фелляция»?

– Сестры! – воскликнула Джуди трагическим голосом, обращаясь к Диане и Хелен. – Мы старались напрасно. Этот человек не помнит абсолютно ничего.

Я был страшно сконфужен:

– Ты хочешь сказать, что вы… э…

– Мы тебя укладывали в постель, – ответила Джуди. – Вчера вечером ты какое-то время вел себя очень осознанно, но потом превратился в совершеннейшее дитя. Мужчины не умеют обращаться с детьми, поэтому нам пришлось тобой заняться. Между прочим, кто такая Дэнни?

Я опять уставился на нее.

– Ты без конца звал какую-то Дэнни, при этом крепко обнимал всех нас, насколько тебе руки позволяли. Потом сказал рассерженно: «Я не люблю вас! Вы все – не Дэнни!» – и расплакался.

Диана возразила:

– Я ничего подобного не помню. Помню только, что он все время мерз. Даже когда мы его укрыли одеялом, он продолжал жаловаться на невыносимый холод, потом вдруг затих и сказал совершенно трезвым голосом: «Я женюсь на Нэнни». И тут же вырубился.

Это были очень неприятные новости.

Хелен повернулась ко мне:

– Ты вел себя очень противно, Джок. Впрочем, мы все так себя вели. Особенно он. –Она мрачно кивнула в сторону английского режиссера.

Тот нахмурился:

– Поаккуратнее, Хелен. Кончится тем, что ты поверишь, будто этот ханжа написал правду про наш клуб.

– А я уже думаю, что так оно и есть, – ответила Хелен и опять начала всхлипывать.

Джуди и английский режиссер встали из-за стола. Режиссер сказал устало:

– Ну, кто хочет «собачьей шерсти»?

Я отправился с ними в таверну «Дьякон Броди», где мы встретили Брендана или Доминика Бина и где я выпил несколько порций «собачьей шерсти», которая так плохо на меня действовала.

Хелен все-таки не отказалась играть в тот вечер. Поначалу она вела свою роль нервно и неуверенно, но в перерыве собралась, и дальше все пошло как обычно. Однако вскоре после перерыва случилась неприятность. Я должен был удержать движущееся вертикальное пятно света на Хелен и медленно перемещался у нее над головой, как вдруг нога моя соскользнула и лампа ударилась о балку и разбилась, а сам я повис на руках. Зрители замерли, но тут же принялись смеяться и аплодировать, а я взобрался обратно на свое место, вкрутил новую лампу и как ни в чем не бывало продолжил свою работу. Но аплодисменты и смех испортили все дело. Хелен начала говорить все быстрее и быстрее, и видно было, что она хочет поскорее завершить спектакль. Когда другой актер заканчивал свой монолог, она чуть ли не на полуслове перебивала его и начинала свой. Ее гласные стали сбиваться с безупречных английских «оу» и «ау» на плоские «е», которые звучат в простонародной речи района Кельвинсайд в Глазго. Под конец она вообще перестала чувствовать остальных и вела себя, как мужественная шотландка, выполняющая какую-нибудь неприятную обязанность. Зрители больше не смеялись. Один лишь финальный монолог Роури заставил их похлопать.

В конце Хелен не вышла на общий поклон. Я оставался на своей вышке спиной к зрителям даже после того, как включил верхний свет и публика начала расходиться. Я ненавидел себя. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел или слышал меня, особенно не хотелось показываться на глаза нашим. По моей вине выступление было почти сорвано, и я не знал, чем могу заслужить прощение. Я возился с распределительным щитком, а Роури, Родди и Брайан прибирали зал в полном молчании. Наконец кто-то ИЗ них произнес:

– Насколько я понимаю, Диана присматривает за Хелен?

– Да, – был ответ.

Еще через пару минут кто-то пробормотал:

– Сомневаюсь, что Бинки был очень впечатлен нашим выступлением.

