Текст книги "Песня исцеления (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

   – Уж ты мой хороший дружочек, домушка-домочек!

   Всё живое любит ласку да добро, вот она и дом норовила приласкать. Она и с вещами разговаривала, ведь они были частью домашней обстановки.

   В доме мужа дети спали очень плохо, самой Будинке покоя не давали, а здесь, когда она стала ежедневно пить воду из Тиши и есть по ложечке тихорощенского мёда, который доставала для молодой матери добрая госпожа Радимира, и малыши стали спокойными. Будинка и их поила этой водицей. Удивительная это была вода! Когда надо было взбодриться – бодрила, а когда требовалось успокоение – утихомиривала, а мёд, прозрачный, как слеза, с крошечными золотыми блёстками света внутри, давал много сил.

   И всё-таки, как хорошо ни жилось Будинке в доме госпожи Рамут, а накрывали её порой какие-то странные приступы: вдруг становилось трудно дышать, сердце дико колотилось и рвалось из груди наружу, как пойманная птица – ни с того ни с сего. Ужас охватывал, и казалось ей, будто она вот-вот жизни лишится. Кудесница Светлана сказала:

   – Это жестокость, которую ты от мужа вынесла, всё ещё сказывается. Ничего, прогоним приступы твои.

   Волшебница рисовала пальцем золотое кружево, и узор, колыхаясь, сеточкой охватывал голову Будинки. Тело становилось лёгким-лёгким, словно она парила в пустоте – мягкой, ласковой, блаженной. И, раскатываясь чарующим эхом, со всех сторон окружал её голос Светланы:

   – Успокаивается душа твоя, и всё дурное изглаживается, стирается, забывается... Уходит весь страх, вся боль за леса далёкие, за горы высокие, за моря глубокие...

   После таких погружений просыпалась Будинка освежённой, расслабленной, а на душе было так тихо, беззаботно, хорошо и светло, что улыбка сама расцветала на губах. Её сердце наполняли покой и счастье. Светлана, сидя рядом, улыбалась:

   – Ты здесь среди друзей, голубушка. Больше никогда и никому не будет позволено тебя обидеть.

   Будинка, никогда не видевшая столько добра сразу, временами даже плакала, но это были хорошие слёзы. От них бегали сладкие мурашки по коже, голова чуть тяжелела, но из груди уходило что-то горько-жгучее, безнадёжное, унылое. К госпоже Рамут питала она глубочайшее благоговение и почтение, боялась глупым, неловким словом или делом рассердить хозяйку дома. Ещё жил в ней страх: а вдруг выгонят? Но госпожа Рамут никогда не сердилась, не повышала голоса, разговаривала мягко и спокойно. Одним-двумя словами она была способна рассеять все тревоги и страхи Будинки, и та прониклась к хозяйке дома пылкой преданностью. Ей хотелось услужить хоть чем-нибудь, и даже жаль порой становилось, что дом сам всё делал. Будинке хотелось своими руками готовить для госпожи Рамут её любимое крошево с огурцами, зеленью и яйцом, и это было бы ей в радость, а не в тягость. Когда служишь тому, кого любишь и уважаешь, это становится не обязанностью, а удовольствием.

   Пока дети спали, Будинка шила. Она в этом деле была очень способной, и стоило ей раз увидеть рубашку старшей навьи, как она тут же сообразила, как её скроить и сшить. Получилось очень хорошо, госпоже Рамут понравилось, и Будинка была страшно рада и горда, что угодила. Покрой у рубашек был не таков, как у белогорских, навьи носили наряды, к которым привыкли в своём мире; Рамут заказывала одежду у портного-соотечественника, то же делали её дочери. Но у Будинки получалось не хуже, а денег за работу она совсем не брала. Она была счастлива просто жить здесь, окружённая добром и заботой. Конечно, времени на шитьё из-за детей у неё было не так много, но не отблагодарить хоть какой-то услугой она не могла.

   Госпожа Рамут заказала мастерицам-древоделям небольшой деревянный навес, под которым можно было подвесить детские люльки. Там малыши могли спать на свежем воздухе в тёплую погоду, а Будинка изыскивала хотя бы полчасика, чтобы покопаться в саду. Она познакомилась с Ладой, ещё одной дочерью госпожи Рамут, и узнала, что такое садовая волшба. Ей страшно захотелось этому хоть чуть-чуть научиться, и Лада сказала с улыбкой:

   – Ну, давай попробуем.

