Текст книги "Гапур — тезка героя"

Автор книги: Ахмет Ведзижев

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ГОРНОЙ ИНГУШЕТИИ

Мы едем в Джерах! Целых три дня мы будем путешествовать по горной Ингушетии!

Я много раз катался на автобусе. И, не скрою, мне это нравится. Я люблю тяжелое и сильное дыхание мотора. Я люблю высунуть голову в окно и, прищурив глаза, встречать лицом порывы прохладного и тугого ветра. За окном проносятся телеграфные столбы, машины, стога сена, поля, угрюмые скалы, реки, люди, и чем больше я гляжу на все это, тем острее чувствую ток радости в теле…

А сегодня радость так и бурлит во мне. Я прямо не знаю, что с ней делать. Мне хочется поделиться ею с Сулейманом, который сидит рядом и с удовольствием уплетает куриную ножку; с Зарой, которая, как и в классе, устроилась впереди меня; с Гамидом Башировичем, который, облокотившись на раму, задумчиво смотрит вдаль. Даже Исрапилу я готов подарить кусочек радости – пусть пользуется, я не жадный.

Я улыбаюсь, вспоминая, как опростоволосилась Жовхар перед моим отъездом в Джерах.

Бабушка сначала не высказывала своего отношения к этой поездке. Но потом вдруг заявила, что никуда меня не пустит.

– Достаточно я за свою жизнь слез пролила, – говорила она. – Мужа потеряла, сына потеряла… И хотя внук у меня дуралей из дуралеев, я не желаю, чтобы он разбился о скалы…

Я доказывал бабушке, что ничего страшного не случится, не может случиться, – ведь с нами едет Гамид Баширович. Я говорил, что Гамид Баширович замечательный спортсмен, альпинист, что по горам он лазит, как кошка. Я вспомнил, кстати, как учитель однажды поднял одной правой две гири по два пуда, – неужели же такой силач допустит, чтобы с его учениками случилась беда? Не допустит!

Но бабушка не хотела принять во внимание альпинистские способности Гамида Башировича. И то, что он поднимает одной правой четыре пуда, тоже не вызвало у нее восхищения.

– Я уважаю Гамида Башировича, – заговорила бабушка. – Он хороший учитель. Но он не аллах, чтобы все предвидеть. Только люди, близкие к богу, способны проникнуть в замыслы аллаха. И эти люди сказали мне, что поездка в горы для моего внука опасна…

Ах, вот как! Я сразу понял, в чем дело. Это все козни Жовхар! Ну ничего, ей это даром не пройдет!

Не успел я так подумать, как в дверь постучали.

– Хьавола, – сказала бабушка. – Входите…

Ясно, это была Жовхар. Она вечно появляется, когда не надо.

Поздоровавшись, Жовхар присела и тут же завела медовым голоском:

– Я гадала на фасоли. Три раза бросала на белый платок фасолины, и все три раза белая фасолина скатывалась вниз. – Жовхар глубоко вздохнула. – Видно, не судьба Гапуру ехать в горы. Отобьется он от товарищей, пропадет…

Бабушка внимательно, пристально смотрела в рот Жовхар.

– Не судьба, – повторила она вслед за знахаркой. – Отобьется мой внучек от остальных… пропадет! – Последнее слово она сказала так жалостливо, будто я уже отбился и пропал. Бабушка повернулась ко мне: – Видишь? Как же я могу отпустить тебя с Гамидом Башировичем?

Я задумался.

– А на скольких фасолинах вы гадали, тетя Жовхар? – спросил я. Сейчас у меня был вид заправского знахаря. Я и сам удивлялся, как спокоен и ровен мой голос: я себя ничуточки не выдал.

– На скольких? – повторила Жовхар. – Конечно, на семи!

– Вот! – подскочил я от радости. – Вы гадаете на семи фасолинах, а на экскурсию едет двадцать три человека! Как же на семи фасолинах можно узнать, что случится с двадцатью тремя учениками?

Жовхар растерянно молчала.

