Текст книги "Последний поцелуй неба (СИ)"

Последний поцелуй неба

Пролог

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее.

Все, что было до этого, перестало иметь значение. Прежнего не существовало. Он, прошлый, остался в другом измерении, в котором все помнилось так, будто отголоски звуков сквозь толщу воды. Все, что случилось после, было связано с ней. Самого себя он связал с ней. Туго, так, что путы впивались в тело, оставляя кровавые следы. Скинуть их было нельзя. Он не хотел их скидывать. Даже если это вело к гибели их обоих.

Но в ту минуту он не мог знать будущего. В ту минуту он ничего не мог знать, кроме единственного – он умер, и он родился заново. Видя ее глаза.

Ее глаза. Затаить дыхание и глядеть в них. В мире нет ничего важнее именно этого времени, когда они не скрыты опущенными ресницами, не играют, не кокетничают, не блестят предательскими слезами. Они не затуманены. Она ясны и ярки. Их синева затапливает все вокруг, затмевая небо. Эти глаза пьянят сильнее поцелуев и запретных мучительных ласк, от которых горит душа и сгорает тело.

Ее глаза, умеющие лгать так сладко, что любая правда померкнет возле этой лжи. Пусть так. Он готов был и к этому. Он сам себя вогнал в это. И не жалел ни минуты.

Всего лишь секунда. Быть может, меньше. Он, пресыщенный и изможденный. Она – порочная и ненасытная. Они стоили друг друга.

Она пролила на него вино – едва ли нечаянно. Он сделал вид, что поверил в ее неосторожность. Она подняла на него взгляд. И все было кончено, когда красное пятно продолжало расползаться по его груди.

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее. И родился заново.

Глава 1. Носорог

200_ год

В закрытый элитный клуб для истинных ценителей как изящного, так и альтернативного под названием «Носорог», расположенный в загородном особняке, попасть можно было только по надежной рекомендации. Общий зал, где клиенты под видом непринужденной беседы выбирали тех, с кем после проводили время в отдельных комнатах, был декорирован по проекту именитого дизайнера в стиле арт-деко. Стены с черно-белым графическим рисунком, на которых в ассиметричном порядке висели оформленные в стальные рамы работы в жанре ню самых известных фотографов. Облицованные мрамором камины и кожаные широкие удобные диваны. Напыщенная роскошь гостиной отражалась в зеркальном потолке, в самом центре которого сверкала в своем великолепии хрустальная люстра.

В черном кожаном корсете, скрывающем грудь, но открывающем упругие ягодицы, и высоких ботфортах Северина вышла в зал и окинула сегодняшних гостей томным взглядом. Отметила про себя постоянных посетителей и цепко оглядывала новеньких. На одном из них взгляд ее задержался, и ресницы чуть дрогнули. Она взмахнула длинным «конским» хвостом светлых блестящих волос, взяла с подноса бокал вина и, поигрывая в руке коротким хлыстом, двинулась среди гостей в сторону заинтересовавшего ее мужчины.

Не дойдя до него полшага, она сделала вид, что споткнулась, и на его несомненно недешевой рубашке бледно-розового цвета расплылось ярко-красное пятно.

– Я такая неловкая, – забормотала Северина, подняла на него глаза и проговорила с придыханием: – Простите…

Мужчина вздрогнул. Уголок его губ шевельнулся. Руки скользнули по испачканной ткани, будто ее можно было оттереть ладонью. И, наконец, он легко выдохнул и перевел взгляд на ее лицо. Серый взгляд оценивающе касался ее черт, изучая каждую, скользил по гладкой коже. И то и дело возвращался к глазам.

– Ничего страшного, это бывает, – проронил он, а потом улыбнулся.

Северина вслед за ним скользнула ладонью по испорченной рубашке.

– Вы можете меня наказать, – шепнула она, приблизив губы к его уху и протягивая ему хлыст.

Черная бровь дернулась, а улыбка сделалась почти хищной. Он оценивающе посмотрел на хлыст, потом на девушку перед собой – невысокую, тоненькую, но вполне себе соблазнительную.

