Текст книги "Последний поцелуй неба (СИ)"

Автор книги: Аида Золотая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Лиз… – севшим голосом сказал Закс, пытаясь понять, что произошло. И что должна чувствовать женщина, которая была его женой – теперь она одна, как и он. – Ты где сейчас?

– Дома. Завтра надо в похоронную контору ехать, – она замолчала на мгновение и спросила: – Вить, ты мог бы приехать?

– Да… Да, конечно. Я сейчас домой, вещи в сумку покидаю и в аэропорт. Ближайшим рейсом, Лиз… Ты как?

– Я? Не знаю… Плохо, наверное, – но голос жены по-прежнему был спокойным.

– Андрею звонила? Соне?

– Звонила. Сонька не взяла трубку, опять где-нибудь в клубе зависает, не слышит ни черта. Андрей сказал, что прилетит на похороны. Просил сообщить дату.

– Черт… Ладно, я поехал. Как только узнаю про рейс, позвоню. Люблю тебя.

– И я. До встречи, – ответила Лиза.

Закс отключился. Посмотрел еще пару минут на экран телефона. Потом тяжело выдохнул. Он был ей должен. Он был ей должен целую жизнь. Потому что то была жизнь ее отца, хотя она так никогда и не узнала об этом.

Глава 6. Власов

Месяцем позднее

Звонко звякнув молнией коротенькой курточки и поеживаясь от пробиравшегося в рукава мороза, Анна почти бегом бросилась ко входу в клинику. Почти два месяца, как она таскалась сюда. К Таньке и ее ребенку. Девочка родилась недоношенной – просто однажды вечером, когда Анна торчала в гостиной «Носорога», позвонила Татьяна и попросила приехать. Тогда это казалось приключением, сейчас – едва ли. Прогнозы давались разные, но все они были неутешительными. У ребенка обнаружили серьезные проблемы с почками. Врачи рассказывали про операции, рекомендовали заграничные клиники. И многозначительно замолкали на суммах. Таня почти не слушала. Только смотрела измученным взглядом на Анну. И будто ждала от той какого-то решения. Потом и это изменилось. Она просто… забила.

Оплатив в бухгалтерии содержание матери и девочки на следующую неделю, Протасова рванула в палату. Ребенок мирно сопел в инкубаторе. Веревкиной не наблюдалось. Побыв немного рядом с девочкой, Анна вышла на задний двор клиники. Там, хохоча с санитарами, курила Танька. Это было ее основным занятием в последнее время.

– Ну и какого хрена? – поприветствовала Протасова подругу.

Таня обернулась и сделала шаг к ней. Улыбка с ее губ стерлась. Почему-то всегда, когда она видела замаячившую поблизости Анну, настроение у нее портилось.

– Леша и Валера берут меня замуж, – тем не менее, голос звучал бодро.

– Девочку удочерят обоюдно? – криво ухмыльнулась Анна. – Лучше бы имя ей дала. Скоро два месяца ребенку!

Мамаша вздрогнула и обернулась на усмехающихся под нос парней. Потом подошла к подруге поближе, взяла за руку и повела в сторону, к крыльцу.

– Она не факт, что вообще выживет. Зачем ей имя? Чтобы привыкнуть, а потом стены ногтями драть?

– Дура! – прорычала Анна. – Ты когда в последний раз с врачом говорила?

– Утром говорила. Утром. У меня таких денег нет и не предвидится, если я буду сидеть на заднице в гребанном декрете.

– Всегда можно найти варианты, если есть желание.

– Ты сама-то их сильно нашла, если торчишь в «Носороге»?

– Не твое собачье дело, – огрызнулась Анна и прикурила. – Я за следующую неделю заплатила.

– Спасибо. Но меня на следующей неделе здесь не будет.

– Не поняла. Вас выписывают?

Таня молчала. На Анну уже не смотрела – только себе под ноги. Сосредоточенность на ее лице не сулила ничего хорошего. Она морщила высокий лоб и казалась безжизненной. Совсем не такой, как несколько минут назад, в компании санитаров.

Потом заговорила – глухо и ровно:

– Я выписываюсь, я. Пишу отказ от ребенка и возвращаюсь к мадам. Я ей звонила вчера, она согласна, когда я смогу работать. А я смогу. Еще немного и смогу. Только в порядок тело привести…

– Идиотка! Она же твоя! Нахрена было рожать?

