Текст книги "Последний поцелуй неба (СИ)"
Автор книги: Аида Золотая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Она улыбнулась ему в зеркало. Легко спрыгнула с кровати, удовлетворенно, длинно потянулась, оглянулась на Закса, задержав плотоядный взгляд на его отдыхающей плоти. И с горловым смешком отправилась в ванную.
Когда она вышла, он застегивал запонки на манжетах рубашки. Запонки были дорогие, дизайнерские. Как и весь он – выглядел эксклюзивным, сошедшим с обложки журнала. Не говоря ни слова, он подошел к ней, влажной еще после душа, поцеловал обнаженное плечо. И только потом шепнул:
– Спать укладывать не буду. Лучше загляну на неделе.
Глава 4. Охотник
Когда телефон заиграл мелодию будильника в тридцать третий раз, Анна зло шарахнула его о спинку кресла.
Прошедшая ночь напоминала караван. Почему этот мудак, появившись снова, опять сделал ее жизнь невыносимой? Он ушел, когда мог остаться до утра, будто заговорив эту ночь. И ей пришлось каждый час возвращаться в гостиную за новым клиентом. К рассвету она почти не соображала, на каком свете.
Как добралась домой, Анна не помнила.
Она заставила себя подняться с кровати. После душа долго разглядывала в зеркале багровое пятно на левой груди. Там, где вчера больно укусил один из клиентов, перепутав ее со стейком. Кровоподтек болел, устрашая внешним видом. Анна вздохнула и не стала надевать лифчик. Любые прикосновения отдавались болью. Как работать вечером, собиралась подумать потом.
Сейчас надо было думать о другом. Уже сорок минут, как начался зачет по английскому. И она на него опаздывала. Если не сдаст – пересдача затянется до следующего семестра. Анна чертыхнулась. Препод был форменный идиот в своей принципиальности. Об этом говорил весь универ.
– И вот представляешь, – рассказывала она Таньке, когда за окном спускались сумерки, сидя у нее на кухне и стряхивая пепел в блюдце, – захожу я к этому принципиальному самой последней. Полистал он мою зачетку, что-то пробормотал по поводу объективности. Я ему билет подсовываю. Начинаю отвечать. А эта сволочь рукой на меня махнула и говорит: «Не напрягайтесь. Вы последняя из всей группы. Последними так просто не бывают». Ну я ж не дура, спрашиваю: «Сколько?»
Анна замолчала и глубоко затянулась, уставившись в окно.
– А он? – устало потерев виски, вежливо поинтересовалась Таня. Не потому что ей было интересно, а потому что положено было спрашивать. – Слушай, открой форточку, не хочу вставать…
– А как ты думаешь? Вперился в мою грудь и улыбается. Грязно так. Мерзко. Ведь профессор!
Снова в кухне зазвенела тишина, среди которой раздался деревянный треск старой оконной рамы. Таня вздрогнула и поежилась, натягивая на живот края спортивной мастерки, которая давно уже не сходилась.
– Конечно, вперился, – усмехнулась она. – Если бы ты нижнее белье носила, может, и бабки взял бы.
– Очень смешно, – обиделась Анна. – Знаешь, у меня какой синяк? Даже кружево жмет…
– Ладно, ладно, не плачься. Что такое реально «жмет», ты себе вряд ли представляешь. Так договорилась или дала?
– Дала, конечно. Кажется, он надоговаривался за целый день. И ладно бы еще извращенец! Я, когда поняла, что не откуплюсь, в голове варианты прикинула. Думаю, обопрусь пока на парту, потом видно будет. Хорошо в юбке была. А он, представляешь, подошел, руками под трусами полапал, покряхтел и говорит: «Не привык я так». Ну легла на спину. Елозился почти полчаса, будто щенок неопытный. Но зачет подписал, – Анна выпустила в потолок струйку дыма. – А скоро к мадам нашей.
– Тварь, – равнодушно сказала Таня, имея в виду то ли профессора, то ли мадам. – Дай затянуться… я все заначки повыбрасывала.
– Разбежалась, – зло выплюнула Анна и выбросила окурок в форточку. – Родишь – делай, что хочешь.
– Два месяца еще. Сдохну.