– Я не бью женщин, это не в моих правилах, – негромко сказал он, едва ли перекрывая музыку и голоса людей вокруг них. Следующий вопрос звучал громче: – Зовут тебя как?

Он не видел, как глаза ее сощурились, и в них промелькнула дикая злость, но уже в следующее мгновение губы ее расплывались в завлекающей улыбке.

– Северина, – проворковала она, – и я могу… я должна загладить свою вину. Любым способом.

Ее голос казался почти кошачьим. Ее взгляд околдовывал. Ее томные движения заставляли забыть весь мир. Мужчина снова, почти осязаемо, коснулся взглядом белой кожи ее рук и груди, выступающей из корсета. А потом усмехнулся:

– В другой раз… Северина. Имя-то что такое дурацкое?

– Мне нравится, – пожала она плечом.

Он следил за этим кратким жестом, как завороженный. Как-то пофигу стало, что только-только вышел от Катиш. И если пофигу это, то почему должно быть не пофигу, что дома ждет жена? Движения этой женщины манили его, она сама с этой минуты врезалась в его существо, не оставив места покою и благоразумию.

– Тебе не идет, – негромко ответил мужчина. А потом чуть склонился, чтобы что-то добавить. Не успел. Секунды не хватило.

– Закс, мать твою! Хрен тебя найдешь! – из соседнего зала к нему пробирался Ольховский. – Ты трезвый или на такси?

Закс обернулся, окинул взглядом Алекса, выглядевшего немного более взъерошенным, чем обычно, и ответил:

– Трезвый, трезвый.

– Тогда к черту все, погнали. Ты все? Дел не осталось?

– Остались, – он усмехнулся, обернулся к той, что назвалась дурацким именем Северина, вынул из кармана визитку и сунул ей в руку. – Звони, или я сам тебя найду.

Звучало как обещание.

Она взяла визитку, посмотрела на имя, которое и без того прекрасно знала, и убрала карточку за корсет.

– Вы знаете, где меня найти, – ее улыбка и ему обещала многое.

Потом они ушли. Она осталась одна. В этом месте для избранных. Северина ходила среди клиентов, призывно улыбалась, составляла компанию и поддерживала ничего не значащие разговоры. И никто бы не догадался, что все ее мысли лишь об одном. О том, что ее чертова жизнь впервые дает ей чертов шанс, о котором она просила долгие десять лет.

Теперь Анна Протасова сможет, наконец, отомстить Виктору Заксу.

Глава 2. Настя

Десятью годами ранее

– Мам, ну маааам, – канючила Настя, бродя за матерью по дому. – Ну можно я поеду? Каникулы же. Через пару дней вернусь.

– И что тебе там сейчас делать? – с улыбкой спросила Марго. – К кому намылилась уже?

– Чего сразу «намылилась»? – надулась дочка. – Ну, допустим, с Машкой погуляем. Она же тебе нравится, – Настя показала матери язык. – Всегда говоришь, какая она умница-разумница.

– Ревнуешь?

– Больно надо!

– Лучше бы список литературы на лето открыла хоть, – отмахнулась Марго и направилась из кухни в гостиную.

На даче в это время было хорошо – тишина, хлопот никаких, ужин готов. Погода располагала к философствованию. Марго легко выдохнула и устроилась на диване, вытянув ноги.

– Десятый класс, Насть, определяться пора, – безапелляционно проговорила она.

– Ага, как раз дома и возьму Тургенева, – воодушевилась в ответ Настя. – А Шишкин меня с собой зовет поступать. Он в театральную академию собирается.

– Папа будет против. И против театра, и против твоего Шишкина, и против поездки. Хочешь нарваться – сама у него спрашивай. Я участвовать не буду, – улыбнулась Марго, потом взяла с тумбочки у дивана книгу и, раскрыв ее, не глядя на дочь, добавила: – Но концептуально – право имеешь.

Это означало только то, что по приезду Петра Михайловича, Марго обязательно вставит свое веское слово в дискуссию. И Настя это прекрасно понимала.

– Сама уеду, – проворчала она. – Утренней электричкой.

И выскочила из комнаты.