– Да пошел он в жопу, этот Бинки! – сказал наш режиссер громко. – Он нам не нужен. До его появления прошлой ночью я был уверен, что он уже лет сто как помер. Никто не может штамповать одно за другим одинаково хорошие выступления. Мы работали сегодня девятую ночь подряд, тут даже профессионал мог бы сломаться. Кончай там торчать попусту, Джок. Спускайся вниз, выпей чего-нибудь.

– Сегодня я не пью, спасибо, и я вовсе не торчу попусту. Я проверяю соединения. Тут некоторые провода перекрутились.

– Проверишь их завтра. Пойди хоть кофе выпей.

– Нет, спасибо. Когда я закончу свою работу здесь, я сразу пойду спать.

Когда все разошлись, я быстро пробрался в свой чулан, открыл пожарный выход, который оказался поблизости от «Дьякона Броди», забежал в таверну и вернулся домой с четвертушкой виски. Погасив свет и нырнув под одеяло, я быстро выпил всю бутылку. В те дни я был еще новичком-алкоголиком, поэтому даже от такой небольшой дозы тут же отключился. Мне снились неприятные сны, в которых все кружилось волчком. В одном из них я переходил улицу после дождя и вдруг заметил, что она вся кишит червями – мне пришлось остановиться, чтобы не давить их. Они были обычной толщины, но совершенно необычной длины. Один полз очень быстро и вытянулся футов на тридцать. Тут я услышал какой-то прерывистый звук и открыл глаза. Улица с червями исчезла, передо мной была тьма. Кто-то лежал рядом со мной, тяжело дыша. Чья-то рука нежно гладила мою ногу. Я рывком повернулся, включил свет и увидел Хелен, которая дико таращилась на меня. Будучи уверен, что она явилась, чтобы отомстить мне за сорванное выступление, я в ужасе закрыл лицо руками. Спустя несколько секунд я понял, что она не собирается нападать на меня. Прозвучал ее громкий укоризненный голос:

– Джок, ты все время смотришь на меня, скажи, ты же не думаешь, что я уродливая, бесталанная, тоскливая дура, а, не думаешь? Ты так не думаешь, Джок?

– Э… нет, конечно, нет. Нет.

– Ну так докажи это, – сказала она и села на краю матраца.

Она вела себя как пьяная, но это была лишь игра, я видел, что она абсолютно трезва. До меня постепенно дошло, чего она от меня хочет, и я почувствовал себя страшно подавленным.

Я начал сбивчиво объяснять, что я плохой любовник, что мне нужно некоторое время просто спать с женщиной, прежде чем я буду способен заниматься с ней любовью, но она перебила меня:

– Хорошо, ты меня вышвырнешь отсюда, но можно я сначала посижу здесь минут десять? Я понимаю, что слишком многого от тебя требую, но, может быть, десять минут не нарушен твоих планов?

– Оставайся сколько угодно, ради бога, – обрадовался я.

Тогда она повернулась ко мне и поцеловала, погрузив язык глубоко мне в рот, и вдруг я с удивлением почувствовал эрекцию. Она отстранилась немного и сказала:

– Ну?

Я смотрел на нее, раскрыв рот. Кивнул пару раз – словно клюнул. Она быстро сбросила блузку, джинсы и все остальное и легла рядом, промолвив:

– Ну, давай.

– Черт, это невозможно! – заорал я диким голосом.

– Ты что, блин, импотент, что ли?

И тут я разозлился. А превращать злость в желание я отлично умел. Я взобрался на нее и, после нескольких жестких толчков, почувствовал, что проскользнул внутрь. Все продолжалось пару минут, после чего я скатился с нее и почувствовал себя опустошенным, как пчела, из которой выдернули жало вместе с внутренностями. Я медленно положил на нее руку, ожидая, что последуют хотя бы какие-то ласки, но она резко поднялась и бросила:

– Мне нужно покурить.