– Не сдохнешь, – уверенно сказала Анна.
– Когда я рожать решила, я не… – она запнулась и подняла на нее глаза, в неожиданно чистой голубизне которых были слезы. Но разве идет дождь, когда нет туч? Таня покачала головой и прошептала: – Ань, я дура. Ты отговаривала, мадам предупреждала. Ни работы, ни денег, ни хрена. Четыре стены. Когда нечего станет продавать, и того не останется.
– Идиотка! – Анна снова закурила и, опомнившись, выбросила сигарету все также в форточку. – Сколько тебе надо?
– На сигареты, – хмуро ответила Таня и отвернулась. – Не обращай внимания. Иногда просыпается жалость к себе, это нормально. У тебя же тоже приступы случаются.
– На сигареты не дам! А моя жалость – не твое дело, – Анна поднялась. – Пора мне, еще ехать. Звони, если что. На следующей неделе заскочу.
– Ань, – позвала Таня, удерживая ее на мгновение. – А рожать со мной пойдешь? Подружку можно, я спрашивала… Не могу одна, боюсь.
– Пойду. Там такси приехало. Пока.
В машине Анна уставилась невидящим взглядом в окно. Зло думала о том, что жизнь – дерьмо. Хоть вдоль, хоть поперек. Даже по диагонали.
У Анны Протасовой была своя диагональ, жирной линией отделившая прошлое от настоящего и перечеркнувшая будущее.
Она хорошо помнила, как находилась в клинике и как оказалась в детдоме. Но старалась не вспоминать о том времени. Сначала врачи, потом учителя делали то, что требовала выбранная ими однажды профессия, без оглядки на результат.
Но если только вспомнить, если только заглянуть…
Анна училась в одиннадцатом классе, когда их всем скопом отвезли на городские соревнования по спортивной гимнастике. Черт его знает зачем – вроде как массовку для камер создать. Снимал местный телеканал – а ей только-то на телевидение с ее страхами и рисками. Напустив на себя равнодушный вид, Аня наблюдала за участницами – что еще ей тогда оставалось? Некоторых знала с тех пор, когда сама училась в лучшей школе города. Было и такое в ту пору, о которой упорно пыталась не думать. И тренера их знала, потому что сама у нее занималась. Она старалась не попасться ей на глаза, пряча лицо под длинными прядями светлых волос, ссутулившись и вжавшись в спинку кресла. И облегченно вздохнула, усаживаясь в автобус, который отвозил обратно в детдом.
Если бы только Анна знала, что спустя две недели Ольга Николаевна Калинина, любезничая с их директором, заявится на урок физкультуры. Посмотреть пластичных девочек из малышей. Василий Андреевич что-то объяснял про благотворительную программу от какого-то неведомого мецената, по которой в школу собирались взять детей из приюта. Если найдут в тех способности. Здесь, казалось бы, тоже можно было выдохнуть. Анна находилась в том возрасте, который меньше всего интересовал бы тренеров. Звездочек ищут среди тех, кому и пяти нет. Потом поздновато для результативности. Но и тут ей не повезло. С везением у нее вообще было туго.
Ольга Николаевна нашла ее во дворе, на улице. Тогда был апрель, листва распускалась. Мир казался сотканным из чертовых лучей чертова солнца, ласкавшего кожу – впервые тепло и ласково в том году.
– Настя, – позвала ее Калинина.
Анна курила, сидя на спинке скамьи, и покачивала ногой. Ольга Николаевна подошла ближе и снова позвала ее по имени. Имени, которое Анна Протасова больше не носила.
– Настя! Это ты?
– Вы мне? – удивленно спросила Анна и отбросила в сторону окурок.
– Тебе! – обрадовалась тренерша, до которой снизошли. – Ты не узнаешь меня, Настён?
– Я – Аня, – объяснила прописную истину девочка.
– Аня… – повторила Ольга Николаевна и сомкнула красивые губы. Несколько мгновений она внимательно изучала собственную бывшую подопечную. Сомнений быть не могло. Горина. Талантливая была. И безумно красивая – подобные лица так просто не забываются. Ольга Николаевна слишком хорошо помнила, что творилось в школе, когда стало известно, что девочка погибла с родителями при пожаре.