   Она начала двигать пальцами, и в её руках скатывался сгусток золотого света – наподобие того, которым колдовала Светлана. Шарик завис над её ладонью, и Лада легонько подула... Сгусток внезапно прыгнул Будинке прямо в лоб! Её качнуло, в ушах слегка зазвенело, но ничего особенно страшного в этом не было, только удивительно и чудно.

   – Я поделилась с тобой своей силой, – объяснила Лада. – Пробуй. Ничего трудного в этом нет, надо просто окутывать растения любовью и желать им скорого роста и хорошего урожая. Ты сама будешь чувствовать, что и как нужно сделать, эта сила повинуется твоей малейшей мысли. Волшбой можно действовать не только на растения, но и на землю, на воду для полива. А ещё ты сможешь чувствовать и понимать, что растению нужно: водицы оно хочет, или, скажем, захворало... Хворь можно волшбой прогнать.

   Будинка обвела взглядом вокруг себя. Сад был очень ухоженный – благодаря трудам Лады, конечно. Даже не углядишь, что можно исправить, тут и так всё хорошо, опытная хозяйка за ним следила. Но нашёлся-таки увядший цветок, и Будинка занесла над ним руку, желая, чтобы он воспрянул. Чудо! С её пальцев начала падать золотистая пыльца, и цветок поднял головку, его пожухшие лепестки расправились. Оказалось, у цветка был надломлен стебель, оттого он и повял. Стебель восстановился, и цветок ожил.

   – Ой! – обрадовалась Будинка. – Получается!

   С этого дня она стала уделять время возне в саду – хоть по чуть-чуть, но ежедневно, а Лада, которая приходила довольно часто, подсказывала и учила её всякий раз чему-то новому. Про шитьё Будинка тоже не забывала. И вот что удивительно: если в доме мужа, будучи нагруженной работой и обязанностями сверх всякой возможной меры, она свою домашнюю повинность ненавидела, то здесь, делая всё с охотой и интересом, даже усталости не чувствовала. И дети совсем не обременяли, росли здоровыми и спокойными.

   А ещё у Будинки от ополаскивания волос водой из Тиши проплешина на голове зарастала с удивительной скоростью. За пару месяцев волосы на том участке достигли плеча, прочие тоже удлинились и стали ещё краше. После рождения детей немало их выпало, но теперь лезли новые. Будинка и в целом похорошела, от сытной еды щёчки немного округлились, появился румянец. Вот только кому её краса нужна? Об этом и думать не хотелось, как вспоминала мужа – вздрагивала, тошно становилось до жжения под ложечкой, до какого-то дикого ёканья внутри. Она не хотела ничего и никого. Ей бы деток вырастить да госпоже Рамут отплатить за её добро. Уж за неё Будинка была готова жизнь отдать! Если бы её спросили, она бы ответила, что выбирает служить хозяйке этого дома до скончания своего века. И никого преданнее, чем она, на свете сыскать было бы нельзя!

   Однажды в середине последнего летнего месяца зарева Будинка собирала в саду яблоки, а её полугодовалые близнецы находились на огороженной заборчиком площадке под навесом. Они пытались ползать и возились с выточенными из дерева игрушками. Хоть и родились они в один день, но уже сейчас у них проявлялся разный нрав: Ку́дря – шебутной и весёлый, Барну́та – задумчивый и неторопливый.

   Набрав очередную корзину румяных, душистых плодов, Будинка устремилась с нею в хозяйственную пристройку... И застыла, увидев рядом с детьми незнакомого светловолосого паренька. Он был невысок ростом – может, всего на полвершка выше самой Будинки, но голубой кафтан с красной вышивкой, подпоясанный алым кушаком, сидел на нём ловко, подчёркивая его крепкое, налитое упругой силой туловище. Обут он был в чёрные сапоги с кисточками на голенищах, его золотистые волосы лежали волнистой шапочкой с задорно вьющейся чёлкой, зачёсанной набок, а на висках и затылке были короткими. Паренёк «шагал» ногами деревянной куколки по перилам ограждения, а Кудря внимательно следил за игрушкой.