– Лучше было убить? – охрипшим голосом воскликнула Таня и обхватила себя руками. Несколько секунд они молчали. И слышно было, как ветер гудит в переулке. Он шевелил светлые Танины волосы, выбившиеся из густой косы. И сейчас, совсем без косметики, худая, изможденная, она совсем не походила на девочку из «Носорога». Мадам, когда увидит, признает ее профнепригодной. Но вместе с тем, сейчас Таня казалась гораздо моложе, чем была. Не только по паспорту.

– Послушай, я ошиблась, – заговорила, наконец, Таня. – Я думала, выберусь. Думала, что ребенок – это шанс выбраться. Знаешь, не просто так дети даются и бла-бла-бла. Чушь какая-то! Только хуже стало. Если так, то уже навсегда. Смотрю на нее, а перед глазами… конвейер какой-то. И на что родила? На мучения? Она нормальной не будет. И я никогда не дам ей того, что должна дать ей мать. Хоть выгрызть у другого, но дать. Я не смогу, Ань…

– Да пошла ты! Лучше один раз убить, чем бросить.

– Ты говоришь прям как мадам, – криво усмехнулась Таня. – Даже интонации те же. А она ведь знала, что я не выдержу, в конце концов.

– Она видела стольких девочек, что знает нас лучше, чем мы сами, – Анна сделала последнюю затяжку, выпустила в воздух струйку дыма и бросила окурок под подошву сапога. Зло раздавила его и так же зло сказала: – Тварь ты, Танька!

– Я знаю… А твари самое место в грязи. Я откажусь от ребенка. Не бывает всяких там… перерождений.

– Это точно. Вали нахер.

И развернувшись на каблуках, Анна вернулась обратно в клинику. У лечащего врача получила подтверждение, что ребенка, покуда она платит, никуда не выпишут. В свою очередь заверив, что будет платить и в дальнейшем.

А под урчание прогревающегося мотора своей машины неожиданно решила, что сама даст девочке имя. Настя. Жизнь ее с первых минут была трудной, но она все еще боролась за то, чтобы оставаться среди живых. Даже так, даже брошенной. Нет ничего страшнее этого. Жизнь – зловонная клоака одиночества. Она поглощает – задыхаешься и идешь ко дну. Кричишь – и никто не протянет руку.

Тебя. Бросили.

Медленно двигаясь в густом потоке машин, она мысленно совершила ритуальный подсчет. Виктор Закс отсутствовал двадцать семь дней и девять часов. После месяца тотального траха в «Носороге» – это было сильно. Надоела? Пресытился? Забыл?

Она не забыла.

Сначала просто ждала. Потом начались проблемы с ребенком. С чужим ребенком.

Но она не забыла, не забывала ни секунды.

Злилась, насылая на его голову все проклятия мира. И бормотала себе под нос, почти не разбирая дороги впереди:

– Думаешь, я позволю тебе жить? Думаешь, позволю?

Нет, никогда. Она знала, где искать его. Она знала, что разрушит его жизнь так же, как он разрушил ее. Она знала, что уничтожит его родных так же, как он уничтожил ее. И знала, что станет смеяться, когда он окажется один, удивляясь, зачем остался жить. Она всегда это знала, кружа вокруг него, подобно стервятнику, почти уже десять лет. Не получилось так, она подберется к нему снова, так же близко, как уже подбиралась прежде, когда он срывался с крючка. Только теперь – один на один.

«Неужели ты совсем одна, и у тебя совсем нет близких?» – резануло в памяти. Эту резь она ненавидела. Та отдавалась во всем теле, заставляя ее возвращаться к тому, что было давно отброшено.

Пасмурный день ранней зимы десять лет назад. Шел мокрый снег и тут же таял, превращаясь в жидкую грязь под ботинками, в которых молча вышагивала по детдомовскому стадиону Аня.

Рядом с ней шагал Алексей Власов, молодой человек, нашедший ее на обочине загородной дороги – с теплым взглядом карих глаз и улыбкой, от которой и самой хотелось улыбаться. Она думала, что забыла, как это делается. Не могут люди улыбаться и все еще оставаться жить, когда мир рушится.

