Текст книги "Песня исцеления (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

   – Давай, – кивнула Драгона.

   Рамут тоже кивнула. Бенеда поклонилась княгине и Радимире, ласково подмигнула Будинке и исчезла в проходе.

   Когда все начали покидать судебную палату, судья опустился на своё место и выдохнул, снял шапку, пригладил примятые ею волосы и утёр влажный лоб:

   – Уф-ф... Едрёна кочерыжка! Ну и дельце...

   Приговор он Зрыке влепил суровый, дабы угодить Огнеславе. Не вмешайся она, может, и отделался бы муж парой дней в темнице да денежной выплатой в казну. А ежели бы истец судью хорошо подмаслил, то и вовсе в его пользу могло дело повернуть. Но в присутствии белогорской княгини, под её строгим взглядом судья не мог поступить иначе, поэтому судил образцово-показательно, проявляя всё своё служебное рвение.

   Поздним вечером, выйдя на крыльцо больницы с трубкой бакко в зубах, Драгона устремила взгляд в чистое весеннее небо. Пахло сыростью, талым снегом, просыпающейся от зимнего сна землёй и... знакомыми цветочными чарами – то ли яблоневым цветом, то ли ландышами, хотя и до того, и до другого было ещё далековато. Драгона знала, кому эти чары принадлежат, но не спешила оборачиваться – стояла в этом щемяще-нежном весеннем облаке, наслаждаясь до дрожи сердца и сладкого ёканья в животе.

   На её плечи легли лёгкие руки, чуть погладили, просачиваясь живым теплом ладоней даже сквозь плотную ткань чёрного кафтана. Драгона улыбнулась, вынула изо рта трубку и ждала.

   – Твоя матушка – достойнейшая из достойных, – бубенцовой трелью прозвенел голос Светланы. – И дочки у неё получились замечательные. Все умницы.

   Навья обернулась, нырнув взглядом и душой в медовую глубину ласковых глаз, смотревших на неё тепло, серьёзно, доверчиво.

   – Дум еррт дий файйегаште мэддельн дар вельдирр, – проговорила она. – Йег лейфеде дийг, Светлана.

   Наклоняясь и приближая лицо, Драгона чувствовала усиление цветочной весенней сладости, от которой уже кружилась голова. Лёгкий хмель поворачивал не её саму, а мир вокруг них обеих, безмятежное тёмно-синее небо веяло прохладой, а дыхание Светланы – живительным теплом.

   – Я уже знаю, как переводится первая часть твоих слов, – шевельнулись губы кудесницы в жаркой близости от рта навьи. – А вот что значит вторая?

   Вместо ответа Драгона безоглядно, будто прыгая с утёса в воду, нырнула в тёплую, чуть дрожащую нежность шёлковых лепестков... то ли яблоневых, то ли ландышевых. Её собственные губы, должно быть, пахли бакко, и его терпкость мешалась с весенней сладостью – не приторной, а свежей, ластящейся к сердцу дуновением доброго ветерка. Ветерок пробирался за пазуху, доверчиво сворачивался там маленьким хрупким зверьком с огромными глазами и крошечными лапками. «Я теперь твой... Ты же не покинешь меня?» – мерцало в росисто-прозрачных глазах этого создания. «Никогда не покину, мой маленький, – нежно пело в груди у Драгоны ему в ответ. – Я тоже твоя, мой родной».

   Это было удивительное весеннее чудо – изящный стан милой кудесницы в кольце объятий навьи. И ещё более прекрасным чудом стало дышащее яблоневыми чарами кольцо рук Светланы вокруг её шеи и плеч, а потом – шёпот-шелест, шёпот – вздох цветущей вишнёвой кроны, коснувшийся губ молодой целительницы:

   – Я тоже тебя люблю, Драгона.

6

   Колдовские пальцы Лады творили волшбу, осыпая золотой мерцающей пыльцой внутреннюю поверхность огуречной теплицы. Потом она принялась рассыпать горсти этой пыльцы по грядкам, и та впитывалась в землю.

   – Земле – плодородие! – шептала она. – Воздуху – тепло!

   Снаружи стояли горшочки с огуречной рассадой и два ведра воды из Тиши. Было раннее утро, слышались птичьи голоса, и Рамут, любуясь работой дочери и наслаждаясь одним из своих редких выходных, то и дело порывалась помочь.

