Текст книги "Песня исцеления (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

   – Благодарю вас за чёткую и слаженную работу, сёстры, – сказала Рамут кошкам-врачам, которые ей помогали.

   Домой Рамут попала только к половине одиннадцатого. Упав в кресло перед камином, она распорядилась:

   – Дом, чашку отвара тэи!

   Все дочери присоединились к ней. Нет, они не разговаривали о сегодняшнем рабочем дне: видя усталость родительницы, Драгона с Минушью и Бенедой просто молча посидели рядом.

   – Утомилась, любушка моя? – защекотав лоб супруги поцелуем, спросила Радимира, когда Рамут наконец опустилась в постель и прильнула к её плечу.

   – Пожалуй, чуть больше обычного, – подумав и оценив степень своей измотанности, ответила навья. – Денёк и вправду сумасшедший сегодня. Утро как будто началось спокойно, а потом вдруг – эта Серебрица. А дальше всё завертелось, понеслось...

   – Хм, Серебрица... Мне как будто знакомо это имя, – проговорила женщина-кошка. – Расскажи-ка, что там случилось!

   Рамут вкратце поведала о беременной женщине с больным зубом и зеленоглазой особе, смущённо умолчав лишь о её развязном нахальстве. Радимира утвердительно кивнула:

   – Да, похоже, это та самая. А не было ли с нею некой Цветанки?

   – То ли Драгона, то ли Минушь говорила мне, что вместе с нею поймали какую-то её приятельницу, из Марушиных псов, – припомнила Рамут. – Но я не видела её и не знаю её имени: честно говоря, было не до неё... Серебрица нам всем задала хлопот со своей раной. Рана скверная и грязная, в живот... Крови много потеряла, но мы справились.

   – Да, да, это она, – повторила Радимира. – С ними ещё должна быть кудесница Светлана. Я знаю эту троицу на летающем ковре, они через Белые горы перелетали несколько раз – из Светлореченского княжества в Воронецкое и обратно. Насколько мне известно, они не безобразничают – напротив, Светлана людям добро делает, исцеляет, в бедах помогает. Она сильная кудесница, сродни знаменитой Берёзке. А Серебрица с Цветанкой при ней кем-то вроде охраны состоят.

   – Нет, дочери мне только об этой парочке оборотней рассказывали, а о Светлане я не слышала, – озадаченно проговорила Рамут. – Не знаю, с ними ли она.

   – Они неразлучны, где одна – там и вторая, где вторая – там и третья, – сказала женщина-кошка, почёсывая в затылке. – Ладно, горлинка моя, завтра утром я пойду и разберусь, что там такое. Что бы ни натворили эти волчицы, Светлану уж точно не за что в темнице держать, она никому зла не делает. Вероятно, вышло недоразумение.

   – Хорошенькое недоразумение – женщину с дитём во чреве чуть не уморила эта охранница Светланы, – хмыкнула Рамут. – До заражения крови дошло, и если б не матушкино сердце, погибли бы оба – и мать, и дитя. Леший эту Серебрицу, что ли, дёрнул лезть к ней в рот грязными щипцами? Какого рожна вообще соваться в чужой рот, коли ты не врач и права никакого не имеешь этим заниматься?

   – Я понимаю твоё негодование, радость моя, – с поцелуем промолвила Радимира. – Я во всём разберусь, обещаю. И прослежу, чтобы виновные были наказаны, а невинные не пострадали.

   – Очень на это надеюсь. – И Рамут с усталым зевком устроилась поудобнее в объятиях супруги.

   – Отдыхай хорошенько, – согрело лоб навьи дыхание Радимиры. – Сладких тебе снов.

   – И тебе, родная.

   Проваливаясь в дрёму, Рамут вдруг вспомнила, что толком не ела сегодня. Завтрак был весьма лёгкий – можно сказать, условный, от обеда её отвлекла возня с Серебрицей, а потом не было свободной минутки, чтобы перехватить что-нибудь: то одно, то другое, то третье... Весь день – кувырком. А вечером она пришла такой вымотанной, что уж и не до еды стало. Завтра надо будет поплотнее позавтракать, решила Рамут, засыпая. А то вдруг опять какая-нибудь кутерьма перевернёт с ног на голову весь распорядок дня?.. С этим решением навья и соскользнула в тёплый, уютный сонный мрак.

