Текст книги "Гапур — тезка героя"

Автор книги: Ахмет Ведзижев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

ССОРА С СУЛЕЙМАНОМ

Вот что я у вас хотел спросить: есть люди, которые никогда ни с кем не ссорятся? Наверное, есть. А у меня так не получается.

С бабушкой у нас часто бывают ссоры. Конечно, достаточно мне сказать ей доброе слово, и они кончаются, но все-таки дня не проходит, чтобы она не назвала меня «дуралеем» и «шайтаном». И с Сулейманом я ссорюсь. Вы, наверное, помните, последний раз я обиделся на Сулеймана, когда расправлялся с заколдованным чапилгашем тети Напсат и он выставил меня обжорой…

Но до драки дело у нас не доходило. А вот теперь дошло.

Сейчас я сижу и думаю: из-за чего мы поссорились? Из-за футбола? А может, дело в другом? Может, разозлило меня больше всего то, что Сулейман стал звать меня «судьей»?

Началось-то все с футбола…

Утром я встретил Сулеймана на улице. Обменялись новостями. Он сказал, что нашел на Сунже большую корягу и задумал сделать плот. Кстати, не хочу ли я принять участие в оборудовании плота? Капитанский мостик надо сделать, бортики, весла нужны… Я ответил, что плот – это здорово и, конечно, я приму участие в его оборудовании. Потом я сообщил Сулейману, что бабушке подарили осла и теперь она собирается его продать.

– К нам Касум приходил, наверное, купит, – заключил я.

Все бы и обошлось, если б Сулейман не сказал, что капитан футбольной команды Магомет ставит его в субботу на игру с карабулакцами левым краем.

– Это он меня ставит! – возразил я. – Он сам говорил: если Хасан из седьмого «А» уедет в Джерах, на левом крае я буду играть…

Сулейман насупился.

– Не говорил тебе этого Магомет!

– Говорил!

– Тебя на левый край ставить нельзя, – утверждал Сулейман, – ты левой бить не умеешь.

– Умею!

Мы препирались так, пока в пылу спора Сулейман не назвал меня «судьей».

– Судья из тебя получится, а футболист – никогда!

Ух, как я разозлился! Понятно, я не собирался идти в футболисты, но, ради того чтобы покрепче насолить Сулейману, готов был сейчас стать кем угодно.

– Получится из меня футболист! – выкрикнул я.

– Не-е! – Издеваясь надо мной, Сулейман вплотную приблизил ко мне свое лицо. – Судьей ты будешь! Судьей! Судьей!

Перекричать его было невозможно.

До сих пор я даже пальцем не тронул Сулеймана, хотя руки у меня изрядно чесались. Влепить бы ему хорошую затрещину! За все расквитаться! За то, что выставил меня перед тетей Напсат обжорой, за приближающийся матч с ребятами из Карабулакской, – я сердцем чувствовал, что Магомет выберет для игры не меня, а Сулеймана, наконец, за прозвище «судья», которое, признаться, злило меня гораздо больше, чем «Це модж»!

Сулейман такой же худой, как и я. Но он выше меня ростом и, если говорить правду, сильнее. Не намного сильнее – так, на чуточку. Однако это меня нисколько не пугало. Сейчас я бы не простил обиду никому – злость клокотала во мне, как горячий суп в бабушкином котле!

Хитрить я умею. И теперь тоже пошел на хитрость.

– Посмотри-ка, Сулейман, кто идет! – неожиданно крикнул я.

Сулейман обернулся. Тогда я дал ему подножку и одновременно толкнул в грудь. Но то ли подножку я сделал неумело, то ли удар мой был слаб, но Сулейман не упал. Наоборот, в следующий миг он надвинулся на меня, руки его пришли в движение, и я вдруг почувствовал жгучую боль в левом глазу.

Я отступил. Шаг назад сделал и Сулейман.

– Что, попало? – спросил я, ощупывая больное место.

– Это тебе попало! – откликнулся Сулейман.

– Будешь приставать – еще получишь! – смело сказал я.

– Это ты сейчас получишь! – ответил Сулейман.

Впереди была новая схватка, и я понимал, что выйду из нее с гораздо большими потерями, чем Сулейман. Мне ничего другого не оставалось, как сказать:

– Ладно, я тебе это припомню!