   – Иду, гуляю, никого не замечаю, – приговаривал паренёк хрипловатым голосом, не очень похожим на мужской – скорее, как у подростка. – Иду, песни пою, под ноги не смотрю... И в ямку – бух! – С этими словами он уронил куколку с перил, а Кудря заливисто рассмеялся.

   Его брат Барнута наблюдал за этим с недоумением: мол, что в этом смешного? А паренёк, уставившись на Будинку летне-васильковыми, нахально-ласковыми глазами, добавил:

   – А это у нас, наверно, матушка пришла, яблочек принесла... Вот только зачем нам яблочки – зубов-то маловато, чтоб грызть. Разве только полюбоваться!

   Паренёк, мягко ступая по траве стройными ногами, безо всякого стеснения взял из корзины одно яблоко и дал поиграть детям, а второе подкинул на ладони и надкусил сам. Его клыкастый, белый оскал впился в румяный яблочный бочок, и Будинка похолодела. Кончики ушей прятались под шапочкой волос, но и так было ясно, что перед ней – оборотень. Но не женщина-кошка: те были гораздо выше ростом, да и глаза другие, и лица. Красив был парень, но в красоте его гладкого безбородого лица было что-то хищное, опасное.

   – Да ты не бойся, – усмехнулся он, прожевав. – Я с кудесницей Светланой в дружбе, с малых лет её знаю.

   Имя Светланы будто окутало Будинку мягким теплом, прогоняя холодок испуга. А Кудря тем временем требовательно закричал, протягивая ручку к парню: мол, ты чего от меня отвернулся? Давай, развлекай меня! Паренёк обернулся и с клыкастой улыбкой снова принялся сыпать прибаутками:

   – Как на холмике, на горке да стоит рябина го́рька... Под рябиной я сижу, на тебя, малец, гляжу. Это кто у нас такой, неженатый, холостой? А пойдём со мной плясать, красных девиц ублажать!

   Похоже, он сочинял эти присказки-складушки на ходу – во всяком случае, Будинка ничего подобного раньше не слыхала.

   – Как тебя звать? – решилась она наконец спросить странного гостя.

   – Цветанкой, – ответил парень. И, видя недоумение и смущение Будинки, усмехнулся: – Да, не ношу я женской одёжи. Мне так больше нравится.

   Всё-таки было в его, а вернее, в её васильковых очах что-то непостижимо притягательное, и Будинка ещё больше смутилась, сама не зная, почему. Привиделась вдруг ей летняя ночь, соловьиный посвист, вздох ветерка в рощице... И сама себя одёрнула: это ещё что? И откуда?

   – Вижу, вы уже познакомились, – раздался вдруг голос Светланы. – Вот и славно!

   Она, улыбаясь, шла к ним по дорожке между яблонями, и солнечные зайчики вспыхивали золотыми искрами на её одежде. На волшебнице был богато расшитый узорами летник с широкими рукавами – светло-серый с золотым шитьём, а голову покрывала белая накидка, схваченная через лоб очельем. Поравнявшись с ними, Светлана сказала:

   – Будинка, Цветанку я давно знаю и люблю, не опасайся её. Она будет с нами жить, государыня Огнеслава дала разрешение.

   От этой новости Будинка зависла в молчании. Странная гостья ворвалась в её привычную, уже наладившуюся было жизнь этаким несуразным васильковым вихрем, от которого непонятно, чего и ждать. Смутила, нарушила покой, озадачила. И очи какие бесстыжие, пристальные, с солнечными искорками в глубине и ласковым прищуром! Соловьи ещё эти... примерещились. К чему?

   Но яблоки нужно было собирать, и Будинка вернулась к работе. Цветанка со Светланой ушла в дом, где их встретила госпожа Рамут с дочкой Драгоной. Сама не своя от странных чувств, Будинка надкусила сочное яблоко и задумалась.