   – Матушка, сиди, сиди, отдыхай, – отказывалась та. – Мне в радость для тебя трудиться! У тебя и так труда хватает в жизни.

   – Золотце моё родное, ну ведь быстрее получится, если вдвоём, – улыбалась навья. – А это для меня не труд, а отдых, перемена деятельности.

   – Ну хорошо, ещё водицы из Тиши принесёшь, когда попрошу, – согласилась Лада, улыбчиво сияя колдовскими очами, в которых отражалось золото садовой волшбы.

   Она принялась высаживать молодые растеньица. В каждую ямку она сыпала золотую пыльцу волшбы, осторожно вынимала из горшочка с комком земли саженец и опускала в лунку. Из её пальцев, окутывая стебелёк, тянулись золотые ниточки.

   – Ты расти, огурчик, крепкий и здоровый, радуй мою матушку урожаем, – приговаривала Лада.

   Зачерпывая ковшиком воду из ведра, она поливала саженец щедро и обильно. Вода была тёплой, в ней тоже искрилось золото – растворённый свет Лалады. После полива Лада беззвучно шевелила губами, колдовала пальцами, а юное растение отвечало ей, покачивая листочками и выпуская гибкие и цепкие усики.

   – Матушка, верёвочку мне отрежь, – попросила Лада.

   Рамут отрезала от мотка кусок тонкой бечёвки такой длины, чтоб хватило для подвязки. В деревянном остове теплицы имелись крючки как раз для этой цели. А под потолком была уже натянута сетка с крупными ячейками, по которой огуречным плетям предстояло виться горизонтально, чтобы плоды свисали вниз и их было легко собирать.

   Лада бережно накинула петельку на стебелёк, а свободный конец бечёвки отдала Рамут, чтоб та подвязала саженец к крючку. Навья, стараясь не слишком сильно натягивать бечёвку, дабы не повредить хрупкий росток, сделала узел.

   – Ну, вот и хорошо, – кивнула Лада.

   Так они сажали, пока не кончилась вода. Помня просьбу дочери, Рамут взяла вёдра и перенеслась на полянку, где покоилась в сосне Северга. Застывшее в вечном покое древесное лицо озаряли утренние лучи.

   – Здравствуй, светлого тебе покоя, матушка, – шепнула Рамут. – Я водицы возьму.

   Источник на полянке за прошедшие годы набрал силу, а людские руки воздвигли над ним каменный свод – домик для ключа. Рамут набирала воду ковшом и наполняла вёдра, время от времени бросая задумчивый взгляд на сосновый лик. А рядом росли две тихорощенские сосны, посаженные девами Лалады. Их Рамут с Радимирой приготовили для себя. По тихорощенским меркам это были пока совсем юные деревья: если охватить их стволы объятиями, кончики пальцев соединятся. Та, что поближе к матушке – для Рамут. А вторая – для супруги. Ждать им ещё долго – расти, крепнуть, набирать силу, чтобы в свой час принять в себя упокоение...

   Всё это воспринималось просто, обыденно и совсем не печально, в порядке вещей. С матушкой Рамут разговаривала, как с живой, а о своей сосне думала просто как о доме, в который через много лет ей предстояло вселиться. Полянку наполнял тихорощенский светлый покой, пропитанный умиротворением, и тоскливым мыслям здесь было не место.

   Рамут, шагнув в проход, вернулась с вёдрами к теплице. А когда ступила на молодую весеннюю травку своего сада, вёдра сами чуть не выскользнули из рук: на скамеечке около теплицы сидела навья-воин в чёрном плаще и доспехах, как у Северги. Опять Серебрица, а вернее, Гердрейд застала её врасплох... Хотя уже не так пронзительно и душераздирающе, как в первый раз.

   – Здравствуй, госпожа Рамут, – сказала она, поднимаясь навстречу. – Вот, зашла увидеться с тобой и сказать, что поступаю на службу. Берут меня в пограничное войско Воронецкого княжества.