3

   Троица на летучем ковре прибыла в Зимград на исходе сеченя (февраль – прим. авт.), когда воздух наполнился тревожно-сладким духом близившейся весны, а снег стал тяжёлым, волглым. Уж много лет скитались они, где-то задерживаясь на день-другой, а где-то и на полгода оседая – смотря сколько дел было в том месте. А дела Светлана находила всегда. Всегда находила тех, кому требовалась её помощь. Кудесница оставалась вечно юной, будто застыв в том возрасте, когда она покинула дом на летучем ковре.

   Иные места они посещали не по одному разу – по два, по три, по четыре. Везде, куда они возвращались дополнительно, Светлану встречали, как самую желанную и дорогую на свете гостью. И простой люд её любил, и князья уважали.

   В этот раз в Зимграде её помощь потребовалась двум братьям-купцам, которые поссорились несколько лет назад – сами измучились, всю родню измучили, сил больше нет! Никакие судьи, никакие старейшины-мудрецы не могли их помирить. Сам князь воронецкий мирил – не помирил.

   Сначала Светлану с Цветанкой и Серебрицей приютил у себя старший брат, Доброгляд. Потчевал хозяин троицу путешественниц сытно и щедро, долго рассказывал кудеснице о затянувшейся ссоре с братом, которая всех измотала... Светлана участливо слушала, а её охранницы уплетали кушанья с купеческого стола. Волшебница поклюёт, как пташечка, да и сыта, а оборотням для поддержания сил требовалось гораздо больше еды. Вот и трескали они всё, что гвоздями не приколочено. Хозяин дивился прожорливости клыкастых гостий, косился на них с некоторой опаской, но коли уж они состояли при кудеснице, то и их, стало быть, уважать следовало. Вот купец и угождал, как мог.

   А Светлана вела с хозяином разговоры долгие, задушевные, выпытывала-высматривала своим проницательным, мудрым взором в его сердце такое, о чём тот и сам давно позабыл. А зря, потому что это было ох как важно! Потом заговорила Светлана, и речь её ручейком живительным струилась, узором золотистым сердце окутывала. Животворящим дождём падали её слова на иссохшую душу. Вот уж и прослезился купец, полегчало ему, посветлел взором, задумался. Сказал, что всю ночь размышлять станет. А Светлане низко поклонился.

   Знала Светлана своё дело, этого у неё не отнять. Умела она исцелять не только телесные недуги, но и душевную скорбь. А задача Цветанки с Серебрицей – следить, чтоб прекрасную и светлую кудесницу никто не обидел, хотя она, если пожелает, и сама могла за себя постоять не хуже. Однажды какой-то злыдень на неё граблями замахнулся – сдуру. Так Светлана те грабли в горлицу превратила! Порх – и вылетела птица из рук у изумлённого грубияна.

   Но приходилось и Цветанке с Серебрицей трудиться. Однажды какие-то недобрые люди хотели их обворовать, пока путешественницы спали. Сладким сном невинного младенца почивала светлая кудесница, не подозревая, что люди, которым она собиралась помочь, зло ей сделать хотят – волшебный посох украсть. Хорошо, что у оборотней чутьё всегда настороже, малейшую опасность улавливает... Когда навстречу ночным воришкам с рыком поднялся сначала один огромный клыкастый зверь, а за ним и второй, кинулись они прочь – только пятки сверкали. Драпали без памяти, в болото забежали со страху, да там и тонуть начали. Проснулась Светлана: люди в беде! И заставила Цветанку с Серебрицей этих незадачливых воришек из болота выручать. Чего таких спасать, думалось Цветанке. Совесть у них всё равно не пробудится, ведь её изначально нет! Ан нет: заглянула к ним в души добрая кудесница и какие-то крупицы всё ж таки выудила на свет. Плакали, просили у неё прощенья, клялись, что вовек не тронут чужого. Светлана улыбнулась и сказала, что здесь она свою задачу исполнила, людям помогла.