Делая вид, что корчится от смеха, Сулейман заголосил на мотив какой-то старой песенки:

 
Погрозился мне Гапур:
«Я спущу с тебя семь шкур!»
Вышло все наоборот:
Вон Гапур без шкур идет!
 

Потом, передохнув, завопил на всю улицу:

– Судья! Це модж! Судья! Це модж!..

Чуть не плача от обиды, я направился домой. Остановился около парикмахерской, – тут у входа зеркало висит. Поглядел на себя и ахнул: ну и синяк у меня под глазом! Как с таким бабушке показаться?

Но гулять по аулу с синяком мне тоже не хотелось, Легче иметь дело с бабушкой, чем со знакомыми – школьниками и взрослыми, – которые обязательно начнут приставать с расспросами: что, мол, с твоим глазом, Гапур?

Бабушка, конечно, сразу заметила мой синяк:

– Вай, сыночек, ты упал?

– Не упал я… Подрался…

Только что в глазах у бабушки была жалость и сочувствие. В один миг все пропало.

– Подрался, – повторила бабушка, и я уловил в ее голосе интонацию, обещавшую грозу. – Да, видно, в глухое ухо кричи не кричи, а толку мало… Я вчера взяла тебя под защиту – наверно, зря! Каким был дуралеем, таким и остался!.. С кем же ты подрался?

Вы понимаете, я не мог сказать, что дрался с Сулейманом. Не только потому, что не хотел ябедничать. Дело в том, что бабушка очень хорошо относится к тете Напсат, уважает ее, и, будь Сулейман тысячу раз не прав, она все равно взяла бы его под защиту.

– С парнем одним, – ответил я, – ты его не знаешь.

– Я всех в ауле знаю, дуралей ты этакий! – вскричала бабушка. – Говори, как его имя?

– Не знаю, – продолжал врать я. – Он черненький…

– Черненький? – Бабушка задумалась. Потом вытащила тряпочку, окунула ее в холодную воду и потянулась к моему глазу. – Может, это Исрапил? Но ты его знаешь! Сын кузнеца Исапа – Ахмет? И этот тебе знаком. Племянник Жовхар? – Она хмыкнула. – Как же его зовут? Забыла!

– Асхаб, – напомнил я.

– Ну, коли знаешь, как зовут, значит, не Асхаб! – Бабушка внимательно поглядела на меня. – Врать ты мастер, Гапур! Смотри, гнев божий когда-нибудь обрушится на землю, по которой ты ходишь!

«Не обрушится», – безмятежно подумал я.

– Слава аллаху, глаз цел остался, – сказала бабушка, передавая мне примочку. – А ведь могло быть хуже…

– Я ему тоже подсадил хорошенько, – похвалился я.

– А мне что за выгода? – ворчливо заговорила бабушка. – Твой синяк я вижу, а его – нет…

Охлаждая мне глаз примочкой, бабушка то принималась ругать меня, то придумывала самые страшные кары для Сулеймана. Конечно, она не знала, что дрался я именно с Сулейманом, и поэтому, грозя моему противнику, называла его просто «врагом аллаха».

До самого обеда я ходил с бабушкиной примочкой. Синее пятно под глазом немножко побледнело, но зато расползлось в стороны – даже на переносице и на щеке появились фиолетовые тени, будто меня обрызгали чернилами и я их плохо отмыл.

Ясно, теперь я думал лишь о том, чтобы отомстить Сулейману. Как это сделать? Снова вступить в драку? Боль в глазе, распухшая щека – все это говорило не в пользу такого решения. Что же тогда придумать?

Случай подвернулся сам собой. Но прежде чем рассказывать, как мне удалось отомстить Сулейману, я должен познакомить вас с объездчиком Иналом.

Я и раньше его упоминал. Говорил, что у него есть телевизор и я иногда смотрю передачи. Говорил, что в нашем альбоме имеются карточки, на которых я снят с Иналом и с его конем.

И все-таки до сих пор вы с Иналом хорошенько не познакомились, – я виноват. Мне обидно, что я делаю это так поздно. Ведь Инал, как и тракторист Холак, самые дорогие и самые интересные для меня люди в Сунжа-Юрте, если не считать, конечно, бабушки, мамы и дяди Абу. Инал приходится нам дальним родственником. Только это не главное. Родственники тоже бывают разные. Есть ведь у ингушей пословица: «Лучше хороший сосед, чем плохой родственник». А Инал всем хорош. Бабушка говорит, что родство для него не пустые слова, что он родственник не только по крови, но и по душе. Не легко заслужить такую оценку у бабушки! Что касается меня, то я уважаю и люблю Инала за смелость и лихость, за то, что самые горячие и своенравные кони ему подчиняются.