   Проверка признания Серебрицы подтвердила правдивость её слов. В той деревушке, где жила спасённая ею девушка, её помнили по рассказам стариков. Жили там и потомки родичей той девочки, в их роду рассказ о женщине-оборотне с серебристыми волосами и зелёными глазами жил как семейное предание. Серебрицу выпустили из темницы, после чего она изъявила желание вступить в войско. В деле она себя уже показала, что такой силе и умению зря пропадать? А дёрганье зубов Серебрица поклялась навсегда бросить, оставив это дело настоящим врачам. Каждый должен заниматься тем, что он лучше всего умеет.

   Они сидели в беседке и пили отвар тэи с печеньем и сыром. Постоянное тепло ещё не установилось, это только в парнике садовая волшба Лады создала прекрасные условия для огурцов – расти не хочу. Но сегодня солнышко пригревало хорошо, с весенней лаской, и всё вокруг будто улыбалось – ясно и спокойно. Лишь Серебрица в своём воинском облачении немного не вписывалась в эту умиротворённую картину, чёрным тревожащим пятном темнела на нём. Холодный блеск доспехов и серебро её косы оттеняли мрачную черноту её плаща. Латы сохранились превосходно, ничуть не потемнели и не заржавели: в Нави тоже работали умелые мастера. Состояло защитное снаряжение из чешуйчатой кольчуги с мощными щитками-наплечьями, щитков-наручей и высоких сапог, покрытых пластинками брони. Шлем в виде устрашающего звериного черепа гостья держала в руке. Изготовлены доспехи были явно на заказ, по мерке: Серебрица была не самой крупной представительницей народа навиев.

   – Славная у тебя дочурка, – проговорила она, скосив взгляд через плечо. Там Лада заканчивала сажать огурцы.

   – У неё есть супруга, – предостерегающе приподняв бровь, усмехнулась Рамут.

   – Да я не в том смысле, – блеснула Серебрица клыкастой улыбкой, отправила в рот ломтик сыра и запила отваром. Добавила серьёзно: – Просто... милая очень. Сразу видно – дитя большой любви.

   Это прозвучало грустновато-ласково. Снова сердца Рамут коснулась чуть печальная задумчивая нежность пристально-изумрудных глаз гостьи.

   – Я рада, что ты наконец обрела своё место и занятие, – только и промолвила она.

   Серебрица чуть усталым прищуром глядела в чистое небо поверх древесных крон. Почки только начинали раскрываться, и деревья отбрасывали совсем мало тени, поэтому в саду было много света и воздуха, как в чисто вымытой комнате, в которую ещё не внесли вещи.

   – Думала я, думала... Больше ничего путного, кроме как снова на службу податься, не придумала, – проговорила Серебрица, сделав крошечный глоток отвара. – Светланке я уже не нужна, её теперь есть кому охранять... – Она усмехнулась, поставила чашку. – А больше я ничего толком не умею. Ратная служба – единственное ремесло, которым я владею. Вот только так уж вышло, что у меня нет в Яви дома, некуда на побывку возвращаться. Ты позволишь, если я в отпуск буду приезжать к тебе?

   – Конечно, – без колебаний ответила Рамут с тонкой, щемящей болью памяти в сердце: зима, заснеженный двор дома тёти Бени, пылающий камин, длинные ноги матушки Северги, протянутые к огню, кувшинчик и чарка на столике. – Для тебя здесь всегда найдётся домашняя настоечка.

   – О, а вот это было бы славно, – улыбнулась Серебрица. – Благодарю тебя, госпожа Рамут. Рада была с тобой увидеться.

   Поблагодарив за гостеприимство, она поднялась из-за стола. Рамут тоже встала, они покинули беседку и неторопливо зашагали по садовой дорожке, выложенной каменной плиткой.

   – Ой, наша гостья уже уходит? – К ним спешила Лада, уже закончившая с высадкой огуречной рассады.

   – Хорошо у вас тут, да пора и честь знать. Служба ждёт, – ответила Серебрица с поклоном и небольшим, но чётким щелчком каблуками.

   – Ой, подождите совсем чуть-чуть! – воскликнула Лада. – Я сейчас, я скоро!

   И она нырнула в проход. Рамут подошла к теплице и окинула взглядом посадки. Волшба уже делала своё дело: саженцы успели чуть-чуть подрасти и уверенно цеплялись усами за бечёвку.