– Настя! – позвала мать. Но девочка не отозвалась. Что взять с пятнадцатилетнего подростка? Когда самой Марго едва исполнилось восемнадцать лет, она влюбилась без памяти в Петра Горина – в мужчину, старше ее почти на двадцать лет. Человека с прошлым, настоящим и будущим. Не самым простым. Только ее не удержали ни отец с матерью, ни собственные принципы. Ничего. Ушла с одним чемоданом из дома в квартиру, которую снял для нее женатый на тот момент любовник, ничего при этом не обещавший ей. Это потом уже был долгий изнурительный развод, скандалы и истерики Марии Алексеевны, раздел имущества и отъезд последней за границу с весомой частью состояния, заработанного Петром Михайловичем. А еще была свадьба, рождение Насти и их тихая жизнь, в которой Марго была вполне себе счастлива, не задумываясь над чем-то отвлеченным. Она была женой и матерью. Большего и не хотела никогда.

У дочери характер отца. Но бросить все и уехать – вполне в репертуаре Марго. В неизвестность, обрубая все концы. Потому она нуждалась в некоторой свободе выбора и действий. Главное – не навредить. Покладистость – это не про Гориных.

От тревожных мыслей ее отвлек шум за окном. Марго медленно встала и подошла к подоконнику. Одернула занавеску. К дому подъехали две машины. Мягко прошуршали резиной и остановились у самого крыльца. Из второго черного монстра суетливо выскочил Петр Михайлович и взбежал по ступенькам.

– Марго! Анастасия! Живо собирайтесь, – раздался его голос в доме. Сам он направился в свой кабинет. Снял семейный портрет, открыл сейф, принялся сваливать без разбора его содержимое в кейс и снова крикнул: – Берите только самое необходимое. Одну сумку на двоих!

Марго бросилась за мужем и в полной растерянности замерла на пороге.

– Петруша, что? – только и смогла произнести она.

– Не задавай глупых вопросов, – закричал Горин. – Ты что, телевизор не смотришь? Не понимаешь, какие времена? Будете жить в городе, среди людей. Охрану вам найму. Собирайся иди!

– Петь, но ведь тут хорошо, тихо… – испуганно ответила она, осеклась и медленно, как сонная, направилась к лестнице. Потом обернулась и снова спросила: – Это надолго?

– На столько, на сколько надо! – Петр Михайлович кинулся к ящикам стола. – И, пожалуйста, сделай так, чтобы Настя не начала упрямиться. Не до этого сейчас.

– Да, я постараюсь…

Она вышла из кабинета. Позвала Настю. Как-то глупо подумала, что желание дочери приехать в Питер сбудется раньше, чем она ожидала. Чем они ожидали.

Достала сумку из каморки в прихожей. Поднялась с ней в комнату. Стала скидывать вещи. Снова позвала Настю. А потом села на постели. Если бы только она знала, что именно так застанет ее последняя минута в жизни.

Настя зашла в комнату к матери, увлеченно жуя жвачку.

– Чего мам?

Марго не успела ответить. Визг колес у дома заставил ее вздрогнуть. К окну подходить не стала. Только прижала к груди обе руки.

– Кто там, Насть?

Девчонка выглянула в окно и с округлившимися глазами наблюдала, как кавалькада черных джипов рассекает по материнским клумбам, как из них выскакивают коротко стриженные спортивного вида парни. У некоторых в руках были биты.

– Горина позовите! – раздался звучный голос, донесшийся из-за стекла, но отчетливо услышанный Настей.

– На хрена он тебе сдался? – отозвался один из мужиков от отцовской машины.

– Позови, говорю, – сдержанно повторил голос, а она никак не могла понять, кому он, этот голос, принадлежит. Потом поняла – этот впереди, отличающийся от всех, с волосами по плечи, худой, совсем непохожий на мордоворота.

– Петр Михайлович занят, просил не беспокоить, – оскалился Гориновский охранник.

– А ты скажи, что Виктор Закс заехал. Отца помянуть. Выйдет обязательно.

– Хрен тебе!

– По-хорошему не хотим?

Кто выстрелил первым, Настя заметить не успела.