Она уселась, скрестив ноги, на кровати, натянула блузку на плечи и вытащила из кармана джинсов пачку сигарет. Простыня немного сбилась с краю, обнажив зеленый пластик матраца – Коммунар, – произнесла она.

Лицо ее было угрюмым и несчастным. Я хотел сказать ей, что все это было ни к чему, но прекрасно понимал, что она и сама это знает.

– Теперь ты, конечно, будешь всем рассказывать, что я шлюха.

– Разумеется, нет, с чего ты взяла?

– Ну, будешь теперь ходить и думать, что я шлюха.

– Да не стану я так думать!

Проститутки дают сексуальное облегчение тем, кто не хочет увлекаться или не может добиться взаимности от других, так что в этой ситуации проституткой был я. Но едва я открыл рот, чтобы объяснить ей это, она воскликнула:

– Проклятье! Забыла зажигалку внизу. И, черт возьми, мне надо покурить. Просто необходимо!

И она посмотрела на меня.

– Где ты ее оставила? – спросил я мрачно.

– На столе, в моей сумке. Знаешь, как выглядит моя сумка?

Я понимал, что по вине какого-то мужчины, может быть Брайана, она чувствует себя беспомощным изгоем и использует меня как прислугу, чтобы почувствовать себя увереннее.

Я вылез из кровати, испытывая облегчение от мысли, что она вовсе не любит меня. Мне просто нужно ее немножко поддержать. Я вздохнул:

– Пожалуй, мне стоит одеться, как следует.

– Да не будь ты таким викторианцем! Плевать сто раз на то, что люди делают или думают в этой клоаке.

В пижаме и тапках я отправился на поиски ее зажигалки.

Было часа три или четыре утра. Спускаясь по каменной лестнице, я услышал рычащие звуки, которые становились все громче и громче. В дальнем углу главного зала не то Альберт Финни со своим приятелем, не то Том Кортни со своим приятелем медленно ездили по кругу на мотоцикле. Кроме них в зале были только английский режиссер, Диана и шотландский режиссер. Они сидели рядком, но на некотором расстоянии друг от друга. У шотландского режиссера вид был вороватый, у Дианы – потерянный, но в то же время необъяснимо самодовольный, а у английского режиссера – ошарашенный. Я приблизился к ним и сказал громко, перекрикивая шум мотоцикла:

– Мне стыдно. Сегодня я сорвал спектакль. Простите меня.

Они взглянули на меня с отсутствующим выражением на лицах.

– Что? – крикнул шотландский режиссер.

Я повторил. Английский режиссер прокричал:

– Спектакль… С тех пор много чего произошло. Не бери в голову этот эпизод со спектаклем.

Помолчав, я опять крикнул:

– Никто не видел сумку Хелен?

Они нашли ее на стуле. Я пожелал всем спокойной ночи и пошел наверх. Позже я выяснил, что после спектакля Бинки передал Диане через английского режиссера, что приглашает ее на просмотр на небольшую роль в лондонском спектакле, в котором у английского режиссера была большая роль. Диана так обрадовалась, что сказала об этом Брайану, и тот вдруг понял, что она спит с английским режиссером. Он так расстроился по этому поводу, что у Хелен наконец развеялись всякие сомнения, и она поняла, что Брайан спит с Дианой. К тому же Хелен, скорее всего, позавидовала предложению, которое Бинки сделал Диане. Роури тоже позавидовал и так расстроился по этому поводу, что Родди решил, что Роури спит с Бинки, и попытался покончить с собой. В этот момент Джуди, которая была любовницей английского режиссера, вдруг отвесила ему пощечину, сказала что-то очень обидное по поводу того, что он якшается с шотландской компанией, и ушла, уведя за собой всю английскую труппу с друзьями. Тогда Хелен недвусмысленно отправилась наверх соблазнять меня, а Родди и Роури неожиданно ушли вместе на какую-то вечеринку, оставив троих обманутых несчастных соболезновать друг другу.