Отгоняя от себя непрошенные воспоминания, Калинина еще раз внимательно ее осмотрела и спросила:
– Хорошо, пусть будет Аня. Гимнастику не забросила?
– Ну березку делаю, – буркнула Аня. – Пять ставят.
– Березка – это хорошо, – на лице тренерши промелькнула усмешка. – Давно ты тут торчишь?
– Всегда.
– А когда все это здесь закончится? Придется ведь уйти. Думала, что дальше?
– Вам-то что?
– Помочь хочу.
С этих простых слов, с этого самого «помочь хочу» и началась история Северины.
Юлиан Фишер, лет семь назад переехавший в Мюнхен, якобы на историческую родину, наведывался в Питер довольно часто по двум причинам. Здесь осталась его давняя любовница, Ольга Николаевна. И по совместительству – пособница. Под видом благотворительной программы для детей-сирот, меценатом которой выступал господин Фишер, Калинина ездила по детдомам и отбирала перспективных девочек. И мало кто догадывался, что красивыми словами прикрывались обыкновенные эскорт-услуги. Это тоже не вполне выражало смысл означенной деятельности, но наиболее подходило. От тех, кто все же догадывался, откупались.
Анна провела в компании Ольги Николаевны и Юлиана пять лет. Зерна обучения профессии были брошены на благодатную почву. Анна была не простой сиротой. Настя Горина училась в престижном лицее Питера. Всегда была любознательной девочкой, говорила на двух языках. И потому ей оставалось постигать тонкости науки любви, что оказалось несложным, когда она поняла, какие возможности дают знакомства и деньги. А знакомства и деньги – теперь были единственным, что она считала важным в жизни. Потому что только так однажды она смогла бы подобраться к убийце своих родителей. Оставалось только набраться терпения и веры, что однажды этот день придет. И быть хорошей ученицей, самой лучшей ученицей, чтобы попасть в тот круг, куда нет доступа простым смертным – попасть в любом качестве. Смешно. В семнадцать лет напридумывала в своей голове целый роман. А оказалось, что все – просто болото, из которого невозможно выбраться, если уже угодил. Засасывало.
И все же знакомства помогли ей подняться по «карьерной лестнице». Ей шел двадцать первый год, когда в эскорте у нее появился постоянный клиент. Все знали его под именем Кайзер. Но Анна ласково называла его «мой Мандей». Он всегда забирал ее к себе по понедельникам на всю ночь и увозил на свою дачу. Кайзер был фетишист, любил разные игрушки и ролевые игры. Анна порой под утро падала, где придется, чтобы вздремнуть с полчаса. А Мандей продолжал бодрствовать, забавляясь с ее обессиленным телом. И никогда не отпускал без заключительного акта прямо в коридоре.
Однажды Мандей порекомендовал ее хозяйке «Носорога», членом которого был и сам.
Настоящего имени мадам Ламберт не знал никто из девочек. Но платила она исправно, сильно не обижала и даже принимала некоторое участие в их жизнях. Веревкиной она без обиняков предложила денег на аборт. А Анну поддержала, когда та сообщила, что собирается поступить в университет.
По дороге в клуб, уставившись невидящим взглядом в окно, Анна пыталась разобраться в себе. Желание мести возродилось в ней с удвоенной силой. Но все ее желания пока оставались лишь фантазиями. Для претворения их в жизнь нужно было составить четкий план, но он никак не приобретал обозначенных линий. И Анна загадала. Если Закс придет к ней снова, именно к ней, ее месть свершится.
Переодевалась она дольше обычного. Безуспешно пыталась загримировать укус, но он все равно проступал сквозь толстый слой тонального крема. И был заметен во всех корсетах. Анна почти отчаялась, когда вспомнила про костюм ковбоя. В белой блузе из плотной ткани кроваво-синее пятно было незаметным. Но и без этого все внимание всегда привлекали джинсы с большими вырезами вместо карманов на ягодицах. На бледной коже были нарисованы мишени. Завершали образ большая ковбойская шляпа и револьверы с присосками за голенищами сапог.