– Мам, – вскрикнула она и отскочила от окна.

Только потом увидела, как Марго грузно повалилась на пол, а из-под ее головы растекается лужица красного цвета. Закусив кулак, Настя выбежала из комнаты, но в холле уже были слышны тяжелые быстрые шаги. Она спряталась в стенном шкафу, оставив узкую щель, в которую было видно вбегающих в дом убийц. Один, второй, третий, тот, который назвался Заксом, еще один, и еще, и еще…

– Живо мне его найти! – заорал Закс. – И чтоб пальцем никто эту тварь не тронул – мой!

На его крик никто не отозвался, только разбежались по комнатам. Насте оставалось лишь сильнее вжаться в шкаф, но оторвать взгляда от красивого лица человека, который пришел, чтобы убить ее, она не могла.

– Ах ты щенок! – вылетел из кабинета Горин, направляя на Закса револьвер. – Весь в своего папашу-мудака.

Оружие из его рук выбили. Секунда, и пистолет грохнулся на пол с оглушительным стуком. Кто-то из Заксовских ребят живо его подхватил. Закс шагнул вперед. Теперь никаких эмоций в нем не было. Он казался непроницаемым и холодным.

– Здравствуйте, Петр Михайлович, – зловеще спокойно произнес он.

– Зачем приперся? – прохрипел Горин, отплевываясь.

– Сами знаете. Вопрос есть. Вы или не вы, Петр Михайлович?

– Не тебе, сопляк, допросы мне устраивать!

– Неправильный ответ. Еще раз спрашиваю, вы или не вы?

– Надо было и тебя, гаденыша, порешить, – Горин выровнялся во весь свой немаленький рост и грязно выругался.

– Спасибо за честность, – криво усмехнулся Закс. – Передавайте папе привет.

Вытянул руку, сжимавшую пистолет. На мгновение замер. Сжал зубы и выстрелил.

Настя зажмурилась и услышала грохот, отдающийся в ее ушах многократным эхом.

Горин повалился на пол. Несколько секунд Закс молча смотрел на него. Теперь лицо его казалось растерянным. Но растерянность постепенно сменялась чем-то новым, чего раньше не было. Он продолжал сжимать зубы так, что ходили желваки. Но при этом черты его были искажены выражением боли и одновременно отрешенности. Потом все стало на место. Будто захлопнули форточку. Он медленно опустил руку. Посмотрел на одного из парней и коротко сказал:

– Облить все бензином и сжечь. Я Цунами к доку повезу, пусть зашивает.

А потом развернулся и вышел, больше уже не глядя на труп.

Настя пыталась вжаться в деревянную стенку шкафа, прикрываясь одеждой, болтающейся на вешалках. Она закрывала руками уши, но все равно слышала топот ног по лестницам, перекрикивания чужих голосов и чувствовала запах табака, исходящий от отцовского пиджака, в котором он всегда ездил на охоту. Был еще запах бензина. Открытая дверь шкафа. И хриплый окрик:

– Эээ! Глянь, какая сучка!

Затем последовали грязные лапы мужчин, их хохот, крики, которые, как она поняла только после, принадлежали ей. Кляп во рту. И холодная столешница журнального столика, где только в это утро мама раскладывала пасьянс. Она чувствовала голой спиной и ягодицами лакированное покрытие. И еще чувствовала, как запястья ее придерживают чужие крепкие руки.

Пульсирующая боль разрывала изнутри и отдавалась в голове. Настя дергалась, стараясь вытолкнуть из себя то мерзкое и скользкое, что врывалось в нее сильно и безжалостно, не понимая, что этим лишь усиливает пытку. Расправа становилась жестокой, а мучители изощреннее. На третьем человеке девочка сбилась со счета и потеряла сознание. Когда пришла в себя, поняла, что лежит на полу, лицом вниз. Было тихо, только где-то наверху что-то потрескивало. Тянуло гарью. Она, почти совсем лишенная сил, тяжело поднялась, обтерла юбкой ноги.

И оглянулась вокруг себя, замерев в этом мгновении.