Оказывалось, могут. Оказывалось, дни продолжают мелькать спешной чередой, тогда как она сама замерла во времени.

– Совсем нет, – отвечала она Алексею.

Он улыбался, пожимал плечами и начинал сначала:

– Совсем нет, или просто не помнишь?

– Совсем нет, – ее голос звучал уверенно.

– Но если ты помнишь это, то, может быть, помнишь что-то еще? – с лукавой улыбкой спросил он.

Власов был студентом пятого курса юрфака.

А еще он никогда не был идиотом. И умел складывать два и два, хотя ни с кем результатами не делился.

– Не-а, не помню, – отворачивалась Анна, пиная ботинками камни.

Он остановился и помолчал. Странным образом эмоции на его лице читались, как в раскрытой книге. Даже если он пытался их скрыть. Сейчас он был сосредоточен и тревожен.

– В трех километрах от трассы был пожар, – наконец, медленно выговорил он и уперся пытливым взглядом в нее.

– Ну и что? – равнодушно спросила девочка. – Вот если бы сгорел детдом, было бы веселее.

– Тебе здесь не нравится? – живо ухватился за эту мысль Власов.

– Нравится.

– Если бы у тебя кто-то остался… Брат или сестры… Может быть, тебе это тоже понравилось бы.

– Чем? Мне и одной хорошо.

– Уверена?

– Ага, – кивнула Анна.

Алексей кивнул и замолчал.

Он никогда не забывал того, как началась эта история для него. Он гнал в Питер по трассе из Москвы. Проехал указатель на Репино. И промчался мимо, даже толком его не приметив. А потом эта девочка, появившаяся на дороге, будто бы из ниоткуда. Его почти оглушил визг тормозов – не сразу сообразил, что это он вжал их до отказа, выруливая в сторону. Вырвался из машины, когда та съехала на обочину. Подбежал к ребенку, сидевшему на краю асфальта. Сначала орал на нее, вымещая собственный испуг. Потом понял, дошло. Увидел. Ее взгляд, пустой, будто у слепого котенка. Взъерошенные подпаленные волосы. Синяки на руках и коленях. Покрывало на плечах. Чумазая вся, будто вываляна в грязи. Еще позднее, в машине, когда усадил возле себя, стал осматривать ее тело, дрожащее крупной дрожью от его прикосновений, и пытался понять степень причиненного ущерба – несколько крупных ожогов на щиколотках и голенях в какое-то мгновение показались ему самым серьезным. И опять дошло через время. Следы засохшей слизи по ногам. Сперма.

Он отвез ее в больницу. Ночь проторчал там. Бесконечно пил кофе и ждал. Нужно было поговорить с ней, узнать, кто ее родители, кому сообщать. А потом, на следующее утро, увидел сюжет в новостях о гибели бизнесмена Петра Горина и его семьи где-то на окраине Репино. Девочка в тот же день объявила, что ничего не помнит. Врачи подтверждали возможность амнезии.

И Власов прекрасно понимал, почему и что именно она не помнит. Ей нельзя было отказать в уме – что бы ни случилось в том доме, Анастасии Гориной лучше было остаться мертвой. И Алексей приложил все усилия для того, чтобы дело о нашедшейся безымянной девочке в милиции замяли как можно скорее. При их текучке и проценте висяков – одним нераскрытым делом больше, одним меньше. Хорошо иметь в загашнике папу-полковника милиции.

После выписки Аню Протасову определили в детдом.

А Власов так и не мог отделаться от странного чувства, что должен, обязан сделать для нее что-то еще. Будто бы этот жуткий случай на дороге уже навсегда определил его жизнь.

– Хочешь, я тебя на выходные в парк возьму? – глупо спросил он, решив сменить тему. – Договорюсь с Василием Андреевичем, он отпустит.

– Не-а, мне пару по физике исправлять надо.

– Не любишь физику?

– А чего ее любить? – удивилась Анна. – Она же не кошка и не человек.

– Хорошо, – мягко сказал Алексей. – А кого ты любишь?

– Между прочим, я еще несовершеннолетняя.