Когда я поднялся наверх, Хелен там не было. Я вздохнул свободнее, но вместе с тем встревожился, поэтому пошел искать ее в печально известной общей спальне. В стене напротив двери был ряд незанавешенных окон, через которые проникал зыбкий свет ночного неба и фонарей с Уэст-Боу. Я увидел огромный голый пол, на котором рядами лежали пластиковые матрацы, на них – спящие тела в спальных мешках. Разглядев, что на матраце Хелен кто-то есть, я на цыпочках пробрался к нему. Рядом с матрацем плашмя лежал чемодан, а на нем – сложенная одежда, книжка, зубная щетка и пачка сигарет. Я невольно почувствовал уважение к Хелен зa то, что даже в такой ситуации она нашла в себе силы аккуратно раздеться, ведь я поступил бы точно так же. Я осторожно поставил сумку рядом с чемоданом и вдруг заметил, что она не спит. Из глубины спального мешка раздавались приглушенные рыдания. Меня охватила жалость к ней, я понял, что она вовсе не каменная, а обыкновенная ранимая и, в данный момент, обиженная женщина. Деликатно погладив ее по плечу, я сказал:

– Хелен, не переживай так.

Рыдания затихли, и из спального мешка выглянуло ее заплаканное лицо, совсем как лицо тонущего человека выныривает из черной холодной воды. Никогда не видел я ее такой прекрасной.

– Прости меня, Джок, – прошептала она.

Я улыбнулся и ответил:

– До завтра!

Потом вернулся к себе и сразу заснул. Извинения Хелен вернули мне уверенность в своих силах. Я понял, что с нашей труппой случилась самая большая неприятность, какую только можно представить, но понял также, что труппа эту неприятность переживет.

ДЕСЯТАЯ НОЧЬ

На следующее утро я проснулся рано в прекрасном настроении. Сквозь окошко под потолком было видно изумительно синее небо. Я вдруг понял, что с самого начала нашей работы здесь видел Эдинбург только из окон бара «Дьякон Броди» – вот отчего сознание мое стало таким болезненно возбудимым. Я встал, умылся, тщательно побрился и оделся, довольный тем, что сумел сохранить чистоплотность даже в таком месте. А потом я отправился на прогулку. Опять был солнечный ветреный день, хотя я не припоминал, чтобы такая погода была типичной для августа. Я шагал вниз по Хай-стрит, на которой стояла добрая половина всех древних зданий Шотландии, во всяком случае, так мне казалось тогда. В те дни галереи и сувенирные магазинчики были редкостью, а средний класс не успел еще освоить эти старинные дома. Из окон пятых, шестых и седьмых этажей тянулись через дворы веревки для сушки белья, и я представлял, как над Хай-стрит трепыхались, словно флаги, клетчатые штаны и юбки, а между тем это, скорее всего, было запрещено. Напротив главных ворот Святого Распятия я обнаружил маленькую лавку вроде тех, что торгуют лакричными пастилками, газетами и сигаретами «Уилс уайлд вудбайн» в зеленых и желтых пачках по пять штук. Пожилой мужчина сидел на подоконнике, сложив руки на рукоятке трости, стоявшей у него между ног. Он попыхивал короткой трубочкой, и видно было, что он в полном смысле слова у себя дома. Уверен, что, когда королева бывала в этой резиденции, она частенько видела этого старика из окон дворца, ведь нигде больше в Британии короли и простолюдины не сосуществуют в такой тесной близости. От этих мыслей я неожиданно развеселился.