   Летние яблоки долго не хранились в свежем виде, их госпожа Рамут приказала переработать на брагу, чтоб из неё потом гнать что-то крепкое и хмельное. Дом с измельчением яблок справлялся сам, а Будинка только подносила плоды. Она уже привыкла к волшебству, которое творилось на кухне: стальная полукруглая сечка для рубки капусты часто-часто подскакивала, со стуком кроша яблоки в корыте, потом тяжёлый пестик сам толок их в кадке, а давшая сок кашица закладывалась в бочки для брожения. Будинка сама тяжестей не ворочала, всё делал дом. Плоды не мыл, только обтирал от пыли чистой тканью, вырезал сердцевинки, измельчал, сам и бочки в погреб ставил.

   Будинка стояла на лестнице-стремянке, протягивала руку к спелым яблокам, рвала и складывала в корзину, что висела у неё на локте. Как только вес урожая сильно оттянул ей руку, она собралась слезать.

   – Давай помогу, красавица, – раздался знакомый хрипловатый голос.

   Внизу стояла Цветанка, впившись в Будинку наглой синевой своих волчьих глаз.

   – Благодарствую, сама управлюсь, – суховато ответила Будинка.

   Она не знала, как слезать. Спустишься – и попадёшь прямо в эти крепкие руки. Как ускользнуть, не угодив в них? Но в самом деле, не станет же Цветанка её хватать спустя час после знакомства? Хотя... леший их знает, эти очи васильковые, что на уме у их обладательницы.

   – Суровая какая, – усмехнулась Цветанка. – Дай хоть корзину поднесу, тяжело ведь.

   – Сама, – пробормотала Будинка.

   И, всё-таки начав решительно слезать, пошатнулась вместе с лесенкой. Её пронзительное «ай!» раздалось на весь сад, пожалуй. Яблоки раскатились из опрокинутой корзинки, а сама Будинка, открыв зажмуренные от испуга глаза, увидела васильковые очи прямо перед собой – до жаркой дрожи близко. Цветанка держала её на руках, клыкасто улыбаясь во все зубы. Будинка замерла и притихла, сжавшись в комочек. Под рукой она ощущала твёрдость и силу плеч новой знакомой: как у мужчины-богатыря, только сложена та была всё же изящнее, да и ростом далеко не богатырша. Но сила в ней таилась завораживающая, нечеловеческая. Будинка внутренне сомлела, чувствуя себя тонким, готовым сломаться стебельком.

   – Да не обижу я тебя, – тепло защекотал голос Цветанки её щёку с ласковой хрипотцой.

   Они вместе принялись собирать рассыпанные яблоки в корзину, а потом Будинка показала, куда нести. Цветанка потрясённо глядела во все глаза на сечку, которая орудовала сама по себе.

   – Ого, а это что за невидимка тут трудится?

   – Это дом всё делает, – с некоторым превосходством постоянной жительницы над новенькой усмехнулась Будинка. – Он и стирает сам, и убирает, и готовит. Такие дома навии-зодчие строят.

   – Вот так чудеса в решете! – присвистнула Цветанка. – Удобно, должно быть, тут жить?

   – Ещё бы, – подтвердила Будинка, высыпая принесённые яблоки на большой стол.

   Так они и трудились: собирали яблоки и относили в хозяйственную пристройку, а дом их обрабатывал. Цветанка то и дело замирала с разинутым ртом, наблюдая за чудесным «невидимкой».

   – Пошли, чего встала? – легонько понукала её Будинка. – Взялась помогать, так помогай.

   – Пойдём, пойдём, – опомнившись, спохватывалась Цветанка. – Я просто привыкнуть никак не могу... Чудеса такие...

   – А ты что, чудес в жизни не видела? – усмехнулась Будинка. – У тебя же кудесница Светлана в друзьях, а она, поди, и не такое творит!

   – Да всякое видеть доводилось, – опять васильково-звериными чарами взгляда окутав Будинку, ответила Цветанка. – И чудесное, и страшное. Разное. Но домов таких удивительных не видала. Навии, говоришь, строят? Да, хитроумные они, чего только не выдумали! Однако, – добавила она задумчиво, – со всей своей хитроумностью войну всё-таки проиграли.

   – А почему проиграли? – спросила Будинка – просто так, чтобы не молчать.

   Они шли к яблоне, чтобы продолжить собирать урожай. Цветанка ступала мягко и бесшумно, и было в её походке что-то от плавной поступи хищного зверя.

   – Ты что ж, совсем никаких рассказов не слышала? – с усмешкой спросила она. – О той войне столько всего сложено – и былин, и песен, и в летописях написано.