   А пока она купеческую душу врачевала, Цветанка целовалась с хорошенькой служаночкой в тёмном уголке. Воровское ремесло она в угоду Светлане забросила, только вот в женолюбии оставалась неисправимой. Заметив насмешливый взор неслышно подкравшейся к ним Серебрицы, девка зарделась маковым цветом со стыдобушки, а Цветанка махала на товарку рукой: уйди, мол, чего мне тут девушку пугаешь да в смущение вгоняешь? Что греха таить: и девки Цветанке, похожей на пригожего паренька, отвечали жаркой взаимностью. Гладким и молодым оставалось её лицо, только на висках серебрился никогда не тающий иней, но виски можно было подбрить, чем Серебрица и занималась, поддерживая стрижку Цветанки: сверху – круглая шапочка волос, бока и затылок – голые. Слизывала острым лезвием бритва единственный признак возраста, и снова бывшая воровка превращалась в красивого парнишку, у которого озорная золотая чёлочка вилась пшенично-солнечной волной. Все остальные волосы – прямые, и только чёлка – с лукавой, весёлой кучерявинкой. Тянуло девок к этому нахальному и ласковому отроку, не смущал их даже немного усталый ледок в васильковой синеве его очей... Как говорится, маленькая собачка – до старости щенок; вверх Цветанка уже, конечно, не росла, но с годами заматерела, несколько раздавшись вширь. То был не жирок, а тугие, стальные мышцы, и их твёрдость миловидная служаночка ощущала под своей рукой, млея от упругой, напористой силы, которая скрывалась в этом, на первый взгляд, небольшом «пареньке». Такой обнимет – не вырвешься... Ах!

   Серебрица, покачав головой, прицокнула языком, а Цветанка подхватила свою добычу на руки и размашистыми прыжками понесла её вверх по лестнице – на чердак.

   – Не бойся, моя любушка-ладушка, там нас никто не потревожит, – ласково шептала она, а её пружинистые, стройные ноги, обутые в щегольские чёрные сапоги с кисточками на голенищах, преодолевали две ступеньки за один прыжок. Руки девушки цепко и доверчиво, жарко обнимали её сильные плечи под тканью тёмно-синей свитки, бесстыдно обещая всё, чего Цветанка только пожелает.

   Кому же принадлежали неприкаянные сердце и душа бывшей воровки? Давным-давно закрылись вишнёво-карие очи её первой любви, Нежаны, и покоились в могилке; много лет тому назад нашла свою судьбу в Белых горах Дарёна, а с Серебрицей у Цветанки остались лишь товарищеские отношения без капли страсти. Лишь при взгляде на Светлану усталый ледок в её глазах таял, и они наполнялись летним теплом и задумчивой нежностью... Любила Цветанка засыпать, положив голову на колени прекрасной кудесницы. Когда голос волшебницы нежно окликал её: «Цветик!» – та тотчас же отзывалась: «Да, моя звёздочка!» Но в этой любви не было примеси чувственности: когда-то Цветанка прижимала совсем крошечную Светлану к своей опустевшей от тоски груди – свою единственную радость, свой родной свет в окошке.

   Для многих загадкой оставалось и сердце Серебрицы. Да и сама она – откуда родом, как матушку с батюшкой звали? Ничего о ней не было известно. Светлана не расспрашивала, принимая и оценивая Серебрицу не по роду-племени, а по душе да поступкам, Цветанка же время от времени пыталась выудить из неё хоть крупицу сведений о её прошлом. Пытаться-то пыталась, да не слишком много узнала. Однажды за кувшинчиком хмельного мёда Цветанка опять сделала заход:

   «А всё-таки, кого ты любишь, Серебрица? Или любила когда-нибудь?»

   И вздрогнула от зябкого дыхания тёмной бездны в её неподвижном взгляде. Осушив кубок, Серебрица со стуком припечатала его к столу.

   «Любила я когда-то одну славную девушку... Ясную, как день, и нежную, как ночь... А потом война, приказ выступать. Последнюю ночку я с ней миловалась, спрашивала – мол, будешь ждать меня, будешь любить? Она обещала... Через три года возвращаюсь, а она... забыла, разлюбила, предала. Вот тогда я и решила: ну их к драмаукам, этих баб! Вот так-то».

   «Серебрица, ты о чём это? – недоумевала Цветанка. – Про какую ты войну говоришь? Какие драма... как их? Ты чего вообще?»