Нравится мне еще, что он добрый. Хотя это и не сразу видно. Лицо у Инала неулыбчивое, глаза строгие. Кажется, что объездчик в любую минуту готов задать тебе трепку. Но только я давно понял: внешность у него обманчивая, на самом деле Инал – сама доброта!

Правда, я знаю случаи, когда Инал вдруг становился резким и злым – это когда видел, как люди жестоко обращались с животными…

Инал меня тоже любит. В карманах у него всегда найдется что-нибудь вкусное: то абрикос, то яблоко, а то и шоколадная конфета. Я не успею поздороваться, как он уже протягивает мне угощение.

Работа у Инала трудная, но интересная. И тут я завидую ему не меньше, чем трактористу Холаку. Инал объезжает лошадей, готовя их к упряжке.

Нынешний конь Инала и помог мне отомстить Сулейману. Конь этот горяч до невозможности, задира и брыкуша. Его и в табун поэтому не пускают: он там другим коням проходу не дает. Только одного И́нала он слушается. Ну, если уж говорить до конца, и меня тоже немножко…

Несколько раз объездчик сажал меня на своего горячего скакуна, предупреждая, впрочем, чтобы я покрепче держался в седле и воли коню не давал.

– Если он почувствует, что у тебя слабая рука, – говорил Инал, – быть беде…

Наверное, у меня была все-таки твердая рука, потому что конь Инала шел подо мной хорошо, норова не показывал. Во всяком случае, я теперь часто гонял его к Сунже на водопой, и все обходилось без происшествий.

Отсидев до обеда с примочкой у виска и перебрав по крайней мере десять способов мщения Сулейману, но не придумав ничего, я решил выйти на улицу. Только я шагнул за калитку, как увидел Инала со своим конем. Объездчик тер его скребницей, которую поминутно окунал в ведро с водой.

Я подошел ближе. Инал кивнул мне и тут же полез в карман за угощением. На сей раз это была ириска.

– Не хочешь ли прокатиться? – спросил меня Инал, бросив скребницу и насухо вытирая коня тряпкой.

– Хочу! – обрадовался я.

– Ну, скачи. Только на Сунже долго не задерживайся…

Я повернул коня, и он понес меня по улице. Мы миновали аптеку, медпункт, на котором работал Иван Иванович. Сейчас нужно было проехать мимо сельмага.

И тут я увидел Сулеймана…

Если б Сулейман не тронулся с места, я бы мимо проехал и бровью не шевельнул. Но он побежал, и я не мог удержаться, чтобы не последовать за ним.

– Айт! – крикнул я и, понукая коня, ударил его по бокам босыми ногами.

В один миг я догнал Сулеймана. Как быстро он ни бежал, а конь был проворнее.

Когда морда скакуна почти вплотную приблизилась к нему, он обернулся, испуганно поднял руку, и тогда кулек, который он до сих пор придерживал локтем, скользнул вниз.

– Соль! Моя соль! – ахнул Сулейман.

Я остановил коня прямо над кульком. Сулейман хотел нагнуться. Наверное, для того чтобы достать кулек. Но я заставил лошадь сделать еще один шаг, и Сулейману пришлось отступить.

– Соль! Соль! – повторял он, прижимаясь к плетню и глядя расширенными от страха глазами то на меня, то на морду коня, то на кулек.

Между тем кулек лопнул, и соль белым ручейком хлынула на землю.

Я смотрел на Сулеймана без всякой жалости – строго, словно легендарный Баадул на преступника.

– Теперь давай поговорим, – сказал я ему. – Может быть, ты посмеешь повторить то, что кричал утром? Ну-ка, попробуй!

Конь нагнул морду и принялся с жадностью поедать соль.

– Сейчас ты узнаешь, щенок, какой я судья! – Голос у меня был грозный, грознее, чем у Баадула. – Я тебе за все отплачу!

– Соль! – жалобно пискнул Сулейман и боязливо протянул руку к коню. – Гапур, пусть он не ест… Меня мама в магазин послала за солью, она мясо солит… Что же я теперь буду делать?

– Сейчас мой конь съест твою соль, а потом примется за тебя, – спокойно и насмешливо сказал я. – Ну, будешь еще дразнить меня судьей? Отвечай!