Это после завернутая в покрывало фигурка брела среди деревьев в сторону трассы. Это после она оглянулась на полпути, чтобы увидеть, как полыхает ее дом, в котором сгорают ее папа, мама и вся ее жизнь. Это после она поклялась себе, что однажды отомстит тому, кто сотворил это с ними. Но в ту минуту она стояла среди дыма и огня и видела только труп отца, и знала, что наверху тело матери ждет, когда его сожрет пламя.

Потом она тоже почти ничего не помнила.

Помнила только хриплый вопль тормозов на асфальте. Молодого мужчину, выбежавшего из автомобиля, едва не сбившего ее. Его перепуганный карий взгляд, когда он понял, что девочка, сидевшая на голой земле, едва ли слышит, что он кричит ей. И помнила его имя – Алексей Власов.

В следующий раз сознание вернулось к ней уже в ожоговом центре. И именно тогда на свет появилась Анна Протасова, а Анастасия Петровна Горина была объявлена погибшей вместе со своими родителями.

Глава 3. Танец маленьких лебедей

200_ год

Осень грязными клочьями раздирала воздух серой листвой. Виктор Иванович Закс, генеральный директор и один из основных держателей акций корпорации «ZG Capital Group» устало смотрел в окно своего кабинета, откуда открывался шикарный вид на город – один из лучших в Питере. Он мог позволить себе этот вид. Он мог позволить себе все на свете. И мог позволить себе не становиться от этого ни минуты счастливее.

Октябрь полыхал закатом. Закаты он любил. Когда стекла домов окрашивались огненным цветом, и он знал, что стекла здания «ZG Capital Group» тоже полыхают, то чувствовал странное умиротворение и сопричастность к этому октябрю. Еще он любил эти минуты в конце рабочего дня, когда шум стихал, и он оставался один.

Коньяк в бокале красовался на столе, отражая золотистые солнечные лучи. И Закс не спешил подносить его к губам. Четко очерченный рот его улыбался мимолетной улыбкой, какую человек замечает за собой редко. Может быть, потому что? улыбаясь вот так, не замечая, человек перестает быть кем-то другим. И выглядит таким, каков он есть внутри себя.

Тишину разорвал телефонный звонок. Закс нехотя потянулся к мобильному. Лиза. Жена.

– Привет, – голос в мобильном был спокойным. При желании в нем можно было расслышать нотки радости. Но этого желания не испытывала ни Лиза, ни ее муж. – Ты еще на работе?

– Да куда ж мне деться? – мягко ответил Виктор, но эта мягкость была ему присуща тогда, когда он не желал, чтобы разговор затянулся. – Привет. Что у тебя?

– Мама в клинике. Врачи не говорят ничего определенного, – она помолчала. – Вить, я не знаю, когда вернусь.

– Ну хочешь, прилечу к тебе в выходные? – оба знали, что никто никуда не полетит. Но он всегда спрашивал. Она всегда говорила, что не нужно.

– Нет, пока не надо. Но спасибо.

– Лиз, ты как вообще? – еще один дежурный очень правильный вопрос.

– Нормально.

– Соня рядом? Андрей сказал, пока без него обойдетесь.

– Понятно. Андрею виднее. А мама его спрашивает каждый день… Ладно, Вить. Я пойду. Не работай много.

– Не буду. Я сворачиваюсь и домой. Устал, как собака. Держись там. Люблю тебя, – еще одна обязательная фраза в программе минимум. Финальный аккорд.

– И я. До завтра, – ответила Лиза.

– До завтра.

Он отключился первым. Нажатие кнопки, и свободен.

Их отношения давно устоялись, и обоим не были в тягость. Жили параллельно друг другу. Нет, не вместе, но рядом. Сосуществовали. Она не лезла в его жизнь. Он не лез в ее. Регулярно трахались. Закса устраивало. Надеялся, что устраивало и Лизу. Впрочем, обычных для женщин страданий, истерик и рассудифилиса она не устраивала, за что он был ей весьма благодарен. Он не особенно гулял. Если случалось, она делала вид, что не знает. Нормальные отношения, выдержанные годами. Знакомы они были всю жизнь. Встречались пять лет. Расписались два года назад. Как положено. Платье, торт, ресторан, венчание в церкви. Андрей был доволен, Мария Алексеевна растроганно держала платочек у глаз, бухая Соня была застукана целующейся с шофером. Еле отвадили.