Он почему-то смутился и отвел взгляд. Сунул руки в карманы и посмотрел на кроны деревьев. Они были голые и подпирали небо своими ветвями-щупальцами, будто пронзая его. Перед глазами снова мелькнули ее тонкие ноги в засохшей слизи. Полгода прошло. Такое не забывается, но полгода прошло… Все это время он приходил к ней в надежде вытащить… Не получилось. И с чего бы вдруг получилось? Она ему никто.

– Я про кошек, – хмуро ответил Власов. – Были у тебя кошки?

– Не-а.

– Ясно. Ладно, я пойду. Мне еще в участок заскочить, бумажки для отчета взять…

Власов приходил потом еще несколько раз. Но Анна с ним больше не встречалась, всякий раз придумывая отговорки. Уроки, больная голова, репетиция праздничного концерта. Он был единственным человеком, с которым она общалась после всего, что с ней случилось. Сама не знала, почему. Наверно, потому что он ее нашел. Потому что привез в больницу. Потому что навещал там. Потому что продолжал приезжать в детдом. Потому что пожалел.

Но он оказался очень настойчив в расспросах. А она не могла отвечать. Ей нечего было отвечать. Его намек о пожаре испугал ее настолько, что она не чувствовала под собой ног, когда шла со стадиона в здание. Просто переставляла их и в ужасе думала о том, что будет, если ее тайна раскроется. Несмотря ни на что, ей было для чего жить. Только для этого и жить.

В тот день, когда она поняла, что больше Власов ходить не станет – его не было слишком давно, в ней шевельнулось что-то похожее на боль, которой она уже не должна была испытывать по всем законам здравого смысла. Шевельнулось впервые с того дня, который перечеркнул все. Да, она почувствовала себя брошенной. Брошенной окончательно и навсегда. В целом мире больше не было человека, которому она была бы нужна. Даже несмотря на то, что, повзрослев, и сама понимала, что винить в этом некого. Власов и так сделал для нее очень много.

Глава 7. Бедный Гумберт!

200_ год

Удушливый и холодный одновременно месяц тянулся, не оставляя в нем ни единого следа и не принося облегчения. Все, что мелькало вокруг, словно бы происходило с кем-то другим. Не с ним. Грустный цирк-шапито. Вокруг копошились клоуны с отвратительными мордами. И шатер был украшен траурными лентами. Мария Алексеевна хотела, чтобы ее кремировали. И оставили в Лондоне. Это тоже было частью наиболее пафосно-печального представления, какое Виктор Закс видел в своей жизни. Парадокс. В огне горело мертвое тело ее бывшего мужа, которого когда-то она любила. Парадокс или дань прошлому?

Лизу он забирал с собой в Питер, убитую горем, но показывавшую ему меньше, чем показывала прежде. И это тоже казалось неважным. Будто замеченное боковым зрением – почти почудившееся. Хлопоты с организацией похорон, завещанием, общением с родственниками – приглючились.

Все, что он видел в действительности в этот месяц, терзавший его день за днем, но не оставлявший шрамов, это похотливое лицо Северины, извивающейся на сцене. Теперь он не только не мог спать. Он не мог спать с женой – в любом смысле слова. То, что происходило между ними в постели, было чем угодно, но не сексом. Справляли повинность.

Он никогда не был склонен к сантиментам. И не искал скрытых смыслов там, где их нет. Просто часа не было, когда он не думал бы о Северине, словно она вошла в него, отравив своим ядом кровь в венах. Ему казалось, что он сходит с ума – испытывая почти физическое мучение оттого, что не чувствует, как она вздрагивает под ним, когда он входит в нее. Это чувство не было острым, но изматывало его ноющим томлением. Только во сне она к нему не приходила. Сны были запретной территорией. Они принадлежали другому.

Месяц. Удушливый и холодный одновременно – подходил к концу. Он возненавидел ноябрь. В ноябре не было Северины.

Шофер встречал их в Пулково. Шел мокрый снег. Молодой человек раскрыл над ними зонтик и повел к автомобилю. Лиза держала мужа под локоть. Он усаживал ее на заднее сидение, а сам устраивался рядом. Секунды отсчитывали время. Четыре. Три. Две.

– Сначала домой, потом в офис наведаюсь, пока не поздно. Что они там без хозяйского глаза.

– Может, сегодня не поедешь? – со смесью надежды и разочарования спросила Лиза.

– Еще только полдень, – сдержанно ответил Виктор. – Прости, но там же накопилось, сама понимаешь.