   Серебрица усмехнулась, но её глаза оставались всё такими же неподвижно-тёмными, пристально-ледяными.

   «Не слушай меня... Просто медок забористый, вот хмель меня и взял. Несу невесть что... А любила я матушку твою, покойницу. Как увидала её, так одним махом и полюбила. Эх, Любушка... умерла она, сгорела лучинкой у меня на руках, а душа её... Помнишь ожерелье-то янтарное, которое ты всегда с собой носила, а потом мне подарила? Душа Любушки ещё долго меня теплом своим волшебным грела, мою душу холодную и больную исцеляла. Порвалось ожерелье, отлетела её свободная душа, как голубка белая... Покинула меня, а я всё помню, всё тоскую».

   Цветанка смотрела на Серебрицу почти с ужасом. Всё услышанное казалось бредом, выдумками нездорового рассудка. А ведь Серебрица сквозь морок Калинова моста прошла, а вышла оттуда... не совсем прежней. Может, и это всё ей тогда примерещилось? Война, какие-то... драмауки? Словечко-то какое... чужое.

   Больше Цветанке ничего не удалось выудить из Серебрицы. По трезвости та отмалчивалась, а так крепко, как в тот раз, больше не выпивала.

   Целую седмицу они уже гостили у купца Доброгляда. Светлана всё беседовала с хозяином, а Цветанка с Серебрицей пошли по городу прогуляться. Зашли на торговую площадь, потолкались, бубликов с маком купили. И вдруг тягучий, стонущий женский голос послышался совсем рядом:

   – Ох, ох, охохонюшки! Да доколе же он, паршивец, злодей этакий, мучить меня будет?!

   Беременная баба с большим животом держалась за щеку, а на её лице было написано такое страдание, что у Цветанки даже сердце ёкнуло. Рядом, держа её под руку, стоял растерянный мужик. Каждый раз, когда женщина начинала морщиться и стонать, он сам морщился и стонал ещё сильнее.

   – Что с тобою, бабонька? – участливо обратилась к женщине Цветанка.

   Та только застонала, а мужик, обрадованный хоть капле сочувствия, пусть даже от незнакомцев, словоохотливо ответил:

   – А зуб у ней разболелся! Ночесь вот как прихватил, как прихватил, проклятущий! (Прошлой ночью – прим. авт.) И не отпускает, злодей-душегубец! Мы уж и не знаем, куда податься, к кому бежать! На торг вот пошли – может, тут какой-нибудь добрый человек зельями торгует... До лечебницы далече, тяжко ей с пузом топать!

   Цветанка переглянулась с Серебрицей. У той в узелке с собой были зубоврачебные и брадобрейные снасти.

   – Так и не надо никуда топать, – сказала Серебрица, доставая из узелка щипцы. – Могу тебя, голубушка, от боли избавить прямо сейчас.

   Женщина поглядела на инструмент со страхом, а Серебрица усмехнулась.

   – Да не бойся, я тебе так зуб твой вытащу – и не почувствуешь.

   Щипцы следовало обработать, да нечем было. Ну, хоть водицей чистой ополоснуть... Ковшик воды нашёлся, и Серебрица обмыла в нём внушительное стальное приспособление. Нашёлся и чурбак от большого бревна, на который женщину усадили.

   – Рот открой, – деловито велела Серебрица.

   Баба послушно разинула рот. Некоторые зубы у неё отсутствовали, да и сама она была уже не первой молодости, годам к сорока. Серебрица сунула щипцы, решительным, уверенным движением рванула... Крак! Раздался жутковатый треск, женщина завопила как резаная, замахала руками, из её глаз брызнули слёзы.

   – Ты чего творишь, злодейка? – накинулся на Серебрицу мужик. – Обещала ж, что не больно, а сама?! А ну, пошли прочь!

   Баба выла, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за щёку, а муж поднял такой шум, что на Цветанку с Серебрицей уже стал недобро поглядывать народ. Ещё кинутся всей толпой... Пришлось им поспешно драпать. Конечно, никакой платы за работу по удалению зуба Серебрице получить не удалось, не до того было – ноги бы унести.