Но, по сути, этот брак ничего не изменил. Их отношения давно перестали быть чем-то, в чем оба нуждались.

Еще некоторое время после этого звонка Закс гипнотизировал бокал. Потом отставил его в сторону и посмотрел на часы. Можно ехать домой. И провести вечер перед экраном ноутбука, завалившись спать пораньше. Можно затащить Алекса в какой-нибудь бар и забухать на пару. И в этом случае раньше полуночи дома они не будут. А можно поехать в «Носорог». И тогда сон раньше утра ему не грозит. С его кошмарами – самое то.

Закс не любил спать. Во сне он уставал и выматывался сильнее, чем за день. Сон медленно разрушал его психику. Во сне ему являлись мертвые. Неизбежно, год за годом. Каждую ночь.

Значит, «Носорог». Ok. Если быть честным с собой, то можно чем угодно отмазывать желание снова увидеть вчерашнюю «Северину»… но главного это не изменит. Вот уже почти сутки, как он думает о ней. Ей-богу, Виктор Закс никогда не был завсегдатаем подобных заведений. Снимать проститутку, пусть и элитную, для избранных, ему казалось сродни признанию себя неполноценным. Но, в сущности, в чем его полноценность? В том, что он не спит ночами, лишь перед утром забываясь тревожным сном? И так уже больше десяти лет? Похрен. Святым он никогда не был.

Часом позднее Виктор Закс вошел в мужской клуб «Носорог», куда накануне его привел Ольховский. Рекомендации банкира Александра Ольховского стоили немало. Будь ты хоть десять раз князем Монако – в «Носорог» без рекомендаций постоянных членов клуба не пропустят.

Девочек в гостиной, как и посетителей, было еще немного. Северина стояла в самом центре, низко облокотившись на дубовый стол с проигрывателем. В пачке бледно-бирюзового цвета, с отрезанным короче, чем принято, фатином, и атласных стрингах, она подтанцовывала в такт «Танцу маленьких лебедей» в современной обработке, громко льющемуся из колонок. Идеально гладкие волосы рассыпались блестящими струями по плечам и тонким белым рукам. На ногах сверкали стразами стрип-босоножки с лентами, несколько раз обмотанными вокруг щиколоток, как на пуантах.

Закс усмехнулся, наблюдая за ней, пока она не видит его. И подумал совершенно нелепо и неожиданно: элитная или с улицы – шлюха есть шлюха. Каким бы красивым ни было лицо, на нем лежит отпечаток бл*дства, не стираемый за давностью лет. Прошел вглубь зала – чтобы она заметила его. И направился к барной стойке. Себе виски. Ей – дайкири. Что она любила, ему, в сущности, было плевать.

Подняв голову, чтобы посмотреть на нового клиента, Северина присвистнула и призывно улыбнулась Заксу. Он подмигнул в ответ и кивнул головой, указывая ей на стул рядом. От понимания намеков напрямую зависел ее заработок. Она оттолкнулась от стола и, легко ступая на пятнадцатисантиметровых шпильках, приблизилась к бару.

– Тебе идет. Балетом никогда не занималась? – бросил Закс, делая жест бармену, кому придвинуть бокал с коктейлем.

– Нет, не занималась. Гимнастикой занималась, – отпила коктейль. – Вы быстро вернулись. Я раньше не встречала вас здесь. Вам у нас понравилось?

– Мне ты понравилась, – звучало более чем прямо. Он покрутил в руке стакан с виски, но взгляда от девушки не отрывал. – Не позвонила почему?

Северина облизнула губы и приблизила их к лицу Закса. Долго разглядывала черные расширенные зрачки его глаз.

– Я собиралась, – сказала хриплым шепотом. – Вы пришли раньше.

– Я решил, что все же хочу получить некую компенсацию за испорченную рубашку, – коротко хохотнул Закс.