Задержавшись на лестнице, Северина глянула в зал сверху вниз и удовлетворенно прищелкнула язычком. За барной стойкой со скучающим видом и стаканом виски в руке сидел Закс. Он явился гораздо раньше, чем накануне. И все это напоминало бы простую игру вроде бадминтона, если бы для Анны не было игрой не на жизнь, а на смерть.
Он заметил ее почти сразу, едва она спустилась. И, развернувшись к ней на полкорпуса, кривовато усмехнулся. По улыбке его оказалось легко читать. Очередное приглашение. От него – ей.
Северина медленно приблизилась к нему и протянула один из револьверов.
– Метко стреляешь? – усмехнулась она и скинула шляпу на спину.
Закс приподнял бровь и посмотрел на пистолет. Медленно взял его в свои руки и направил на девушку.
– Когда-то упражнялся, – коротко ответил он. А потом приставил дуло к виску. – С тех пор в эти игрушки не играю.
Она безучастно смотрела за его движениями.
– А по-моему, это возбуждает. Мужчина с оружием в руках, – мечтательно протягивая звуки, проворковала Северина. – И еще зависит от цели.
Она резко развернулась на каблуках и встала перед ним, широко расставив ноги, оттопырив попку и упершись ладонями чуть выше ягодиц. Обернулась через плечо и спросила:
– Нравится?
– Не нравится, – коротко ответил он. Пистолет стукнулся о барную стойку, и Закс вернулся к виски. – Но задница красивая.
– Как знаешь, – легко ответила девушка, взяла револьвер и сунула его обратно в сапог. – Пойду поищу, кто захочет пострелять. Всегда находятся.
– Стоять!
Северина от удивления приоткрыла рот и потянулась за оружием.
– Передумал?
– Нет, ищу способ, как заставить передумать тебя. В тир ходила когда-нибудь?
– Только принимала участие в охоте.
– Успешно?
– Для охотников – да.
– На кого охотились хоть?
– Среди прочих и на меня, – негромко ответила Северина, не отводя взгляда от серых глаз Закса.
Он недоуменно вскинул брови, внимательно осматривая ее. Потом медленно произнес:
– Ни хрена себе… Интересная у тебя жизнь.
– Интересная, – согласилась девушка. – И все-таки мне нужен стрелок.
– Ладно, допустим, я стрелок. Дальше что?
Северина издала звук, похожий на боевой клич индейцев, и рассмеялась.
– Дальше будем искать второго стрелка и судью. Два револьвера, две мишени. Победителю достанется приз.
Его брови второй раз удивленно взметнулись, оказавшись высоко на лбу.
– Весело. Приз – ты?
– Возможно, – таинственно прошептала она.
– Я не хочу кота в мешке. Я хочу тебя.
– Кто платит, тот и заказывает. Что угодно.
– Но стрелять при этом обязательно? – с легкой улыбкой уточнил он.
– Обязательно. Ствол же у тебя, – хрипловато хохотнула Северина и закусила палец.
Он рассмеялся и протянул руку:
– Если ты об игрушке, то пока нет. Давай сюда.
– Об игрушке. О твоей, – она кокетливо вскинула бровь. – Я бы поиграла.
– Тогда на кой черт нам сдались второй стрелок и судья?
– Ok, подловил.
– Я тоже в некотором роде охотник.
– Заметно.
– Тогда пошли добычу делить. Каждый свою.
Сунув большие пальцы в карманы джинсов, Северина двинулась в сторону лестницы, виляя бедрами и напевая разудалую ковбойскую песенку. Закс, глядя ей вслед, опрокинул в себя остаток виски и поднялся следом. «Носорог» он покинул за час до рассвета.
Глава 5. Чугунка
Он проснулся в четвертом часу утра и больше уже не мог спать. Сон был прежний, который он знал наизусть, переживая его снова и снова. Он повторялся из раза в раз, заставляя его подхватываться с постели с криком. Не понимающим, где он, и что происходит, бросаться куда-то вперед, вытягивая перед собой руку, в которой все еще сжимал пистолет. Десять лет он держал этот чертов пистолет в своей ладони и не мог опустить его. Пальцы его ощущали холодную гладкую поверхность курка. И отвратительная его тяжесть ложилась тяжестью на душу. Это потом уже Закс понимал, что руки его цепляются за воздух. Ничего и никого нет.