– Вернешься поздно?

– Нет, не думаю. Разве только Ольховский заявится. Эта сволочь сильно жаждет забухать вместе. От него опять жена уходит.

– Которая?

– На данный момент последняя любимая. Маша, вроде.

– А я какая? Любимая или последняя? – жалобно спросила Лиза.

– Если тебя устроит – единственная, – усмехнулся Виктор. Ничего не значащая фраза. И такая ж гадская ложь! Он давно не думал о Лизе как о женщине, которую можно любить.

– А тебя? – Лиза пыталась поймать его взгляд. Взгляд был стальным. И казался таким же холодным, как снежинки, сыпавшиеся из стального неба. Как сталь может рождать что-то хрупкое – снег, например?

– Последние семь лет – устраивало. Почему должно измениться?

– Тогда не езди на работу, – Лиза приблизила свои губы к губам мужа.

Он медленно провел по ним пальцем и тихо шепнул:

– Поеду, Лиз. Надо.

– К ужину вернешься?

– Буду стараться, – он улыбнулся и наклонился к ней, легко коснувшись поцелуем ее щеки.

Лиза отвернулась к окну и до самого дома не проронила ни слова.

Семью годами ранее

– Надо было и тебя, гаденыша, порешить.

– Спасибо за честность. Передавайте папе привет.

Рука, выброшенная вперед. Палец, ласкающий смертельно ледяной курок.

Он не мог стрелять. Он не мог стрелять. Он не мог.

Шесть лет занятий стрелковым спортом. Куча наград дома – ни пылинки – следили.

А в человека стрелять он не мог.

Зубы сжимались, рука опускалась. Почти с облегчение думал, что кончено.

А потом раздался выстрел.

– Не я! – крикнул он и рванулся вперед – в черноту ночи, колдовавшей над ним. Рука была вытянута и сжимала «пистолет». По спине катился холодный пот. А он, бешено вращая глазами, искал того, кого убил только что.

Следом за ним с подушки вскочила Лиза. Прижимала к груди простыню и смотрела на Виктора испуганными глазами.

– Витя! Что случилось?

Он вздрогнул – крупно, всем телом. Обернулся к ней. Почти не различал ее в темноте. Чувствовал только, как кружится голова. И тошнит. Бухать меньше надо.

Накануне в «ZG Capital Group» отмечали день рождения шефа. Закса Виктора Ивановича. Начало вечеринки он помнил ясно. Потом по-тихому свалили с Гориными и Ольховскими в клуб, оставив сотрудников дальше гулять самостоятельно. Ни им не надо видеть генерального директора пьяным в стельку. Ни ему наблюдать за их моральным обликом в неформальной обстановке. Творившееся в клубе в памяти ворочалось вяло, будто сквозь пленку, застилавшую глаза. Но вот блондиночку, с которой ехал в машине и целовался, будто это последняя женщина на земле, а у него секса восемь месяцев не было, помнил. Вроде. Во всяком случае, грудь у нее была его любимого размера и весьма чувствительна. Лицо – уже смутно. Чуть не трахнул на заднем сидении такси, но это тоже смутно.

– Ничего, – хрипло ответил он и прижал ладонь ко лбу. Ладонь была ледяная. Лоб, казалось, пылал.

– Вить, – Лиза прижалась к нему и защебетала: – Ты ложись. Кошмар приснился, да? У меня тоже иногда бывают.

В первую секунду он шарахнулся от нее – в ужасе, не понимая, как это могло случиться. Извращение. Это было извращением. Но вся сущность его натуры – противостояние естественному. Естественно было бы сдохнуть три года назад. Застрелиться сразу. Теперь поздно.

– Поздно, – выдохнул он, глядя в темноту.

– Что поздно? – не поняла Лиза и положила голову ему на плечо.

– Ничего. Я пьяный.

– Тогда ложись и спи, – наставительно сказала она. – Утром все будет по-другому.

Да, утром будет по-другому. Он отдавал себе в этом отчет. Утром будет Лиза. И отвращение к себе, пожалуй, на трезвую еще более сильное, чем сейчас, по пьяни.