Довольная улыбка заиграла на губах Северины. Она томно моргнула и, взяв его за руку холодными пальцами, повела за собой на второй этаж. Провела по мягкому ковру коридора, заглушающему шаги, и толкнула тяжелую дверь.

Ее комната представляла собой декорацию утопического фильма. Все в ней было огромным. Окно во всю стену, кровать в половину комнаты, стол, заставленный профессиональными игрушками и соответствующими атрибутами, кожаное кресло с фигурной спинкой, прозрачная дверь в ванную и зеркальный потолок, такой же, как и в гостиной особняка.

Войдя в комнату, девушка щелкнула выключателем. Зажегся торшер с приглушенным светом.

– Еще есть дневной. Тебе как больше нравится? – спросила она.

Взяла со стола лохматое перо и прижалась спиной к стеклу окна. Медленно провела пером по лицу, шее, вдоль линии корсета и начала медленно расстегивать крючки другой рукой, продолжая ласкать себя пушистыми ворсинками.

– Оставь так, – произнес он, имея в виду то ли освещение, то ли ее одежду. И некоторое время еще следил за движением пера по ее коже. Потом шагнул ближе и заскользил над лифом кончиками пальцев, впервые ощущая, какая она гладкая и одновременно теплая и прохладная. Так бывает. Сейчас его пальцы были теплее ее тела. Он хрипло выдохнул и склонился к ней, приникнув губами к тонкой шее, на которой тревожно билась голубоватая жилка. Своим ртом он чувствовал это биение, отдававшееся в нем самом сладкой мучительной истомой. А потом заскользил по ней языком, прокладывая влажную дорожку от ее ушка к ключице.

Она откинула голову, уперлась затылком в стекло. Медленно повела пальцами по его спине, плечам, груди. Развязала узел галстука, расстегнула рубашку и стала неторопливо царапать остро отточенными ноготками его кожу. Вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз. Сначала грудь, потом захватывая живот. Спускаясь ниже, к пряжке ремня. Теперь ее ногти двигались по его коже вдоль пояса брюк, неглубоко проникая за него.

Мужчина хрипло выдохнул и задышал сквозь зубы. Дернул края корсета вниз, отчего затрещали несчастные крючки. Корсет упал на пол, к ногам. И глядя на ее обнаженное по пояс тело, Закс сверкнул глазами. Оказывается, огонь может быть серым, как серебро или ртуть. И обжигает не меньше языков желтого пламени. Его руки снова заскользили по ее обнаженной спине. Склонился, касаясь ртом ее шеи, груди, спускаясь к соскам. Сжал один зубами чуть сильнее, чтобы это не было болезненным. И чуть втянул его в себя. А пальцы опустились ниже, лаская теперь уже кожу под стрингами. Она прикрыла глаза и тягуче, на выдохе легко постанывала, плавно извиваясь по скользкому стеклу.

– Сними это, – низким грудным голосом произнес он, шаря ладонями по линии ее пояса и дергая вниз пачку.

Она послушно завела руки назад, пояс ослаб. Толкнула юбку вниз и качнула бедрами. Ткань легко упала к ногам абсолютно обнаженной Северины. Несколько бесконечно длинных секунд он просто смотрел на нее, и, казалось, этот взгляд засасывает ее в страшный омут, из которого нет и не может быть никакого спасения. Потом он медленно двинул рукой по внутренней стороне мягких белых бедер и коснулся пальцами клитора, чуть вдавливая его и теребя, но взгляда при этом не отрывал, желая видеть выражение ее лица. Потом глубже, к влагалищу, где было тепло и влажно. А потом стал водить туда и обратно, подразнивая и лаская. Подался к ней, вжав в стекло еще больше и прижавшись пахом к ее телу, чтобы она чувствовала – он возбужден не меньше.

Но она не только чувствовала, она видела это в чертах его лица, в его стальном взгляде. Ее глаза становились ярче от каждого движения его пальца, безошибочно находящего потаенные точки, прикосновения к которым делали ее еще более влажной. Стоны Северины становились громче и протяжнее.

Она не отводила своего блестящего взгляда. Не торопясь, сняла с Закса брюки, закинула одну ногу ему на бедро, стала водить прохладными пальцами у него в паху. Склонив голову к плечу Виктора, она покусывала его кожу, одновременно сокращая мышцы влагалища, умело возбуждая себя.