   – Люблю огурцы, – с усмешкой пояснила Рамут. – Сама тоже иногда в саду копаюсь, но ранний урожай у меня благодаря Ладе. Она настоящая садовая кудесница.

   – А на средней грядке что? – полюбопытствовала Серебрица.

   Огуречные ростки сидели в два ряда вдоль стенок теплицы, а посередине земля тоже была обработана и потемнела от полива.

   – А тут, наверно, Лада зелень посеяла.

   В этот миг Лада вернулась с узелком, источавшим вкусный соблазнительный дух. С поклоном протягивая его Серебрице, сказала:

   – Не откажись, уважаемая гостья, возьми с собой. Пирожки с ранним щавелём и яйцом, сама пекла.

   Серебрица застыла в смущении, и Рамут подбодрила:

   – Бери, бери, это от всей души.

   Гостья с церемонным поклоном приняла угощение.

   – Благодарю, прекрасная Ладушка. У тебя столь же великое и доброе сердце, как у твоей родительницы, – сказала она.

*

   – И когда свадьба?

   – По обычаю – осенью, Цветик.

...

   Пока Светлана трудилась в зимградской больнице, исцеляя душевные недуги (ей всё-таки выделили одну смотровую комнату для работы с такими страждущими), Цветанка жила на постоялом дворе и слонялась без дела по городу. Братья-купцы помирились и хорошо заплатили кудеснице за её помощь, вот она и сняла для своей телохранительницы жильё. Вторая охранница, Серебрица, пробыла в темнице гораздо дольше Цветанки, а когда вошла в комнату на постоялом дворе, бывшая воровка её не узнала.

   Перед ней стояла воительница в чёрном плаще и доспехах – таких витязей из Нави Цветанка видела во время войны. У воительницы были глаза Серебрицы и её волосы – правда, причёсанные гораздо строже, чем прежде. Они были тщательно убраны в косу, а с боков голова серебрилась коротенькой щетиной.

   «Серебрица... Ты, что ли?» – нахмурилась Цветанка.

   Воительница кивнула. Она смотрела то ли с усмешкой, то ли грустно, то ли виновато... А может, всё сразу.

   «Прости, Цветик. Я не та, за кого себя выдавала. Моё имя – Гердрейд, я навья. Там, в своём мире, я была воином. Это моё ремесло, к которому я решила вернуться... Так уж выходит, что наши пути отныне расходятся. Воронецкая пограничная дружина меня принимает».

   «Вот, значит, как...»

   Цветанка опустилась на лавку. Да, что-то было в Серебрице... этакое. Странное. И не поймёшь толком, что именно. Вроде – Марушин пёс, а как будто немного чужая. И с местными оборотнями не ужилась. Впрочем, теперь странности вставали на свои места. Серебрица знала, что Навь умирает, что оборотни из того мира придут сюда. Она знала о грядущей войне. Откуда? Да потому что сама была родом из Нави! Всё верно...

   «Не держи на меня обиду, Цветик, ладно? Ты и Светланка мне стали очень дороги, но мне нужно заняться своим делом. Я устала скитаться. Да и Светланка наша, похоже, тоже решила осесть и остепениться. Ты тоже подумай насчёт этого... Не вечно же тебе быть перекати-полем. Ладно, у меня не очень много времени, служба ждёт. Обнимемся, что ли?»

   Цветанка оставалась неподвижной. Усталость, растерянность, печаль придавили её так, что даже пальцем пошевелить было трудно. Протянутые для объятий руки Серебрицы опустились, она чуть слышно вздохнула, склонилась и поцеловала её в обе щеки.

   «Удачи тебе, Цветик... Может, ещё свидимся».

   Светлана тоже не просто так зачастила в зимградскую больницу. Чувствовалось и витало в воздухе, что не только ради помощи страждущим она туда ходит. Что-то новое проступало в её мягких вишнёво-карих глазах – милых глазах её матушки Нежаны... Новый свет, новый оттенок жизни. Даже к облачку весенних чар, пахнущих то ли яблоневым цветом, а то ли ландышами, примешивалось что-то особенное, щемящее и глубокое – высокое, как небо, и крылатое, как песня.