– Потом вы сказали, что белая фасолинка три раза скатывалась вниз. Верно?

– Верно, – включилась в разговор бабушка.

– А я ведь не белый! – ликуя, вскричал я. – Мне черная фасолинка полагается!..

Вы хотите знать, что было дальше? Жовхар вдруг вспомнила, что пропустила вечерний намаз, и колобком выкатилась во двор.

А бабушка неожиданно усмехнулась и спросила меня:

– Интересно, в кого ты такой, Гапур?

– В тебя, бабушка, – выпалил я.

Мне казалось, что она сразу же рассердится и тогда моя победа над Жовхар не принесет никакой пользы: в горы меня не пустят. Однако я ошибся. Бабушке ответ понравился. Она даже улыбнулась.

– Хорошо, – заговорила она. – Положусь на аллаха и отпущу тебя в горы с Гамидом Башировичем. А ты дашь мне слово, что будешь осторожным?

– Дам!

– И в Ассе не станешь купаться? Я эту реку бешеную знаю, в ней вода, как лед…

– Честное слово, бабушка, я и близко к Ассе не подойду! – обещал я. – Я ведь и в Сунже могу искупаться – зачем мне Асса?

– Сравнил Ассу с Сунжей! – засмеялась бабушка. – Да Асса, как волчица, которая весной ищет себе пару, – сердитая, злая, перекора не терпит!..

И бабушка тут же рассказала мне одну давнюю историю.

Никто не помнит, когда это было, – тогда, когда прапрадедушка моей одноклассницы Зары – «Дахчан ворда» – изобрел первую колесную арбу, или еще раньше, когда в нашем роду появился первый «Це модж». В общем, это и неважно. А важно то, что один бедный горец пустил пастись коня на берег Ассы. Утром пришел, видит: конь на ту сторону перебрался. Как его поймать? Другого выхода нет – надо реку вброд перейти. Ступил в студеную воду Ассы и аж зубами заскрипел – холодно! Еле перешел на другой берег. Перешел – и не в силах дальше шагу ступить: ломит кости так, что хоть криком кричи. Пришлось присесть. Долго он сидел, а потом обратился к Ассе с такими словами: «Я-то твой холод перетерпел, а каково тебе самой его терпеть?»

Занятная история! Я вообще люблю, когда бабушка рассказывает. Помните, как интересно она говорила о сунжа-юртовском танке?

Все же отпустила меня бабушка на экскурсию…

До Джераха мы добрались быстро. Я еще вспоминал Жовхар и рассказ бабушки о горце, перешедшем Ассу вброд, когда кто-то из ребят сказал:

– Ну вот, Орджоникидзе проехали…

Проехали? Я сунул голову в окошко. Города уже не было – он остался позади; его сейчас затеняла туманная дымка. Мелькнул последний дом у обочины дороги, и открылось широкое поле. Оно уходило к самому горизонту. Казалось, что, загибаясь листом синеватой стали, поле становится горной цепью.

Жалко, что я не увидел Орджоникидзе! Ведь я еще никогда не был в этом городе. На обратном пути надо хоть поглядеть…

Но через полчаса я уже не жалел, что пропустил Орджоникидзе. Вы спросите: почему? Потому, что мы въехали в Джераховское ущелье!

Как бы вам описать это ущелье? Эх, если б Гамид Баширович взял на экскурсию мою бабушку, она бы так о нем рассказала, что вы бы заслушались! Мне далеко до бабушки…

Джераховское ущелье широкое-широкое. И формой длинную чашу напоминает. Я моря не видел, но почему-то сравнил ущелье с морем. Только море синее, а чаша ущелья зеленая. Куда ни кинешь взгляд, везде зелень кучерявится – кусты тута и шиповника, кроны дубков и буковых деревьев. И на этом зеленом фоне белыми фасолинами – дома аула Джерах…

– Ну-ка, ребята, поглядите направо, – скомандовал Гамид Баширович. – Глядите внимательно…

– Вижу! Вижу! – заорал на весь автобус Исрапил.