К утру Закс обыкновенно приходил в себя. Контрастный душ, бритье, ведро кофе без сахара. Свежая рубашка, дорогой парфюм. Ни одна тварь из тех, что окружали его эти долбанные годы, не знала, что скрывается за строгим костюмом и почти мальчишеской улыбкой успешного бизнесмена. К своему, надо сказать, счастью.
Ему тридцать шесть. Он стоит во главе крупной компании, созданной когда-то его отцом. И имеет больше, чем простой смертный может себе представить.
Но это не мешает ему просыпаться в четвертом часу утра, подрываться с подушки и стрелять в черноту вязкой ночи, дышавшей ему в лицо. Это после уже Виктор взял с тумбочки телефон, чтобы взглянуть на время. До этого он несколько секунд дышал часто, всматриваясь в темноту. И пытаясь унять биение сердца.
Лекарство оказалось кратковременным. И действие его вполне естественно прекращалось без приема на сон грядущий. А ведь курс проходил уже почти месяц. Почти месяц, за время которого он, как юноша с острым спермотоксикозом, таскался в «Носорог» к Северине. Она отгоняла его кошмары, едва ли догадываясь об этом. Это было непривычно и странно – знать, что после нее ничего уже сниться не будет. Может быть, потому он торчал в ее комнате ночами напролет, не в силах насытиться ею? Саморазрушение? К черту все, ему нравилось трахать эту бабу больше, чем других вокруг. И ни одна не приводила его к чувству странного, обманчиво светлого умиротворения, после которого не страшны кошмары.
Он очень хорошо помнил, когда впервые понял, что значат для него их дикие, звериные встречи. Это был четвертый его визит в клуб. Она изображала что-то невообразимое в своей пошлости. А он мог думать только о том, как ему нравится целовать ее полные мягкие губы. Наверное, тогда, в тот вечер, поцелуй впервые стал ритуалом. Он целовал ее жадно, ненасытно, будто пытался съесть целиком. И одновременно с болезненной нежностью, словно хотел, чтобы она чувствовала так же, как чувствовал он. У них ничего не было – на двоих. Только эти вот поцелуи, дурманящие мысли. Все прочее – продолжение прежней, как до этого, беспощадной игры в проститутку и клиента, что тоже было до пошлости честно и справедливо.
Накануне вечером Закс заработался допоздна. И вместо «Носорога» поехал домой. Вот результат. Сидит на постели, смотрит в ночь и задыхается. После он снова откинулся на подушку. И пытался вспомнить, какой день недели. Не помнил. Знал, что не выходной. И знал, что Лиза с вечера не отзвонилась. Откуда эта мысль взялась в его голове, Закс не имел представления. Он никогда не думал о ней, пока она сама о себе не напоминала.
Встал ближе к шести. И по заведенному кругу – душ, кофе, сигарета на балконе с видом на равнодушный ноябрь в сумерках. Потом завтрак. Слуги в доме знали, что встает он затемно. И все всегда было готово заранее.
В восемь Виктор был уже в офисе. День начался по плану. Не по плану была только дикая головная боль. И навязчивая мысль о том, что прошлую ночь вполне можно вычеркнуть из жизни и памяти – в ней не было Северины с ее дурацким именем и глазами, красивее которых он не знал. Ей шел оргазм. Лицо, искаженное наслаждением, преследовало его каждую минуту. Даже при изучении макроэкономических показателей.
Ему пришлось отвлечься и от одного, и от другого, когда дверь с шумом распахнулась, и в кабинет ворвался Андрей Горин. Лицо его было перекошено от гнева, и сейчас сильнее, чем обычно, он напоминал своего отца. Губы его так же влажно кривились, и он нервно поправлял то очки, то галстук.
– Ты мудак! – крикнул с порога Андрей.
Дверь он оставил открытой, а свое тело бросил на мягкий удобный диван.
– Ты последний, мать твою, мудак! – он пожевал губами, снял очки, близоруко прищурился, снова нацепил очки на нос и брезгливо добавил: – Поц!