Сулейман был так напуган, что не мог слова вымолвить. Ведь конь уже уничтожил всю соль и теперь зло косился на него, будто действительно требовал человечины.

– Что молчишь? – продолжал я. – Говори, а то плохо придется!

– Не… не буду… дразнить…

В горле у Сулеймана хлюпало, словно там дождь шел.

– Поклянись! – не отставал я.

Мне показалось, что он приходит в себя. В его глазах сверкнул злой огонек. Видно, он подумал, что я только грожу, пугаю, но вреда ему никакого не принесу.

– Убери своего чумового коня, – более твердо сказал он. – А соль… Смотри, Гапур, это тебе даром не пройдет!

Я резко дернул узду, и конь, всхрапнув и оскалив зубы, толкнул Сулеймана мордой.

– Ах, вот как заговорил?! – вскричал я.

Сулейман был теперь полностью в моих руках. Он не мог спокойно слышать храп коня, не мог видеть его оскаленных зубов.

– А какую клятву тебе нужно? – быстро спросил он.

– Повторяй за мной: если я когда-нибудь стану дразнить Гапура судьей – быть мне курицей-несушкой…

Это была очень обидная клятва. Соври Сулейман, не сдержи своего слова, и я бы с полным правом стал звать его курицей-несушкой. А быть курицей-несушкой – значит не быть мужчиной!

В тот момент, когда я произнес слова клятвы, конь снова всхрапнул. Это добило Сулеймана. Клацая зубами от страха, он произнес:

– Быть мне… курицей-несушкой… если… стану дразнить…

– Не забудь клятвы! – крикнул я и, повернув коня, помчался к Сунже.

Я был удовлетворен. За все Сулейману отомстил! Я смеялся и прямо в одну секунду переделал ту обидную песенку, которую он сочинил после драки. Вот как она теперь выглядела:

 
Вам знаком наш Сулейман?
Он трусливый, как баран!
Видно, зря он мне грозился —
Сам же первый осрамился!
 

Смешная песенка получилась!..

Однако часом позже мне было уже грустно. Когда, возвратив Иналу коня, я появился в нашем дворе, меня ждала встреча с бабушкой и тетей Напсат. Заметив маму Сулеймана, я чуть было не шмыгнул обратно в калитку. Но бабушка уже устремилась мне навстречу.

– Иди сюда, шайтан! – закричала она.

Ну, сейчас мне достанется на орехи!

– Ради бога, не трогайте его, Хагоз! – Мама Сулеймана схватила бабушку за руку. – Вы же понимаете, дело не в кульке соли. Я просто хотела вас предостеречь: нельзя мальчику ездить на таком бешеном коне! Большая беда может случиться!..

Я опустил голову и молчал. Вы думаете, я жалел Сулеймана? Нисколько! У меня и тени сомнения не было, что я поступил правильно, наказав его. В конце концов, разве не Сулейман посмеялся надо мной в тот день, когда тетя Напсат угощала нас чапилгашами? Сулейман! И «судьей» еще меня обзывал. И кричал «Це модж». Так что попало ему за дело!

А сейчас, признаюсь, я на Сулеймана еще больше злился. Почему я не наябедничал бабушке, не сказал ей, кто подставил мне синяк под глазом? Потому что я – мужчина, я свою обиду в сердце ношу. А Сулейман – курица-несушка, вот кто!

Но тетю Напсат я жалел. Она всегда ко мне хорошо относилась. Так за что же ей страдать? Ей соль была нужна, а я эту соль скормил коню Инала…

У меня даже такая мысль мелькнула: если б около сельмага я вспомнил о тете Напсат и понял, как она будет переживать из-за этой истории, я, может быть, и помиловал бы Сулеймана…

Тетя Напсат ушла, но бабушка еще долго косилась на меня и ворчала, что я – ее горе, что если она и умрет, то не по воле аллаха, а из-за меня.

ОСЛИК, КОТОРЫЙ СТОИЛ ДЕШЕВЛЕ ЧЕРЕМШИ

Уже начало темнеть, когда с улицы мужской голос позвал бабушку:

– Тетушка Хагоз, вы дома?

Бабушка поспешила во двор. Мне было любопытно, кто пришел, и я выскочил вслед за ней. У калитки стоял Касум.