   – Кое-что слышала, – слегка задетая, ответила Будинка. – Но всего знать невозможно.

   Послышался плач Кудри: он что-то не поделил с братом. Будинка встрепенулась и кинулась к детям. Выхватив Кудрю из ограждения, она принялась его качать и успокаивать, а Цветанка взяла себе Барнуту. Покачивая его, она приговаривала:

   – А знаешь, голубчик мой, почему навии проиграли? Потому что поставили всё на новое оружие из твёрдой хмари. Хмарь – это такая вещь... как бы тебе сказать? Её уж почти не осталось, после того как Калинов мост закрылся. Но для оборотней это великий помощник. По ней можно и как по ступенькам бегать, а человеку покажется, будто по воздуху... И удары ею наносить можно. Мы её видим как текучую сущность, которая радужным светом переливается, а людям она чёрной кажется. А если хмарь окунуть в холод междумирья, она станет твёрдой, и из неё можно ковать оружие. От удара таким оружием человек превращается в глыбу льда, а женщина-кошка гибнет, и ничто не может её спасти. Жрицы-кудесницы из Нави тёмной волшбой напустили густые чёрные тучи на солнце, чтоб глазам навиев-воинов было удобнее, потому что они к яркому свету Яви непривычны. А когда Калинов мост закрылся, тучи рассеялись... И клинки из твёрдой хмари растаяли, как сосульки. Да и глазам навиев стало больно. Не могли они днём, когда светло, воевать. Вот и победили их. Ты спросишь, откуда я всё это знаю? Так лет-то уже много мне. Я ту войну своими глазами видела. Но мы с Невзорой сторону навиев не приняли, хоть мы вроде и сородичи... Нам Светланку, будущую кудесницу, сберечь и вырастить надо было.

   – А кто это – Невзора? – осторожно спросила Будинка, ощущая зябкий холодок от рассказа Цветанки.

   Перед её глазами точно оживали картинки: чёрные тучи, ползущее по земле страшное тёмное войско, а ему навстречу – светлое войско дочерей Лалады в сверкающих доспехах.

   – Это ещё одна моя соплеменница, – ответила Цветанка, бережно прижимая к себе малыша и ласково вороша его кудряшки на макушке. – Сильная, мудрая. Телом – Марушин пёс, но душой – человек. Она Светлану своим молоком выкормила, потому что настоящая матушка нашей кудесницы померла в родах. Невзора теперь вожак стаи. Глава большого лесного семейства оборотней.

   Из окна высунулась госпожа Радимира.

   – Цветанка! Будинка! Идите к столу, обед готов!

   Малышей пришлось взять с собой: не оставлять же их под навесом одних. За обедом собралось всё семейство: госпожа Рамут с супругой Радимирой, Драгона, Минушь и Бенеда, а также Светлана. На столе главенствовал душистый яблочный пирог, а кроме него – пшённая каша с куриным мясом, луком и морковью, запечённая рыба. Госпожа Рамут мясного не ела, довольствовалась яблочным пирогом, а также блинчиками с творогом и кусочками обжаренного козьего сыра с ягодной подливкой. Радимира налегала на рыбу и кашу с курятиной, воздала должное и пирогу.

   – Хорош урожай яблок нынче, – сказала она. И обратилась к супруге: – Любушка моя, ты столько браги поставила, что мы все упьёмся твоей настоечкой!

   Обед прошёл по-семейному уютно. Светлана сидела красивая, как невеста – впрочем, она и была таковой, поскольку свадьба предстояла совсем скоро, в конце первого осеннего месяца.

   Вечером Будинке никак не удавалось угомонить детей: оба были сытыми и сухими, здоровыми, но Кудря хныкал. Барнута вроде начинал засыпать, но нытьё братца будило его, и он принимался недовольно кукситься и вторить ему. Будинка их уж и водицей из Тиши поила, и укачивала, и песенки пела – без толку. Окно комнаты было приоткрыто, и вдруг из сада донеслась песня:

   Ой, соловушка,

   Не буди ты на заре,

   Сладкой песенкой в сад не зови.

   Голос чудный твой

   Для меня меча острей -

   Сердце ранит он мне до крови.