   Это случилось ещё до возвращения Серебрицы. Однажды поздним вечером Цветанка ждала кудесницу, а та всё не возвращалась... Снедаемая тревогой, Цветанка отправилась к зимградской больнице. Здание, построенное навиями-зодчими, в сумраке излучало молочно-лунный свет, на крыльце стояли двое. В рослой навье в чёрном кафтане и сапогах, с пышными чёрными волосами до середины шеи Цветанка узнала Драгону, которая приходила вместе со Светланой в темницу. И именно Светлану она сейчас держала в объятиях, а та, глядя на навью снизу вверх, с доверчивой нежностью обвивала её шею ответными объятиями. Судя по близости их лиц и губ, они только что поцеловались и в следующий миг собирались снова предаться этому приятному занятию. Так и случилось: ротик Светланы сладко утонул в поцелуе, жарко ласкаемый устами навьи. На миг Драгона оторвалась, окинула кудесницу хмельным счастливым взглядом, клыкасто улыбнулась и снова ненасытно прильнула к её губам. Никакого принуждения со стороны навьи не было: и в раскрытии целуемых уст волшебницы, и в доверчивом кольце её обнимающих рук, и в том, как она прижималась к Драгоне всем телом, дышала и пела глубокая и искренняя взаимность.

   Неслышным призраком Цветанка покинула влюблённых и долго бродила по улицам. Здравый смысл подсказывал, что однажды этот день должен был настать, рано или поздно ей придётся отпустить Светлану, но... как могло сердце отпустить единственный свет в окошке? Единственный смысл и радость, главный стержень её души?

   Весна – пора любви... Но даже на девушек смотреть у Цветанки пропала охота. Не особенно радовала и хорошая погода, всё как-то приелось и раздражало, всё проходило мимо – ни уму ни сердцу. Невесёлое, тягостное настало для Цветанки время, не знала она, как быть дальше, куда двигаться... Серебрица вышла из темницы и заглянула в гости, одетая в воинское навье облачение, и тут же отбыла в войско. Когда Цветанка опомнилась после её ухода, сердце защемило: она её так и не обняла, та только грустно поцеловала Цветанку и ушла. Как-то по-дурацки вышло, не по-людски... Конечно, они и не люди обе, но не в этом дело. За столько лет, которые они провели, скитаясь вместе, уже перестало иметь значение, кто на самом деле Серебрица. Марушин пёс, навья? Разве это важно? Важным было их товарищество, взаимная поддержка, сплочённость. А теперь вот, похоже, распадалась троица на летучем ковре... С Серебрицей разошлись пути-дорожки, а как будет со Светланой?

   Кудесница однажды вечером вернулась из больницы сияющая, с перстнем на пальце.

   – Это что за колечко? – небрежно спросила Цветанка.

   Светлана потупила взгляд, спрятав его под пушистой тенью ресниц – таких же, как у её матери Нежаны.

   – Цветик... Я не говорила тебе, потому что сама не знала толком, как всё сложится. Помнишь Драгону? Это навья-врач, дочь госпожи Рамут. Она в зимградской больнице работает. – Кудесница со смущённой улыбкой полюбовалась крупным синим яхонтом у себя на пальце. Перстень был явно белогорской работы. – Она предложила мне стать её женой. Это её подарок... В знак нашего обручения.

   – И когда же свадьба? – спросила Цветанка, попытавшись улыбнуться. Кисловатая вышла улыбочка.

   – Как водится, осенью, Цветик. – Светлана, чутко уловив душевное состояние Цветанки, воскликнула: – Ты что же, думаешь, что я из-за этого тебя покину? Что ты, никогда в жизни! Даже думать так не смей. Ты же мой единственный, мой самый родной на свете Цветик, как же я тебя оставлю?

   Тёплые ладошки волшебницы легли на щёки, весенняя нежность глаз щекотала пушистыми ресницами, яблоневые чары окутывали облачком и проникали в душу.

   – Цветик, я испрошу у государыни Огнеславы для тебя разрешение поселиться с нами в Белых горах. Княгиня добрая и замечательная! Я уверена, она позволит. Я не расстанусь с тобой ни за что!

   И с этими словами Светлана покрыла быстрыми поцелуями всё лицо Цветанки, а потом прильнула к её щеке своею.