– Добрый вечер, тетушка Хагоз! – вежливо сказал он. Бабушка ответила. Но сказать «добрый вечер» Касуму, которого она и в глаза и за глаза честила вором и мошенником, она не хотела. Поэтому она произнесла что-то нечленораздельное, лишь отдаленно похожее на приветствие.

– Тетушка Хагоз, – ничуть не смутился Касум, – я слышал, вы продаете ослика?

– Продаю, – ответила бабушка.

– А можно на него поглядеть?

– Почему же нельзя – можно…

Бабушка направилась к сараю и через минуту вывела во двор низкорослого осла. Я видел ослов черных, как сажа, и белых, как молоко, коричневых, как шоколадные конфеты, и желтых, как мед. Но этот был необыкновенный: тускло-серебристый, что ли. Мне он из-за цвета даже понравился.

– Хороший ослик? – спросил Касум, пренебрежительно поджав губы и усмехаясь. Он делал вид, что спрашивает о качествах ослика лишь из вежливости, а на самом деле ему, мол, все ясно: ослик дешевле черемши стоит.

«Вот хитрец так хитрец! – подумал я. – Только бабушка еще хитрее! Она тебя сразу раскусит!»

– Спрашиваешь, хороший? – Бабушка пожала плечами. – Не знаю, в скачках он не участвовал. И как он насчет джигитовки – сказать не берусь…

– Ладно, ладно, – заговорил Касум. – Я и так вижу: ослик неплохой…

– А видишь – чего же спрашиваешь? – Бабушка ни за что не хотела упустить случая лишний раз кольнуть Касума. – Знаешь ведь, как ингуши говорят: «Веревка должна быть длинной, а речь – короткой». Или забыл эту пословицу?

Касум не ответил. Помолчав, он произнес:

– Дорого будет стоить твой ослик?

– Двадцать рублей, – ответила бабушка. – Дешевле черемши… Если хочешь знать, мой племянник заплатил за него сорок, но мне недосуг с ним возиться – вот и уступаю…

– А если пятнадцать? – быстро сказал Касум.

– За пятнадцать я его себе оставлю! – так же быстро ответила бабушка.

«Пусть остается», – решил я. Мне действительно вдруг захотелось, чтобы этот серебристый ослик остался у нас. Конечно, до лошади ему далеко: нет у него настоящей стати и с ветром наперегонки он не пойдет, а все-таки он живой, настоящий!

– Ладно, – сказал Касум, протягивая руку к уздечке. – Я его покупаю…

– Уздечку-то оставь, – предупредила бабушка.

– Я с уздечкой покупаю!

– Нет, – твердо сказала бабушка. – Уздечку я не отдам.

– Тогда уступите в цене, тетушка Хагоз…

Бабушка посмотрела на Касума долгим взглядом и вдруг, круто повернувшись, потащила осла к сараю.

– Хорошо, тетушка Хагоз! – крикнул Касум. – Беру без уздечки!..

Я знаю, почему бабушка не пожелала расстаться с уздечкой. Есть у ингушей поверье: продаешь корову, лошадь или осла – оставь себе уздечку, тогда скотина у тебя не переведется. А коли отдашь уздечку – пусто будет в хлеву…

Касум накинул на голову осла веревку и повел его к воротам. Осел не упрямился, шел за своим новым хозяином. Только за воротами он неожиданно поднял морду и затрубил: «И-аа, и-аа!»

Жалобно так трубил, будто со мной и бабушкой прощался. Пусть говорят, что хотят, а я думаю, что животные понимают, где им хорошо, а где – плохо.

ПЯТЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ

С утра пораньше я взялся за «Амбарную книгу». Давненько я над ней не сидел. Сколько событий – веселых и грустных – произошло за эти несколько дней, а я их никак не отразил!

Я мысленно перебрал главные события: создание группового портрета, тренировка на футбольном поле, ссора с Сулейманом…

Как смотреть на эти события? Глазами дяди или все-таки своими?

Беда мне с этой «Амбарной книгой»! Сидя над ней, особенно ясно ощущаешь, что дядина правда – одна, а моя – другая. У меня есть своя правда, и я был бы рад говорить о ней в полный голос не только во второй части «Амбарной книги», которую я готовлю для Гамида Башировича, но и в первой, разбитой на шесть колонок…

Я вздохнул. Проще всего было бы вообще не заглядывать в первую часть. Проще всего было бы вообще не думать, какие вещи можно занести в графу «Приход», а какие – в графу «Расход».