   Тем временем настала Масленая седмица, в городе начались праздничные гулянья. С тех пор как отменено было в Воронецком княжестве мрачное поклонение Маруше, люди стали весело отмечать наступление весны – с блинами, песнями, сжиганием соломенного чучела. Тройка путешественниц между тем переместилась ко второму брату-купцу, Жирославу; тот их принял учтиво, усадил за стол – всё как положено, чин чином, но вот... как-то без сердечной искренности, что ли? Брат его, Доброгляд, и то теплее к гостьям отнёсся. К разговору второй хозяин тоже был расположен меньше первого, как-то не складывалась с ним у Светланы целебная беседа... Создавалось впечатление, будто мира хотел только старший брат, а младший – не очень-то. Вот с этого и пошло всё наперекосяк.

   Утром того злополучного дня все плотно позавтракали блинами с маслом и сметаной. Ох и хороши были блинчики! Дырчатые, нежные, тонкие, с кружевными хрустящими краешками! Так сами в рот и летели, стопками в животе складывались. Светлана осталась с хозяином, а Серебрица с Цветанкой отправились весенним воздухом подышать, прогуляться да поглядеть, как народ веселится на Масленицу. Серебрица шла впереди, а Цветанка немного отстала, засмотревшись на установку огромного соломенного чучела. Для гуляющих людей были расставлены столы с кушаньями – угощайся не хочу! Это батюшка-князь о народе позаботился, и хмельное лилось рекой в его славу, множество кубков пилось за его здравие с хвалебными речами.

   Опасность Цветанка даже не увидела и не унюхала – почувствовала кожей. Беда вошла в неё вместе с ледяными мурашками по лопаткам. Бросившись на шум и крики, она остолбенела от увиденного: Серебрица, вооружённая мечом и кинжалом, отбивалась от шестерых мужчин – судя по одинаковым кафтанам, княжеских служилых людей. Оба клинка она, видимо, ловко отняла у своих противников и сражалась двумя руками, пуская в ход то меч, то кинжал, то сразу то и другое. Такой Серебрицу Цветанка никогда не видела! Хлёсткая, как плеть, стремительная, как вспышка молнии и опасная, как ядовитая змея в броске, она сражалась так, будто всю жизнь держала в руках оружие. Её глаза сверкали бешеным зелёным огнём, а за быстротой её движений было трудно уследить. Это походило на какую-то дикую и странную пляску, которая и завораживала, и заставляла леденеть от страха.

   Цветанка хотела броситься на помощь, но у противников – стальные клинки, а у неё самой – лишь кулаки и клыки. Окинув лихорадочным взглядом площадь, она увидела снеговиков, стоявших немного поодаль. Расположились снежные фигуры кучкой, будто о чём-то шушукаясь. Раздумывала Цветанка недолго – принялась комьями от этих снеговиков швырять в противников Серебрицы. Сначала она бросила снежную голову – размером со среднюю тыквину; от удара княжий человек пошатнулся, но устоял на ногах. Ярость удесятеряла силы, и Цветанка швыряла средние и большие комки, подхватывая их с лёгкостью, точно маленькие снежные шарики. Двоих дружинников она сбила ими с ног и погребла в сугробе. Наружу остались торчать только их судорожно дрыгавшиеся ноги.

   – Молодчина! – хрипло рыкнула ей Серебрица.

   А Цветанка, охваченная бешенством, швыряла уже всё, что попадало под руку: бадейку с солёными огурцами, большую мороженую рыбину, тяжёлый свиной окорок, увесистый жбан с хмельным питьём... Страж порядка, которому прилетел в голову окорок, упал, да так и остался лежать на снегу. Хоть и жалко было кадушку с душистым, золотистым мёдом, но и её Цветанка запустила в качестве метательного снаряда. В полёте с неё слетела крышка, и ёмкость со сладким лакомством наделась прямо на голову одному из бойцов за общественный порядок. Тягучие, липкие струи мёда хлынули вниз, окутывая его грудь, спину и плечи. Серебрица хрипло расхохоталась.

   – Так их, Цветик! Молодец!

   Из всех противников только один остался на ногах, Цветанка с Серебрицей одерживали победу! И непременно бы отбились, но на Цветанку внезапно наскочил пахнувший кошкой вихрь, сбил её с ног, тяжело вдавил в сырой весенний снег, а могучая и твёрдая рука приставила к шее белогорский кинжал. Тут уж всё, конец, поняла Цветанка...