– Что ты видишь? – спросил учитель.

– Вон на том дубе белка! – радовался Исрапил. – Я первый увидел, правда, Гамид Баширович?

– Я не о белке говорю, – мягко прервал его учитель. – Я говорю о вов…

И только он произнес это слово – я увидел сторожевые башни наших предков. Они вставали над обрывистыми скалами, служа продолжением их, и были так же суровы и крепки, как скалы…

Я думаю, если приглядеться к тому, что тебя окружает, все заговорит. Дерево может говорить. Облака и пенистые струи воды. Даже иголка в руках у мамы имеет свой голос и хранит какую-то историю.

Башни на скалах Джераховского ущелья молчали. Но их могучие фигуры, каменные лица, тусклые и мрачные, даже поросль случайных кустов в трещинах этих лиц, казалось, только и ждали, чтобы поведать мне свои страшные и гордые истории.

– Вы знаете, сколько лет этим башням? – спросил Гамид Баширович. – Шестьсот! А может быть, и больше… Трудное, кровавое время было, когда наши предки начали возводить их на неприступных скалах… Поднимали на высоту, к облакам, камень за камнем… Делали раствор из извести, смешанной с молоком и яичными желтками, – такой раствор мог поспорить с цементом. – Гамид Баширович остановился, помолчал, на его высоком лбу собрались задумчивые морщинки. – Я вспомнил сейчас имя одного интересного, хорошего человека: его звали Иван Пулькин. Он сочинял стихи и жил в Москве. Было это еще до Великой Отечественной войны… Так вот, этот русский человек ездил к нам в Джерах и полюбил ущелье и сторожевые башни. – Гамид Баширович неожиданно махнул рукой, словно зачеркивал сказанное. – Полюбил… Какое слабое слово! Им не выразишь того чувства, которое испытал Иван Пулькин, увидев нашу природу, наших людей и наши вов! Поэты – счастливые люди, когда они пишут о строителях сторожевых башен: они сами как бы становятся этими строителями… Вы меня понимаете, ребята?

– Понимаем! – сказал я.

– Понимаем! – поддержали меня Зара и Сулейман.

И даже Исрапил откликнулся:

– Конечно, понимаем!

– Иван Пулькин написал «Сказание о построении вов», – продолжал Гамид Баширович. – Он написал его так, словно видел наших предков и чувствовал то, что чувствовали они. Вот слушайте…

Гамид Баширович устремил взгляд на башни и заговорил певучим и сильным голосом:

 
Трижды землю поили молоком. Трижды срывали грунт.
И только когда земля отказалась пить, положили первые камни;
Восемь огромных каменных глыб, образующих углы вов,
И был каждый камень ценою равен быку, а весом восьми быкам.
Их привезли с вершины горы, взявши из-под голубого льда.
Каждый камень везли двенадцать быков, ломая копыта от
                                                                                   напряжения,
Каждый камень тесали двенадцать дней четыре каменотеса.
И стальные тесла крошились у них, будто сделанные из липы…
Двадцать тесел каждый каменотес сломал о ребра камней,
И камни стали ровны, как стекло, и приняли нужный вид…
Был приведен баран, чья шерсть горных снегов белей,
И рога, сделав дважды полный круг, были, как копья, остры.
Тогда самый старый из стариков, рода старейший отец,
Взяв острый, как слово мудрого, нож, перерезал баранье горло,
И кровь закипела из-под ножа, словно горный поток бурля,
И каждый камень был обагрен горячей, как солнце, кровью…
 

Гамид Баширович кончил.

Многое я не понял в этом стихотворении. Но то, что понял, вызвало в моем воображении суровую картину старины. Я видел быков, напрягшихся под весом огромных камней. Я видел каменотесов: они ровняли камни теслами, и их голые спины были залиты по́том. Я видел старика, который закалывал барана, освящая горячей кровью животного фундамент башни… В стихах говорилось, что у старика была седая борода, но я наградил его красной. Кто знает, быть может, мой далекий предок, первый «Це модж», и клал камни сторожевых башен!..