Скотина, готовая сунуть кому угодно, лишь бы выплеснуть из себя мерзкое похотливое желание. И замарать им других. Лиза… Женщина, которую трогать было нельзя ни пальцем. Прижималась к нему и чувствовала его своим. Лиза…

Он медленно лег на подушку и посмотрел на потолок. Потолка в темноте видно не было. Провал. Эту комнату засосала черная дыра. В ней все искажалось и преломлялось.

– Разбудил – прости, – прошептал Закс.

Она тут же нырнула к нему под одеяло и крепко оплела его руками.

– Это ничего.

Она любила его с самого детства. Потом отец развелся с матерью, и ее увезли за границу на долгие годы. Явление Лизы Гориной в «ZG Capital Group» в качестве стажера было фееричным – она пришла с целью завоевать Виктора Закса. Она завоевала его. Это оказалось даже слишком простым. Просто Лиза не знала, что он никогда не мог бы относиться к ней, как к другим. Потому что был ее должником.

Больше книг на сайте – Knigolub.net

200_ год

Густые сумерки за окном такси в тягучем ожидании казались спасением. Когда начинало смеркаться, мир менялся. Он любил этот изменчивый мир – может быть, потому, что сам замер далеко в прошлом?

Короткое смс – «Ольха все-таки приперся. Ужинай без меня» – осталось без ответа.

Звонить он не хотел. Нелепость: предупреждать жену о том, что собираешься ей изменить. В этот вечер он принадлежал себе более, чем другим. Иногда находились вещи важнее долга и совести. Например, похоть.

Парковка у «Носорога» была почти пустой – слишком рано. Гости подтягивались гораздо позже. Закс только взглянул на часы и усмехнулся. Во всяком случае, под дверью стоять ему вряд ли придется. Расплатился с таксистом. Вышел из авто. Прошел под непрекращающимся с утра снегом по закрытому дворику. Вошел в фойе. Снял пальто. Выдохнул. И направился в гостиную. Нет, ничего не предвкушая. Зная, что ему физически необходимо видеть Северину. Иначе он просто рехнется.

Она вальяжно развалилась на небольшом диване, покачивала ногой, перекинутой через подлокотник, и изображала развратную нимфетку, образ которой был все еще ей к лицу. Коротенький топ, открывающий плоский живот. Узкие кружевные шорты. Ленточки в косичках, уложенных вокруг головы. И чупа-чупс за щекой.

– Ты смотри, Лолита! – это было первое, что он сказал ей, приблизившись.

Она подняла на него глаза и широко улыбнулась.

– Не-а, я Северина. Забыл?

– Помню, – пожал он плечами. – Набокова читала?

– Пришел поинтересоваться моими познаниями в литературе? – конфета снова отправилась в рот, кругло выпирая из-под щеки.

Он пожал плечами и сел рядом. Ее беззаботный тон заводил сильнее любых внешних образов. Кажется, довольно только голоса, чтобы он готов был тащить ее на второй этаж. Мягкий, тихий, с чуть заметной хрипотцой, от которой любая особь мужского пола по определению должна была на стену лезть.

– Нет, – тяжелым тоном ответил он.

Она приподнялась на локте.

– Хочешь меня? – и принялась водить леденцом сквозь губы туда-сюда.

– Да.

– Бедный Гумберт, – проворковала она и соскочила с дивана.

На Виктора не оглядывалась, точно зная: он идет за ней. Теперь, пропав на целый месяц, но вернувшись в «Носорог», он совсем точно от нее никуда не денется.

Наверху Северина подвела Закса к креслу и мягко толкнула в него. Включила музыку и принялась плавно, соблазнительно извиваться перед ним. Будто на замедленной кинопленке снимала с себя одежду, мимолетно касаясь кожи кончиками пальцев и крупно вздрагивая от этих прикосновений. Принимала изысканные в своем распутстве позы, давая Заксу возможность разглядеть все ее многообещающие прелести, пока, низко наклоняясь, снимала резные, блестящие золотом босоножки.

Оставшись в одних чулках на черных бархатных подвязках, она неторопливо трогала себя. Дразнила идеальной формы грудь. Соски заметно твердели под ее ладонями, поднимались и темнели.

Северина уперлась голыми ягодицами в стену и похотливо смочила слюной пальцы. Не отводя своего синего бездонного взгляда от лица Виктора, принялась ласкать клитор. Сначала нежно и медленно. Потом рука ее стала двигаться увереннее, наращивая темп, непристойно дергая плоть. Девушка помогала себе движениями бедер, насаживая их на собственные пальцы.