Но идти наперекор дяде я не могу! Дядя хочет, чтобы я стал целеустремленным и практичным, для этого он и книгу придумал, – значит, надо вести ее, и не как-нибудь, а по-дядиному!

А это трудно…

Прощаясь со мной в тот вечер, когда вся наша семья говорила о групповом портрете, дядя Абу сказал: «Гапур, не забудь внести соответствующие записи в «Амбарную книгу».

Вы знаете, что такое «соответствующие»? Это – определенные, нужные. Кажется, просто. А на самом деле не просто, потому что дяде Абу нужны такие записи, которые мне ни капельки не нужны.

Я снова вздохнул и принялся заполнять колонки по-дядиному. И вот что получилось:

Да, теперь, как говорит дядя Абу, вся моя жизнь как на ладони… Но разве без «Амбарной книги» я не помню, что делал, куда ходил и с кем ссорился? Прекрасно помню! Стало быть, зачем же мне эта книга?

«Дяде она нужна», – говорю я себе. И, невольно соединив образ дяди Абу с сухими, скучными записями в графах «Приход» и «Расход», я впервые начинаю думать: какой он все-таки на самом деле – хороший или плохой?

Бывали случаи, когда я называл его жадиной. Правильно это? Скажешь «правильно» – вспомнишь то, как дядя не пожадничал и подарил нам сто рублей, чтобы добавить к нашим деньгам на покупку Малейк. Скажешь «неправильно» – вспомнишь недавнее: дядя пожалел копейку, когда я вырвал чистый лист из альбома для рисования.

Если дядя Абу и жадина, то очень странный, необычный.

Частые разговоры дяди о том, что это именно он приобрел для нашего дома дешевую и прочную черепицу, помог с деньгами на покупку Малейк и подарил мне новую школьную форму, – скажу честно, я последнее время слушал с раздражением.

Он действительно немало сделал для нашей семьи, для меня. Но что ж, теперь надо вспоминать об этом всю жизнь? Вот мама, если она делает мне что-нибудь хорошее – делает без всяких слов. И, наверное, поэтому принимать от нее подарки гораздо приятнее, чем от дяди Абу…

Однако что ж это я все о плохом? У дяди Абу есть много замечательных качеств. Они для меня незаметные, а для других очень даже заметные. Вот, например, председатель колхоза Магомет Идрисович зовет дядю «королем бухгалтерии». За хорошую работу ему раз десять премии давали. В кабинете у дяди рядом с отрывным календарем висит табличка, на которой написано: «Ударник коммунистического труда». Это про дядю Абу сказано!

Кстати, моя бабушка гордится этим ничуть не меньше, чем сам дядя Абу.

– Твой дядя – умнейший человек! – любит говорить бабушка, когда остается со мной наедине. – Его умом мог бы прожить весь наш аул… – Она тут же добавляет другим, тихим и сочувствующим голосом: – Только аллах не дал ему счастья…

Бабушку хлебом не корми, только дай с кем-нибудь поспорить. Но дяде она возражает редко. Один такой случай я описал, – помните, как бабушка спорила с дядей насчет группового портрета? Я понял, почему она позволила себе противоречить дяде: меня хотела защитить!

Если б не эта скучная «Амбарная книга», я бы согласился с бабушкой, что умнее дяди Абу в нашем ауле человека не сыскать. Может, только Гамид Баширович умнее. Но Гамида Башировича никто не называет «королем бухгалтерии», а дядю называют!

У дяди своей семьи нет. Он никогда не был женат. Бабушка рассказывает, что после фронта дядя Абу несколько лет лечился в госпиталях. Когда он немножко оправился от ран и болезней, родственники стали приставать к нему, чтобы он женился. Только он не захотел. Он сказал: «На земле слишком много сирот. С моими ранами долго не проживешь, и я не хочу, чтобы после меня тоже остались сироты».

Вы помните, я нарисовал на кителе дяди Абу две полоски? Я это не зря сделал. Ведь дядя Абу был дважды ранен: первый раз под Сталинградом, второй – около города Малгобека, в котором теперь добывают самую лучшую и самую дешевую нефть в Чечено-Ингушетии.

Дядя любит военную форму. Правда, погон он не носит и звездочки на его фуражке нет. Но зато на нем всегда галифе, китель и высокие, пышущие жарким блеском сапоги.

Я часто задумываюсь: почему у дяди Абу нет ордена? Я даже не постеснялся спросить у него об этом.