   – Тихо, голубушка. Не рыпайся, – произнёс сильный, властный голос совсем рядом с ухом.

   Подмога! Подмога из женщин-кошек. Людей, даже вооружённых, оборотню победить не так уж трудно, а вот белогорские воительницы ему не по зубам. Сколько именно их пришло на помощь людям, Цветанка не могла толком разглядеть, но сразу несколько кошек в сверкающих кольчугах бросились на Серебрицу. А с ними и единственный оставшийся боец из людей. От отчаянного, полного боли рыка Серебрицы Цветанка помертвела...

   Та, прижимая руку к окровавленному животу, шаталась. Раздался бабий вопль:

   – Ой, ой! Убили, убили!

   Заголосили ещё какие-то женщины, а Серебрица медленно осела на снег, заливая его кровью. Цветанка, шумно дыша и рыча сквозь стиснутые зубы, пыталась понять, кто нанёс ей удар, и не могла. Но клинок был точно не белогорский, иначе Серебрице пришёл бы конец в тот же миг.

   – Ой, ой, что же вы делаете, душегубцы! – жалостливо голосила баба. – Девоньку убили!

   – Да какая же она тебе девонька? – пробасил мужской голос. – Она ж дралась, как сто разъярённых леших! А уши и клыки её видишь? Это ж оборотень!

   – Ох, матушки мои! – испуганно воскликнула баба. – Охти мне, оборотень!

   Видимо, тот последний оставшийся на ногах человек и пырнул Серебрицу своим мечом. А остальные были бесславно повержены: двое, снесённые огромной глыбой – нижним шаром от снеговика, до сих пор безуспешно пытались выбраться из плотного, неподатливого сугроба; ушибленный окороком всё ещё лежал без памяти, облитый мёдом намертво прилип к спине товарища с мороженой рыбой в зубах. Боец, нанёсший Серебрице удар, хотел подойти и злобно пнуть её ногой, но поскользнулся на одном из солёных огурцов, которыми было усеяно место стычки, и шлёпнулся на спину, ударившись копчиком.

   Серебрицу подняли и положили на выстланную соломой телегу, а на запястьях Цветанки застегнулись белогорские кандалы. Знакомая тяжесть придавила её к земле, будто на плечи ей поставили целый дом. С виду – тонкие, лёгкие и красивые, а не шевельнёшься в них вольно, лишнего шага не сделаешь.

   – Лекаря, – хрипела Цветанка. – Лекаря ей хоть позовите...

   – Позовём, позовём, не волнуйся, – ответила женщина-кошка, которая обездвижила её.

   – Скажи хоть, за что? Что мы такого сделали? – придавленная горечью, отчаянием и белогорской волшбой, тихо спросила Цветанка.

   Лишь очутившись в темнице на куче соломы, она услышала причину, по которой их схватили: оказывается, та женщина, которой Серебрица вырвала больной зуб, чуть не умерла. Врачи чудом спасли жизнь и ей, и ребёнку в её утробе.

   – Из-за зуба? – не поверила своим ушам Цветанка.

   – Да, из-за зуба, – ответила молодая навья в строгом чёрном кафтане, с холодными голубыми глазами. – Грязные щипцы занесли заразу, и та попала в кровь. Варварский способ, которым твоя приятельница пыталась лечить эту женщину, чуть её не убил. Меня зовут Минушь, я врач, часто здесь работаю, лечу заключённых. Твоя подруга тяжело ранена, но не подпускает к себе никого. Мы попробуем позвать к ней самую главную целительницу, госпожу Рамут. Будем надеяться, она сможет помочь.

   Цветанка осталась одна на соломе, под тяжестью белогорских кандалов. В памяти всплывали картинки: пронзившая шубку Дарёны стрела, темница, холод, серые с золотыми ободками глаза Радимиры, долгий рассказ. Историю всей своей жизни Цветанка тогда поведала женщине-кошке, и та не посмеялась, не осудила. Не злая, не жестокая, напротив – спокойная, мудрая и понимающая.

   Потянулись часы в неизвестности...