Глаза ее затуманились и губы приоткрылись. Между ними виднелся острый кончик розового языка. Кожа покрылась мурашками от нарастающего возбуждения.

Северина знала, еще несколько минут – и ее настигнет оргазм. Влагалище влажно жаждало мужчину, горячо и нестерпимо ныло, отчего девушка хрипло вскрикивала вырывающимися из самого нутра звуками. Но продолжала удовлетворять себя сама. Когда лицо ее скривилось в последней судороге, она по-звериному прорычала и сжала свою руку бедрами, откинувшись на стену.

Удовольствие накатывало на нее волнами мучительных спазмов, воздух вырывался из легких со свистом и стонами, а расслабленное теперь лицо стало изможденным, посеревшим, как у глубоко больного человека.

Невидящим взглядом она посмотрела на свою липкую ладонь, глубоко вдохнула ее терпкий, дурманящий аромат.

– Хочешь меня? – она сипло рассмеялась, взглянув на Виктора, и с наслаждением облизнула пальцы, как леденец.

Он хрипло дышал, глядя на нее и не в силах отвести взгляд от ее блестящей ладони. Медленно встал с кресла и подошел к ней. Лицо его словно окаменело в выражении иступленного желания. Он взял ее ладонь, поднес ко рту и захватил указательный палец губами. Провел по нему языком, ощущая солоноватый привкус и запах, который действовал на него так, как не действовало ничего в жизни. Он подсел на эту иглу. Не соскочить.

– Хочу, – шепнул Виктор.

– Не дам, – толкнулась бедром ему в пах.

Он удивленно приподнял брови. Озадаченно мотнул головой и спросил:

– Ты не хочешь?

– Я сегодня с утра. Ты уже пятый.

Сглотнул подкатившее к горлу раздражение. И шагнул в пропасть:

– Хочу, чтобы только я.

Брови ее удивленно приподнялись.

– Оставайся до утра. Отработаю по-другому. Я помню, тебе нравились мои губы, – ее пальцы потянулись к ремню.

– Перестань, – дернулся Виктор. – Потом… Я тебя все равно не отпущу… Мне надо, чтобы ты меня хотела, чтобы, кроме меня, никто… Я хочу, чтобы утром ты ушла со мной отсюда и уже не возвращалась.

– Ты обкурился? – спросила она, продолжая расстегивать брюки.

– Хуже. Я ревную тебя к ним.

Пальцы ее достигли цели своих движений, когда до нее дошло, что он сказал. Она импульсивно сжала ладонь и застыла. Даже мысли ее остановились. Но Северина сморгнула наваждение и сказала:

– Я шлюха. Меня глупо ревновать.

– Я знаю. Я никогда не отличался большим умом. Но я ревную тебя, – теперь уже он задвигался, мягко обнимая ее талию и заставляя прижаться к себе бедрами. Потом ладони его заскользили по ее телу – к лицу. Он стал гладить губы большими пальцами рук, проводить по подбородку, по носу, по лбу. А потом приблизил свои глаза к ее и прошептал: – Я не хочу быть клиентом. Я хочу быть с тобой.

Северина рассмеялась.

– Купишь себе меня?

– Если надо – куплю. Продашься?

– Это ты у мадам спрашивай. У нее большой опыт в купле-продаже. И меня она когда-то из эскорта выкупала.

– С ней я разберусь. Мне надо от тебя знать. Ты – хочешь?

– Сколько?

Закс тяжело выдохнул. Даже смешно. Все решают бабки – этот урок он усвоил бесконечно давно. В работе, в дружбе, в сексе.

– Квартира в хорошем районе, машина, если захочешь. Сумму содержания назови сама. Стоимость подарков туда не войдет. Это отдельно. Ну еще я в придачу.

– И договор, подписанный кровью, – без улыбки проговорила Северина.

– Без вариантов, – в противовес ей улыбнулся Закс. Наклонился еще ниже и, почти касаясь ее губ своими, добавил: – И там ты укажешь свое настоящее имя, в конце концов.

– А мне нравится Северина, – упрямо проговорила она, раздевая его, – вот Анна точно дурацкое имя.