   Светла реченька,

   А на дне – холодный ил,

   Чёлн играет с волной голубой.

   Возле речки той

   Ладо голову сложил,

   Разлучил нас навек смертный бой.

   Там, где кровушку

   Ладо родный мой пролил,

   Алым ягодкам нету числа.

   Белы косточки

   Чёрный ворон растащил,

   Верный меч мурава оплела.

   Сяду я в челнок,

   На тот берег приплыву

   И к траве-мураве припаду.

   Алых ягодок

   Полну пригоршню нарву,

   Изолью я слезою беду.

   Ой, соловушка,

   Нежных песен ты не пой,

   Не глумись над печальной вдовой.

   Полети-ка в сад

   Ты к счастливице той,

   Чей любимый вернулся домой.

   Голос казался знакомым до дрожи. Звучал он как будто негромко, но песня сама влетала на ночных крыльях в окно, щекоча душу печалью. Кудря, прислушиваясь, замолк, его братец тоже. Песня стихла, но малыши вскоре мирно засопели, будто и не было недавних прихотей и выкрутасов. Будинка, удивлённая столь сильным успокоительным воздействием песни, прошептала:

   – Домик, приглуши свет!

   Испускающие серебристо-лунное сияние стены начали тускнеть, вскоре осталось лишь совсем слабое мерцание по углам, не мешавшее спать. Будинка высунулась в окно, вдыхая ночную прохладу, и ждала, не раздастся ли снова песня... Пахло яблоком-падалицей, веяло холодком – предвестником скорой осени. Не зябко ли там певице, если она ещё в саду?

   Не утерпев, Будинка тихонько спустилась и вышла, кутая плечи в большой шерстяной платок. И впрямь осенью пахло – призраком, маячившим в туманной дали. Но любимые госпожой Рамут огурцы в парнике благоденствовали и плодоносили: там Лада установила подходящее для них тепло. Ещё пахло мятой, что росла у колодца, да поздними цветами.

   – Чего не спишь, Будинка?

   Та вздрогнула от неожиданности: перед ней, как из-под земли, появилась Цветанка. Во тьме её глаза мерцали желтоватыми огоньками. Будинка попятилась.

   – Не страшись, – тихо проговорила Цветанка. – С глазами ничего поделать не могу, ночью светятся.

   Звук её живого человеческого голоса ослаблял жутковатое впечатление. Не зверское завывание, не рык чудовища – обычный голос, чуть грустный.

   – Что ты, голубка? Поздно уж, спать пора. – Цветанка приблизилась, легонько обхватила Будинку за плечи. Та немного съёжилась.

   – Да детушек никак угомонить не могла, – пробормотала она. – А запела ты – и они успокоились.

   – Старая песня, – вздохнула Цветанка. – Она – боль моя давняя, любовь моя ушедшая.

   Они присели в беседке. Будинка не противилась обнимающей за плечи руке: тёплая сила в ней пробуждала тучи мурашек, но что-то щемяще-сладкое было в этой дрожи.

   – Расскажи ещё про войну, – попросила она.

   – Зачем, милая? Про войну – страшно. – Тёплый голос Цветанки щекотал ухо, и, если не смотреть на огоньки глаз, то вроде и не жутко. – Я лучше тебе сказку расскажу. Жила одна девочка по кличке Заяц... Почему Заяц? За ноги быстрые так прозвали. Жила она в городе Гудке с бабушкой Чернавой, слепой ведуньей, а о себе говорила в мужском роде – так далее и буду говорить: Заяц – он. И вот однажды Заяц с мальчишками-приятелями решил набрать яблок в купеческом саду... А в саду пела девочка... Девочка с глазами цвета самой тёмной вишни. Вот эту песню про соловушку и пела она. И Зайцу так захотелось эту девочку поцеловать, что он чуть не упал с яблони. Девочку звали Нежаной, она была купеческой дочкой. Не ровня нищему Зайцу. Встречались они тайком, Нежана Зайца грамоте учила и угощала вишней в меду. А потом они расстались... Нежану выдали замуж за знатного человека вдвое старше её. А Заяц стал оборотнем... Не спрашивай, как, иначе сказку и до утра не закончишь... И вот вернулся однажды зимой Заяц в Гудок – и услышал знакомую песню и знакомый голос. То пела Нежана. Она носила ребёнка от своего жестокого мужа, который бил её и душил, чтоб она не могла петь. Но она всё равно пела... И Заяц перемахнул через высокий забор и забрал Нежану с собой. Они стали жить в лесном домике... А потом у Нежаны начались роды... Она изошла кровью и умерла, но её маленькая дочурка осталась. Что делать Зайцу? Молока нет, как кормить дитя? Заяц уже отдал девочку в семью, где её стала бы кормить женщина, которая сама недавно родила. Но потом пришла женщина-оборотень по имени Невзора, и Заяц забрал дочку Нежаны назад. И Невзора выкормила её. Назвали дитя Светланой... Для Зайца она стала светом в окошке... Всем, что есть у него самого дорогого. Но сердце его так и осталось неприкаянным, нет у него дома и приюта, где оно могло бы согреться. Вот и сказочке конец... А кто слушал – молодец. – И губы Цветанки нежно, невесомо коснулись виска Будинки со вздохом. То ли в поцелуе, то ли – просто так.