– Для всех орденов не наготовишь, – ответил дядя. – Главное – не орден получить, а свой солдатский долг выполнить!

Я не очень-то понял его. Ведь если выполняешь солдатский долг, орден тебе обязательно дадут! Так что же, выполнил свой долг дядя Абу или не выполнил?..

Я еще не успел решить этот вопрос, как меня позвала бабушка.

– Собирайся к дяде Абу, – приказала она. – Я слышала, он заболел. Отнеси ему яблоки. Посиди с ним, спроси, не нужно ли чего… Скажи, чтобы обязательно съел все яблоки – они лечебные, от недуга помогают…

Я знал, что в ларма у бабушки еще с прошлой осени хранятся яблоки. Они считались почему-то лечебными. Бабушка берегла их пуще глаза и давала мне одно или два только по праздникам. А сейчас она отвалила для дяди Абу целый десяток. Прямо удивительно! Я даже позавидовал дяде: хорошо ему болеть – лежи себе, полеживай и яблочки грызи!

У нас дома есть несколько продуктовых сумок, но бабушка, подчеркивая свое уважение к дяде, завернула яблоки в чистое полотенце.

Решив сократить путь к дому дяди Абу, я направился к нему напрямик через овражек, через поле, которое примыкает к овражку. Если б я выбрал обычную дорогу, все было бы благополучно. Но вы же знаете: я жутко невезучий! И на этой короткой дороге меня ждала беда…

Около овражка стоял вагончик тракторной бригады. Когда я поравнялся с ним, трактористы как раз пили чай. Среди них был и Холак.

– Гапур, ты куда? – окликнул он меня.

Я поздоровался и объяснил, что иду к дяде Абу, несу ему лечебные яблоки.

– Лечебные? – удивился Холак. – Первый раз слышу про такие. А что, дядя заболел?

Я кивнул.

– Опасное что-нибудь? – спросил Холак.

– Не знаю. Он ведь еще с фронта болеет…

– А-а, – понимающе протянул Холак.

Мы помолчали.

– Про вас радио говорило, – вдруг вспомнил я. – Какой вы трудолюбивый и скромный…

Холак махнул рукой: ладно, мол, говорило и говорило.

«Действительно, он скромный», – подумал я.

Один из трактористов, высоченный, широкоплечий парень, усмехнулся и заговорил:

– Знаем мы эти болезни! Не сидел бы твой дядя в конторе, как крот в норе, был бы здоров. На свежем воздухе надо работать! – Он ударил себя в грудь кулаком, и мне показалось, что ударили в большой барабан. – Тут все болезни улетучиваются. А Абу целый день нюхает бумаги и перебирает костяшки на счетах: из-за этого и солнца не видит…

Мне слова здоровенного парня не понравились. Хоть он и тракторист, а задаваться нечего. У дяди Абу работа тоже важная. И работает он здорово, не зря его зовут «королем бухгалтерии»! А что касается болезни дяди, то ее даже почетной можно считать – она с фронта началась…

– И откуда только твоя бабушка достала яблоки в эту пору? – спросил Холак, кивая на мой сверток.

– У нас они в ларма хранятся, – ответил я.

– Понятно, – сказал Холак. – Запасливая у тебя бабушка. – И вдруг добавил: – Мне тетушка Хагоз вообще по душе – боевая такая, хваткая. Один недостаток – язычок у нее острый…

Между тем здоровенный парень допил чай и зашагал к трактору, который стоял за вагончиком.

– Эй, кянк, хочешь, покатаю? – бросил он на ходу.

– Хочу!

– А яблоками угостишь? – смеясь, продолжал он.

– Пожалуйста, берите! – Я протянул свой сверток.

Парень выбрал самое крупное, самое краснощекое яблоко и впился в него большими белыми зубами.

Но я уже не думал о яблоках и дяде Абу. Я думал только о тракторе. Вот он стоит: сильный, как нарт, большой, красивый – глаз от него нельзя отвести!

– Влезай! – сказал мне тракторист, усаживаясь за руль.

Я бросил сверток с яблоками ему под ноги и поспешил взобраться на трактор.

– Поехали! – скомандовал он сам себе и включил зажигание.

Мотор ожил, сначала зачихал, закашлял, но потом вдруг взревел, словно стадо диких зверей.