Я так живо это себе представил, что у меня сердце заколотилось и я был вынужден прижать ладони к груди. Но нащупал я не тело, а свою «Амбарную книгу», – конечно, я захватил ее с собой!

Когда сердце утихомирилось, я спросил у Гамида Башировича:

– Зачем же делали такие башни? Разве нельзя было жить в домах, как мы сейчас живем?

Учитель улыбнулся.

– Конечно, не для того, чтобы на кого-то нападать… Делали башни для защиты от врагов… Башни имели три яруса: на первом размещались коровы, лошади и овцы, на втором – зерно, на третьем – люди. – Гамид Баширович встал, прошел по автобусному проходу и положил мне руку на плечо. – Ингуши были маленьким народом и брались за оружие только тогда, когда их к этому принуждали. Наши предки хотели мира: они сеяли зерно и пасли скот. Сторожевые башни защищали их от набегов… Да, от мирных землепашцев и скотоводов всегда больше остается на земле, чем от драчливых вояк!..

Автобус остановился. Гамид Баширович сказал, что первая часть экскурсии закончилась, что теперь нам придется походить пешком.

Мы высыпали из автобуса. Вокруг нас громоздились горы. Одна была выше другой. Вершины некоторых скрывались за облаками. Одна гора меня особенно поразила – широкобокая, огромная, похожая на перевернутый котел.

Гамид Баширович заметил интерес в моих глазах и сказал:

– Это, ребята, Столовая гора… Сейчас мы подымемся в аул Фуртоуг…

Подъем был не особенно крутой. Мы шли минут двадцать. Наконец впереди открылась широкая площадка: она соединялась с другой площадкой, на которой уже стояли дома аула.

Вдруг Гамид Баширович замедлил шаги, а потом и вовсе остановился. «Чего он стал? – подумал я. – Ведь нам еще на вторую площадку подниматься».

Я повернул голову. Прямо передо мной – шагах в десяти, не больше, – под навесом, увитым виноградом, стоял невысокий каменный чурт. На нем было написано: «ГАПУР АХРИЕВ». Ниже виднелись цифры: «1890–1920».

– Тут похоронен герой гражданской войны, председатель Ингушского ревкома, славный сын нашего народа Гапур Ахриев! – медленно и торжественно сказал Гамид Баширович.

«Тут похоронен… Гапур Ахриев…» – эхом отдалось у меня в груди.

Мне трудно рассказать, какие чувства я испытывал, стоя у могилы Гапура Ахриева. В первые минуты я просто растерялся. Вместе с растерянностью пришла боль. Мне было больно и обидно смотреть на каменный чурт. С такой же болью и обидой я глядел на папину фотографию. Тут, на окраине Фуртоуга, около могилы человека, имя которого я носил, мне хотелось сказать то же самое, что говорил я перед портретом отца: «Почему ты не живой?»

Конечно, есть у меня враги на белом свете. Самый маленький – Исрапил. А самый страшный и беспощадный враг – смерть!

Я не хотел бы умереть. Но если б мне пришлось столкнуться со смертью грудь с грудью, я дрался бы до конца и отомстил ей за то, что она лишила жизни моего папу и моего легендарного тезку – Гапура Ахриева!

Я привык считать Гапура Ахриева необыкновенным человеком, героем. Гамид Баширович как-то сказал мне, что Гапур уже в восемь лет взял в руки чабанскую ярлыгу; он не чурался никакой работы – был с лошадьми в ночном, встречал коров и отводил их на баз, во время сенокоса носил воду косарям в тяжелых медных кувшинах… Дядя Абу говорил, что Гапур вырабатывал в себе целеустремленность и дисциплинированность и именно поэтому стал героем.

А что еще знал я о Гапуре Ахриеве? Мало я о нем знал. Так мало, что даже сейчас, мучаясь за него болью и обидой, не мог представить себе ни лица, ни фигуры, ни сердца героя. И от этого было еще обиднее…

Я должен был представить себе Гапура Ахриева. Должен! Хотя бы для того, чтобы посмотреть – похож я на него или нет.