   Острая, мертвящая печаль пронзила Будинку – то ли от услышанного, то ли от воспоминаний о собственной жизни, эхо которых всколыхнулось в её душе. Наверно, от невыносимой смеси всего этого она и заплакала. Объятия Цветанки стали крепче и нежнее.

   – Ну, ну... Знаю, что тебе тоже несладко пришлось, горлинка. Светлана рассказывала. Поплачь, если хочешь, отпусти всё, что было в прошлом. Но не плачь слишком долго, а то глазки покраснеют.

   Будинка всхлипывала, сотрясаясь всем телом. Её душу нестерпимо выкручивало от пронзительной боли, рыдания душили и саднили в горле. Легкое касание губ Цветанки на её лбу не прерывалось, руки крепко обнимали, не давали сердцу рассыпаться на осколки. Никогда прежде Будинка не знала таких сильных, тёплых и одновременно нежных рук. Они не причиняли боли, не угрожали расправой, их сила превышала людскую многократно, но была столь бережной, что даже самое хрупкое и измученное сердце оставалось невредимым.

   – Зайчик, – всхлипнула Будинка, поднимая руку и не решаясь дотронуться до лица Цветанки. – Это же ты в сказке, да?

   – Я, милая. Кто же ещё? – Губы Цветанки не улыбались, но грустная ласка мерцала в глазах.

   – Ты хороший, Зайчик... Ты прости меня, ладно? Прости, что твоих глаз испугалась... Я не боюсь...

   Цветанка сама прильнула щекой к замершей в нерешительности руке Будинки, глядя пристально, внимательно. Щека была гладкая, чуть прохладная.

   – Это прозвище мне больше не подходит... Я уже не заяц, а волк, – усмехнулась она, приподняв губу и показав внушительные клыки.

   – Ты меня и этим не напугаешь, – сквозь слёзы засмеялась Будинка.

   Цветанка не спешила. Её объятия были бережными, не давили и не пугали настойчивостью, женщине в них хотелось остаться самой, без принуждения. Будинка обняла её в ответ и склонила голову на плечо. Она была благодарна и за эту бережность, и за науку о том, какими на самом деле могут быть объятия – настоящие, нежные. Светлана её тоже обнимала, но то были скорее материнские объятия, а эти – другие, чувственные. Но они не переступали черту, за которую Будинка ещё боялась перейти. Они лишь показывали, как оно по-настоящему бывает.

7

   Драгона вышла из пещеры Восточного Ключа, что в Тихой Роще, с супругой на руках. Руки Светланы обнимали её, а глаза сияли тёплыми вишнёвыми чарами. Только что обвенчанные светом Лалады, они смеялись и целовались каждый миг.

   Рука Светланы отдёрнула пространство, как занавеску, и изумлённая Драгона шагнула следом за ней. Из осеннего дня они вступили в цветущую весну и очутились под белыми яблонями в чудесном саду.

   – Где это мы? – огляделась Драгона. – Что-то я не узнаю это место...

   – Это наш будущий сад, – улыбнулась Светлана.