Закс приподнял бровь и не без саркастичной интонации уточнил:
– Ты сейчас обо мне так смачно?
– А ты видишь варианты? – Андрей обвел взглядом кабинет и ухмыльнулся.
– Ясно. Что случилось?
– Ты совсем охренел? – взвизгнул Горин. – Ты еще спрашиваешь? У меня под носом пи**ишь бабки с чугунки и сидишь с невинным видом папы римского.
Несколько секунд Виктор молча смотрел на партнера и прикидывал, насколько тот завелся. Судя по всем показателям, легко читаемым на его лице, это был еще не предел, но остановить надвигающуюся бурю будет сложно. Он медленно встал с кресла, захлопнул дверь и подошел к бару. Вынул бутылку коньяка и коротко бросил:
– Есть еще виски и ром. Будешь?
Андрей скорчил презрительную гримасу.
– Думаешь, накачаешь меня и уболтаешь? Ясный пень, я не могу лакать коньяк литрами, как ты и твой дружок Ольховский.
– Не бойся, мама в Лондоне, не заругает, – ухмыльнулся Виктор и плеснул в два бокала. – Значит, нарыл все-таки, да? Долго искал?
– Долго, ты хорошо умеешь прятать хвосты. Но мир не без добрых людей, – с силой оттолкнул протянутый бокал Горин.
Закс пожал плечами и отошел к своему столу. Поставил отвергнутую выпивку рядом. Вторую порцию зажал в ладони и медленно отпил. Потом поднял глаза и выпалил:
– Ты, Андрюша, прекрасно знаешь, что это за завод, и почему я так сделал. Собственно говоря, только ты и знаешь.
Стекла очков Горина ярко блеснули, скрыв его взгляд.
– И давно мучаюсь вопросом. Почему только я? Об этом еще знал отец. А теперь только я. Или ты посмеешь утверждать, что тот пожар – случайность. Пожар, в котором сгорели еще его баба и их «плод любви». Старый идиот! Но не маразматик, чтобы заживо уморить всех.
Андрей замолчал в ожидании ответа.
Закс раздумывал немного дольше, чем нужно для того, чтобы пауза осталась незаметной. И утяжелял ее тем, что не сводил взгляда с лица Горина-младшего. В сущности, дикость. Весь этот разговор – сам по себе дикость. Как и его жизнь, которая все перемолола в кости и мясо внутри него.
– Следствие признало пожар несчастным случаем, – спокойно проговорил Виктор. – Если бы было что-то другое, мы знали бы. Что до чугунки – это завод моего отца. Из-за него… Короче, Андрей, не мне тебе объяснять!
– Не объясняй! – выплюнул зло Горин. – Верни мне мою долю. Просто верни. Или я скажу Лизе, что ты грохнул ее отца, мачеху и сводную сестру. И учти, это причинит ей гораздо меньшую боль, чем если я скажу ей, что ты почти каждую ночь торчишь в «Носороге». О том, что умеют тамошние девочки, наслышан весь Питер.
– Бл*ть, Андрей! – психанул Закс. – Сдурел? Завод принадлежал моему отцу. Твой его тупо отжал. Да, пожар случился вовремя. Но какого х*я меня в этом винить? Думаешь, он никому не мешал больше? И за каким хреном я должен с тобой делиться?
Горин вскочил с дивана и уперся в столешницу, нависнув над Виктором.
– В том-то и дело, что вовремя. Очень вовремя. Для тебя особенно, – он брызгал слюной и сверкал глазами. – Заключить сделку со мной тебе было с тысячу раз проще, чем с отцом. Что ты и сделал десять лет назад. И ты будешь со мной делиться!
Последующее произошло за долю секунды. Андрей выхватил бокал из рук Закса и выплеснул содержимое ему в лицо.
– Или ты, мудила, отдаешь мне мою долю за все эти годы. Или…
Через мгновение его очки, ловя солнечные лучи своими линзами, летели куда-то в сторону. Как и он сам. Закс встал из-за стола, и, медленно разминая пальцы, обошел его и приблизился к Горину.
– Или что? – угрожающе спросил он. – Доказать – ты уже ничего никогда не докажешь. Как и я не докажу, что прежде, чем отправиться к Боженьке, твой отец замочил моего. Крутая была история, в духе боевиков. Считай это репарацией.