Я пересек дворцовый двор, миновал южные порога и пошел по дорожке через луг к небольшому озеру с лебедями. Пробравшись сквозь какие-то руины, я вышел к скалам Солсбери и залез на вершину. Потом спустился по мягкому, поросшему травой склону в долину к подножию Трона Артура и принялся карабкаться наверх, пока, задыхаясь, не добрался до указателя на вершине скалистого конуса. При виде этих великих просторов кружилась голова. По голубой небесной равнине величественно ползли белые облака, похожие на диковинных зверей, подо мной раскинулась долина со старым городом, мелкими городишками и фермами, за моей спиной тянулась цепь унылых холмов, а далеко впереди возвышались голубые вершины гор, у подножья которых блестел лиман, испещренный кораблями и небольшими островками. Даже не знаю, были ли в тот день видны Бен-Невис, Бен-Ломонд и Тинто-Хилл. Скорее всего нет, но указатель свидетельствовал, что они должны быть где-то там. Глазго был скрыт торфяниками за Батгейтом, а жаль, ведь до него было всего сорок или пятьдесят миль. Мне вдруг пришло в голову, что рельеф Шотландии напоминает тело толстой падшей женщины с удивительно тонкой талией. Тройной пояс шоссе, канала и железной дороги туго перехватывал эту талию, соединяя Эдинбург и, с одной стороны, порты, сообщавшие Глазго с Европой, а с другой – порты, сообщавшие Ирландию с Америкой. Между прочим, эта женщина была богата! У нее было достаточно земли, чтобы, при условии разумного ее использования, прокормить всех нас, достаточно озер, рек и морских вод, чтобы обеспечить нас рыбой, а на холмах ее в изобилии росли лесоматериалы. Запасы ее железной руды были исчерпаны, но зато у нее были залежи угля, которых хватило бы еще на пару столетий, а также множество квалифицированных рабочих, готовых трудиться в сфере тяжелой индустрии. Нам не хватало только свежих идей и уверенности в своих силах для их воплощения, но у Шотландии был Алан, был я и множество нам подобных, вполне способных реализовать на практике любое количество новых идей. Мне вспомнились драматические события минувшего вечера, и я ухмыльнулся, потому что все эти драмы были пустой театральщиной. Зато мне выпала возможность познакомиться с технологией сценического освещения. Если бы у меня когда-нибудь возник интерес к телевидению (а телевидение уже тогда обещало стать важной отраслью), то этот опыт мне здорово пригодился бы. Удачей была и встреча С Бинки, поскольку, стремясь произвести на него впечатление, я, неожиданно для самого себя, стал красноречив и изобретателен. Концепция негативного света сейчас представлялась мне чистой выдумкой, но идея с голограммами была совершенно реальной. Она требовала разработки тонких и очень мудрено структурированных световых потоков. Электромагнитные методы могли стать ключом к решению этой задачи, в результате же могла получиться полезная вещь, применимая не только в сфере развлечений. Я был молод, учился и жил в прекрасной стране, стоял на пороге непредсказуемого и великого будущего. Я спустился с холма по пологому склону – нарочно большими прыжками, чтобы снять волнение.

В то утро я много бродил по Эдинбургу, тщательно избегая мест, где мог встретить каких-нибудь знакомых. Я разглядывал причудливые старинные двигатели в университетском музее, взбирался на шотландский монумент, обедал пирогом с кружкой пива в подвальчике на Ганновер-стрит. Там было полно народу, все толпились вокруг небольшого пятачка, где стояли трое мужчин. У одного было мрачное одутловатое лицо и легкий пушок на голове, другой был похож на ящерицу, а третий – на маленького застенчивого медведя.

– Это трое наших лучших со времен Бернса, – шепнул мне один из посетителей. – Если не считать Сорли, разумеется.

Я кивнул, словно понимал, о чем идет речь, потом вышел на улицу и купил открытку. С центральной почтовой станции я отправил ее Дэнни, написав, что люблю ее, что ужасно соскучился и буду дома через четыре дня. Вроде бы я даже упомянул, что женюсь на ней, хотя не уверен. Эпизод с Хелен, произошедший накануне, отбил у меня всякую охоту к случайному сексу. У меня возникло к ней что-то вроде дружеского расположения после того, как она меня сначала соблазнила, а потом извинилась. Я даже слегка восхищался ею, но никогда не согласился бы снова лечь с ней в постель.