   А под яблонями была готова постель из лепестков – целая куча, белоснежная, как сугроб. Медленно, с восхищением и вожделением Драгона освободила Светлану от одежды, сама тоже оставшись нагой, и они упали в душистый сугроб. Длинные пряди тёмных волос разметались, шелковистыми ручьями скользя между пальцами навьи.

   Горячим дыханием, влажной лаской рта она окутывала кожу Светланы, рисовала на ней узоры чувственной волшбы. Пальчик любимой выудил золотой завиток из воздуха, и тот, превратившись в шаловливую змейку, проник внутрь... Драгона ахнула, рассыпаясь на тысячи искорок.

   Самый сладкий вишнёвый мёд пила она с уст кудесницы, хмельной и крепкий. Не выпутаться было из плена пушистых ресниц, да она и не хотела от него освобождаться.

   Потом в саду настала ночь, и их окутал сон. Сплетённые в объятиях, они дышали друг другом.

   Возвращение из сказки пробудило Драгону зябким холодом тумана. Рядом в постели сонно дышала Светлана, за окном занимался рассвет, а в саду крепко пахло осенью. Полюбовавшись спящей супругой, Драгона накрыла нежным и невесомым поцелуем её губы, натянула одежду и вышла в сад с трубкой и кисетом с бакко.

   Им нужен свой дом, думала она, затягиваясь терпким тёплым дымом. Возможно, поменьше, чем матушкин. Соседний участок свободен, можно будет ходить в гости друг к другу, не пользуясь проходами. Кому заказать? Леглит? Да, она – лучшая, но и стоят её услуги немало, придётся раскошелиться. Щедрый свадебный подарок от Радимиры – увесистый сундучок золота. Кое-какие собственные сбережения у Драгоны тоже были, но их вряд ли хватило бы на жилище.

   Слегка продрогнув в беседке, Драгона вернулась в дом. Матушка была уже давно на работе – преподавала, должно быть, как обычно, в первой половине дня. А у Драгоны по случаю бракосочетания – выходной.

   Малко полностью поправился, крепёжное устройство в спине вело себя хорошо, волшба оздоравливала тело. Государыня Огнеслава осталась довольна. Бенеда выполнила ещё две такие же операции: мальчику двенадцати лет и шестнадцатилетней девушке. Мать Малко тоже выздоровела, её рука снова работала, как прежде.

   Цветанки тоже не было дома. Ища себе занятие, бывшая воровка однажды увидела, как кошки-каменщицы возводят дом, и её восхитило, как под их руками грубые камни неправильных очертаний превращаются в безупречно гладкие каменные блоки. Без всяких приспособлений мастерицы поднимали тяжеленные глыбы – просто одной подъёмной силой своих рук. Ну, на то она и сила Огуни, чтобы творить такие чудеса.

   – Сестрицы, а меня научите? – подошла к ним Цветанка.

   Кошки глянули на неё с сомнением. Мелковата ученица, да и никого из волков-оборотней ещё никто не принимал в лоно Огуни.

   – Сестрицы, я сильная, – уговаривала Цветанка. – Мне очень надобно овладеть ремеслом! Есть одна хорошая девушка, на которой я... В общем, это ещё пока не скоро, а пока мне надо встать на ноги, чтоб семью кормить. То есть, будущую.

   Крепость Цветанки проверили борьбой и поднятием тяжестей. Кряхтя, она подняла один очень крупный камень и отшвырнула его на шестьдесят шагов. Кошка зрелых лет по имени Мглица с усмешкой спросила:

   – А чего в каменщицы-то податься решила? Есть же много других занятий.

   – Дело основательное, – ответила Цветанка. – Работа настоящая, уважаемая. Я и в оружейницы подалась бы, коли бы взяли, да что-то постеснялась в кузню сунуться. Там такие кудесницы работают! Где уж мне...

   – Думаешь, каменное строительство проще? – хмыкнула Мглица. – И кузнечным делом, и каменотёсным Огунь ведает. Впрочем, ладно. Вижу, маленькая ты, да удаленькая... Открою тебе одну вещь, сестрица: от размеров самой мастерицы её сила не зависит. А зависит она от того, насколько труженица может силой Огуни наполниться, сколько земного огня в себя принять. Ведь всё, что мы делаем, мы не силой своих рук выполняем, это сила Огуни творит. Годков-то тебе сколь?