Едва он почувствовал эти движения, мир вокруг закружился. Придерживая женщину под ягодицами, он отлепил ее от окна и развернулся к кровати, опрокинув на постель. Быстрыми рваными поцелуями спустился по ее телу от шеи к животу. И ниже, по лобку, бедру, влажно касаясь языком того теплого, что пульсировало в ней и сводило его с ума. Подался вперед и накрыл ее телом, впервые найдя ее губы своими. И с наслаждением впился в ее приоткрытый красный рот, жаждущий поцелуев так же, как жаждала она – его.

Северина прикрыла веками глаза. Целовала, будто хотела выпить из него жизнь, прикусывая его язык, удерживала у себя во рту. Присасывалась к его губам жадным поцелуем изголодавшейся по ласке сучки.

Она прогибалась под Виктором, совсем не замечая тяжести его тела. Прижималась к мужскому паху, обжигающему ее лобок. Бедра ее соблазнительно двигались, тоже становясь горячими. Девушка шире расставила согнутые в коленях ноги, открываясь навстречу мужчине. И, наконец, он вошел в нее – заскользил, с облегчением ощущая, как она коротко вздрогнула под ним. Коротко, но крупно, всем телом, дернувшись так, что он заполнил ее всю, до самых краев. И одновременно узнал в себе нарастающий тугой ком возбуждения, соизмеримого лишь с тем, что он иногда испытывал, будучи подростком. Взял ее запястья, завел их вверх, прижал к постели и задвигал бедрами – ударяясь в нее так сильно, что, вероятно, мог причинять ей боль. Но об этом не думал. Думать не мог. Видел только ее лицо, в котором отразилось что-то звериное. И знал, что звериное сейчас и в нем.

Ее громкие стоны теперь напоминали патоку. Они были такие же сладкие, липкие, вязкие. Отдавались в ушах, дурманили, обволакивали их общее, одно на двоих извивающееся тело, которым они сейчас стали. Руки ее обмякли в его руках. Если он так желает, она и без них сможет довести его до исступления. Северина скользила языком по его лицу и шее, терлась затвердевшими сосками о его грудь. Стоны ее постепенно становились вскриками, отражающимися от его сильных уверенных толчков. Она отвечала на них, резко вскидывая бедра, ненасытно проталкивая его член глубже в себя.

Не выдержал. Склонился к ее груди, чувствуя невозможную, непреодолимую необходимость снова чувствовать вкус ее кожи – острых вишен сосков. Обхватил один зубами. Отпустил ее ладони, запустил руку туда, где их тела соприкасались жарче всего. И снова стал теребить влажный клитор, дурея от осознания того, как его собственные пальцы становятся мокрыми и скользкими. Лица не видел теперь. Но ее наслаждения ждал, прислушиваясь к мягкому, обманчиво хрупкому и одновременно такому полному сил и жизни телу.

Дыхание девушки становилось сбивчивым, крики резкими. Северина крепко ухватилась за запястье его руки, пальцы которой терзали болезненным удовольствием ее клитор. Его не хотелось прекращать, но тогда все закончилось бы в считанные секунды. Она притянула ладонь Виктора к своему лицу. Не отпуская его руку, облизывала ее языком, захватывала ртом пальцы, прикусывала в разных местах, оттягивая свой оргазм. Еще бесконечно долго она чувствовала его движения в себе. Пока не зашлась в нескольких повторившихся подряд конвульсиях и громко бешено выкрикнула, запрокинув голову. Еще несколько толчков, и он присоединился к ней в своем мучительном наслаждении, шумно выдыхая сквозь сжатые зубы и лихорадочно вздрагивая. И все еще продолжал двигаться, крепче прижимая ее к себе. Только потом сообразил, что ей, должно быть, не хватает дыхания. И со странным, совсем не свойственным ему сожалением, скатился в сторону, откинувшись на спину. А после, чувствуя только бьющееся во всем теле сердце, смотрел в зеркальный потолок. На нее и на себя.