Когда я вернулся в клуб, то не обнаружил там привычного оживления. Я взял кофе и подсел к Родди, Роури и писателю, которые были неестественно молчаливы.

– А где наши девушки? – спросил я.

– Хелен уехала домой к родителям. А Диана, скорее всего, по-прежнему в полицейском участке, хотя едва ли это имеет смысл, – ответил Родди.

– Хелен уехала? Диана в полиции? Какого черта?

Все трое уставились на меня, как будто я спросил, в какой стране мы сейчас находимся.

– Ты что, не знаешь, что Брайана арестовали? – спросил Родди.

Я тут же сообразил:

– Неужели эти картины все-таки оказались ценными?

– Ага, они, оказывается, стоят тысячи фунтов. Но дело не только в этом.

Где-то в районе полудня в клуб явилась полиция. Возможно, причиной тому была газета, которая негативно отзывалась о клубе, а полиции все-таки платят деньги за борьбу с негативными явлениями.

Они опросили работников, осмотрели помещения и не нашли ничего криминального (что не удивительно, ведь ничего криминального не было). Потом они попросили документы на деятельность клуба, чтобы отвезти их на проверку экспертам. Это займет два-три дня, сказали они. Практичный радикал заметил, что без этих документов он не сможет открыть клуб вечером, а поскольку клуб работает только во время фестиваля, то закрытие даже на пару дней грозит ему банкротством, к тому же он не сможет рассчитаться с работниками. Полицейские сказали, что им очень жаль, но, если документы в порядке, он непременно получит их назад через пару дней. В те времена еще не было дешевой копировальной техники. Практичный радикал попросил разрешения поехать вместе с полицейскими в участок, чтобы, если экспертов не окажется на месте, он мог скопировать необходимые бумаги. Полицейские не возражали, и радикал отправился в участок вместе с Брайаном, который тоже был заинтересован в том, чтобы клуб работал. Вскоре после их ухода явился один из хозяев клуба со своим адвокатом – они тоже были заинтригованы газетной статьей. Прежде всего их удивило, что клуб задействовал площадь втрое большую по сравнению с арендованной, но настоящей неприятностью оказались испорченные портреты, которые, как и предполагал художник, принадлежали кисти Рэйберна. Хозяин с адвокатом пожелали видеть людей, которые были инициаторами всех этих безобразий. Вместо того чтобы сразу направить их в полицейский участок, все принялись уверять их, что понятия не имеют, где эти люди, но что они наверняка вернутся к вечеру и свяжутся с хозяином при первой же возможности. Хозяин и его адвокат удалились в скверном расположении духа. Диана бросилась в полицию, чтобы обсудить все с Брайаном, но там выяснилось, что и Брайана, и радикала заперли в камерах за оскорбление полицейских, сопротивление при аресте и сознательную порчу общественной собственности. Ей даже не дали с ними поговорить, поскольку она не была адвокатом и поскольку оба в тот момент получали медицинскую помощь в связи с повреждениями, полученными при совершении ими второго и третьего преступлений. С этими новостями Диана вернулась в клуб, после чего Хелен сказала, что с нее довольно, что она не может больше выносить этот бардак – она отправляется к родителям, и пусть ребята ей звонят, но только если повод будет действительно серьезным.