Сплюнув в сторону, совсем как его отец десять лет назад, Андрей утер ладонью кровоточащий нос и, раздувая ноздри, прохрипел:
– Не докажу. Три трупа останутся на твоей совести. Но у меня достаточно других доказательств. Мир изменился, Закс. Сейчас правят бал, сам знаешь кто. А они любят разбираться в бумагах и цифрах. Мои бумаги им точно придутся по душе.
– Ну, рискни. Рискни, рискни. Только учти, что и тебе нехило достанется. Мы так с тобой завязаны, что один всегда потащит за собой другого. Знакомо, да?
– Я тебя предупредил, – процедил Андрей, поднялся, опрокинул в себя бокал коньяка и вышел из кабинета.
Закс смотрел, как за ним захлопнулась дверь. Потом отер лицо. Движение вышло рваным и нервным.
– Двадцать процентов, – тихо проговорил он себе.
Двадцать процентов, которые имел Андрей от чугунолитейного завода, были теми же двадцатью процентами, какие получал Петр Горин пятнадцать лет назад. Все честно, все справедливо. Было тогда и будет сейчас. Иначе хоть в кровь разбейся – все зря.
Во всем остальном договор соблюдался неукоснительно – пополам. Но не здесь. Потому что это больше, чем «чугунка». Это его собственный крест.
Закс слишком хорошо помнил тот день, когда все закончилось. Дружба, молодость, пафосная вера в человечество. Отец пришел домой и удивленно сказал матери: «А меня Петр кинул». Это потом уже превратилось в какую-то войнушку. А тогда все было по-домашнему – горечь рядом с женой. И иллюзия прежней жизни, когда еще не веришь в то, что ей пришел конец.
Был завод, с которого все начиналось. Разорившийся, выкупленный за бесценок. Иван Закс ставил его на ноги самостоятельно. Потом к нему присоединился лучший друг, с которым они с детства разве что не срали на соседних горшках. Потом лучший друг неудачно вложился в транспортную компанию. Прогорел к чертям. И решил поднажиться за счет того, кто доверял ему безоговорочно. Он никогда не контролировал финансы. Этим занимался Иван Иванович. Но в один прекрасный день часть средств была инвестирована в подставную фирму, которая покрывала фактически обанкротившееся предприятие Горина. Когда кто-то решает, что имеет право на большее, ничто не остановит его от того, чтобы протянуть руку и взять это большее. И началась разборка века в рамках отдельно взятого предприятия. Потому что Закс-старший не мог не заметить того, что происходило. Первое, что он сделал, это объявил о своем уходе из компании, которую они основали вдвоем. А это значило, что он уводит свой капитал. И крах Петра Михайловича становился неминуемым.
Никто никогда не узнает, каким образом Горин переоформил документы на владение заводом. Впрочем, Виктор приблизительно представлял. Горины были вхожи во многие двери – чиновничьи, правительственные… Но тогда… Тогда это все казалось каким-то бредом, какого быть не может. Иван Закс угрожал судом, физической расправой, чем-то еще. А потом его не стало. Его просто застрелили на охоте. Несчастный случай. Виктор очень хорошо знал, как устраивают подобные несчастные случаи. В те времена бизнес честно не делался. А случайностей не существует в природе.
Сморгнув непрошенное воспоминание, он вернулся к столу и снова плеснул себе коньяка. Выпил залпом, отер ладонью рот. Он научился ненавидеть. Тогда научился. Десять лет понадобилось, чтобы почти забыть. И при этом не забывать ни на минуту. Потому что он не знал, он не знал, он, мать твою, не знал, что на той гребанной даче был еще кто-то, кроме Петра Горина! Стало известно только через пару часов после расправы, когда отзвонились ребята и рассказали о двух трупаках – матери и дочери. Обе были найдены на втором этаже дома. Случайные пули.
Вот тогда начался ад.
– Двадцать процентов, – мотнул головой Виктор, снял со спинки стула пиджак, накинул его на плечи и поплелся к двери.
Через сорок минут он уже входил в «Носорог».