   А завтра был важный день: Бенеде предстояло выпрямлять позвоночник мальчику Малко. Белогорские оружейницы создали приспособление точно по её чертежу. К этому труду приложила руку и Светлана: она внесла своё дополнение в волшбу. Она с волнением ждала завтрашнего дня – так же, как навьи-врачи, как сам мальчик и его мать.

   Утром она ушла в больницу очень рано; день прошёл, настал вечер, уже стемнело, а кудесницы всё не было. Может, что-нибудь случилось? Что-то пошло не так? Цветанка не утерпела – снова отправилась к зимградской лечебнице. Пусть никакого отношения она ко всему этому не имела, но её волновало всё, что волновало Светлану. Как и в прошлый раз, крыльцо не пустовало, только теперь там, озарённые лунным светом здания, дымили трубками сразу несколько целительниц. Светлана находилась среди них. Драгону Цветанка сразу узнала: кудесница, просунув руку под её локоть, льнула к её плечу. Они уже не скрывали, что являлись парой. Рядом – другая врачевательница, одетая, как женщина-кошка, и чертами лица немного похожая на Драгону; на щеках у неё темнела подстриженная поросль, а волосы она носила в виде убранной в узел косы. Позади стояли несколько кошек-врачей, которые в курении не участвовали, а чуть ниже на ступеньках – рослая навья с пронзительно-голубыми глазами и суровым ртом. Кого она Цветанке напоминала? Ах, конечно... Севергу, навью-воина. Калинов мост, заклинание, жестокая схватка. Такое разве забудешь?

   – Цветик, прости, я задержалась, – увидев Цветанку, сказала Светлана. – Трудный был день, но хороший!

   – Как всё прошло? – решилась спросить Цветанка.

   Волшебница улыбнулась и кивнула. Видимо, ответ был – хорошо... Цветанка чувствовала себя несколько неловко, будто бы она тут лишняя, но Светлана протянула ей руку:

   – Иди сюда.

   Цветанка вложила пальцы в её раскрытую тёплую ладошку, а та сказала, показывая на целительницу с растительностью на щеках:

   – Цветик, познакомься, это Бенеда, сестра Драгоны. Это она придумала крепёж, которым выпрямили спину Малко, и она сегодня его установила. Драгона и госпожа Рамут помогали, ну а мне оставалось только ждать у двери! Моя волшба в этом приспособлении тоже есть, поэтому я не могла не переживать... Малко жив и поправляется, мы победили его недуг!

   Не зная, что сказать, Цветанка неуверенно улыбнулась. Выручила Бенеда, прервав неловкое молчание.

   – А это случайно не та знаменитая разбрасывательница огурцов и оскорбительница должностных лиц? – поблёскивая лукавыми искорками в ясных глазах, обратилась она к Светлане.

   – Она самая! – рассмеялась кудесница.

   – Как же, как же, наслышана! – оживлённо воскликнула Бенеда, хватая руку Цветанки и встряхивая её в могучем пожатии. – Громкое было дело, весь Зимград только и говорил об отважной особе, которая подручными средствами почти одержала победу над значительно превосходившими силами противника!

   Цветанка не понимала, то ли она насмехалась, то ли просто шутила. Заметив её напряжение, Бенеда притянула бывшую воровку чуть ближе, дружески опустила руку на её плечо.