Остальные были очень взволнованы, однако когда Брайан вернулся и рассказал все по порядку, мы поняли, что ничего необычного не произошло. В участке их усадили за небольшой столик в углу шумного офиса. Под диктовку радикала Брайан принялся печатать, однако спустя час они прекратили работу. Они прикинули, что если даже будут без перерывов работать до самого открытия клуба, то все равно успеют скопировать меньше половины документов, так что смысла в этой работе нет. Они объяснили это дежурному сержанту за стойкой и попросили разрешения взять документы поздно вечером, когда эксперты уже уйдут с работы. Сержант сказал, что у него нет полномочий, чтобы позволить им это, и вообще сейчас в участке нет чинов, которые имеют такие полномочия. Услышав это, Брайан и радикал стали говорить быстрее и громче. Они повторяли то же самое, но уже с некоторой иронией, даже сарказмом и угрозами передать дело в высшие инстанции. Брайан заявил, что власть полиции не может быть выше закона, под защитой которого находится свобода шотландских граждан. Оба были возмущены несправедливостью, полагая, что раз они не сделали ничего предосудительного, то могут чувствовать себя в полной безопасности. Это была ошибка. Они энергично жестикулировали перед лицом сержанта, и в результате он обвинил их в оскорблении личности. По пути в камеры они шли не то быстрее, не то медленнее своего конвоя, в общем, кончилось тем, что они грохнулись и помяли край мусорной корзины. Никаких серьезных повреждений они не получили, просто царапины, которые достаточно было обработать, например, йодом. Словом, цепь событий, приведшая их в камеры, была невероятно банальна.

Тем вечером мы повесили над входом табличку, сообщавшую, что по непредвиденным обстоятельствам клуб закрывается, а об открытии будет сообщено дополнительно. Потом мы забаррикадировали двери и расселись внутри, слушая, как возмущенные посетители колотят в дверь, требуя вернуть им деньги за купленные билеты. Я чувствовал страшное разочарование, смешанное с необоримым желанием предпринять что-нибудь правильное и практичное.

Отчасти это разочарование имело сексуальный характер. Хелен завела меня, но не удовлетворила, и сейчас я с неудовольствием думал о том, что вскоре предстоит заняться любовью с Дэнни. Вокруг меня мрачно напивались хмурые люди, от которых не приходилось больше ждать острот или благодушия. Я объявил оставшимся членам нашей труппы:

– Я расскажу вам, что я собираюсь сделать завтра. Мне заплатили за работу, а вам, наверное, нет. Так?

Им не заплатили. Тогда я продолжил:

– Так. Если завтра к обеду Брайан и Хелен не вернутся, я разберу наш зал для выступлений и верну материалы компаниям, которые нам его одолжили. Я также расплачусь за аренду микроавтобуса, так что Родди и Роури смогут вернуть осветительное оборудование в Глазго.

– К чему такая спешка? – буркнул кто-то после паузы.

– Никакой спешки, – ответил я. – Я просто не люблю расточительство. В условиях, когда репутация наша подмочена, мы на примете у полиции, на нас точит зуб хозяин и его адвокат, на нac сердиты посетители, сломана часть оборудования й ранен режиссер, наше шоу больше не имеет никаких шансов. Оставаться здесь – означает попусту тратить время, деньги и силы. Полиция продержит у себя документы еще по меньшей мере два дня, так что, даже если клуб откроется опять, даже если отпустят Брайана и вернется Хелен, у нас останется всего лишь одно выступление и народу на нем будет меньше, чем актеров, можно не сомневаться. Давайте не будем скатываться до такого уровня.

Диана сказала:

– Джок, ты же не режиссер, ты всего лишь электрик. Не все настолько однозначно хреново, как ты думаешь. Мы не должны ничего предпринимать, пока не выпустят Брайана.

ОДИННАДЦАТАЯ НОЧЬ

На следующий день к трем часам Брайан не появился. Я не собирался больше ждать и позвонил в фирму, где мы одолжили материал для подмостков. Там нашелся какой-то человек, который согласился забрать все в течение часа. Он даже был готов помочь демонтировать сцену.

– Приезжайте, разберемся, – сказал я.

С помощью молодых коммунистов Горбалса, которые совсем засиделись от безделья, мы вывинчивали болты, разбирали крепления, складывали детали в стопки, а Родди, Роури и Диана молча смотрели на нас. Мои помощники поработали на славу. К пяти вечера все планки, зажимы и направляющие были вынесены из помещения. Я снял рабочий халат.