В этот вечер в гостиной было на удивление шумно. Отовсюду раздавались зажигательные бразильские ритмы. В глубине зала, на небольшом подиуме у шеста танцевала сальсу Северина. Уследить за быстрыми, ритмичными движениями ее бедер было почти невозможно. Вокруг обнаженных ягодиц взлетали и опускались бесчисленные нити темно-синей густой бахромы. Такой же бахромой был обшит неглубокий лифчик, почти не скрывающий ее дрожащих в живом пульсе танца грудей с темноватыми сосками. Страусиные перья в прическе соблазнительно подрагивали вслед движениям девушки.
Она мелко переступала ногами. Вертелась вокруг шеста, скользила вдоль него, вскидывая руки и призывно раздвигая колени, отталкивалась от серебристого металла. И без остановки вращала бедрами.
Глаза ее загорелись, когда на сцене оказались двое мужчин из присутствующих в гостиной. Заводясь все сильнее, она кружилась между ними. Наклонялась вперед и распутно прижималась по очереди к мужским брюкам, которые начинали заметно, недвусмысленно топорщиться.
Северина отстранилась и снова сделала шаг сначала к одному из мужчин. Взяла его ладони и провела ими по своей возбужденной груди, животу, ягодицам. Глубоко запустила его руки между плотно сдвинутыми бедрами, будто втягивая их в себя. Откинула голову и страстно изогнула спину, замерев на бесконечно долгое мгновение под повисшую паузу в музыке.
Едва раздались новые звуки, Северина резко выпрямилась, с горловым стоном отлепилась от мужчины и проделала то же самое с другим.
Зрители неистовствовали. Опираясь на шест, она похотливым взглядом смотрела на них, будто приглашая на подиум следующего.
Один из ее случайных партнеров не выдержал. Соскочив вниз, потянул за собой девушку. Перекинул ее через плечо и понес наверх. Она звонко, тягуче повизгивала. Так, как повизгивала перед приближающимся оргазмом. Минутой позже за ними бросился и второй.
Расслабив узел галстука, лишавшего его возможности дышать, Виктор стоял на улице и медленно курил. В голове вертелось дурацкое: «Одна капля никотина убивает лошадь». От запаха табака тошнило. Еще больше тошнило от неприятного, липкого чувства, сковывавшего его изнутри. Оно гладким комом неторопливо ворочалось в области грудной клетки. Свежий ноябрьский воздух вместо того, чтобы привести в чувство, делал только хуже.
Нет, он не думал о Северине. Думать о проститутке, которую он видел сегодня, у него не было сил. Никаких сил. Но перед глазами упорно стоял синяк на ее груди в форме укуса. Мерзкий уродливый синяк, умело подретушированный тональным кремом, но не скрытый до конца – такое хрен замажешь. Тогда была их вторая ночь. И яркое пятно, проступавшее на белоснежной коже, врезалось в память. Он негромко спросил ее тогда: «Откуда?» Хотя вопрос был излишен. «Несчастный случай на производстве, – хохотнула она и проговорила, как на экзамене: – Статья 227 ТК РФ».
Не нужно быть идиотом, чтобы понять, что происходило после его ухода накануне. После этого он начал оставаться почти до утра всякий раз, когда приходил в «Носорог», а это стало случаться регулярно. Слишком регулярно, чтобы он начал думать, что она – его. Черный Рыцарь, твою мать. Пожалел шлюху.
Становилось холоднее. Явно к снегу. Поднял воротник пальто. Двинулся к парковке, где бросил автомобиль. И только тогда почувствовал, как в кармане вибрирует мобильный. Когда Виктор являлся в клуб, к Северине, он не брал трубку, хоть пожар, хоть потоп. Вытащил телефон. Звонила Лиза. Она никогда не звонила так поздно, уважая его право на личную жизнь в ее отсутствие. Наверное, Андрей сильно ошибался, полагая, что новости о загуле мужа могут причинить ей боль именно теперь. Еще года два назад – возможно. А теперь она сделала бы вид, что не верит, что бы ни случилось.
Закс поднес телефон к уху:
– Да, Лиз.
– Мама умерла.
Без слез и истерики, будто сказала, что ела на ужин.