*

   Когда Драгона по просьбе матушки Рамут пришла, чтобы узнать о самочувствии Серебрицы, которую после операции снова вернули в темницу, у входа в здание Сыскной палаты она увидела удивительную и необычную картину. Стройная девушка в красивом белом полушубке, с тёмной шелковистой косой и очень занятным, явно непростым посохом пыталась убедить стража пропустить её в темницу.

   – Оставь свой посох здесь, госпожа, – настаивал тот.

   – Но это же не оружие! – смеялась девушка. – Я честно обещаю двери не отпирать и никого не выпускать!

   – Да кто вас, волшебниц, знает, – хмыкнул страж.

   В ушах девушки висели серёжки в виде ольховых шишечек, а её чистый и белый, гладкий лоб охватывало удивительное очелье, словно сделанное из серебряных плетей вьюнка. Точно такой же вьющийся узор оплетал посох.

   – Что такое? – подходя, спросила Драгона. – Почему ты не пускаешь уважаемую госпожу волшебницу?

   – Да мало ли, – упрямился страж. – Пусть идёт, но без посоха!

   – Да почему же? – снова рассмеялась девушка бубенчато-звонко.

   – А ежели ты им по двери темницы вдаришь? А он волшебный! – начал выходить из себя страж. – А дверь – бздынь! – и исчезнет. Мы злодеев ловили, ловили, а ты выпускать станешь? Нет уж! Посох приравнивается к оружию. С посохами не положено!

   – Да никого я не собираюсь выпускать! – воскликнула девушка. – Мне бы только Цветанку и Серебрицу увидеть. Почему их схватили, в чём они провинились?

   – О, так ты – знаменитая кудесница Светлана? – снова вмешалась Драгона.

   Девушка обратила на неё взгляд своих тёплых, вишнёво-карих глаз, и молодая навья вдруг ощутила себя в укромном уголке солнечного, шелестящего сада. Сердце мягко провалилось в вязкую, медовую глубину, ласковую и обволакивающую.

   – Она самая, – проговорила кудесница.

   Её нежный голос весёлыми серебряными бубенчиками рассыпался повсюду, когда она смеялась, а когда просто говорила, окутывал слушателя, точно тонкая мерцающая пыльца.

   – А я... кхм, Драгона, дочь Рамут, – представилась навья. – Я врач. Я могу кое-что объяснить тебе насчёт Цветанки и Серебрицы.

   – Что же случилось? – серьёзно и взволнованно распахнулись вишнёво-карие глаза.

   Драгона, преодолевая тягучий плен вишни в меду, вкратце рассказала. Узнав, что из-за безалаберных действий Серебрицы чуть не умерла беременная женщина, Светлана огорчённо нахмурилась.

   – С одной стороны, она хотела помочь, то есть, побуждения её были добрыми, но осуществила она своё намерение самым глупым и безответственным образом, – проговорила волшебница. – Я её ничуть не оправдываю. И что же теперь – её накажут?

   – Не могу дать точного ответа, – сказала Драгона. – Пока ничего не известно.

   – А Цветанка что натворила? – желала знать Светлана.

   – Она просто оказала сопротивление представителям охраны порядка и пыталась воспрепятствовать задержанию Серебрицы.

   – Приветствую тебя, уважаемая Светлана, – раздался вдруг голос Радимиры. – Дружище, – добавила она, обращаясь к стражу, – пропусти госпожу волшебницу вместе с посохом. Под мою ответственность.

   – Досточтимая госпожа, изволь в таком случае бумажечку подписать!

   – Ох... Ну, давай. Где?

   – А вот тут, госпожа.

   Быстрый росчерк пера – и они втроём наконец миновали пост охраны, пройдя внутрь здания. Драгона знала дорогу к камерам обеих узниц, но путь им снова преградил другой страж. Опять пришлось Радимире объясняться, брать ответственность и тому подобное.

   – Я прошу пригласить сюда начальника темницы, – сказала Радимира, когда они очутились у нужной двери. – Пусть он разъяснит, в чём обвиняется Цветанка.

   Начальник был весьма недоволен тем, что его оторвали от важных дел, но, увидев Радимиру, тут же согнулся в поклоне.