   – Да брось ты, не хмурься... Я ж не насмешки ради, а для налаживания знакомства. Ты не стесняйся, чувствуй себя свободно. Друзья Светланы – наши друзья. Я рада, что ты пришла, сегодня важный день для врачебной науки. Мы все устали и измотаны, пока ещё сами не понимаем толком, что случилось, поэтому и стоим тут, слегка переводим дух... Понимаешь, – Бенеда, легонько обхватив Цветанку за плечи, стала спускаться с нею по ступенькам, словно бы для того чтобы поговорить с ней по душам отдельно от остальных, – над этим способом лечения работала не я одна. Много сил вложили наши искусницы-оружейницы – великие белогорские мастерицы, а также всем нам известная кудесница Светлана. Ты представляешь, что они вытворяют своими волшебными руками? Нет, ты не представляешь! В их руках сталь – как воск, они могут пальцами делать такие малюсенькие, тонкие вещички, которые молоту не подвластны. Вот, смотри, я себе на память оставила... – Она извлекла из кармана заострённый винтик. – Вот это вкручивается прямо в кости. Как ты думаешь, чем они делают вот эту резьбу? Каким-то приспособлением, станком? Нет, руками! Волшбой режут так, что комар носа не подточит. Им и станки не нужны. И вещица эта потом сама, как по маслу, вкручивается, потому что волшбой пропитана. А ведь ещё нужно сделать так, чтобы плоть носила в себе этот крепёж, не болела, не воспалялась – словом, чтоб вреда телу не было, а только польза. Это тоже заслуга волшбы. И тут, признаюсь, – Бенеда обернулась к Светлане и поклонилась, воздавая должное, – нам помогла вот эта прекрасная кудесница. Образец этой волшбы остался в кузне, теперь мастерицы его освоят и смогут делать сами. Знаешь... Мать там сейчас сидит с этим парнишкой и ждёт, когда он наберётся сил, окрепнет и пойдёт с прямой спиной. Скоро увидим, что у нас вышло. Вот, дружище мой Цветанка, что сегодня случилось! И расслабься ты уже. – Ладонь Бенеды дважды слегка хлопнула Цветанку по плечу.

   Крепко затянувшись трубкой, Бенеда выпустила дым ртом и ноздрями. Её глаза сияли воодушевлением и казались слегка хмельными, но в их глубине словно буравчики сидели – пристальные, проницательные.

   – Я в этом ничего не смыслю совсем, – призналась Цветанка. – Но ты так рассказываешь, что заслушаться можно.

   Бенеда рассмеялась, обнажив крепкие зубы с чуть удлинёнными клыками – меньше, чем у оборотней, но крупнее человеческих.

   – А я не раз говорила, что у Бенеды – дар рассказчика и преподавателя, – сказала навья с пронзительными глазами, столь похожая на Севергу. – Она умеет объяснять. Но она считает, что преподавать ей пока рано.

   – Матушка, ты же знаешь, что у меня куча работы в больнице, – засмеялась Бенеда. – Я людей лечить должна, куда мне ещё преподавание...

   Эта синеглазая навья и была госпожой Рамут – обладательницей целительного камня. Сперва она казалась суровой – из-за пронизывающего взгляда льдисто-голубых глаз и жёстко сложенных губ, но, присмотревшись лучше, Цветанка ощутила к ней безотчётное доверие и приязнь. Чем-то она напоминала Радимиру: была такой же спокойной, рассудительной, мудрой. Светлана уже сообщила ей, что хочет взять Цветанку с собой, объяснив, как много та для неё значит, и Рамут не колебалась с ответом ни мгновения.

   – Как только будет получено разрешение от государыни Огнеславы, приходи в больницу, – сказала она Цветанке. – Тебе понадобится способность перемещаться сквозь проходы. Её любым оборотням даёт мой камень. Серебрица её уже получила, так как мне довелось её лечить, а вот тебя – не припомню, чтобы лечила.

   Дочери Рамут в зимградской лечебнице только работали, а жили в большом доме в Белых горах. Туда же собиралась перебраться после свадьбы Светлана, оставив кочевую жизнь и посвятив себя исцелению людских душевных хворей. На этой почве-то они с Драгоной и сошлись: молодая навья лечила тело, а Светлана – душу, но в целом они делали общее дело. Цветанка задумалась: даже если её пустят в Белые горы и разрешат там жить, чем она станет заниматься? Никаким иным ремеслом, кроме воровского, она не владела, да и его давно бросила, став спутницей и охранницей странствующей волшебницы. Серебрица хоть на военную службу вернулась, а что делать ей? Зависеть от Светланы и её будущей семьи не хотелось.

   – Что-нибудь придумаем, найдётся дело, была бы голова и руки на месте, – успокаивала Цветанку кудесница. – Не тужи прежде времени, на месте разберёмся.