– Значит, Анна, – выдохнул Закс с кривоватой усмешкой и, наконец, поцеловал ее. Поцелуи всегда говорили ему больше любых слов. В поцелуях они были настоящими.

Глава 8. Прима

Если бы жизнь можно было сравнивать с пачкой сигарет – ее была бы Данхилл, начиненная самой дешевой Примой. Для понтов. Хрен кто заметит, что ты там куришь, если упаковка дорогая. В подтверждение тому можно было привести любой день, который она проживала в привычном ритме.

В этот – все шло наперекосяк.

По дороге в клинику к Насте Анна пробила колесо. Техпомощь приперлась, когда она уже и ждать перестала. И потому опоздала к лечащему врачу, который ушел на операцию. Но дождаться его было необходимо, и она уже даже не удивилась, что операция затянулась. С самого начала все шло наперекосяк.

– Илья Петрович?.. – негромко произнесла Анна, когда, наконец, встретилась с врачом.

Никаких вопросов и задавать не имело смысла. Многое было говорено в присутствии Татьяны. Теперь Татьяны не было. Доктор Фурсов поднял на нее глаза абсолютно уставшего человека, которому все на свете докучает. Особенно эта барышня в короткой куртке, отороченной лисой.

– А… это вы… – медленно произнес он и скрыл глаза под очками, будто бы закрываясь от нее. И только после этого заговорил: – Вот что, госпожа Протасова… я вас обнадеживать не буду. И нового ничего не скажу, что вам хотелось бы услышать. Медикаментозное лечение только помогает облегчить ее общее состояние. Как говорил я госпоже Веревкиной ранее – операция. Вам теория интересна, или вам достаточно знать, что у нас таких не делают?

– Теория мне не интересна, доктор. У меня другая профессия. Где делают?

– В Германии, в Австрии, в Израиле клинику хорошую знаю.

Анна кивнула и ответила:

– Мне надо подумать. Сколько у меня есть времени?

– В данном случае трудно давать прогнозы, на сколько у девочки хватит резерва. Несколько ближайших месяцев. И операция нужна срочно. Да и учтите… Настя сирота. Никто не позволит вывезти ее за границу просто так. Я с этим вопросом не сталкивался, честно говоря. Если хотите, узнавайте, какие нужны бумаги. Но сперва оцените, хватит ли у вас на это средств и терпения.

Анна снова кивнула.

– Но я могу надеяться, что вы предупредите меня об ухудшении?

– Ну а кому мне еще сообщать? – пожал плечами доктор Фурсов. – У меня только ваш контакт. Ее мать своих координат не оставила.

– У нее нет матери, – буркнула Анна и попрощалась.

Из клиники она вышла, когда было уже темно. Конечно, еще не очень поздно. Но это Питер, детка. И это час пик.

Анна ненавидела Питер в час пик. Она ползла по проспекту от перекрестка к перекрестку, уныло слушая автомобильные перебранки с тупыми железными трамваями и между собой.

– Когда же, наконец, снесут эти рельсы, к чертовой матери? – бормотала Анна себе под нос, словно именно от этого события зависела вся ее дальнейшая жизнь.

В то время как зависела она сейчас от другого. Она пыталась прикинуть, что ей делать с формальностями, сколько ей может понадобиться денег для операции Насти, и как она сможет их найти. Определенная сумма накоплений у нее была. Еще в активе имелось две машины. От предложенной Заксом она отказываться не стала. И была квартира, которую все тот же Закс купил на ее имя. В целом набегала приличная сумма. Может ли операция оказаться дороже, и что ей делать в этом случае? Когда Анна задалась этим вопросом в тысячный раз, выругалась и решила, что будет разбираться с проблемами по мере их поступления.

Сейчас перед ней стояла проблема совсем иного свойства. Анна застряла на очередном светофоре, который уже в третий раз загорелся красным, а она по-прежнему не сдвинулась с места. Теперь она ругалась на хренов светофор, едва ли отдавая себе отчет, что своими ругательствами прикрывает странное чувство, робко разливающееся где-то посреди живота. Она сожалела о каждой минуте, потерянной в этой проклятой пробке, которую могла провести дома. Слово произносилось странно, с запинкой, но было приятным. Две недели, как у нее был свой дом. Так мало и так много.