   – Приветствую, уважаемая госпожа! – Вынув из-за пазухи свиток, начальник откашлялся и суровым, «казённым» голосом прочёл: – Сия узница обвиняется в следующих проступках: воспрепятствование задержанию мошенницы, незаконным образом осуществлявшей врачебную деятельность; оскорбление действием лиц, состоящих на княжеской службе. Перечень оскорбительных действий: втыкание должностных лиц головою в снег; нанесение должностному лицу удара свиным окороком по голове; надевание должностному лицу на голову кадки мёда; нанесение должностному лицу удара мороженою рыбиной в зубы; разбрасывание по улице солёных огурцов, дабы вызвать падение должностных лиц наземь...

   – ...должностным лицом в грязь! – звонко рассмеялась Светлана.

   – Кхм, я бы попросил без хиханек! – недовольно вскинул бровь начальник, отрывая суровый взор от обвинительной грамоты. – Вам-то хиханьки, а сия узница в связи с совершёнными ею проступками должна уплатить в государственную казну виру в размере пятнадцати златников! (Штраф – прим. авт.)

   – Сурово, – покачала головой Радимира.

   – А то как же! – сворачивая грамоту, кивнул начальник. – Оскорбление должностных лиц есть оскорбление должностных лиц, ничего не попишешь. Оскорбительные действия имели место при стечении большого числа свидетелей, так что отвертеться не удастся.

   – А что же грозит Серебрице? – огорчённо и встревоженно спросила Светлана.

   – На усмотрение судьи – либо тридцать ударов кнутом, либо вира в тридцать златников. Думаю, вира – наиболее вероятный исход, казна есть казна. Денежки никогда не лишние.

   – А можно нам увидеться с обеими узницами? – с надеждой спросила кудесница.

   – Свидания не возбраняются, – ответило должностное лицо.

   Сначала их пустили к Цветанке. Завидев Светлану, та вскочила, а волшебница осыпала её лицо градом быстрых поцелуев. Особый поцелуй она запечатлела на синяке, красовавшемся под глазом Цветанки. Он тут же исчез. Драгона, изумлённая столь мгновенным исцелением, могла сравнить лечебное воздействие Светланы, пожалуй, только с камнем «сердце матери».

   Первым делом Цветанка спросила о Серебрице, и Драгона заверила, что лечение прошло успешно.

   – Цветик ты мой бедный, как же тебя угораздило?! – гладя Цветанку по щекам, приговаривала Светлана. – Ну зачем же ты в драку полезла, родненькая? – И, не удержавшись, фыркнула: – Оскорбить сразу столько должностных лиц – это надо постараться!

   – Самое жестокое и коварное, я считаю, это разбрасывание солёных огурцов, дабы вызвать падение должностных лиц на землю, – хмыкнула Радимира.

   – Здравствуй, уважаемая госпожа, – смущённо поприветствовала её Цветанка.

   – И тебе не хворать, голубушка. – Присев к столу, женщина-кошка знаком показала, что и узница может последовать её примеру.

   Цветанка села напротив. Её слегка вьющаяся чёлка выглядела взъерошенной, в волосах застряли соломинки, и Светлана, присев рядом, достала гребешок и принялась приводить её всклокоченную голову в порядок. Сперва Цветанка смущалась от такой заботы у всех на глазах, но когда под колдовскими пальцами кудесницы её волосы послушно улеглись, приобрели блеск и ухоженный вид, бросила на Светлану грустновато-ласковый, благодарный взгляд. Даже помятая синяя ткань свитки разгладилась – будто и не валялась Цветанка часами на соломе в бездействии и тягостном ожидании. Светлана, смахнув с её плеча последнюю былинку, улыбнулась и чмокнула её в щёку. Радимира, наблюдавшая всё это с улыбкой в глубине серо-золотистых глаз, обратилась к бывшей воровке:

   – Ну, дорогуша, деньги-то у вас с Серебрицей есть, чтоб виру уплатить? С тебя – пятнадцать золотых, с неё – тридцать.

   Цветанка потупилась на несколько мгновений, ответила:

   – Да так, припрятано у меня кой-чего. На нас обеих не хватит, только на Серебрицу одну. Ну, или на меня с остаточком. Светланушка, я тебе на ушко скажу, где эти деньги спрятаны. Возьми их и уплати за Серебрицу.