Трактор вздрогнул и пошел, оглушая весь мир шумом. Я держался за руль только одной рукой, но мне и этого было достаточно. Мне хотелось кричать от счастья. Я веду трактор! Он подчиняется моей руке! Смотрите, люди, я стал хозяином огромной, сильной машины!

Я еще подумал: «В этом мире не обойтись без главных бухгалтеров и без судей, но я все-таки буду трактористом, и обо мне обязательно расскажут по радио, как рассказали о Холаке!»

Мы сделали один круг. Потом второй. Наконец остановившись около вагончика, тракторист шутливо сказал мне:

– Слезай-ка, станция Березайка…

Я соскочил на землю. Трактор пошел дальше.

И вдруг я опомнился. Что я наделал! Ведь бабушка приказала мне отнести яблоки дяде Абу! Он болен, они излечили бы его от недуга… А я променял их на трактор!

«Дуралей! – ругал я себя бабушкиными словами. – Шайтан!»

Идти к дяде Абу было теперь бессмысленно. Я направился домой, с ужасом представляя себе, как встретит меня бабушка.

– Ну, сходил? – спросила бабушка, когда я появился во дворе.

– Да, – неопределенно ответил я.

– Понравились ему яблоки? – любопытничала бабушка.

– Понравились.

– Он все сразу съел? – спросила бабушка.

И тут у меня вырвалось:

– Съел и уехал…

– Куда уехал? – всполошилась бабушка. – Ведь он же больной!

Я понял, что пропал. Теперь мне ничего не оставалось, как рассказать бабушке всю историю с трактористом.

Не успел я кончить свой рассказ, как бабушка уже закричала:

– И у тебя не дрогнула рука, когда ты отдавал лечебные яблоки этому чумазому шайтану? Гяур! Дуралей!..

– Шайтан! – докончил я за бабушку.

Я и не собирался оправдываться, Покусывая губу, я думал: «Почему у меня все получается шиворот-навыворот? Почему я такой невезучий? У «Це модж» все везучие, один я невезучий. Что ж это – навсегда?»

– Не знаю, что с тобой делать! – говорила бабушка. – Ты меня в могилу вгонишь! – Она вздохнула и посмотрела на небо, будто спрашивала там у кого-то совета. – Иди лезь в ларма и достань яблоки. Это уже последние… Я буду молить аллаха, чтобы он дал мне дожить до того дня, когда ты поумнеешь…

Я даже удивился, как мало ругала меня бабушка в этот раз. Мне нужно было всего две минуты, чтобы слазить в ла́рма и достать яблоки, – я нарочно так спешил, мне хотелось угодить бабушке.

Положив яблоки в сумку, бабушка сказала:

– Хоть эти-то донеси до дяди. Или мне самой их отнести?

Я выпалил:

– Не беспокойся, бабушка, эти я донесу!..

Всю дорогу я бежал бегом и, ворвавшись к дяде, долго не мог отдышаться.

Дядя сидел за столом и водил костяшками счетов. Он даже во время болезни не хотел расставаться со своей работой. Чтобы не простыть, он накинул на себя пальто. Услышав мое шумное дыхание, дядя обернулся, и пальто его соскользнуло на пол.

Я быстро наклонился за ним.

– A-а, это ты? – узнал меня дядя. Сказав это, он снова щелкнул костяшками и произнес: – Дебет – 3572 рубля, кредит – 1368 рублей… Так, понятно…

Ему-то было понятно, а мне – нет. Что это такое – дебет? А кредит? Я вспомнил заколдованные слова тети Напсат – «ошло» и «ишком». Может, и у дяди есть свои заколдованные слова?

– Что это за слова вы говорите, дядя Абу? – не выдержал я.

– Не обращай внимания, – ответил дядя.

«Как это – не обращай внимания? – недовольно подумал я. – Тогда не надо говорить. А раз сказано – я должен знать, что к чему. Мне все нужно знать!»

Я поставил сумку на стол.

– Что там? – спросил дядя.

– Бабушка прислала вам яблоки, – заговорил я. – Они лечебные, все болезни излечивают. Сказала, чтобы вы все сразу съели…

Дядя отодвинул счеты, поставил сумку перед собой и, выбрав яблоко, долго глядел на него.

– Не бойтесь, не червивые, – сказал я.

– Хорошие яблоки, – словно не слыша меня, произнес дядя. – Откуда у тетушки Хагоз такие?

Я задумался.

– Кажется, внучатый племянник бабушке их привез… Это тот, который нам осла подарил…