Умылся. Вернулся к компании, которая молча сидела за столом в главном зале. Тело мое приятно расслаблялось после двухчасовой работы. Я понимал, что все мною недовольны, но понимал также, что это скоро пройдет, ведь я действовал благоразумно.

Десять минут спустя нас привлекли приветственные возгласы и сияющие лица тех, кто сидел ближе ко входу. В зал вошли Брайан и радикал с пластырями на лбах и сияющими решительными улыбками. Брайан тут же направился к нам.

– Ну, дорогие мои, все в порядке, – провозгласил он своим обычным манерным тоном. – Простите за вынужденный простой, теперь мы готовы продолжать. Сегодня работаем как обычно.

– Ты хочешь сказать, что клуб открыт? – спросила Диана.

– Да. Они вернули нам документы, когда выпускали нас два часа назад. Сержант за стойкой окликнул нас и спросил: «Эй, ребята, а эти бумажки вам не нужны? Нам они совершенно ни к чему» – и выдал нам документы.

– А что с обвинениями?

– Наш адвокат сказал, что если мы признаем себя виновными в оскорблении полиции, то они снимут обвинения насчет сопротивления при аресте и порчи служебного имущества. Похоже, максимум, что нам грозит, – штраф в пять фунтов. Но даже от этого можно отбояриться, если вести себя с ними достаточно учтиво.

– А картины? Хозяин?

– Мы только что от них. Они повели себя очень тактично. Я объяснил, что их Рэйбернс закрашен гуашью, которая элементарно смывается. Кроме того, клуб готов заплатить аренду за самовольно занятые помещения, так что все в порядке. Кто-нибудь, сделайте мне очень крепкий кофе. Я чувствую, что заслужил этого. Кстати, где Хелен?

– Она уехала домой.

– Так позвоните ей, черт возьми! Она нужна нам для вечернего выступления. На самом деле позвоните и сразу скажите, что мы едем, чтобы ее забрать. Джок, она тебе доверяет, съезди, пожалуйста, за ней. Ее предки живут в Камбусланге, это час езды на поезде. Господи, да что вы все на меня так смотрите?

Я объяснил Брайану, что я сделал. Он присел на стол и спросил:

– Ты всеразобрал?

– Да.

– И сцену, и зрительские места?

– Да.

– Боже мой. Сколько сейчас времени?

– Слишком поздно, чтобы успеть собрать все заново. Конторы, где мы брали материалы, уже закрыты. Прости, Брайан. Вы все, простите меня, пожалуйста.

Долгое время Брайан сидел неподвижно. Только по его глубоким судорожным вздохам было понятно, как ему больно. Я вдруг осознал, что он единственный по-настоящему любил этот спектакль. Актеры, писатель и я любили спектакль только за свое участие в нем, а Брайан один любил все действие целиком. Теперь он понуро сидел, тяжело вздыхал и качал головой. Диана села рядом и положила руку ему на плечи – очень осторожно, словно доктор, накладывающий повязку на рану. Он слегка улыбнулся:

– Все нормально, Диана. Со мной все в порядке.

Я хотел сказать ему, что завтра первым делом восстановлю всю площадку, сам заплачу за ее аренду, если это понадобится, но тут же понял, что все это блеф. Чтобы восстановить площадку и зрительный зал, понадобится не меньше четырех дней. Это можно сделать за один день, только если все будут активно участвовать, но у кого хватит на это сил после всего, что случилось? Хелен, например, точно не пошевелит и пальцем. Я сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я действовал опрометчиво и глупо.

– Да, – сказал Брайан, – я тоже так думаю. Но в любом случае спасибо тебе, ты нам здорово помог. Ты и помимо выступления действовал более предусмотрительно, чем актеры, я имею в виду финансовую сторону дела, но, видимо, для техника это нормально. Мне жаль, что в конце концов ты нас окунул в такое дерьмо…

– Да он обыкновенная посредственность, вот в чем его беда! – выкрикнул писатель.