Дайте мне в руки чабанскую ярлыгу – я ее возьму! Скажите, чтобы сходил с лошадьми в ночное, – схожу без всяких разговоров! Я все могу сделать: и коров встретить, и на баз их отвести, и притащить косарям холодную воду! Я пересилю себя и буду каждый день записывать в «Амбарную книгу» все свои поступки и, если дядя Абу прав, выработаю целеустремленность и дисциплинированность! Но разве после всего этого станешь таким, как Гапур Ахриев?

Нет, в том, что говорили мне Гамид Баширович и дядя Абу, чего-то не хватало. Чего же? Как сделать, чтобы взобраться на самую высокую ступеньку жизни и стать вровень с Гапуром Ахриевым?

Я этого не знал…

– Гапур Ахриев жив! – сказал Гамид Баширович. – Он жив в каждом из вас… В ваших улыбках. В ваших делах… Он живет во всем этом! – Учитель вытянул руки, словно хотел обнять все Джераховское ущелье, всю Ингушетию, всю нашу страну. – Герои не умирают!..

Я понял учителя. Но чурт на могиле Гапура Ахриева все равно колол мне глаза, и я отвернулся, чтобы не видеть его.

Мы расположились на краю аула, прямо на полянке. Вскоре запылал веселый костер, и на жердочке, укрепленной между двух палок с развилками, повис чайник. Ребята вытащили из сумок провизию, свалили ее в «общий котел» и принялись за еду. Сулейман, конечно, уже глодал огромную куриную ножку, вторую за этот день.

Я есть не хотел. Я вытащил «Амбарную книгу» из-за пазухи – она все время съезжала в бок, колола мне ребра – и, облокотившись на нее, принялся смотреть на огонь.

Люблю я огонь – он всегда в движении, всегда борется!

– Что у тебя за книга? – спросил Гамид Баширович, подсаживаясь ко мне. – Интересная?

Я смущенно ответил:

– Это та книга, в которую я мысли разные записываю. Помните, я говорил?

– Помню, – сказал учитель. – А посмотреть ее можно?

– Конечно, можно… Если хотите знать, я ее из-за вас начал…

Гамид Баширович перевернул несколько страниц.

– Так… Двадцатое мая тысяча девятьсот шестьдесят шестого года… Посещение Сунжи… Ушиб большого пальца… – Он поднял на меня недоуменные глаза. – Что это такое, Гапур?

– Вы не там смотрите, – поспешил сказать я. – Со второй половины читайте…

Учитель читал мои записи, а я смотрел на него и старался угадать его мысли. Нравится ему или нет?

Потом я стал вспоминать все, что занес в «Амбарную книгу» с того дня, когда рисовал человечков в тетради. Я думал о нашей дружбе с Сулейманом. О тете Напсат. О своей бабушке. О маме. О дяде Абу. О каникулах, которые только начались, но принесли мне уже так много грустного и веселого. Я думал о будущем – о близком и далеком. Что еще случится со мной в эти три месяца? Что будет со мной, когда я вырасту?

Гамид Баширович перевернул последнюю страничку, закрыл «Амбарную книгу» и, вместо того чтобы посмотреть на меня, устремил взгляд на огонь. Он тоже думал, – я видел это по морщинкам на лбу, по бровям, которые нависли над глазами, помогая им разглядеть что-то очень важное и нужное.

Потом он тихо, словно для себя, сказал:

– Гапур, ты становишься мужчиной… ты начинаешь думать…

– А как вы считаете, Гамид Баширович, – спросил я, – удастся мне стать таким, как Гапур Ахриев? Только правду скажите!

– Если очень постараешься – удастся! – ответил учитель.

Он сказал это так, что я не выдержал и засмеялся от счастья.

– Чего смеешься? – спросил меня Сулейман, начиная обгладывать куриное крылышко.

– Просто так…

Но вы-то знаете, что я смеялся не просто так!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.