   Не прошло и двух седмиц, как Светлана вернулась с воодушевляющей новостью: государыня Огнеслава рассмотрела прошение, и Цветанке было даровано позволение последовать за волшебницей в Белые горы. Княгиня приняла во внимание, что Цветанка была одной из тех, кто опекал и воспитывал Светлану в детстве, а значит, есть и её заслуга в том, что мир обрёл такую кудесницу. Сама Цветанка, впрочем, своего значения в становлении Светланы как волшебницы не ощущала, гораздо больше той дала Древослава, которую многие знали как бабушку Чернаву. Да и Невзора как кормилица Светланы стояла неизмеримо выше по степени важности, а Цветанка – так, на подхвате. Она лишь любила её как свой свет в окошке, и за этим светом её неприкаянное сердце шло, как за путеводной звездой.

   – Не принижай себя, Цветик, – с нежностью глядя Цветанке в глаза, сказала Светлана. – Было бы у тебя молоко – и ты кормила бы... Но молоко – пища для тела, а любовь – жизненный двигатель души. Вы все мои учителя, каждый учил чему-то своему. Ты зажгла в моей душе свет любви. Поверь, без этого я не стала бы той, кто я есть сейчас. Ты – часть меня, неотъемлемая и неоценимая. Но мне хочется, чтобы ты жила не только мной и ради меня. Ради себя – тоже. Или ради кого-то ещё. Не растворяйся во мне, Цветик, не теряй себя. Пусть у тебя тоже будет своя жизнь. Своя, понимаешь?

   С этими словами Светлана шутливо-ласково нажала на кончик носа Цветанки и поцеловала в обе щеки.

*

   Будинке дом госпожи Рамут показался сказочным дворцом. Перебравшись в Белые горы, она действительно попала в удивительную сказку! У неё была своя комната с окном в сад, а рядом с кроватью висели люльки её малышей. В окно виднелась огуречная теплица, где госпожа Рамут срывала эти зелёные плоды для своего любимого крошева: огурцы, зелёный лук, петрушка, варёное яйцо и сметана, щепотка соли по вкусу. Ещё госпожа Рамут любила пить отвар тэи в садовой беседке. Этот напиток показался Будинке терпковатым, но если добавить чуть мёда или сливок, то получалось очень даже приятно.

   Но самым удивительным свойством дома была одушевлённость. Он разговаривал, принимал распоряжения хозяев, сам себя убирал, стирал одежду жильцов и готовил для них еду. Наиболее утомительные обязанности, которые прежде в доме мужа лежали на хрупких плечах Будинки, теперь были с неё сняты. Она могла заниматься только своими детьми. Причём никакой стирки пелёнок вручную – всё делал дом. Будинка получала их уже чистыми и отглаженными. Дети пачкали их стопками, и стопки же возвращались к ней в безупречном виде.

   Временами она вскакивала в холодном поту: печь-то не затопила! Ох, сейчас как ворвётся разъярённая свекровь, как закричит: «Чего на постели разлеглась, ноги вытянула, лентяйка?!» А спустя миг, протирая слипающиеся ошалелые глаза, Будинка понимала: не нужно никакую печку топить, и нет больше свекрови, не ворваться ей сюда, далеко она!.. А нынешняя мягкая постель – не чета лежанке, на которой ей приходилось спать в том доме. И никто с неё не гонит. Свекровь, бывало, нарочно ей, усталой от возни с малыми детками, спать не давала. Так и маялась Будинка: и ночью не выспишься, и днём не отдохнуть: дела, заботы, одно за другим, будь они неладны! Как рабыня бесправная, вечно ругаемая и избиваемая жестокими хозяевами, трудилась она, и труду тому безрадостному не было конца и края.

   И за водой бегать не нужно, нет надобности таскать тяжёлые вёдра. У Будинки была собственная комната для омовения. Там стояла удивительная вещь – купель. Туда сама собой наливалась тёплая вода, стоило только приказать. Хоть каждый день мойся. Рядом всегда лежал брусочек душистого мыла, но имелся и привычный для Будинки древесный щёлок и отвар мыльного корня. Мылом она пользовалась очень бережно.

   К хорошему привыкаешь быстро. Сперва Будинка была готова каждый раз рыдать от благодарности, когда дом подавал ей завтрак в постель, а потом ничего, втянулась... И всё равно всякий раз благодарила, ведь знала: дом-то живой. Значит, наверно, и ему доброе слово приятно. Было удивительно и забавно разговаривать с ним, как с живым существом, и Будинка придумывала ему разные ласковые прозвания: домушка, домик, домочек. А иной раз по стенке гладила, приговаривая: